***
Просыпаться из-за того, что в лицо бьет яркий луч уже почти что дневного солнца, не так уж круто, как показывается в кино. Хочется наворчать на весь мир, задернуть плотно шторы и залезть под одеяло, зажмурившись в поисках потерянной темноты. Антону это особенно не нравится по утрам, потому что, чтобы задернуть ту щель между штор, которая всегда берется не пойми откуда, ему нужно убрать со своей груди Арсения и подняться. А это безумно тяжело, особенно когда в комнате духота такая, что хочется окатить и себя, и Арса водой, чтобы стало хотя бы капельку лучше. Арсений обычно хорошо — утыкается ему в шею и в ус не дует, спрятав лицо от солнца. Но сегодня Арсений мало того, что сам зашторил окно, так еще и не лег обратно спать, а ушел сначала в душ, а потом, по-видимому, на кухню. И Антону, любящему побольше поваляться в кровати, пообниматься, понежиться с любимым человеком и по-быстрому обсудить общие планы на день, это совсем не понравилось. Он тогда почти сразу пошел за ним, чтобы узнать, что именно послужило причиной такому «раннему» подъему. Неважно, что на часах уже была половина одиннадцатого — без учебы они не собирались подниматься раньше двенадцати с постели. Когда Антон вошел, жмурясь от яркого света, Арсений уже пил кофе, сидя на подоконнике перед распахнутым окном и через сетку рассматривая идущих мимо людей, играющих кошек и чужие окна — в них ничего сейчас не видно, невозможно узнать даже детали из чужой жизни — это, конечно, неправильно, но любопытство все-таки имеет свойство иногда побеждать. Разве хотя бы раз вам не было интересно, какое именно шоу смотрят на телевизоре в доме напротив или есть ли у неизвестных людей огромный плюшевый пыльный медведь на балконе? — Ты чего подорвался так рано? Из-за матери ссыкуешь? — Антон умеет его читать, как раскрытую книгу, и не пытается давать ему шанса рассказать самому — Арс промолчит, скажет, что все хорошо, и тогда возражать будет бессмысленно. Арсений не вздрагивает от внезапности, не оборачивается и продолжает разглядывать улицу, держа в ладонях не романтичный кофе с пенкой, а стакан с фантой, запахом которой он, наверное, скоро провоняется сам — даже энергетики в последнее время пьет меньше, а вот на сладкую, якобы апельсиновую газировку налегает похлеще, чем на алкоголь в самый разгар их репетиций. — Арс, ты же помнишь, что я все равно тебя поддержу. Хочешь, хуй с ней? Потом сходим, нечего нам шляться по такой жаре, ребят позовем вечером в гараж под «Пошлую Молли» поскакать и побухать. В ответ тишина, только из распахнутого окна шум подъехавшей машины. — Ну или дома поваляемся под кинцо? Если тебе некомфортно — никто силком не потащит, мы же в комфорт друг друга все же пытаемся.. — Антон все-таки чертовски прав, но Арсений продолжает задумчиво кусать губу и сопеть чуть слышно, видимо, обрабатывая результаты мозговых процессов. Наверное, если бы Антон был чуточку увереннее в себе, то обязательно сказал бы, что любит его. Но он почему-то находит тысячу и одну отговорку, чтобы этого не делать — боится напугать и себя этим признанием, и Арсения. Ведь они не так долго вместе как пара, да и момент максимально неудачный — будет выглядеть так, будто Антон ему признается лишь для того, чтобы успокоить и отвлечь. На самом же деле это совершенно не так. В его голове просто появилась мысль, что нужно срочно сказать о своей любви Арсу. Но существование здравого смысла еще никто не отменял, потому Антон решает повременить — больше притрутся. Он ни на мгновение не задумывается, что Арсений не чувствует такого же в ответ. Просто слова чересчур громкие, важные, и сказать их страшно. Одно ведь дело говорить ребятам, что он их любит, а другое признавать лично и открываться Арсу, что он правда его любит, что сердце у него замирает приятно, стоит Арсу сделать что-то слишком нежное по отношению к нему или подтвердить свои чувства действиями. В их паре, скорее всего, говорит и судит — не его, а поступки — больше Антон, намереваясь строить такие отношения, в которых разговоры через рот не будут восприниматься манной небесной. А Арсений анализирует, молчит и обсуждает лишь самые острые ситуации, когда не знает, как правильно поступить. И с Эдиком, и с Егором так. Несмотря на то, что он спрашивает их советов по самым разным поводам, Арс остается закрытым в себе более остальных — так выходит, так получается, и еще тысяча подобных отмазок. — Арс, — Антон выдыхает тихо, заламывает пальцы и подходит осторожно, зная, что если Арсений захочет остаться один, то попросит об этом и не будет из каких-то своих принципов терпеть и общаться, ощущая потребность подумать и побыть наедине с собой. — Ты завтракать хочешь? — он переводит тему, правда, не потому что ему все равно на Арсовы ощущения, а потому что уверен — если Арсений захочет выговориться, он это сделает. — Не особо, — Арс поворачивается к нему, спускает одну ногу с подоконника и улыбается легко, смотря своим сонным взглядом на Антона, у которого от улыбки этой внутри щемит сердце. — Иди сюда, родной, — обхватывая руками чужие плечи, Антон прижимается сухими, колючими от этого губами к его виску и прикрывает глаза, чувствуя, что Арс привычно расслабляется, цепляется за его талию и несколько возвращается из мыслей в мир. Арсений считает, что от Антона эти слова звучат интимнее, чем от остальных. Несмотря на то, что часто прятаться от проблем и своих мыслей не совсем хорошо, Арс рад, когда Антон обнимает его, показывая, что одними касаниями может попробовать привести его в чувства и создать вокруг него благоприятную атмосферу. Тем более сейчас ему это особенно приятно. В голове ни мысли о том, что мать, узнав об их отношениях, только пожелает счастья и не станет читать нотацией насчет неправильности и настоящей любви, которая появится только тогда, когда кому-то из них понравится девушка — во-первых, откуда она может знать, что понравится, а во-вторых, ни Антону, ни Арсу не кажется, что между ними какая-то интрижка ради эмоций — так обычно говорят те, кто считают игрой или экспериментом отношения со своим полом — они оба считают чувства, что между ними, настоящими и не собираются идти на поводу у чужих слов. Стакан с фантой остается стоять на подоконнике, когда Арсений спускает с него ноги и обхватывает бедрами чужой пояс, прижимаясь слишком уж тесно — но так привычно, что оба только рады. Арс считает, что ничего лучше этих объятий сегодня не случится, и боится думать о дальнейшем. Вряд ли Антон умеет читать его мысли, вряд ли у него получится угадать, что именно его тревожит, но он понимает, что Арсу сейчас нужна поддержка хотя бы в виде объятий. Он уже долго не связывается с матерью и, тем более, с отцом, но считает нужным сообщить ей о том, что он уже не вернется домой и забирает вещи прямо сегодня, и обозначить, что едет жить не просто к другу и его родителям, а к своему парню и его родителям, которые, к слову, постепенно становятся не против его пребывания у себя дома. В конце концов, Антоновы родители понимают, что у ребят есть гараж, в который они не побрезгуют уйти, если встретятся с неодобрением и осуждением. И Арсений им не особо мешает, даже наоборот. Хотя бы переживать за то, что Антону после их ночных тусовок добираться одному в ночи, не приходится — раньше, конечно, тоже не тряслись под входной дверью в ожидании звука входящих в замок ключей, потому что знали, что Антон, если понадобится, сам кого захочет, того и отпиздит за себя и за своих близких. Благодаря Арсу, Антон сумел создать иллюзию подготовки к грядущим экзаменам, о которых