***
Арсений и сам себя иногда не понимает. Почему-то еще десять минут назад он был уверен, что все пройдет хуже некуда, но теперь он уверенно и твердо смотрит на колыхающиеся шторы в окне третьего этажа. Воспоминания о том, как он однажды спрыгнул с этого же окна в руки Антону, пытаются Арсения утопить, но он только улыбается коротко, светло и отряхивает руки, не решаясь закурить прямо под подъездом, который когда-то с уверенностью мог назвать своим. Скорее всего, у него привычка — если собираешься пересечься с матерью и поговорить на существенный вопрос, то алкоголь и сигареты нужно оставить до лучших времен. Антон же об этом даже не думает. Он, докурив, отряхивает руки, вздыхает, и грудная клетка его слишком тяжело поднимается. А что ему сделает Татьяна Викторовна, если почувствует запах сигарет? Он не ее ребенок, да и уже как пару месяцев совершеннолетний — никого и волновать не должно, курит он или нет. Антон даже отнекиваться не станет, ссылаясь на то, что на него надышали в лифте, в магазине. Курит и курит, чего бубнить? Заметив Арсеньево чуткое спокойствие, разбавленное каплей уверенности, Антон сам прекращает особые переживания и сам себе обещает уйти, позвав с собой Арсения, если на тему их отношений или образа жизни будет сказано что-то в негативном ключе. Осуждать людей нельзя, и слова о том, что это семья, она хочет помочь, никакого смысла не имеют. У каждого есть свое мнение — если они, конечно, не подсоски с большинства российских каналов — и желание его выразить, но не очень уместно осуждать человека за то, что ему нравится краситься или чуть иначе одеваться. По-идиотски, оно вас не трогает — вы его тоже не трогайте, не мешает ведь существовать и жить. А если прямо-таки мешает, то пора, наверное, подумать над своими жизненными целями — вы сюда осуждать других пришли или своего добиваться? — Пойдем, наверное, уже? — Антон кивает легко на подъездную дверь и пихает пачку сигарет в карман. — Че стоять тут, глаза мозолить, мозги компостировать себе? Зашли, поговорили и домой, — по нему видно, что его желания и мнения не отличаются от слов, и Арс почему-то мнется, в свою очередь чувствуя, как по его телу растекается неприятной, жутковатой лужей неуверенность. Вроде бы еще с минуту назад он готов был горы сворачивать, спорить с любыми аргументами матери, если она назовет их идиотами или экспериментаторами по молодости, а теперь хочет сесть на лавочку, прокрутить вместе с мыслями в голове одинокое кольцо на пальце. — Ну пойдем, — окинув еще раз свое старое окно взглядом, Арсений задумывается о том, что все-таки скучает по своей комнатке, в которой столько всего хорошего остается. Он может бесконечно говорить о том, как ему комфортно дома у Антона, как хорошо в их, получается, общей постели, но скучать по своей комнате перестать не получается. — Или не пойдем еще? — Антон останавливается на первой ступени, ведущей к двери внутрь подъезда, и смотрит на Арса, выглядящего больше неуверенно, чем спокойно. Тот стоит еще на асфальте, поэтому кажется еще ниже, неосознанно вызывая у Антона нежную улыбку — так он еще и смотрит так, будто готов весь мир остановить, чтобы Арсений смог подумать и выбрать что-то одно из двух вариантов. Ну просто не получится разорваться, одной частью пойти говорить с Татьяной Викторовной, а второй продолжать сидеть на низком заборчике под домом и путаться в своих мыслях. Не получится, даже если очень и хочется. Мало того, Антон еще дергается из-за того, что состояние Арсения скачет от «я готов сделать все признания своего мнения» до «я хочу домой под вентилятор, подальше от проблем». Скоро он и сам станет таким же, и будут они вместе дергаться, не зная, в какую крайность броситься сейчас — можно подумать о том, что их не примут, разлучат, но они все равно убегут ото всех, когда Антон поможет Арсу спрыгнуть вновь на козырек. — Ты думай, а я пока.. — понятное дело, что Шаст планирует вместо нескончаемого потока мыслей еще раз закурить, успокоить нервы и идти к Татьяне Викторовне уже на свежую голову. — Пойдем, я готов, — Арс переступает через две ступени махом, хватает его за ладонь, потянувшуюся за пачкой сигарет, и крепко сжимает пальцы, как бы прося не ждать у моря погоды, а пойти с ним сейчас, пока он вдруг не передумал. Антону непонятно, что именно страшит и приводит в такое состояние Арсения, но он может предположить, что Арсу все еще не наплевать на мнение матери, что ему важно услышать ее слова, которые, вероятнее всего, сделают только больнее. — Ты точно не стопанешь нас на лестнице? — Шасту нужно скорее себя убедить, что Арс не переступает через себя и свои ощущения, чем узнать, не простоят ли они еще минут двадцать посреди этажа. — Точно, — несмотря на то, что он сам не уверен в своих словах, Арсений кивает, тычет в домофон синим, замызганным жизнью ключом и дергает дверь на себя, только заслышав писк — нервничает невыносимо, и Антону больно смотреть на его порывы сделать все поскорее, чтобы деваться некуда было — не побежит же он домой посреди разговора. Только вот, зайдя в подъезд и поднявшись в зону побитого жизнью лифта, Арс мнется и пытается решиться что-то сказать, видимо, по этому поводу загнавшись за эти несколько секунд — слишком много моментов, вызывающих всплеск противоречивых эмоций. Арсений не понимает, плакать ли ему, смеяться ли, поэтому он и смотрит на Антона замученным, чуть сонным взглядом — мысленно Шаст сравнивает его с воробушком, и уголок его губ ползет непроизвольно вверх. — Ну чего, Арс? — Антон говорит это без наезда, без нежелания стоять здесь до той секунды, в которую Арсений все-таки заговорит, отбросив неуверенность перед близким человеком. Он просто спрашивает, мягко гладит большим пальцем чужое запястье, в глаза напротив заглядывает и выискивает в родной голубизне причину, заставляющую их останавливаться. И сейчас, в самый неподходящий для этого момент, Арсу в голову приходит тот мем из тиктока: «А что говорить? Хуй?». Он хихикает, опустив взгляд в пол, и прокручивает в голове всевозможные варианты ответа Антона, но почему-то решает, что тот промолчит, и, к своей безграничной радости, не ошибается. — Если тебе прям так тяжело, — начинает Шаст осторожно, заходит с самого края, чтобы не зацепить основную причину и не задеть бомбу медленного действия внутри Арса, — то мы можем прийти через пару дней снова. Арс аж фыркает на такую глупость. На лицо сесть — через пару дней попробуем поговорить. К матери зайти — через пару дней придем еще раз. Это ж так долго можно откладывать всю жизнь. — Все, я больше сопли жевать не буду, теперь точно идем, — Арсений порывисто дергает его за руку, тянет к лестницам, игнорируя наличие лифта и желая выплеснуть весь свой порыв в быстром пешем подъеме наверх. Вздохнув с теплой, ласковой улыбкой, Антон срывается с места за ним и, переступая через две ступени разом, равняется с Арсом еще на втором этаже. Они оба смеются, цепляясь пальцами крепче и сталкиваясь играючи бедрами — подначивать друг друга, выдирая из кровожадных лап мыслей, и дразниться — лучшая помощь от любых загонов, по их мнению. За минуту они минуют все ступени, наводя в подъезде такую суету, будто не двое парней поднимается, а стадо сумасшедших пони, еле влезших в сам подъезд. Арс нерешительно замирает у двери, но всего лишь на мгновение, по-видимому, давая себе подумать в очередной раз, а Антону решить, точно ли ему хочется ввязываться в это. И, понятное дело, Шаст остается, понимая, насколько важно его присутствие Арсению. — Стучу? — зачем Арсений вообще