они, к слову, даже и не думают — в голове музыка, предположения, куда они могут поехать играть, и представления о том, как лет через пять они будут выступать как самая настоящая группа, в толпе фанатов. А вот реакцию Татьяны Викторовны, матери Арса, предположить довольно трудно, учитывая их с сыном напряженные отношения и отсутствие особой близости, которая все-таки случается в семьях. Может быть, она пожелает Арсению только удачи и счастья с Антоном, потому что сама переживает сейчас не лучшее время и хочет для сына лучшего. А может быть, только разозлится на него, посчитав, что он ее таким образом оставляет одну после развода. Конечно, возможно она рассердится на то, что отношения у Арсения, давно уже идущего по необычному и непривычному людям старой закалки пути, с парнем, который до того был его другом. Вариантов слишком много, гадать не хочется, да и нужным не является. Антон, кажется, готов сегодня действовать по ситуации и успевать анализировать на холодную голову происходящее и сказанное на ходу. Арсению в этом плане будет явно намного тяжелее. Он, конечно, не может сказать, что его жизнь изменится, если его не примут, если его поступок осудят, но то, что ему будет обидно, является ясным как белый день. Есть такие люди, которые с родителями готовы не общаться месяцами из-за прошлого, в котором на них вылили чуть ли не ушат дерьма в виде оскорблений, постоянных осуждений, наказаний и рукоприкладства. И Арсений, как бы это ни звучало, не чувствует особой печали от того, что не общается с матерью уже точно недели три — пара принятых звонков в мобильнике, одна встреча, когда он заходил за некоторыми нужными вещами, и все. Может быть, ему нужно еще время, чтобы почувствовать ту описанную во многих книгах и песнях тоску по родному дому и материному борщу. Но он старается даже об этом не думать, считая, что тогда у него началась новая, более свободная жизнь. Хотя бы в окно прыгать не нужно, чтобы попасть на репетицию или пойти погулять, когда у родителей вдруг отвратительное настроение и желание устроить такое же «веселье» всем вокруг, кто не спрятался. Антоновы родители считают такие методы воспитания и попытки удержать взрослого человека дома слишком радикальными и ими, понятное дело, не пользуются. Нужно хотя бы меру иметь, а не действовать на эмоциях. Таких людей, как родители Арсения, понять либо слишком трудно, либо невозможно. И это даже не метод кнута и пряника, а метод «настроения». Вот встал ты с плохим настроением — наори на всех, испорть его всем и ходи спрашивай, почему же все вокруг кислые. А встал с хорошим, с правильной ноги — все вокруг выдыхают, надеясь, что просто так чужие эмоции не станут скакать и внедряться в жизнь других людей, которые лишь оказываются рядом. — Я, пиздеть не буду, понимаю, что все это мало тебе поможет, но давай сейчас попробуем думать не о том, как пойдем к ней? — Антону не хочется, чтобы Арс сидел с кислой миной, как будто лимонов наелся, ведь ему так идет улыбаться. — Это тяжело, — Арсению и правда трудно просто взять и не думать. Он на секунду вдруг ловит себя на мысли, что не думает вовсе ни о чем, а потом мгновенно понимает, что думает о том, что не думает ни о чем, значит ошибается. — Если тебе нужно и тебе будет заебись, в смысле комфортно, то я могу послушать все, что тебя вот тут, — он мягко тыкает Арсу в грудь подушечкой пальца, приподнимает уголок губ и в доверительном жесте жмется лбом к чужой щеке, — жрет. — Дебильные отговорки о том, что я не хочу тебя грузить, принимаются? — кажется, Арсений готов говорить, даже обсуждать свои нынешние мысли, но все равно по привычке переводит все в шутку и сам хихикает, вплетаясь пятерней в светлые передние пряди, отрастающие постепенно в самую настоящую челку. — Нет, не принимаются, — шуткой на шутку не получается, потому что Антону слишком важно понять, от чего именно ему Арса утаскивать и какие мысли перебивать — вдруг сам же зайдет слепо на неприятную территорию и сделает этим еще хуже. — Если тебе не особо комфортно говорить об этом, то не надо! — он напоминает об этом уже по привычке, отлично понимая, что Арсений отлично помнит об этом. Арс посмеивается едва ли нервно, елозит задницей по подоконнику и крепче держится за Антона, точно это что-то сумеет решить и наладить — вот так взял, вцепился в любимого человека, и проблемы разбежались, увидев, кто будет им противостоять. — Давай так, я просто скажу, что боюсь неодобрения с ее стороны, но не понимаю, как от этого изменится моя жизнь. Я же не перестану от ее пары слов хотеть быть с тобой. Но почему-то я все-таки переживаю, будто все может пиздецки измениться, — он выдерживает паузу, собирая слова в голове в предложения, чтобы говорить понятнее и короче. — Ну, может, я просто боюсь, что на меня ушат говна выльют, это же все-таки моя мать. Наверное, самое тяжелое сейчас — слышать от Арсения именно жесткое, грубое и холодное «мать», из которого можно сделать неисчисляемое количество выводов. — Выльют на нас двоих в конце концов, я же буду с тобой, — Антон думает, как бы лучше преподнести информацию, чтобы не зацепить болезненных тем и не оказаться непонятым. — Ты не можешь не переживать, Арс. Она же все равно твоя мать, — он тоже неосознанно повторяет за Арсением. — И от того, что ты с ней в последнее время мало общаешься.. точнее, вообще не общаешься, она не перестала ей быть. Я думаю, что это не так работает. Была бы еще теткой или сестрой двоюродной — я думаю, ты бы быстрее забил. А тут ведь мать, какой бы она ни была, — коротко облизав сухие, потрескавшиеся губы, Антон жмется носом к его скуле и вырисовывает кончиком какие-то понятные только себе знаки. — Ничего еще не сказано, не сделано, заранее так сильно не накручивайся. Вдруг она нам еще лепестки роз под ноги кинет? — Как молодоженам? — Как молодоженам. Арсений вздыхает тихо, а после расплывается в улыбке, не зная, как до этого жил без этих важных слов — у Антона удивительно быстро получается его успокоить, пусть и совсем чуть-чуть. — А знаешь, что еще молодоженам положено? — у Арса во взгляде сверкает удовольствие от шутки, которая крутится в голове, и Антон не может не посмотреть на него с вопросом, ожидая, наконец, добивки. — Первая брачная, конечно. Прыснув со смеху, Антон целует его в лоб коротко, треплет по волосам и всматривается в глубину нежно-голубых глаз — он иногда замечает, что в зависимости от настроения глаза у Арса немного меняют оттенок — если злится, то темно-голубые, будто море в шторме, если рад, то светло-голубые, едва ли не бирюзовые. Он об этом, правда, не говорит Арсению, предполагая, что тот за собой такой особенности не замечает, и не решаясь раскрывать причину своих постоянных взглядов глаза в глаза — еще Антон просто любит общаться глазами с ним, только и всего. — Дурак, нам с тобой нужен повод, чтобы потрахаться? — заглаживая темные мягко-податливые волосы назад, Антон изгибает непонимающе бровь. — Может, еще начнем договоры составлять, чтобы уж наверняка? — он сам сыпется от своей добивки, морщит смешно нос, и Арсений не сдерживает себя, целует его в родинку на кончике и снова держится за плечи, с удовольствием наблюдая за эмоциями на родном лице. — Можно и договор, знаешь, нам нужно составить его, напечатать много экземпляров и подписывать каждый раз, — он смеется, прикрывая глаза и наваливаясь лбом на чужое плечо — оно у Антона удобное, крепкое, прямо такое, чтобы на нем лежать. Арсений еще со школы помнит, как комфортно на нем спать сидя на уроке. А почему нет? Урок душный, они тогда не