спрашивает? Разве есть особое дело от того, кто из них двоих постучит, кто первым зайдет или кто первым поздоровается? — Стучи, — на всякий случай, в подтверждение своих слов Антон кивает, облизывает пересохшие губы и весело покачивается взад-вперед, стоя на месте, словно пытается оттянуть все свое внимание на такую бесполезную мелочь и отвлечься от грядущего разговора с Татьяной Викторовной. Он скорее переживает за Арсения, который отреагировать может бурно, ярко, со слезами на ее слова, чем боится осуждения своего образа жизни — какое кому дело, кого он любит, во что одевается, про что пишет тексты и как планирует свое будущее? У каждого своя жизнь, и заниматься хуйней (читай: лезть в чужую) будут только долбаебы без своих проблем и целей. — Вот и стучу, — хихикает Арс немного нервно, и Антон в поддерживающем жесте гладит большим пальцем чужое запястье, ощущая бугроватость из-за вен. Сначала кажется, что Арсений не стучится, а шкребется по-кошачьи в дверь с надеждой на то, что Татьяна Викторовна не услышит и, что логично, не откроет. Но потом Антон смотрит на него неуверенно, самостоятельно тянет свободную руку к двери и тут же вздрагивает, когда Арс почти что барабанит кулаком в дверь — из одной крайности в другую носит его сегодня, то настроение скачет, то желания меняются со скоростью света. — Постучал, блять, так постучал, Поповка, — хмыкнув, Шаст делает шаг назад и бросает короткий взгляд на то, как Арс пятится точно также назад, намереваясь избежать столкновения с дверью и уйти сегодня без шишки на лбу — если дверь прокатить еще легко, то вот с каким-нибудь зонтиком, запущенным матерью, нужно будет попотеть. — Нормально постучал, зато точно услышит. — Это ты кого сейчас успокоил? — он вслушивается в глухие шаги по ту сторону двери, напрягается, когда слышит открывающуюся первую дверь, и еще отступает на втором повороте ключа в основной двери. — Видимо, никого, — успевает прошептать Арс перед тем, как на пороге возникает Татьяна Викторовна, явно удивленная таким приходом. Не сказать, что она не рада — больше не понимает, для чего Арсений пришел именно тогда, когда она дома, и зачем привел с собой Антона. Если бы на лбах реально были трансляторы особо важных эмоций, то у Арса был бы ахуй, всем понятный. Он как-то сам сразу не понял, что нарвался на серьезный разговор и никуда не денется, пока не объяснится — если промолчит или скроет основную цель, то покроет себя трехэтажным матом и пошлет далеко нахуй. Как-то до момента пересечения взглядов с матерью было легче — а теперь понимание, что пути назад нет, пришло с флажками, барабанами и трубами, планируя праздновать день, когда Арсений обосрался сам от своих поступков и решений, приведших как раз к ним. — Привет, мам, — и это «мам» вырывается чуть ли не со скрипом, под таким нажимом, что, кажется, у Арса лопнут в следующий раз капилляры после такого напряжения. — А мы тут к тебе, точнее, мне и к себе нужно зайти, и с тобой кое-что обсудить, — Арсений сам себе удивляется, что не трусит и не планирует побег прямо с лестничной площадки. Антон ощущает всем телом напряжение, которое выстреливает с каждым словом Арса, и старается сжать его руку крепче, пока не ловит взгляд Татьяны Викторовны как раз на их сцепленных судорожно ладонях — вот так сюрприз — может быть, не особо для нее радостный — и срывается, никакого эффекта неожиданности не получится уже. — Пустишь? — когда пару секунд та медлит, Арсений весь будто съеживается, приготовившись отстаивать свое мнение и свои решения, но ни в коем случае не идет на попятную, отлично понимая, что так каши не сварить. — Конечно, — Татьяна Викторовна кивает, распахивает дверь шире — жаль кота нет, так бы выскочил в подъезд, и они бы за поисками помирились и скинули это ощутимое напряжение — и отходит назад, давая пройти и разуться. — Когда это я тебя не пускала? Пока Арсений развязывает шнурки кроссовка, присев на корточки, Антон разглядывает ее лицо и пытается найти в нем те черты, которое помнятся ему с прошлых раз. Татьяна Викторовна за такой короткий срок очень сильно изменилась, и Антон знал почему. Не ему ее осуждать и обсуждать, но он все-таки про себя отмечает, что ей, это как черным по белому, трудно. Нельзя сказать трудно без Арсения или без мужа, потому что ей без всей семьи все-таки невыносимо. Да, мириться с разногласиями и топить в себе желание развестись — дело отвратительное как для себя, так и для партнера, но Антон максимально неуместно и беспричинно думает, что они с Арсом бы боролись за свои отношения до последнего. — Просто ты так.. — видимо, Арсений хочет подобрать какое-нибудь слово, описывающее происходящее чересчур хорошо, но тупит, хмыкает и отмахивается, делая вид, что так и задумано — ошибок не признает при матери, боится показаться идиотом. — Просто ты так стояла, и я подумал, что ты нас с Шастом не пустишь. — Пущу, почему нет? — она дожидается, пока они оба разуются и разогнутся, а после указывает глазами на прикрытую дверь, ведущую в ванную комнату. — Мойте руки и дуйте в кухню, если ты, Арсений, хочешь еще поговорить. Хмыкнув, Арс думает, почему же она считает его настолько взбалмошным и спонтанным, что уточняет, не передумал ли случайно за целую минуту. Не дожидаясь ответа, Татьяна Викторовна скрывается за поворотом на кухню и, как слышится, ставит чайник. А Арсений тянет Антона за дверь ванной, не дожидаясь особого предложения ни от матери, которая все еще может выйти к ним, ни от Шаста, желающего поскорее выдохнуть, все разложив по полочкам и в голове, и в жизни. — Ты напиздел мне, что не ссышь, — не спрашивает, не уточняет, а ставит перед фактом, что все видно по сбивчивым жестам, бегающим по отражению в зеркале, голубым глазам и судорожности действий — быстрее, скорее разобраться, чтобы не дергать свои нервы ни мгновения больше. — Напиздел, да, — Арсений не хочет оправдываться, отнекиваться и цеплять на поплывшее лицо рваную, бесполезную с Антоном маску суки. Антон его насквозь видит, тут хоть в танке спрячься — не поможет, прочтет как книгу, без лишних вопросов и без промедлений. — Ну, иди сюда, родной, — голос у Антона понижается до шепота, и Арс легко скользит к нему в объятия, пихая горячие ладони под чужую футболку, жмурится и прячет лицо в его шее, нуждаясь в поддержке. — Ща мы быстро все порешаем, напиздим цветов каких-нибудь, у нас на стол поставим, хошь? — это явно не решение проблемы, о котором так грезит сейчас Арсений, но успокаивающее действие на него производит. — А какие нарвем? — уложив щеку на чужое плечо, Арс максимально запрокидывает голову, чтобы смотреть на лицо Антона со сменяющимися положительными эмоциями, и приоткрывает в шутливой манере один глаз. — Да любые, че мы, цветов не найдем? — Антон посмеивается, бесшумно — а ему так нравится целовать Арса звонко — жмется губами к Арсеньевскому лбу и улыбается с такой нежностью во взгляде, будто ничего вокруг, кроме Арсения, не существует. — Найдем как пить дать, — Арс не может с ним не согласиться. Для того, чтобы не привлекать особого внимания к их разговору, Антон включает воду, мочит в ней руки — как будто и помыл, придраться-то не к чему — и влажной ладонью лезет Арсению под футболку, посчитав, что щекотку можно отложить до следующего раза. До того напряженный и зажатый, Арс хихикает тихонько и снова закрывает глаза, утыкаясь ему обратно в шею — так более-менее комфортно. Мало того, ориентироваться только на слух и тактильность с Антоном легко, и Арсений не остерегается совершенно ничего рядом с ним, полностью доверяя и едва ли свою жизнь ему не вверяя. От Антона, тактильного и при этом трепетного, всегда есть отдача, дергающая какие-то самые чувствительные нити к сердцу так, что Арсу иногда хочется расплакаться от его отношения к себе — по Антону видно, что он ценит и любит его. И, к своему счастью, Арсений может отвечать ему точно тем же. — Не думаешь, что мы слишком долго здесь.. мм, стоим? — он бы сказал «обжимаемся», но в последнее мгновение передумал и еле успел заменить, не желая показаться грубым по отношению к их проявлениям любви через ласку. — Арс, я же знаю тебя как облупленного, — эта формулировка всегда Арсению не была симпатична, он не хочет сравнивать человека с яйцом, но от Антона звучит как-то даже правильно. — Даже если я позову тебя выходить прям сейчас, мы не сразу пойдем. Ты же волнуешься, а я хочу тебя поддержать, — будто бы сам Антон не волнуется насчет приблизившегося максимально разговора — деваться уже некуда, от затеи отказаться невозможно, будет выглядеть странно до безумия. — Да ты постоянно прав, блять, Антон, иди в жопу, — Арс шутливо возмущается, трется щекой о чужое плечо и совсем не хочет что-то иное сегодня делать — из такого комфорта вырвется по собственной воле только дурак. Наверное, по их стилю общения на людях можно подумать, что сейчас Антон просто обязан продолжить их диалог фразочкой из дешевого порно или из мемов про секс, наподобие «могу в жопу, но только если в твою». Антон отлично понимает, что Арсений нуждается не в дерьмовых неуместных подкатах, а в поддержке близкого человека — не каждый день он ходит к матери, с которой почти не общается в последнее время, и хочет рассказать ей про полный переезд к Антону, его возлюбленному. — Ну если прям хочешь, я могу пойти и в жопу, и нахуй, — сухими, царапающими кожу губами Шаст скользит по его виску, собирает волосы в хвост без резинки и держит непослушные пряди пальцами, стараясь не дернуть их кольцами и не слишком сдавливать — у Арсения от хвостов обычно болит голова, он носит только низкие, ослабленные, больше никаких. — Ты нахуй пойдешь, если уйдешь сейчас, — Арсений все-таки отшучивается, улыбаясь одними уголками губ и расслабленно прижимаясь поближе, ему слишком часто хочется больше тактильности, больше касаний, и Антон никогда не отказывает ни ему, ни себе в совпадающих желаниях. — Понял, — шепотом выдыхает Шаст, не решившись спорить и отнимать время от обычной, долгожданной тишины. — Тогда буду идти нахуй стоя на месте. — Ахуенно ты это придумал. Арсу тоже не особо хочется говорить сейчас, лучше постоять в молчании, вслушиваясь в отдаленной звук кипятящегося чайника и разбирая среди детских криков с улице разговор Татьяны Викторовны с кем-то — может быть, телефон позвонил. Им же лучше, есть время побыть наедине, подготовиться морально к самым худшим исходам и прокрутить несколько ожидаемых вопросов в голове, надеясь не забыть на них ответы в самый ответственный и важный момент. Оглаживая тазовую косточку и скользя еще ниже, хотя уже некуда, Антон разглядывает расслабленное, чуть уставшее лицо Арса и не может не улыбаться, чувствуя, как от одних только подрагивающих ресниц сердце начинает колотиться с бешеной скоростью, только выпрыгнуть из груди не обещает, и это хорошо. Только вот что будет, если Арсений сейчас откроет глаза и глянет на Шаста своими бездонными голубыми глазами, в которых Антон, он уверен на все сто процентов, успевает утонуть за сутки раз десять, не меньше. Несмотря на боязнь щекотки, Арс сейчас не пытается вырваться и не старается придумать стратегию избежания одного из своих нелюбимых ощущений, потому что знает — Антону сейчас не захочется цепляться за это и напрягать его еще больше. — Я думаю, нам пора выходить, — смело заявляет Арсений, пусть и знает себя. — Я тоже так думаю, — Антон бы рад еще постоять здесь с ним, ощущая себя самым счастливым и довольным человеком среди миллиардов, но нужно выходить, нужно серьезно говорить с Татьяной Викторовной, которая их уже наверняка заждалась, нужно решать волнующие вопросы, пока Арс окончательно не загнался и не прекратил спать из-за размышлений обо всем возможном. — Тогда так давай сделаем: я начну, а ты там подключишься, когда я затуплю жестко, — нехотя отлепляясь от него, Арс потягивается, оголяя живот, и Шаст не упускает возможности стремительно огладить мягкий и бледноватый участок открывшейся кожи. — Без проблем. Жойска тупишь — я подключаюсь, нас вытягиваю за волосы из жопы, — хохотнув то ли нервно, то ли неуверенно, Антон целует целомудренно Арсения в лоб, замирает в такой позе на секунд десять, словно бы набираясь энергии на предстоящий разговор, зная, что в ближайший час на подобное никто им времени не отведет. Кивнув, Арс дергает ручку на двери и шипит, когда понимает, что та закрыта — она может глючить, не закрываться, когда это нужно, но зато потом, уже невовремя исправляться и проворачивать замок до конца. Цокнув, он старается провернуть на ручке небольшой замок, но из-за ногтей психует, материт дверь и обещает выломать ее, если она сама сейчас не откроется перед ними — сама закрылась, сама пусть и открывается. — Тише ты, вышибешь дверь, тогда мы уйдем с двумя синяками отсюда, — Антон посмеивается, улыбаясь чрезмерной панике Арсения — но он ее не романтизирует, потому цепляет его дрожащие пальцы, отводит в сторону мягким, властным жестом и сам ловко отпирает дверь, на слишком громкий щелчок замка подмигивая Арсу — пускай лучше смущается, чем настолько сильно нервничает. — Никакого насилия, — в уже родной шуточной манере шепчет Арсений, приподнявшись на носочки, и тут же шмыгает из ванной комнаты, чтобы не задерживать ни себя, ни Антона, ни мать, которая наверняка уже устала ждать их появления. Благо ее нет в коридоре, видимо, решает ждать их на кухне и не оттягивать до последнего момент разговора. Ей почему-то кажется, что вопроса особой серьезности Арсений не поднимет, и она решает, что наверняка они вчетвером куда-то собрались уехать на лето, поэтому Антон и пришел вместе с ним, чтобы отпрашивать уже вдвоем — так и убедить легче, и упросить в случае чего, и запросто уговорить тысячами обещаний не курить, не пить и не трахаться с кем попало. — Давай, ни пуха, — замирая за Арсовой спиной, Антон еще раз коротко оглаживает его плечи, выдыхает сипло ему на ухо и подталкивает совсем легонько вперед, намекая, чтобы тот уже сделал последний шаг и отпер дверь на кухню, дающую им еще какие преимущества. — К черту, — говорит, точно выстреливает, и толкает вперед дверь, нажав со всей силы на ручку, которая явно не чувствует себя комфортно сдавленной в дрожащей ладони. Татьяна Викторовна не встречает их тяжелым, вопрошающим взглядом, не прожигает дыры, только смотрит с неясной Арсению осторожностью и ждет, пока кто-то из них начнет говорить — не она же захотела разговора. — Тут дело такое, очень серьезное причем, мне поговорить очень нужно. Точнее, нам, — кидая аккуратный, быстрый взгляд на Антона позади себя, Арс переминается с ноги на ногу, пока не садится на дальний от матери и ближайший к двери стул — так еще имеется хоть жалкое ощущение, что у него еще есть возможность дать деру и подумать над разговором дома, избежав его в этот раз. — Ну если серьезное, то начинайте, — впервые она рада, что ее сын стоит на ее кухне не с девушкой, а с парнем, который ему вроде как только друг. Так-то Татьяна Викторовна могла бы подумать о самом ужасном — о том, что девушка забеременела, но, как же хорошо, такого не случится сейчас в любом случае. Не пришел же Арсений с другом говорить о том, что