высыпались совсем, и Арс заваливался на его плечо, если сидели вместе, и дремал до первого замечания. Антон никогда не засыпал на первых и вторых уроках — он скорее расхаживался, делал что-то, а потом только начинал засыпать. Если Антон с удовольствием заваливается по возможности спать в обед, то Арсению легче утром лишний час подремать, чтобы на весь день — потом не особо хочется заниматься делами с головной болью. — Это как, блять, должно выглядеть? — сдерживая смех, Антон задумывается и, по всему видимому, прокрутив в голове варианты событий, хмыкает. — Лежим мы уже без трусов, и тут ты такой: «Опа, ебать, надо подписать хуйлушный договор, а то не потрахаемся!». И мы голые будем, блять, договор подписывать? Если бы не Антон, стоящий спереди и поддерживающий Арса, тот бы наверняка согнулся бы в три погибели от смеха — звучит максимально смешно вкупе с огромным количеством мата. — Конечно! А ты как думал? В сказку попал? А хуй тебе, понял? — чуть ли не в нос ему заезжая выставленным вперед факом, Арсений хлопает ресницами с таким видом, будто бы это не его рук дело, не его слова, да и рука тоже не его — мало ли какие монстры у Антона на кухне завелись, он же не проверяет квартиру на подобную нечисть. — Хуй тебе, усек? — вполне справедливое заявление. — Это ты с чего так решил? — у Арса на лице так и написано, что он, распаленный игривым спором и самим Антоном, не хочет заканчивать происходящее — но жизнь же не будет стоять на месте ради них двоих, да и хочется побыстрее узнать мнение матери насчет их отношений с Антоном, его полноценного переезда к нему. Арсений, конечно, отлично понимает, что особой проблемы не выйдет, если даже она объявит их двоих больными, но почему-то жутко переживает — ему вроде как полностью наплевать на чужое мнение, не матери же жить с Антоном, это только его выбор, но при этом Арс переживает, надеясь на ее благосклонность и адекватность. Возможно, еще пару лет назад они были ближе, чем сейчас, и такие вопросы волновали Арса еще сильнее, но сейчас ему нет никакой разницы — ничего не изменится, если его мать внезапно объявит его не своим сыном. Если долго думать, выверять каждый вероятный исход, то можно легко понять, Арсению страшно от того, что его мать может сморозить что-то ужасное, но при том наплевать на эти слова, которые ничего не нарушат в их отношениях с Антоном. Странно, но факт. Может быть, у него просто в голове еще остается понятие о том, что нужно говорить с матерью о волнующих и важных вопросах, несмотря ни на что. Еще Арс готов лишь ради ее мнения прийти и открыться — ему же нужно понимать, примут ли его дома, если он будет любить Антона, и не выставят ли за дверь, когда он расскажет о том, что переезжает к нему. Он надеется только на две вещи: его не обзовут при Антоне глупым и маленьким мальчиком, который лишь играется, и не попытаются запереть дома — он поэтому и рад, что идет именно с Шастом — ощущать его присутствие за спиной и готовность впрячься и помочь всегда прекрасно. В окно в его руки прыгать не особо хочется, напрыгались уже, и желания повторить нет. — Хочешь, покурим? — Антон редко прямо в лоб предлагает покурить — всегда просит Арса не частить с этим, чтобы не вырабатывалась зависимость, и доволен, когда тот лишь пару раз затягивается его сигаретой и больше не совершает покушений на карман с пачкой. — Хочу. Принесешь? — Арсу и с подоконника лень спускаться, да и ноги не гнутся, не желая приближаться к моменту выхода из квартиры и моменту разговора с матерью — неприятно сосет под ложечкой. — Принесу, — кивнув, он нежно целует его в висок, с закрытыми глазами трется носом о его щеку и, выдохнув хрипло, выходит из кухни. Его тяжелые, быстрые шаги звучат по всей квартире, пол под ногами продавливается, протестует, но уже через пару десятков секунд замолкает, стоит Антону войти в спальню — не особо хочется афишировать для родителей, что он курит. Те понимают, откуда на подоконнике на балконе пепел и, соответственно, пепельница, и молчат, и Антон не пытается большего рассказать. Иногда, конечно, мама взглядом просит его не перебарщивать, но не закатывает истерик — во-первых, он уже совершеннолетний, ремнем махать надо было раньше, во-вторых, смысла никакого нет, Антон не бросит, только шухариться от них станет больше. Вернувшись с почти закончившейся пачкой, Антон ставит чайник и становится на том же месте, что и раньше — Арс не поднялся, не пересел, так и остался возле открытого окна. — Меня тоже начинает трусить, — он нервно хихикает, и Арсений обхватывает его запястье пальцами, начиная с аккуратностью наглаживать ровную кожу. — Не трусся, ты чего? — Арс смеется, довольный до безумия, у него на лбу это написано. Они закуривают сначала одну на двоих, потом достают уже две и долго молчат, смотря друг другу в глаза и изредка синхронно переводя взгляд на улицу — предстоит тяжелый день, к нему нужно подготовится хотя бы таким образом — молча, тесно и без лишних мыслей, так, чтобы наедине друг с другом.18. А если на пути вдруг преграда?
23 октября 2021 г. в 12:00
Взгляд бессмысленно упирается в точку рядом с часами, показывающими половину первого, но Арс глаза не закрывает, боковым зрением выхватывает мерцающий огонек на сигарете у Антона в руках и лениво протягивает к ней руку.
Во всей квартире они вдвоем, поэтому Шаст остается в постели, не уходя привычно на балкон, и курит прямо в комнате, осторожно держа руку в отдалении от простыней и подушек. Благо на столе всегда для таких случаев есть железная крышка, в которую можно стряхнуть пепел и о которую можно затушить сигарету.
Антон честно старается не злоупотреблять и выходить на балкон, но иногда, лежа вот так вот с Арсением, ни о каком балконе даже думать не хочется.
В голове приятное ничего, Антон на автомате перебирает чуть влажные, темные пряди пальцами свободной руки и привычно улыбается, когда Арс, приподнявшись с груди, смотрит на него, играет бровями и перехватывает для одной затяжки сигарету.
Никакого желания готовиться к ближайшим экзаменам нет, и Шаст сам себе обещает, что не будет особо печься, если кардинально завалит каждый из них — ему поступать не в этом году, поэтому баллы не нужны, можно написать лишь для того, чтобы в будущем при сдаче было легче.
Сейчас больше всего хочется постараться подняться на новую ступень в музыке, а не дрочить до смерти экзамены, потом еще года четыре трахаться в универе с домашками, экзаменами и сессиями вместо того, чтобы трахаться с Арсом и с треками. На данный момент выбор очевиден.
Если через год, через два он захочет куда-то поступить, начать работать по специальности, то подготовится, выберет нужные предметы для сдачи, подготовится хорошо и сдаст. А сейчас это просто инсценировка получается, чтобы попробовать себя в этой шкуре — зато будет опыт, знания о том, как все происходит. У него и предметы выбраны, в целом, просто по собственному отношению к ним, а не по тому, может ли он сдать их или завалит.
Да и дела сейчас нет никакого до экзаменов, в голове постоянно мысли о музыке, о подработках и попытках найти настоящую полную работу, об Арсении, о том, что они с ним планируют пойти к его матери завтра — а точнее, уже сегодня, потому что перевалило за полночь — и попробовать ей сказать о своих отношениях.
Это, в первую очередь, оказалось нужно самому Арсу, который, несмотря на обиду, все-таки скучал по ней и хотел с ней поделиться тем, как их группа выступила, какая у них прекрасная песня, какая была реакция у слушающих. А еще ему хотелось знать, оценит ли она их с Антоном отношения.