его девушка, которой Татьяна Викторовна в глаза не видела, забеременела — это ведь слишком глупо и странно по отношению к Антону, который никакого отношения к этому не имеет. На мгновение обернувшись к Шасту, Арс выдыхает, сдвигает стул чуть назад, скрипя ножками и царапая ими же пол, и чувствует мимолетное, ласковое касание к своим лопаткам — Антон, в отличие от него, не сел и остался сзади поддержкой, опорой и защитой. — Тут долгий разговор, мам, — и это «мам» опять скрипит на языке Арсения, который тупит взгляд в стол, стараясь не сорваться и не попросить прийти завтра, якобы говорить слишком много, а у них есть еще какие-нибудь неотложные дела. — Даже если долгий, можешь начинать, — кажется, Татьяна Викторовна настроена решительно, в отличие от Арсения, который всем видом своим показывает, как переживает и как хочет оказаться дома, где комфортно и нет никакого напряга. Вздохнув чуть слышно, Антон поддерживающе гладит Арса по лопаткам незаметно, а потом устраивает ладони на его плечах, сжимая привычным жестом — у Арсения всегда они болят после репетиций, хорошо, что от трения ремня больше не остается совершенно никаких мозолей. Арс чувствует каждый его палец, ежится на стуле, подозревая, что у матери уже есть догадки насчет них, и внимательным взглядом изучает кухонный гарнитур, телевизор в углу на столешнице, вымытую и оставленную сушиться посуду. Ему бы деть глаза куда-то, чтобы не порываться глянуть на мать, встреча взглядом с которой во время разговора будет самым тяжелым событием этого дня. — Начну с того, что новости у меня две, — Арс рассматривает свое отражение на черной сверкающей чистотой поверхности телевизора и судорожно выдыхает, дернув плечами. — Включишь телевизор? А то как-то слишком напряженно, что ли.. Отреагировав довольно спокойно на все эти нервные движения и заметное, вполне ласковое касание Антона, Татьяна Викторовна, взяв пульт со стола, оборачивается через плечо на стуле и оставляет работать первый попавшийся канал, отлично понимая, что выбирать телешоу на фон нет никакого смысла — никто его смотреть не будет. За эти несколько десятков секунд Арсений успевает выдохнуть, снова напрячься и расслабиться, ощутив, как длинные, горячие пальцы проскальзывают по шее, вплетаются в запутанные волосы и, стараясь не причинить боли дерганьем волос кольцами, гладят кожу головы — если бы не мать, Арс бы наверняка откинулся на спинку стула, закрыл глаза и забалдел, с удовольствием подставляясь под умеющие сделать приятно пальцы — понимайте в том смысле, в котором хотите. — И я не знаю, какая новость для тебя хорошая, а какая — плохая, — признается Арсений, закусывая щеку изнутри, и отдаленно слышит из телевизора что-то про государственную думу, Иваново и какую-то Волкову. Наверное, за растянутое Арсением время можно надумать себе всякого, причем совершенно разного. Но Татьяна Викторовна старается не заострять внимания на сильном волнении сына и ждет, пока тот наконец объяснит, почему такая спешка и отчего такие переживания. — Что-то про выпускной? — она не уверена, но не против попытаться навести Арсения — вдруг угадает, и он станет меньше дергаться, пытаясь начать. — Я слышала, вы.. — Нет! — если бы Арс сказал чуточку громче, то соседи бы напряглись, услышав сквозь тонкие стены протестующий возглас. Не давая себе распуститься, Антон удерживает свои руки на чужих плечах, притупляет желание вернуться к Арсеньевским волосам осознанием, что сейчас не лучшее время, и решает взять все в свои руки — Арс явно будет не против, только поблагодарит потом, зная, что вряд ли бы так быстро сумел решиться взять на себя ответственность. — Арсюхе скоро уже восемнадцать, вот мы и решили, что нам было бы удобнее, если бы он жил у меня.. — у Шаста резко садится голос, он прочищает горло и, приподняв бровь, устремляет взгляд на Татьяну Викторовну. — Тем более, он у меня уже долго живет, мы привыкли вместе всегда, это же глупо разъезжаться, — он хмурится, вспоминает недосказанное и продолжает, чувствуя, как под ладонями расслабляются и опускаются плечи Арса. — Мои родители только «за», мы и к экзаменам вместе готовимся, и домой возвращаемся после наших «репок» не по одному. Антон, наученный разговором со своими родителями на этот же счет, отлично понимает, на какие точки надавить, где указать на полезность этого решения, как лучше выразиться, чтобы уж наверняка добиться желаемого результата — в конце концов, Арса никто дома не запрет, но ругаться с Татьяной Викторовной не хочет даже Антон, что уж говорить про Арсения. — Ну если готовитесь, — но она все-таки хмыкает неодобряюще, собирает руки на груди и прищуривает глаз на Арсения. — Реально книжки всякие прорешиваем, готовимся, к нам Эдик и Егор иногда приходят, и мы занимаемся вчетвером, — Арс кивает часто, уверяя ее в том, что вариант со всех сторон и для каждого отличный. Шасту стоит многого, чтобы не фыркнуть и не засмеяться от предположения, где еще можно использовать фразу Арсения — только вот часть про книги лучше убрать в таком случае. — Ведь так? — развернувшись через плечо и уложив одну ладонь на спинку, Арс задирает голову на улыбающегося — но все равно улыбка выходит чересчур напряженной — Антона и одними глазами просит как-то все свести в другое русло. Оба, кажется, готовы оставить прежний план и уйти, не расставив все точки над i и не завершив разговор на нужной ноте, но при этом не хотят убегать, поддаваться своему страху и продавливаться под его весом — разве это не они рвали все школьные правила, выбирая свой комфорт — четыре Анны Иоанновны, блин, — и стараясь следовать своим желаниям в первую очередь, и добились того, что показали свою свободу от чужих мнений и идиотских требований? Невозможно лишить свободы того, кто свободен внутри. — Да, конечно да, — Антон очень вовремя кивает, и Арс, поворачиваясь, ловит недоверяющий им обоим взгляд матери. Она ведь понимает, что, запретив ему проявление своей свободы и выражение своих желаний, только ухудшит их отношения, являющиеся такими, что уже напряженнее некуда. — Это в конце концов серьезная ответственность, — намекая на возраст Арсения, говорит Татьяна Викторовна, но совсем против полного Арсеньевского переезда не выступает, по ней это видно. — Серьезная, но недолгая, мне скоро восемнадцать, — Арс любит в такие моменты заметить важнейший факт про скорый день рождения. — Да и я живу с Антоном уже месяц, как видишь, ноги, руки на месте, живой, — он ни в коем случае не язвит, продолжая надеяться на благосклонность матери, и, чтобы уж наверняка, немного натянуто улыбается. В целом, Татьяна Викторовна отлично понимает, что контролем Арсения не остановить — на эти грабли наступала, когда тот только пытался переключиться с учебы на музыку. И теперь Арсу, уже прожившему месяц у Антона без происшествий, отказывать бесполезно, он, свободный внутри, убежит любыми путями, только закроется окончательно от нее и прекратит спрашивать разрешения на что-либо. Пускай она и знает, что Арсению все равно важно услышать ее мнение, оценить к той или иной вещи отношение, а не поступать так, как хочется ему. Да и по взгляду Антона понятно, что важны ее слова не только Арсу. — Я же не могу знать, что вы делаете у него дома на самом деле, — Татьяна Викторовна не успевает и сказать этого, как у Арсения вспыхивают кончики ушей — думать об этом нужно не здесь, не сейчас и не с теми людьми в комнате. Это лишнее. — А что мы можем делать такого страшного? У нас, — а вот это слово как раз не режет слух, ложится мягко, смешивается с остальной фразой, Арс не замечает этого, но его мать вложенный смысл оценивает, — родители дома с вечера, если мы будем накуренные или бухие, это заметят, — Антон не хочет выебываться, подбирая правильные слова, к которым придраться невозможно, и говорит прямо, как думает. — Чем еще заниматься? У нас в башке одна музыка, столько нужно переделать, столько написать, тут хотя бы спать успевать, — он старательно уводит тему куда-то в сторону, не надеясь уже, что они смогут сегодня ей объясниться о своих отношениях. — А учеба? С ней тоже нужно многое решать сейчас, экзамены сдавать, поступать, — кажется, нащупана самая неудобная и сомнительная для нынешнего разговора тема — если Антон скажет ей, что вся их четверка планирует не учиться, а работать и развивать их группу, то они либо поругаются и уйдут, не узнав ее мнения, либо поругаются и будут вытаскивать Арсения из окна, только уже втроем. Не сказать, что Арс боится говорить и старается сдержать желание расставить все по полочкам, рассказать все, что только возможно, и пойти домой поскорее — там можно обняться, спрятаться в теплых руках и ждать с радостью вечера и ночи — вероятнее всего, они соберутся обсудить дальнейшие планы на группу и треки, поэтому это время будет лучшим за день, конечно, на втором месте после утренних объятий. — Есть еще немного времени подумать, — Антон отмазывается, планируя далеко и надолго затолкать эту тему — со своими родителями он поговорит позже, тогда, когда возможностей исправить его решение не будет. — Да и думать вдвоем намного легче, — он надеется, что такой смазанной шуткой выведет разговор в более-менее настроенное на положительный ответ русло, но, поймав взгляд Татьяны Викторовны, понимает, что ее таким не пронять. Сейчас бы Арсению вступить, объясниться, раз он, кажется, не так сильно переживает на этот счет, ощутив, с каким рвением их интересы отстаивает Антон. Арс не из тех людей, которые в важных ситуациях какое-то небольшое количество времени присматриваются, оценивают происходящее, а потом уже говорят, но сейчас поступает именно так. — Ма, — и все же скрипит, отзывается в сердце камнем, но Арсений не знает, как иначе обратиться к ней, чтобы не обидеть. — Я не думаю, что ты обрадуешься, но молчать — та еще муть, — он бы сказал вместо мути хуйня, но решает не испытывать судьбу сейчас. Он чувствует, как ладони Антона на его плечах напрягаются, и сам Шаст — Арсу не нужно смотреть на него, чтобы знать это — становится похожим на натянутую струну, не будучи готовым к такому резкому пику в разговоре от Арсения. Татьяна Викторовна смотрит выжидающе, постукивая от нетерпеливости пальцами по столу, и Арс не ежится под ее тучным взглядом, только подбородок повыше поднимает, стараясь таким образом казаться серьезнее, и плечи выпрямляет, заставляя себя прекратить горбиться. — Без понятия, что ты скажешь, но.. Это, — Арсений чувствует, как важные слова встают в глотке глыбой, и он ими почти что давится, желая их выплюнуть поскорее и сделать вид, будто так нужно. — это сложно объяснить. Антон думает, что ничего сложного не будет, если говорить с человеком, мыслящим здраво и понимающим, что от любви к своему полу у людей не отрастает рог, не отсыхает мозг, не появляется ничего сверхъестественного ни в поведении, ни в отношении к другим. Но сейчас бы решить вопрос с признанием, понять, как Татьяна Викторовна относится к этому и какие мысли будет крутить в голове, и побыстрее оказаться наедине — Антону есть, что сказать Арсу, а Арсу в свою очередь есть, о чем поговорить с Антоном. — Мы с Антоном собираемся жить вместе не просто так и пришли не просто так вдвоем, — Арсений готов пальцы скрещивать, как в начальной школе, ради того, чтобы не пришлось пояснить все матери, краснеть, смущаться и бояться самой отвратительной реакции на их слова. Скользнув ладонями ниже, к груди, Антон обнимает его шею руками со спины и подхватывает, замечая на лице Татьяны Викторовны не совсем хорошее удивление и.. непонимание? — Было бы странно, если бы мы привели ребят с собой, чтобы сказать, что встречаемся, — внутри у Антона все обрывается от резко наступившей тревоги, но он не убирает рук от Арсения, не отказывается от сказанных слов. У него руки сцеплены на груди Арса, и, если хорошо знать смысл всех жестов, можно понять, что он волнуется и старается, определенно помимо слов, как-то доказать свое упорство и похуизм на любые слова Татьяны Викторовны — если она скажет, что против, то срать он будет хотеть на это, он любит Арсения, Арсений любит его, это их жизни, и они в праве делать с ними все, что им самим хочется. Наверное, так и должно быть, но Татьяна Викторовна слишком многозначительно и долго молчит, смотря то на Арсения, взгляд у которого прояснился, выровнялся и точно окреп, то на Антона, то на его руки, сцепленные между шеей и грудью — возможно, она подбирает правильную реакцию и менее крепкие слова. Шаст задумывается, что если бы она была особенно зла на это, то не молчала бы, а с удовольствием бы обещала им, что они найдут нормальных девушек и прекратят заниматься этим кошмаром. Это хоть немного дает выдохнуть. Арс же ждет, сжав свои колени пальцами и пытаясь подобрать фразу, которой вполне реально спасти разговор — не молчать же им еще полчаса, копаясь в своих мыслях и определяя едва ли не каждое слово как слишком грубое или слишком мягкое, золотая середина ищется поразительно трудно в такие моменты. — И что ты скажешь? — ничего лучше у Арсения придумать не получилось. Обычно говорят, что в критических ситуациях мозгу легче и быстрее думается, и Арс готов слать таких умников нахуй — вообще не проще, мысли не ловятся, одна каша. — Ну я же вижу, какую реакцию вы от меня ждете, — она хмыкает, вызывая у Антона уже чуть ли не раздражение — зачем тянуть кота за яйца? Все точки над i расставили, перестали в кошки-мышки играть, и все рады. — И? — Арс еще пытается что-то вытянуть, чтобы понять ее отношение, а Шаст только вздыхает, надеясь, что долго они здесь не пробудут. Ему почему-то уже не особо страшно, никто их не огрел сковородкой, не обматерил, не заставил катиться из квартиры вон, значит последующая реакция не будет такой кошмарной, какой представлялась до этого момента. А вот Арсений только напрягается, не понимая, зачем мать оттягивает время? Нервишки их подергать? Ему ведь поскорее хочется понять ее отношение, а она берет и бессовестно молчит. Арсу даже начинает казаться, что она подбирает слова, что почище и попроще, чтобы не показать всего своего недовольства — если так случится, Арсений сам себе пообещает больше о подобных моментах с ней не говорить — лишних загонов и волнений не хочется, а на фоне странного ощущения боязливости перед задернутым плотной тканью будущим становится еще хуже. Пускай лучше она ничего о нем не знает, чем считает из-за идиотских идеологий его дураком или сволочью. Арс в любом случае по ее желанию ничего менять в своей жизни не станет, разве у него нет людей, которые поддержат любое начинание и согласятся помочь? Конечно есть. В последнее время Арсению кажется, что, возможно, родители Антона тоже, если будут иметь возможность, помогут ему. Об Эдике, Егоре и самом Антоне и говорить нечего — те всегда рядом с желанием стать еще ближе, чем есть сейчас — хотя кажется, куда еще ближе? В постель друг к другу только. — Я понимаю, что мои слова тебе особой погоды не сделают. И для чего ты пришел сейчас с таким признанием? — у Арса возникает ощущение, что она говорит лишь с ним, забыв про Антона, стоящего чуть позади. — Ясное дело, несколько моих фраз