Он считает, что если нет, то восстанавливать отношения с ней и пытаться сблизиться снова нет никакого смысла. Если ее не устроят их отношения, он, скорее всего, просто окончательно отдалится, заберет оставшиеся вещи и обоснуется у Антона, родители которого, кажется, начинают догадываться об их отношениях и не пытаются ни поговорить, ни запретить, ни возразить.
В конце концов, работать и писать музыку намного легче, чем на том же месте — в обеих ситуациях опыта никакого, потому что, если они и подрабатывали, то незаконно грузчиками и по мелочи в магазинах — работать, пытаться не вылететь с учебы и писать музыку. От последнего никто из их четверки не откажется даже под страхом смертной казни, потому что дело любимое, важное.
Лучше уж пропустить парочку лет, давая себе возможность насладиться музыкой, чем опять загонять себя в тот же загон, из которого они только убежали. Вновь учиться они не готовы, что бы кто ни говорил. Да и из школы вряд ли бы отчислили, а из колледжа или университета могут легко выставить за дверь, если не появляться там. А платить деньги за обучение и не ходить только дурак будет.
— Как думаешь, — Арсений поудобнее закидывает на него ногу, расслабленно выдыхая в шею, — она нас выкинет завтра, когда мы скажем?
— Если она тебя выкинуть попробует, я не дам, — он тушит сигарету о крышку, целует Арса бегло в лоб и прикрывает глаза, настраиваясь поспать до привычных десяти утра. — Не думаю, что она прямо-таки откажется от тебя. Если бы она была ярой гомофобкой, то за юбки и макияж с тобой перестала бы общаться.
— Я надеюсь, что она про юбки не знает, — у Арсения на лице так и написано, что он побаивается завтрашнего разговора с матерью.
— Знаешь, родной, я думаю, она про наше выступление слышала от соседок, от бабушек этих на лавках, или видела их сама в шкафах, — Антон рад был бы начать его отговаривать, уверять в том, что она и не догадывается, но у них в отношениях принято не врать, а особенно если эта тема затрагивает родителей.
Никто ни под кого не подстраивается, мнения учитываются, выслушиваются, в случае нужды компромиссы находятся, и они оба счастливы, что говорят друг с другом через рот и от этого почти не ругаются — правда, Арс еще может поворчать из вредности, когда тот мнет ему одежду или оставляет слишком яркий след на открытом участке коже. Не пойдет же Арсений в жару в бадлоне или джинсах — приходится светить засосом.
— Ты думаешь, все обсуждали мою юбку, а не то, что мы все выглядели как сбежавшие с рок-концерта и ушли с выпускного, ни с кем не подосвиданькаясь?
— Я думаю, всем нам успели косточки уже перемыть, Арс. Да и хуй с ними. Разве человек, следящий за всеми вокруг, может успеть уследить за собой? Разве кого-то ебать должно, в чем мы вышли, как мы выглядели в момент выступления? Если их ебет, то это их проблемы, — Антон оглаживает его лопатки, плечи и старается хоть как-то отвлечь — наверняка Арс сейчас думает о чем-то не особо положительном. — Мне похуй, что они там думают, потому что это их жизнь, пусть живут так, как им хочется.
— Если им хочется обсуждать нас, то пусть обсуждают, проебывают свою жизнь, — уловив мысль, заканчивает за него Арсений и сипло выдыхает, облизывая пересохшие после сигареты губы.
— Что-то типа такого я и хотел сказать, — кивает в подтверждение Антон, стягивает ногой одеяло до щиколоток и запрокидывает голову, расслабляясь — ничего особого не хочется, кроме как поспать с десяток часов вместе с Арсом, который подобные инициативы всегда поддерживает.
Когда Шаст замирает, Арсений еще минут десять елозит из-за того, что не может удобно устроиться, и в итоге, цокнув языком, приподнимается, чтобы поправить простынь, ибо собравшиеся складки на ней раздражали.
— Ты че? — уже задремавший, Антон приподнимает голову и внимательно следит за тем, как тот разгоняет складки простыни и что-то бухтит, когда сделать это не получается.
— Задницу свою приподними, вот че, — наконец, разобравшись с неустраивающей его простынью и убрав в сторону пододеяльник без одеяла, Арс возвращается на его грудь, обхватывает рукой его талию и прикрывает глаза, надеясь, что нового порыва все перестелить или перелечь не появится.
Зная, что у Арсения сейчас в голове мысли о бесящей простыни и о том, что мать его завтра точно не назовет своим сыном, Антон поглаживает его по спине успокаивающе, вторую руку бесцеремонно запускает в темные волосы, чтобы начать отстраненно массировать кожу головы и виски — такое Арс любит, у него частенько болит голова в последнее время, и Антон скоро будет хвастаться навыками массажера.
— Ты уже меня знаешь как облупленного, — не возмущается, скорее на себя ругается, что Шаст его так просто раскусил.
Хохотнув, Антон кивает часто, уверяя скорее Арса в этом, а не себя, и ласково перебирает пряди, ощущая на чужой коже мурашки — он и без того понимает, что Арсению нравится, но от не особо нужного подтверждения все равно улыбается как влюбленный дурак — точно также улыбается Эдик, смотря на Егора.
— Детка, давай уже спать? — приятная усталость растекается по телу, и Антон начинает выключаться, если молчит долго.
Он и сам не понял, почему они до сих пор не спят. Понятное дело, организм привык к более-менее ночной жизни, но все-таки усталость должна ведь сказываться на желании разговаривать и что-то делать — у Арса, например, включается моторчик, а Шаст наоборот, начинает дремать, покурив и окончательно расслабившись.
— Проспать всю ночь, которую мы можем провести куда интереснее, не боясь, что разбудим твоих родителей? — в голосе Арсения слышится понятный и дураку намек, и Антон усмехается, лениво ерзая и кивая. — Ты реально выбрал продрыхнуть? У меня спиздили парня, — со смешком заявляет Арс и приподнимает голову с груди, обозначая свое шуточное несогласие.
Ему-то, в целом, тоже спать хочется, и яро протестовать сну он не собирается, но для вида еще пытается переключить Антона на нужный лад и скользит ладонью по его талии вниз, цепляя какой-то детский шрам и оглаживая пальцами оголенные тазовые косточки.
— Арррс, — без его, Антонового, ведома выходит какой-то низкий, утробный рык, и он ощущает, как по коже Арса пробегают мурашки, а затем облизывает пересохшие губы и сталкивается со взглядом голубых глаз, затянутых ленивой поволокой. — Ну Арррс, — еще раз, чтобы тот на всякий случай подумал хорошенечко, хочет ли продолжать дразниться и подзуживать.
— Ты издеваешься?
Арсений тоже любит и хочет издеваться, поэтому переползает всем телом на Антона, упирается локтями ему в грудь и склоняет голову вбок, расплываясь в улыбке. Он надеется, что не придавит его своим весом и не сделает больно — в конце концов, Шаст не из терпил и сдвинет его, если почувствует дискомфорт.
— Может быть. Ровно как и ты, к слову, — Антон ухмыляется, ведет пятерней по его пояснице и опускается до бедра, сжимая его до едва ощутимой боли — если Арсу и нравится, когда его кожу чуть сильнее обычного сжимают, то только в постели.
— Почему ты так думаешь? — они не смеются, но Арсений задумывается о том, что они будто бы на политических дебатах, которые еще до дошли до стадии, когда летит в соперника все, что попадает под горячую руку.
— Потому что ты сейчас издеваешься, детка, — градус не падает, только повышается, и Арс, способствуя этому, еще и ерзает, притираясь членом к чужому животу.
Решив сегодня поспать обнаженными, чтобы не париться в душной комнате в даже самой минимальной одежде, они не просчитали тот момент, что спать так вряд ли получится. Например, Арсений, выкупивший возможность вывести из себя намного раньше Шаста, пользуется этим и не стесняется своего такого спорного преимущества.
— И опять же. С чего ты так решил? — у Арса вряд ли на лице написана невинность, но он старательно ее изображает, и не подозревая, что Антон только ради продолжения не раскалывает его. — Может, я просто соскучился?
— Мы весь день вместе тусовались, от друг друга не отлипали, и ты, родной мой, соскучился? — в Антоновом голосе отчетлива слышна ирония, но он не смеется, сдерживается и из-за этого плывет, даря Арсению широченную улыбку до ушей.
— А не могу?
Звучит не как каприз, а скорее как непонимание, и Шаст, желая максимально сгладить происходящее, опрокидывает его на свободную половину кровати, под чужой смех нависает над ним и раздвигает коленом чужие бедра. Арс и не собирается как-то выкаблучиваться, говоря о том, что уже хочет спать, и обхватывает его шею руками, давая Антону устроиться между его ног.
— Почему же? Можешь, конечно, детка, — Арсения до сих пор ведет от обращения, которое чаще всего использует именно Антон, и он шумно выдыхает, закусывает губу и думает о том, что, наверное, еще несколько таких раз, и он сойдет с ума. — А я знаю, что тебе нравится, детка, — как удар под дых, потому что Арса нещадно ведет, он пытается свести бедра, но встречается с чужими коленями и замирает, вплетаясь ласково в отросшие светлые пряди на затылке.
Наверное, очень даже уместно было бы сейчас с важным видом заявить, что он собирается спать, чтобы окончательно запутать и вывести из себя Антона, знающего его как облупленного и не покупающегося уже на провокации подобного рода. Но Арс не зря добивался такой реакции и сейчас рад был ощущать над собой вес чужого тела.
— Поболтаем? — скользя носом с родинкой на самом кончике по шее и сцеловывая все попадающиеся на пути родинки, Антон по-доброму усмехается и, не отрываясь от занятия, приподнимает взгляд на Арса.
У того во взгляде только молчаливая просьба продолжать, она точно татуировка на яблоках глаз, и Шаст понимает то, что сам выглядит не лучше, не зная, поцеловать ли сейчас или оставить заметный след на коже.
— О чем? — собрав брови на переносице, Арс поудобнее устраивается на постели и надеется, что они не рухнут на пол прямо в процессе.
Арсений мог похвастаться способностью своего Антона — тот с удивительной легкостью отгоняет любые съедающие Арса изнутри мысли и помогает ему расслабиться, если не встречает сопротивления и не слышит просьбы оставить наедине с собой — в таких случаях они просто засыпают в обнимку, прижимаясь друг к другу даже в самую жару так, будто они где-то в Антарктиде, а не в жарком российском городе. Обычно утром Арс просыпается просто рядом, во сне неосознанно скатившись во избежание слишком горячего тела рядом.
— Я могу найти нам тему, детка, — у Арса вдоль позвонков бегут мурашки, он сглатывает слишком громко, и Антон хихикает, обводя языком оставленный часом ранее засос.
— Ну попробуй, — Арсений скорее отмазывается, чтобы не собирать в голове буквы в слова, слова в предложения, а продолжать не говорить, борясь с желанием простонать или позвать Антона.
— Завтра до двенадцати хочешь поспать? — такие идиотские вопросы мог задать во время прелюдии только Шаст, но Арсу нравится, ведь он и сам, скорее всего, спросил бы что-то из этого же разряда.
Хотя все-таки этот вопрос очень своевременный, они ведь постоянно тусовались ночью, спали мало и теперь нашли для этого время. Да и, говоря мемами, мальчик спрашивает, хочется ли тебе романтический ужин, перетекающий в секс, а мужчина во время прелюдии спрашивает, во сколько хочется завтра встать.
Но почему-то сам вопрос он игнорирует, жмурясь и подставляя шею новой порции поцелуев, которыми разбрасывается сейчас Антон, не оставляя без внимания бедра и живот, оглаживаемый им уже минуты три.
— Чего молчишь? — покрывая мелкими поцелуями мочку уха и прикусывая кожу возле нее, Шаст ласково оглаживает его ребра и мычит понимающе, когда внезапно чувствует ладони на своем прессе.
— Вопросы у тебя дурацкие, вот и молчу, — у Арсения получается выдавить целую фразу, и он собой несказанно гордится, понимая, что вряд ли сможет и дальше обсуждать погоду, природу и завтрашний сон, если Антон продолжит.
— У меня другие есть, — и Арс еще не подозревает, какие именно. — Хочешь?
Кивнув, Арсений по-лисьи приоткрывает один глаз и в нерешительном ожидании посматривает на него.
— На лицо мне сядешь? — Антон сам от себя такой смелости не ожидает, но назад не сдает и смотрит уверенно-нагло, внушая не только доверие, но и спокойствие — если Арс откажется, он просто сделает то, что ему будет комфортно, и попросит подумать над этим попозже.
Закусив до крови губу, Арс мычит протяжно, зажмурившись до звезд перед глазами и не понимая, за какие такие грехи ему достался такой прямолинейный и пошлый до звона в ушах Антон.
— Арс? — покрывая дорожкой поцелуев кожу от солнечного сплетения до линии челюсти, Шаст треплет его по щеке аккуратно и всматривается в его лицо, выдергивая из тысячи эмоций нужные.
— Мм? — он опять отзывается мычанием и, напрягая память, повторяет несколько раз про себя вопрос, чтобы собрать в голове ответ, пока пальцы Антона осторожно оглаживают грудь, задевая соски. — Ага-а, — Арсений слишком расслаблен и разморен подобным предложением, отвечать долгими рассуждениями нет сил, а Антон поймет и так, ведь он его знает наизусть.
У Антона в голове что-то щелкает, собирается наконец-то тяжелый пазл, он на выдохе улыбается, врезается поцелуем в чужие, призывно распахнутые губы и, ощутив вкус крови, зализывает прокус.
На мгновение Шасту вдруг кажется, что нет ничего лучше идеи, вдруг сорвавшей ему голову, но он не может, не хочет сейчас оставлять Арса, чтобы где-то оставить напоминание для себя. Но уже через минуту мысль вылетает из головы, и Антон надеется, что сумеет вспомнить о ней утром или перед тем, как окончательно уснуть. В любом случае, таких ситуаций с Арсением может быть еще тысяча, идей появится ровно столько же, а отпустить его, даже на минуту и ради будущего трека, кажется чем-то нереалистичным.
Раздвинув чужие бедра еще сильнее, Антон усаживается между них и выпрямляется, приглашающе хлопая себя по коленям и намекая Арсу на то, чтобы он переместился на них. Распахнутые в непонимании голубые глаза бегают по лицу Шаста, и тот, стараясь помочь, подхватывает Арса под коленями и притягивает ближе, заставляя обнять свою талию ногами.
— Ты хочешь, чтобы я тебе трюки тут выписывал? — поняв, чего именно хотят от него, Арсений приподнимается, перемещается ягодицами на его колени и выпрямляется, равняясь с Антоном и подаваясь ближе для поцелуя.
— Мог и не ворчать по-дедовски, — коротко щелкая его по носу, Шаст хихикает и придерживает его за поясницу, продолжая контролировать процесс.
— Кто бы говорил, знаешь ли, — по Арсу видно, что спорить он не особо хочет, но делает это только из желания раздразнить Антона.
И Шаст, понимая, что они такими темпами никуда не продвинутся, целует его, вплетаясь пальцами в волосы на затылке и с осторожностью их оттягивая.
— Так чего мы..? — Антон и сам не понимает, почему так тушуется, но назад не отступает и смотрит сквозь темноту с вызовом и желанием, отблескивающимся в глазах вспышками.
— Давай попробуем? Пока твоих родителей нет, а то потом.. — он не договаривает, кивает несколько раз и, удостоверившись в том, что его поняли, выдыхает шумно.