никоим образом не повлияют на твои решения, да и ты уже взрослый мальчик, несмотря на возраст, — когда это семнадцатилетние перестали быть взрослыми? — Есть такие, что в двадцать не знают ничего, а ты в семнадцать уже здесь, — она указывает то ли на висок, то ли на голову, — решаешь что-то, цели достигаешь, — значит точно слышала про их отрыв на выпускном, и этому факту Арсений улыбается, ощутив непонятно горячее тепло в груди, будто бы в сердце родилось маленькое солнышко. — Так, — Арс кивает, елозя по стулу и не понимая, какого ответа ожидать. У него взгляд вопрошающий, устало-тяжелый, и Татьяна Викторовна не знает, как бы не разорвать своими словами отношения с ним окончательно. — Разве тебе важны мои слова? — и ей это тоже понятно. — Да, я хотел бы знать, что ты думаешь.. — Арсению почему-то стыдно смотреть ей в глаза, и он уставляется взглядом в блестящую от залетающего в окно света столешницу. — Скажешь? — он прикусывает губу, тянется накрыть Антонову ладонь на своем плече, но отдергивает ее, вздрогнув — пока нельзя позволять себе таких тактильностей при матери, не узнав целого мнения. Шаст, приметив этот жест, вздыхает и покачивается неуверенно на месте, не зная, будет ли достойным жест, если он сам возьмет его дрожащие ладони в свои. И, подумав, что еще немного подождет и понаблюдает, только крепче стискивает его плечи пальцами, чувствуя и дураку понятное напряжение — Арс похож больше на натянутую стрелу, чем на самого себя. — Я-то скажу, только потом не нужно обижаться, — звучит мерзко. Арсений и обидеться на ее слова права не имеет? А на что тогда имеет? Арс ощущает, как внутри, в грудной клетке, скапливается из мелких размазанных капель один большой шторм из желаний бежать вон, блокировать ее номера со всех симок, которые только попадают ему в руки, и не слышать никогда подобного — он уже на нее обижен. Он понимает, всем тяжело, но не до такой ведь степени. Впервые Арсений осознает, что не хочет больше с ней ничем делиться, что общение с матерью приносит не привычное для всех тепло, а ебаную, мерзотную ненависть к жизни и себе. Сердце бьется гулко, отдается шумом в ухах, и он понимает, что живой, а значит может все исправить — конечно, нужно быть человеком слова, чтобы вытянуть себя за волосы из болота, а еще нужно иметь друзей, готовых стать на первое время опорой и тылом. Слишком хочется заплакать, подтянуть колени к груди и, сидя по-детски, размазывать по лицу слезы — благодаря отсутствию косметики, причина не зарыдать прямо здесь лишь одна — мать. У Арса в голове все накладывается на другое, и только теплые, почти горячие ладони на плечах удерживают его состояние, не давая вывалиться из трясущейся на волнах лодки по имени спокойствие. — Говори, — но по отчаянно голубым глазам понятно — Арс безумно хочет, чтобы он промолчала или смягчила свой удар. — Переобижаюсь, — он сглатывает, хватается пальцами за край стола и понимает, насколько жалко и нервно сейчас выглядит. Ему бы на балкон покурить, Антона обнять, но невозможно оставить дело, взять паузу, выдохнуть и рвануть снова в бой — так просто не получится в дальнейшей жизни, нужно уметь давать отпор и не показывать слабину, иначе просто загрызут как котенка. Только при самых близких людях можно заплакать, завыть от безысходности — Я не рада тому, что вы решили съехаться окончательно по такой причине. Это выглядит как порывистое решение. Вот мы с.. — Не говори про отца, — Арс знает, о ком она хочет сказать, несмотря на боль внутри, и он не хочет, чтобы она сравнила свои разрушенные отношения с их целыми, полными доверия, любви и разговоров через рот. — Не смей сравнивать вас и нас. Арсений не узнает сам себя — такая борзость и дерзость не редкость со знакомыми, но с близкими всегда является отчаянной мерой. Но, наверное, он просто чувствует, как задевают ту тему, о которой говорить нельзя даже на кухне шепотом, и готов отстаивать свои отношения. — Это все равно выглядит как порывистое решение. Задумывались о будущем каком-нибудь? — несмотря на предыдущие слова, Татьяна Викторовна продолжает говорить те слова, которые ее в глазах Арсения и Антона закапывают. Хмыкнув, Антон переминается с ноги на ногу, хватается за знакомый настрой Арсения и тоже напрягается, будто лев, готовый отстаивать свою территорию — до трясучки в руках неприятно слышать эти слова от такого же человека, как они. — Мне даже сказать тебе нечего, — и не добавляет в конце скрипящее «мам», потому что все решает уже сейчас. Все будет лучше, чем теперь, Арсений это понимает так же, как и то, что с ней связь поддерживать ему не особо хочется. Спорить с ней тоже нет никаких сил, хочется в комфортную обстановку к нужным людям, которые слышат, слушают и понимают. — Потому что я права? — слишком самонадеянно звучит. — Потому что это глупости. Сравниваешь несравнимое, тыкаешь меня в это, как котенка, перед этим сказав, что я не еблан, — Арс уже не видит смысла фильтровать речь, ни желания, ни страха получить по губам за такую самодеятельность. Вздернув брови и собрав их домиком, Антон мягко разглаживает образовавшиеся из-за давления рук складки и собирает в голове слова в словосочетания, словосочетания в фразы, фразы в предложения, а эти предложения в более-менее связный текст. — Татьяна Викторовна, вы можете быть для себя тысячу раз правой, но я осмелюсь сказать, что вы ошибаетесь. Каким образом вы оценили то, что между нами происходит? Вы видели, может быть, как мы общаемся, как ценим и уважаем друг друга? Вы никак не можете оценивать то, как мы с Арсением встречаемся. Мы к вам не за благословением на свадьбу пришли, мне ваши слова даром не нужны, — Антона явно понесло, и Арс успевает перехватить за это время воздуха, в котором так и пляшет напряжение. — Мы вам сказали, чтобы потом не было сенсаций и шока. Даже если я захочу, я к вам просить руки не приду, не сломаюсь, — голос у него хриплый от негодования, да и он сам не понимает, как слова так ровно слетают в губ и не путаются. Он порывается подняться прямо сейчас, но лишь дергает Арса за плечи, намекая, чтобы тот поднимался, и смотрит Татьяне Викторовне прямиком в глаза, не собираясь выдерживать грозно-напущенную фразу. — Разрешение мне ваше не нужно, вы знаете, на этом спасибо. Вещи мы потом как-нибудь заберем, — на это Арсений кивает, понимая, что ком в горле не даст ему сказать ни слова. Стоя уже возле дверей из кухни, Арс порывается попробовать выдать что-нибудь из разряда тех сериалов на «Домашнем», но махает рукой, тушуется и выходит первым, оставляя дверь открытой и приглашая за собой Антона — оставаться в квартире, где раньше было приветливо и легко, больше не хочется. Не прощаясь, не оборачиваясь и даже не обуваясь, Арсений молча выходит из квартиры с кроссовками в руках и пытается унять в голове гремящую обиду — особого желания идти по улице с дрожащими от слез плечами у него нет. Антон же бросает короткое «До свиданья», впихивает с шумным выдохом пятки в кроссовки и, не завязывая шнурки и не поправляя язычок, покидает квартиру следом не оборачиваясь. Идя на пару ступеней ниже, Арс молчит с самым разочарованным в мире видом, и у Антона трескается сердце от этой картины — ему не понять, не он же сейчас услышал такие отвратительные слова от своей матери. — Арс, — он зовет его тихо, кажется, одними губами, но Арсений замедляется, отходит на другую часть лестницы и начинает собирать пыль с перил на ладони, елозя по ним со скрипом. Догнав за пролет его, Антон обхватывает чужое предплечье, тормозит его у грязного, замыленного окна — ни площадки, ни