Если бы не предложение Антона, Арсений бы наверняка еще долго решался на подобное предложение и всевозможно заминал бы тему своего желания, не зная, с какой стороны подойти к этому разговору. Это Шаст может в лоб выдать, посмеяться и сгладить последующую обстановку, а Арс переживает и даже возможно загоняется на тему того, что ему могут отказать, сказав, что это извращение или издевательство. Не то чтобы он не был уверен в адекватности и вдумчивом подходе Антона к подобным вещам, Арсений сам своей же реакции боялся и старался быть уверенным в своем желании, чтобы потом не пожалеть.
Благо у Шаста оказалось намного больше смелости и упертости — не сдал назад, не сослался на странность вопроса и не перенес разговор на следующий раз, а сказал прямо в лоб, будучи готовым принять как согласие, так и отказ.
Ни в коем случае Антон бы не стал его заставлять или принуждать к чему-то, если бы не увидел хитрого блеска в глазах, не почувствовал бы молчаливой просьбы продолжать и не понимал бы того, что Арсений так дразнится и бесится из раза в раз. Он по одному взгляду или жесту может отличить его эмоции и просьбы. С молчаливым пониманием друг друга у них проблем не было, и Антон всегда этому радовался, случайно ловя себя на подобной мысли — ведь как хорошо, если партнер может передать тебе свои ощущения не только словами, но и глазами, поступками.
— Только если ты не против, я-то двумя руками и, — Антон высовывает кончик языка, криво усмехается и едва сдерживается от желания засмеяться, — языком «за».
— Да я-то тоже только «за», просто.. — стушевавшись, Арс обнимает его шею рукой, укладывает голову на плечо и жмется ближе, для уверенности соединяя за чужой спиной голени.
— Сомневаешься?
У Арсения взгляд бегающий по стене напротив, и он только вздыхает, качает отрицательно головой и старательно складывает буквы в слова, слова во фразы и фразы в предложения.
— Просто неловко как-то.. Скорее стесняюсь, — Арс не пытается слезть с коленей, не торопится заткнуть свои мысли поцелуем и не прячется за свою излюбленную маску сучки.
Он не хочет скрывать от Антона свои ощущения и эмоции, чтобы ни себя, ни его не обманывать и находиться в комфортных обоим отношениях — даже если один Шаст будет разговаривать так, как сейчас, ничего путного не выйдет, и Арсений правда старается развязывать язык и объяснять, в чем именно проявляется недовольство или дискомфорт.
— Чего-то именно? — Антон бы и рад подступиться с правильной стороны, задать стоящие вопросы и не сбиться сам, но он же не так разбирается в том, что у Арсения в голове в эту минуту. Вдруг он переживает вовсе не из-за самого процесса, а из-за разговора, случившегося до? А, может быть, не уверен в собственной моральной подготовленности? Не каждый день предлагают сесть на лицо, как бы это ни звучало.
— Того, что хуево получится, — ответ, конечно, исчерпывающий, нечего сказать.
— Арс, — он его останавливает, не давая развивать и так путанную мысль.
Оба только сильнее заблудятся, договорятся о чем-то ином, обсудят не каждую важную деталь и все пойдет, откровенно говоря, по пизде.
— Арс, если тебе прямо совсем трудно, то мы можем поговорить об этом попозже, через пару дней. Я не хочу, чтобы херня какая-то получилась, мне нравится, когда ты кайфуешь и когда я тоже кайфую. Мы же не подписывали никаких бумажек, что должны через себя переступать, — у Антона язык заплетается, он постоянно отвлекается, бегает глазами по окну, тяжело вздыхает и гладит Арсения по спине, сцеловывая родинки на шее. — Если не хошь, то и не будем, потом еще раз вернемся к этому.
Честно говоря, Арсений это давно знает. Ему нужно было, чтобы это повторили, напомнили и опять же поставили понятный восклицательный знак возле слова «комфорт». Так даже решение принимать, кажется, легче.
Перебирая светлые, мягкие волосы в своей ладони, Арс закусывает губу и кивает сам для себя.
— Ты думаешь, что я не найду того, что тебе очень понравится? У меня много идей, — Антон опускает одну ладонь на ягодицы, а другую оставляет на пояснице, и Арс прикусывает губу уже не от волнения.
— Я знаю, идейник ты у нас, — он хихикает и чувствует, что уже отвлекся, что уже не так сильно печется о том, что может что-то испортить или неправильно понять.
На него лично спокойный и мягкий голос Шаста действует лучше любых стрессоснимающих препаратов.
— Если тебе еще нужно подумать насчет того, чтобы сесть мне на лицо, — оба краснеют в темноте, стоит Антону озвучить вновь их уже общее желание, и оба уверены, что краснеют в одиночку, — то я могу найти ту твою точку, от касаний к которой ты точно не устоишь.
Арсений не понимает, нравится ли Шасту разговаривать в процессе прелюдии или он только ради него делает это, но отказаться от такого удовольствия не готов — голос у Антона становится тихим, хриплым, и возможность послушать такой шепот упустить нельзя ни в коем случае.
— Попробуй, — соглашается Арс, будучи неуверенным в том, что сейчас сумеет согласиться на что-то более пошлое — он такую звенящую пошлость только в порно-то и видел.
В конце концов, ничего не мешает в процессе поменять позу и все поставить с ног на голову — главное, чтобы ситуацию, а не кого-то из них.
— Ты же на выпускном был в юбке, а еще мы все были в хламину бухие, что еле на ногах стояли, — Шаст прокашливается, чувствуя, как в паху тут же затягивается знакомый узел возбуждения. — Но я почему-то постоянно ловил себя на мысли, что хочу тебе отсосать, пока ты в юбке.. Это же как выглядит, это же просто разъеб.. — теперь оба уверены, что они оба красные, поэтому смеются тихонечко вдвоем, но после, почти сразу же, затихают, чтобы Антон мог продолжить.
Но он почему-то медлит и явно не хочет торопиться.
В свете, скачущем из окна по стенам комнаты, Антон замечает, что у Арса щеки зарумянены, и улыбается легко, не переводя в ухмылку. Он, высвободив одну руку, отнимает одну ладонь Арсения от себя и приподнимает к лицу, тут же прижимаясь губами к теплым костяшкам и по-кошачьи щекой притираясь к мягкой коже.
Конечно, Арс старается не отнимать взгляда от зеленых глаз напротив, но у него получается плохо, и он сдается, рассматривая, как потрескавшиеся и подпухшие от поцелуев губы скользят по костяшкам и собирают редкие родинки. Не давая себе и подумать о том, что ему на самом деле безумно нравится отдавать неограниченное количество нежности, Антон прикладывает его ладонь тыльной стороной к своей щеке и жмурится, когда начинает ощущать неловкие, ласковые поглаживания.
Всматриваясь в глаза напротив, Антон подмечает затянувшую голубизну поволоку и коротко ухмыляется, пробегаясь языком по губам и задевая самым кончиком чужой большой палец, облюбовывающий щеку.
Арс вздрагивает на мгновение, но почти мгновенно выдыхает, улыбается скомкано и подается вперед, целуя быстро, не давая даже подумать — он в поцелуе не прячется и не пытается, ему просто до безумия хочется целовать Антона сейчас.
Тишина совершенно не напрягает, особенно если ее постоянность разбивают вдребезги звуки поцелуев и шорох постели, которая, по-видимому, собирается съехать на пол в процессе. Где-то позади Антона тикают часы, он на мгновение ловит их звук, но забывает едва ли не сразу, стоит Арсу опустить ладонь со щеки на пресс и пробежаться подушечками пальцев по заметным кубикам.
— Если что-то хуево, ты говори, — предупреждает между поцелуями Антон, пусть и понимает, что это уже их негласное правило, чуть ли не девиз.
— Я помню, я скажу, если что-то.. — Арс обрывается на половине фразы, будучи уверенным в том, что его поймут и так.
Кивнув скорее для себя, чем для Арсения, Антон резким взглядом оценивает расстояние между спиной Арса и столом — уронить его головой об угол совсем не хочется, думать о подобных казусах нужно заранее, чтобы вместо секса не обрабатывать раны. Кажется, места достаточно для маневра, и Шаст, сдвинувшись самостоятельно назад, прекращает поддерживать Арсения за талию и надавливает слегка на плечо, намекая на то, чтобы он лег.
Отлично понимая, чего от него хотят, Арс постепенно откидывается назад, утягивая Антона за собой, и дергает ближе, чтобы поцеловать нависшего над ним в губы.
Одной рукой опираясь на постель рядом с головой Арсения, другой оглаживая его вздрагивающий от осторожных касаний живот, Антон не отказывает ни себе, ни ему в удовольствии — они целуются всегда до боли в губах, до того момента, когда уже невозможно больше касаться губ из-за появившихся ранок.
Антон опускается на его бедра, согнув колени и поджав под себя ноги, и обхватывает запястье уже другой руки. Подтянув ее к себе, он целует темные буквы татуировки, складывающиеся в знакомые слова, и кончиком носа очерчивает едва ли не каждую.
Он чувствует, как от своих же действий плывет, и старается думать не о том, как они продолжат этот вечер, а о том, какая все-таки у Арсения вкусная гигиеничка. Это его явно немного да отвлекает.
Цепляя на мгновение губами тыльную сторону ладони поцелуем, Антон опускает руку на постель и пододвигается ближе, когда ноги на пояснице напрягаются, а на лбу у Арсения проступает едва заметная невооруженному взгляду — особенно в темноте — испарина.
Точно зная чувствительные местечки на чужом теле, Арс устраивает обе ладони на его тазовых косточках, гладит их большими пальцами, перебегает на напрягшийся в предвкушении пресс и слышит тяжелый выдох сверху — Антон жмурится, улавливая его желания, и соскальзывает на колени.
— Раздвинь ноги, — Антон подсказывает Арсению, а на самом деле еще и себе помогает, выдергивая из клубка ненужных, спутанных мыслей одну единственную, о которой нужно как следует позаботиться.
Он даже приподнимается, чтобы Арсу было удобно, и опускается уже на постель, по-собственнически устраивая ладони на бедрах.
На секунду Антон глядит на Арсения, проверяя по взгляду, все ли хорошо, не перегибает ли он еще, не нужно ли немного повременить, и глухо выдыхает, замечая, что тот закусывает губу и смотрит в ответ заведенно-измотано. Арс всем своим видом показывает, что сегодня не против, если Антон полностью поведет процесс и будет руководить происходящим, наслаждаясь тем доверием и желанием, которое так и скользит красной строкой в голубых глазах.
Они постоянно встречаются взглядами, но не смеются, не смущаются, а только улыбаются одинаковыми нежными улыбками друг другу и обмениваются молчаливыми «все в порядке» с помощью одних только глаз.
Ладонь соскальзывает на внутреннюю сторону бедра, и Антон отъезжает немного назад, горбится сильнее обычного и начинает покрывать мелкими, отрывистыми касаниями бледноватую кожу. Подушечкой пальца оглаживая головку полувставшего члена, он поднимается губами выше и замирает тогда, когда Арс начинает ерзать — оба чего-то ждут.
— Нормально? — заботливо уточняет Антон, поднимая голову, и понимает, что Арсения сейчас нещадно поведет от открывшегося ему вида.
— Хорошо, — через желание послать его с такими приколами далеко и надолго поправляет Арс, закрывает глаза, чтобы не видеть этого непотребства, и полностью переключается на ощущения.
С Антоном привычно основываться только на свои чувства, ведь в большинстве случаев Арсений просто не выносит взгляда зеленых глаз, когда их обладатель с самым довольным видом устраивается между бедер, и жмурится, убегая от желания расплакаться от нахлынувшего желания.
Опять кивая самому себе, Антон от своей непонятной нервозности хихикает и подмечает, что кожа, которой он не касается, покрывается мурашками. Понятное дело, он же не дурак, понимает, что у Арса очень чувствительные до любых ласк внутренние стороны бедер, и рад тому, что может этим приносить удовольствие.
Если уж и есть у них какой-то общий кинк — так это волосы, за которые они постоянно друг друга придерживают, гладят, небольно тянут и направляют за правильными ощущениями. Так и сейчас, Арсений вплетает пальцы в светлую челку и перебирает пряди, отвечая Антону на поцелуи бедер легким массажем головы.
Видимо, церемониться у Антона нет никакого желания, он мажет языком плашмя по вставшему члену, придерживает Арса за поясницу и устраивается между его разведенных бедер удобнее — он уже понимает, как лучше расположиться, и помнит, касание к которому месту для Арсения будет приятнее. Они слишком хорошо друг друга знают, этим можно незамысловато играть и вертеть, конечно же, в хорошем смысле этого слова.
Слыша сверху сиплый выдох и какую-то оборванную фразу, Антон поднимает на Арса взгляд, но не встречается с голубыми, бездонными глазами и посмеивается, понимая, что тот все-таки не выдерживал в который раз и закрыл глаза.
Он обхватывает член в кольцо двух пальцев, проводит на пробу, хоть и знает отменно Арсения вдоль и поперек, и облизывает бегло головку, собирая выделяющуюся каплю смазки. Теперь-то не выдох, не сиплый вздох, а самый настоящий срывающийся, но еще тихий стон — как еще соседи не наклеили на дверь их квартиры бумажку с требованием ебаться потише? Наверное, оправдываться пришлось бы перед родителями долго.
— Шас-с-ст, — Арс шипит, прокусывая губу, и цепляется за чужое плечо пальцами, когда член берут наполовину в рот, втягивая щеки.
— Не хватит тебя надолго, да, детка? — отстранившись и облизав губы, Антон смотрит нагло, с читаемым вызовом, но Арсений не видит — глаза открывать не хочется, ведь там наверняка тонкая ниточка слюны от члена к припухшим губам, а он этого в очередной раз не сумеет вынести.
Он почему-то кивает, подтверждая свою нетерпеливость и желание, и второй рукой комкает то ли пододеяльник, то ли простынь под собой, пока Антон кружит поцелуями снова по бедрам и намеренно медленно надрачивает ему.
Арсений пытается свести бедра, но сталкивается с его плечами, мычит разочарованно и срывается на протяжный стон, когда Антон, уловив его просьбу, вновь обхватывает губами головку и пропускает член глубже в рот, надеясь не подавиться.
Мало того, он еще и щеки втягивает, давая воображению Арса огромный простор для фантазий — не смотрит, значит будет предполагать, как выглядит Антон прямо сейчас, отсасывая ему.
Найдя чужую, бессмысленно оглаживающую живот ладонь, Арсений переплетается с ним пальцами, сжимает и их, и пряди в другой руке крепче и прогибается в пояснице, тогда как Антон выпускает с характерным звуком член изо рта и, оббежав головку кончиком языка по часовой стрелке и расслабив окончательно челюсти, берет чуть ли не в глотку. В первый бы раз он не бы так не смог, да и на пятый бы подавился, но Арсу он отсасывал явно не один и не пять раз.
От того редкого ощущения, что дает горло, Арсений скулит в закушенную губу, тянет Антона за волосы ближе и подмахивает бедрами, собрав брови на переносице и уже чувствуя приближающийся оргазм.
Дразнить такого Арса не хочется, да и у самого член стоит колом, поэтому Антон не пытается оттянуть его оргазм и, проверив, точно ли удобно ему самому сейчас, перекатывает яички в свободной ладони.