дорожки к дому не видно, один белые пятна — и звучно выдыхает в затылок, располагаясь позади. Наверное, если бы Арсений смотрел на него сейчас, то взгляда «Держи меня, я сейчас упаду и расплачусь совсем» не избежал бы. — Арс, ты же знаешь, что.. — Антону закончить не дают. — Ты зачем про свадьбу начал? Благословение какое-то, Шаст, — в Арсовом голосе впервые за последние полчаса нотки смеха, но им двоим понятно, что это лишь часть той маски, которую Арс продолжает тягать, чтобы жить не так болезненно. И Антон лишь усмехается тяжело, хмурится и обнимает его талию руками, не давая Арсу и дальше бегать от самого себя. Если ему вдруг понадобится, то дома проплачется, Антон будет рядом с чашкой чая, пледом, сигаретами и салфетками, чтобы, так он всегда говорит Арсению, слезы не задерживались на таком красивом лице — удивительно, но Арсу всегда становится от этих слов чуточку легче. — Так вышло, меня понесло. Я переусердствовал, но эффектно ведь. Помолчав с десяток секунд, Антон добавляет: — Ты ведь не против, что я так сказал? Улыбнувшись натянуто, но все равно с легкой интригой, будто бы Антон может его видеть, Арсений пожимает плечами, опускает взгляд на бьющуюся между рамами муху и ведет носом — везде бычки, мертвые насекомые, и от этого, вкупе с ссорой, мутит. — Арс? Для чего Антон переспрашивает? Разве он думает, что Арсений ему все-таки ответит однозначно? У того ведь маска с лица долго сползает, ничего с этим не поделать. Арс боится и смущается не Антона и его реакции, а матери, реакция которой была слишком ожидаема, но не принимаема. — Чего, блять, «Арс»? — он елозит скрещенными руками по своей груди и отводит взгляд на разводы на стекле, сквозь которых, кажется, не проглядеть ничего. — Ты переусердствовал круто, мне понравилось чувствовать себя.. вот так, — Арсений тушуется, замолкает, не зная, как именно описать то, что он чувствовал, и хмурится. Он не особо любит, когда не понимает своих же ощущений, поэтому сейчас напряженно выдыхает и вспоминает их с Антоном разговор про то, что решать вопросы нужно словами. В его словах Арсения все устраивает, он не видит там и намека на какую-то откровенную ересь, но то, что он чувствует, описать не может. Вот крутятся слова на языке, а как изъясниться — уже проблема. Будто бы рот у него не рот, а какая-то отдельная живность — сама по себе существует и на просьбы не откликается. — Вот так — это как? — Антон изгибает бровь, улавливая нерешительные нотки в чужом голосе и тоже бессмысленно пялясь в замыленное окно, которое никому не нужно, никто его и не соберется мыть. — А я и не знаю, — Арс не хочет врать ему, изворачиваться тоже нет желания, и ему остается только сорвать стремительно эту маску, оголиться перед важным человеком в своей жизни и предоставить ему свои раскаленные нервы — непонятно, дернет ли вообще. И Антон каким-то образом понимает, что это не Арсений прячется, а слова не говорятся, объявив бойкот. Это все, конечно, славно, но наблюдать за бьющейся между рам мухой менее интересно, чем вместе лежать на диване, обнявшись и включив что-нибудь максимально отвлекающее и дурацкое — мозгу очень хочется отключиться и отдохнуть. — Жесть как хочу уже новый трек начать обкатывать, мысли есть, а это ж прямо с самого начала надо начинать, — Арс ловко переводит тему, опять засовывая голову в песок с самым непринужденным видом. — Я думаю, что мы справимся, — кажется, больше сказать нечего. Да и Антон не может понять, как связать несколько слов на одну тему, если голова забита совершенно другим? Ему почему-то кажется, что у Арсения рванет чуточку позже. Он может до последнего натягивать на лицо маску, пускай уже и не получается из-за потока слез, и, дотерпев, сорваться с утроенной силой. Он как бомба замедленного действия. — С самого начала будет тяжело, — вздохнув, Арс переступает с ноги на ногу и дергает носом-кнопкой, когда муха ударяется в стекло почти что на уровне глаз — отличная подъездная романтика. Для полной картины не хватает только железной консервной банки с вонючими бычками, старого брошенного кресла в углу и бутылки пива. Было время, когда у них еще не было гаража, а на улице холодать и темнеть начинало быстро, и они зависали в подъездах, на верхних этажах многоэтажек или в торговых центрах — понятное дело, до их закрытия. — Это все нужно проработать, выучить, а значит не побегаешь, не поорешь текст, как мы это делаем с «Тихими-послушными», — у Арсения в голосе не звучит ни тоски, ни печали, он рад, что они собираются работать дальше и продолжать стремиться к мечтам, но предстоящая трудная работа смущала — а если у них не получится? Есть много возможных серьезных причин. Задумчиво цокнув, что привычно скорее Арсу, Антон целует его звонко в макушку, скользит одной ладонью выше по спине, собирая позвонки, и наконец сминает с аккуратностью сначала одно плечо, а после другое — это уже как просьба не переживать, не волноваться и думать о хорошем. Ведь это совсем не в его, Арсеньевском, стиле. Конечно, Арсений бывает совсем разный: на виду у малознакомых людей — один, при близких людях — другой. Его это ничуть не смущает, только сил уходит намного больше, чем у остальных. — Потихоньку доберемся и до такого уровня, не ссы в трусы. Ты пойми, — у него голос опускается до шепота, и Антон обдает приятным теплом чужую мочку уха, едва ли не прижавшись всем телом — все-таки они не у себя дома, а посреди подъезда, — если у родителей рождается второй ребенок, первого никто не выкидывает на произвол судьбы, не оставляет голодать-холодать на мусорке и не забывает. Ну, если так делают, то это хуевые родители. А мы — пиздатые родители, поэтому треки будем гонять и старые. И это говорит человек, загоняющийся насчет всех своих прошлых песен и не желающий их вообще помнить — просто не нравятся, и ничего сделать с собой у него не получается. Выглядит несколько странно, Арс даже на мгновение усмехается, поймав нужную нить мысли, но потом закусывает губу, вздрагивает во второй раз от ударившейся в стекло рядом с ним мухи и склоняет голову к плечу, тем самым показывая, что касания ему приятны и что он хочет, чтобы Антон продолжал. — Не бросим же мы нашу звезду-пизду, вон как она понравилась тем, кто учился с нами. Я даже не сомневаюсь в этом, потому что мы проделали ахуеть какую большую работу, ей нельзя не восхититься, — у Шаста и пыл поутих, когда они вышли от Татьяны Викторовны, и Арс предполагает, что его так вывели из себя ее слова. Прыснув после коронной «звезда-пизда», Арсений кивает и, откинувшись по возможности назад, ловит целомудренный поцелуй в лоб. На подобные проявления чувств Антон никогда не скупился, давал их сполна. И Арс буквально умирал каждый раз и восставал из пепла, когда тот посреди разговора от балды брал и целовал его в лоб, в макушку — это вообще что-то из раздела Арсовых кинков. Несмотря на то, что Арс мог похвастаться своим ростом, Антон все равно был выше, и поцелуи в макушку от него всегда кружили голову и заставляли бабочек в животе просыпаться из их, так сказать, летней спячки. — Звезда-пизда, нам бы домой, если ты еще не передумал ночью тусить. Я бы предложил набухаться, но не думаю, что это уместно сейчас, — перебирая приятные на ощупь пряди, Антон откровенно балдеет и от их ощущения на пальцах, и от запаха лимонного шампуня. — Я хочу пройтись. Один. Кивнув с мыслью о том, что Арсений, если захочет, придет и поговорит на волнующие темы, Шаст крепче его обнимает, чтобы на следующий час хватило одного из любимых ощущений.19. То они станут только сильнее.
30 октября 2021 г. в 12:00
Дожидаясь, пока очередь в магазине наконец сдвинется, Антон разглядывает нечитаемым взглядом прилавки с яркими жвачками и упаковками презервативов — ему всегда интересно в такие моменты становится, что же говорят родители, если их спрашивают дети насчет ярких упаковок? Ссылаются на то, что им рано знать, уходят от темы или врут, называя презервативы конфетами — и тут уже палка о двух концах.
Арс, который, зная про очереди, отказался ждать его снаружи, чуть ли не на его руке висит, что-то постоянно хихикая ему на ухо и растягиваясь в широкой улыбке.
За собой Антон редко замечает, что старается быть ближе с Арсением даже в людных и опасных для проявления особых чувств местах, и сейчас тоже не понимает, почему сначала мягко поддерживает его за поясницу, потом гладит по плечу, скользя взглядом по магазинной ленте и разделителю на ней, и в конце концов кладет руку ему на талию.
Во дворе, наверное, сразу же появились бы из неоткуда гопники с желанием оторвать им руки — кто бы еще кому оторвал? А посреди магазина, где люди торопятся, думают только о том, как бы найти кассу посвободнее, можно и совсем невесомо коснуться, не боясь оклика или свиста в спину — на это тоже, откровенно говоря, наплевать, ведь проблемы явно не у них, а у тех, кто не понимает неправильности своего ублюдского поступка. Вряд ли что-то заметит даже продавщица, у которой своей хлопот полно, и она на протянутый Антоном паспорт бросает только редкий взгляд — такое чувство, что только для вида и ощущения «выполненного» долга.
Две пачки разом летят в карман — покупать сигареты не по скидке и не по дружбе не особо хочется. Вот у них рядом с домом всегда открыт небольшой ларек, в котором и до шестнадцати можно купить энергетик — тебе еще и улыбнутся, поблагодарят и попросят приходить еще. И, к удивлению, наценки там нет, чаще всего энергетики еще и на тридцать-сорок рублей дешевле, это удобно. Конечно, ничего хорошего в том, что там продают энергетики лет от четырнадцати, а алкоголь и сигареты от шестнадцати, нет, но каждый наживаться пытается на том, на чем получается. Если еще скорешиться или стать, так сказать, постоянным клиентом, то можно и скидки получать, и иногда бесплатно пачку сигарет по дружбе получать. Антон туда уже около двух с половиной лет ходит, поэтому и для Арса, и для Эдика, и для Булки, и для него самого постоянно находится какой-нибудь ништячок.
— Можно было бы, канешн, заранее подумать, но я протупил, — пока никого вокруг нет, Антон коротко целует Арса в лоб и, вздохнув, первым выходит на жаркую улицу.
Между бровей тут же пролегает складка очевидной нелюбви к такой погоде — нет бы слепой дождик, легкая духота до обеда и уже к вечеру прохладный ветерок, но нет же, солнце палит так, словно у него одна задача — сжечь все живое на планете, на ветра нет намека даже к ночи.
И при этом, учитывая, насколько Антону не нравится такая погода, можно сказать, что у него сегодня день ворчания и недовольства, пока они находятся на улице — было бы хорошо, если бы не поход к Татьяне Викторовне и разговор с ней.
Антон не может сказать, что паникует из-за этой встречи и слов, которые они с Арсением планируют ей сказать, но все-таки ощущает какое-то неприятное, интригующее чувство. Это что-то наподобие того чувства, когда к экзамену готов так, будто бы сам преподаватель, но все равно боишься сделать глупую ошибку, спутать самое логичное или нарушить какое-то требование к работе. Кажется, ничего не должно помешать, но слишком навязчивое опасение есть.
— Ебал я эту жару в жопу, — выругивается Антон, но не тянется закурить — хочется побольше поматерить отвратную погоду. — Такое чувство, что я сейчас здесь на асфальте и расплавлюсь, как кусок масла на сковородке.
— Лучше бы всегда была погода типа той, что весной, где-то в апреле. Вроде прохладно, но при этом задница не отваливается через час на улице. По колено в снегу, понятное дело, тоже не особо хочется. У нас то одна крайность, то другая. То пиздецки заебала жара, то заколебал холод, — вздыхая, Арс пинает камушек вперед по дороге и прослеживает, как он остается почти что посреди нее, а не улетает привычно в кусты.
Отбивая импровизированный мяч носком кроссовка, Шаст улыбается Арсению коротко, ловит в его глазах тепло и нежность, а затем передает ему соскользнувший в сторону камень — сам же откинул его туда.
— Вот да, в апреле заебись, только лужи подзаебывают, — он кидает быстрый взгляд на побитые жизнью кроссовки, которые встречали зимой снег, весной лужи, а теперь знакомы еще и с пылью, лезущей с удовольствием на вымытую дома обувь.
— По лужам можно прыгать, — улыбаясь, Арс вспоминает, как в прошлом году они вчетвером мерялись, у кого джинсы сильнее зальет грязной водой из луж, правда, до того момента, пока Эдик не поскользнулся и не показал настоящие, жесткие брызги во все стороны.
— Если хочешь, я тебе и сам лужу налью, только она высохнет за полчаса с такой-то жарой. Тут и мы скоро высохнем, если солнце не прекратит ебашить, че уж про лужу говорить, — пока идут по пустынной тропинке между дворами, они держатся за руки, совсем забыв про камушек, который с каждым шагом остается сильнее позади.
— Вот знаешь, это ж как тот мем. Высокие отношения — это не про крутые подарки, поездки заграницу, а про то, что тебе нальют лужу в конце мая, если тебе очень захочется, — Арсений крепче сжимает его пальцы в своих, глядит с такой лаской и нежностью, что Антону хочется развернуться и увести его домой, чтобы еще пару часов не выпускать из своих объятий.
— Это звучит как одна из самых поучительных серий смешариков, — хихикая, Антон тоже глядит на него — причем, точно также — и не может сдержать очередной улыбки.
— Вот видишь, я уже придумал новую серию смешариков, пока мы шли, — по нему видно, что дело тут вообще не в этом, ему просто прекрасно с самим Антоном, у которого на лице так и написано, что он любит Арсения безумно.
Правда, пока они не решаются говорить громких слов, но понимают то, что от этого не убежать, да и по взглядам все уже кристально понятно.
Глаза — зеркало души, они не врут никогда.