Добить бы «деткой», но рот занят, и Арсению хватает того, что имеют, он кончает с громким, долгим стоном и не пытается его заглушить, зная, что нужно наслаждаться пустой квартирой.
Антон выпускает чужие пальцы, оставляет их на животе и, протерев ребром ладони губы, спускает руку вниз. Несколько приподнявшись, он жмется влажными губами к Арсовой шее и быстро, рвано надрачивает себе. А в голове, точно заевшая на отличном моменте пластинка, его финальный стон и чуть раннее «Шас-с-ст».
Нет дела, что Антон пачкает их обоих, хрипло простонав в чужие губы при поцелуе, и наваливается на Арса сверху, тяжело дыша и пытаясь найти в своей голове хотя бы одну мысль — они как будто разбежались или рассыпались.
— Придавишь, — по голосу слышно, что Арсений шутит.
— Не пизди, Ар-р-рс, — елозя взмокшим лбом по чужой шее и переводя дух, Антон сам тихо хихикает, но все равно немного приподнимается, опираясь на одну руку и оба колена, которые еще чуть подрагивают, мешая полностью контролировать происходящее.
Пока они переводят дыхание, тесно друг к другу прижимаясь и не собираясь отпускать до утра, Арс задумывается о том, что ему безумно нравится это Антоново длинное, рычащее «Ар-р-рс». Конечно, на равную ступень с «деткой» не встанет, но все-таки до мурашек и взмахнувших крыльями бабочек в животе доведет.
Арсений плотно прикрывает глаза, намереваясь на ближайшие минуты исчезнуть в мире, где перед глазами тяжелая черная ткань, на которой то и дело появляются звезды то одного, то другого цвета и совсем расслабляют, давая ощущение не то космоса, не то полета без скафандра среди планет, как будто и нет мгновенной смерти без кислорода — так же и отношения с Антоном — бесконечное удовольствие от происходящего и непонимание, как они сумели совпасть пазлом и не захотеть ни с кем делиться.
— Может, не пизжу, — важно заявляет Арс, сминая пальцами мягкие пряди на чужом затылке и ощущая, как остро пахнут его шампунем волосы — Антон, видимо, совсем обнаглел и окончательно полюбил его, не расставаясь даже с запахом шампуня.
Конечно, отпуская лирику, можно сказать, что Антон мог просто захотеть поэкспериментировать или не найти свой шампунь, но ведь жить, представляя все для себя в ярких радостных красках, намного легче и интереснее. Возможно, кто-то другой бы даже возмутился, не понимая, когда это другой человек, пусть и вторая половинка, начал пользоваться его шампунем, но Арсу это почему-то нравится. Его губы трогает нежная улыбка, когда он снова глубоко втягивает тяжело оседающий воздух и слышит аромат лимона от чужих волос.
— Пиздишь, детка, — мазнув губами по чужому виску, Антон перекатывается на спину и за талию подтягивает Арса ближе, собираясь спать прямо так, не сходив в душ.
Определенно, Арсению «детка» нравится больше рычащего «Ар-р-рса», поэтому он ухмыляется коротко, ерзает на месте и фыркает, вздергивая не по-зазнайчески нос.
— И сил-таки нет дойти до соседней комнаты или хотя бы салфетки взять, — подмечает Арс, растягиваясь на постели и прикрывая лениво глаза — шутливый доеб ради доеба.
— Прямо нет, ни одной силушки, так и умру здесь от бессилия, — кивает Шаст, но руку спускает к полу, дергает за лямку рюкзака, валяющегося по привычке вблизи дивана, и вздыхает, чувствуя, как ему лень шевелиться сейчас.
— Кто тут еще помрет первый, знаешь ли.
Цокнув, Антон приподнимается на локте и еще раз вздыхает, ощущая, как новая волна жара прокатывается волной по всему телу — теперь-то духота в комнате намного сильнее раздражает.
— Если че, ты сбрасывай простынь, на пододеяльнике поспим, — кидая на грудь Арсу маленькую пачку салфеток, он опускается на спину и подпихивает под его поясницу руку, чтобы приобнять на ночь — уже, так сказать, традиция засыпать в объятиях, несмотря на отвратительную жару и солнце, рвущееся испепелить их рано утром — светлеет все раньше, и они часто застают почти что дневное небо посреди ночи.
Пробормотав что-то, Арсений садится на постели удобнее, отбрасывает ловким привычным движением волосы назад, а затем вытирает и себя, и Антона. Только вот желания идти до мусорного ведра, стоящего под столом, нет особого желания, и Арс спихивает салфетки вместе с простынью на пол.
— Приподнимись, — хлопая того по бедру, Арсений подпихивает пустой пододеяльник и ему, чтобы не лежать на диване, и сам укладывается чуть ли не по центру. — Жарко-то как, пиздец, так и подохнуть легко, — он, вопреки своим словам, укладывается тесно-тесно к Антону и даже забрасывает бедро на его ноги, подтягивая его таким образом ближе к себе.
Просто лежать — жутко жарко, лежать с Антоном в обнимку — хорошо, духота на это не так уж и влияет, чтобы расползаться по всему дивану. Правда, ночью Арсений все равно немного отодвинется, неосознанно уходя от жаркого тела рядом, но утром сделает вид, что такого не было, и вернется на свое место, обхватывая талию Антона только крепче.
— Вот да, кто нахуй жарищу такую придумал? — перебирая его темные, влажные волосы, Антон улыбается, вдохнув знакомый запах шампуня, и пальцами второй ладони наглаживает поясницу, изредка поднимаясь выше и цепляя выступающие позвонки.
— Явно какой-то полный ублюдок, — Арс смеется, закрывая глаза и не планируя двигаться с места до самого утра, а точнее обеда, когда они все-таки решат подняться и соберутся к его матери.
Собираться скорее нужно не в плане дел и одежды, а мыслями, и Арсений об этом пока думать просто не хочет — ему сейчас слишком хорошо, чтобы начинать загоняться, думая о матери, и до рассвета гонять одну и ту же мысль в голове с дурацкой периодичностью. Еще бы подумать о том, бесконечна ли Вселенная, есть ли какой-то иной вид жизни и разумный вид в космосе, тогда точно сон отменится, отвесив поклон бессмысленным раздумьям.
— Реально, спать невозможно, с утра просыпаешься как еблан, то ли обоссался, то ли вспотел, — Антон ржет, морща смешно нос, и старается не особо вздрагивать от смеха, чтобы не напрягать лежащего на его груди Арсения — до ужаса приятно.
Арс в ответ только хихикает, кивая, и пытается устроиться удобнее, елозя по его груди щекой. Что жарко — плевать, главное, что внутри нарастает чувство, которое до этих моментов было где-то далеко спрятано, за десятью замками заперто. У него даже нет слов, чтобы объяснить то, что он к Антону чувствует — одно дело, дружеская, почти братская любовь, а другое — вечно хотеть касаться, держаться за руки на пути по ухабистой дороге и не понимать, каково это, жить так, как до момента их соединения.
Все, кажется, у них есть: и любимое дело, и возможность им заниматься, и время для него, и помещение — но, не такая как к другу, любовь к близкому человеку нужна до звезд перед глазами. Антон вспоминает про резко нахлынувшее вдохновение, вздыхает облегченно и наглухо вбивает гвоздь в голове с напоминанием о том, что он хочет внести в трек. Он пишет постепенно, тогда, когда появляется особый наплыв вдохновения и желания, но о тексте знает только Эдик, несколько раз послушавший мотив и почти сразу же начавший продумывать свою музыкальную часть под него.
Теперь-то точно у них четверых есть все, что нужно, по их мнению, для счастливой и радующей их самих жизни.