Rock "n" Roll Never Dies

@antonkrash 16:39 «С названием у нас пизда до сих пор. А если нам выходить на улицы придется завтра, мы че делать будем?» @bulkasegorom 16:41 «Так ты предлагай, хули сразу наезд» @antonkrash 16:42 «Никто не наезжает, не гони» «Предлагаю что-то наподобие Marziani» @utkaed 16:43 «Я в марципанах выступать не буду иди в жопу» @antonkrash 16:43 «Тогда сам предлагай, затейник хуев» «Я тебе отгрызу твою «Не виновен», если не придумаешь» @utkaed 16:44 «Забились»       И, наверное, теперь-то нужно Эдику пропасть на несколько часов, погрузиться в раздумья и не давать себе лишний раз вдохнуть, чтобы ему не откусили татуировку и бровь заодно. Но он просто не может не ответить на сообщение, пришедшее через двадцать минут, пускай Антон там пусть хоть обгрызется. @arspop 17:07 *1 вложение*       Если бы Эдика сейчас попросили назвать самого гениального идиота на планете Земля, он бы отдал это звание непременно Арсу. Они часто перекидываются мемами, какими-то пикчами, наподобие овцы из майнкрафта подо льдом с подписью «Холодец», и шутками, и Арсений эту возможность сегодня упускать не хочет. В их общем чате красуется мем с картинкой собачки, выглядывающей из-под одеяла с замученным видом и со словами «Можно не надо», и подписью сверху, гласящей: «Когда ты удобненько легла, укуталась в одеялко и собралась сладко уснуть, а он начинает к тебе приставать:».       Не Эду оценивать мем на жизненность, поэтому он бросает в ответ набор из букв «а» и «х», имитируя смех и на самом деле хихикая, и ждет, пока Антон прочтет сообщение и как-то отреагирует. Конечно, реакция может быть в реальном времени в их квартире, но Арс не расскажет им о ней в одном случае — если Антон его прибьет и закопает в цветках по всей квартире.       Шерстя сайты с генераторами названий для всего подряд и переводчики, Эдик не сразу замечает пришедшее сообщение. Он вообще человек настроения и занятости — может ответить за мгновение ока, а может двенадцать часов не выходить на связь после репетиции — отсыпается, что ж поделать. @antonkrash 17:16 «Кто приютит Арсения Попова? Носки не разбрасывает, ест мало, не храпит и ахуенно трахается» @arspop 17:18 «Ты ахуел?» «Выходи, ты че заперся?» 17:20 «Если я его убью, не говорите, что это был я» 17:22       И тут вариантов много. Может быть, это Антон, выхвативший его телефон, написал и решил его съесть, забывая про то, что шуточно искал ему новый дом. Может быть, это Арсений, который сейчас планирует выбить дверь в ту комнату, где заперся Антон, который наверняка еще и ржет, пока там сидит. Может быть, Арс его уже прибил, кто знает?       Эду всегда смешно с этих двух любовников. Ведь их не отлепишь друг от друга иногда, хоть антиклей покупай и купай их в нем, а потом бывает такое, где они обещают поубивать друг друга — любовь зла?       Они с Булкой наверняка будут выглядеть иначе. Хотя, кто их знает? Вдруг они будут только хуже, и Эдик сейчас зря зарекается.       Ему было бы интересно понаблюдать, кто там и кого убивает, но, в случае победы Антона, он останется без брови, если не найдет им годное название.       Особым трудолюбием Эд вряд ли отличается от остальных. В школе его силком было не усадить делать уроки. Сейчас ему иногда лень искать какую-то нужную информацию в интернете, он отмахивается и надеется вспомнить и разобраться с этим вопросом позже — такого, увы, никогда не было.       Несмотря на это, Эдик старался до какого-то момента выбрать себе язык и учить его так же, как это делает Антон. В наше время не совсем удобно — дело даже не в престиже — знать лишь свой язык, в случае Эда русский. И он это понимает, и все еще не отпускает попыток найти не такой трудный, но существенный язык. Не особо хочется, чтобы он в будущем мог поговорить с двумя калеками на другом конце света.       Терпения не хватило ни на немецкий, ни на — как он вообще пришел к этому? — французский, а тем более на английский и любимый Антоном итальянский. Эд не совсем тук-тук-дерево в двух последних, по песням их запоминает слова какие-то, произношения откладывает на дальнюю полочку в голове, замечает всякие детали грамматики. Если Антону нравится учить язык, потом им рассказывать о смысле текста и его переводе, то, пожалуйста, никто не против. Просто у Эдика всегда так — на одном месте невозможно остаться больше, чем на неделю.       У него были какие-то попытки в норвежский, легко вытекающий из него шведский и украинский — из-за родственников из Великих Мостов он что-то да смыслит в нем — но все они неудачные и сорванные то ли ленью, то ли нежеланием продолжать.       Годам к тридцати Эдик, вероятнее всего, будет знать по крошке из каждого языка, но у него не получится углубиться лишь в один. Там какую-то информацию выхватил, здесь усвоил какую-то теорию, на каком-то сайте подцепил перевод слова и рад этому.       Концентрировать внимание у него получается только на музыке, на его великой любви. К любимой бас-гитаре, их трекам и мелодиям Эд не охладевает никогда и репетировать в гараж готов бежать по первому зову — так сердце тянет туда, что хоть магнит в него вшивай, а второй дома оставляй, чтобы тянуло в обратную сторону от гаража.       Буквально во всем он нахватывает, как воробей, по крошечке, по крупице, а с музыкой подолгу возится и елозится, не спуская с лица довольной улыбки — он любит их песни, любит свое дело и не собирается из-за идиотских стереотипов или чужих мнений лишаться обожаемого дела.       Ясное дело, все четверо горят их общими треками, их группой — еще и каждый отдельно своей игрой или вокалом — иначе ничего бы не получилось на ранней стадии. Наверняка у кого-то есть ощущение, что они лезут, как слепые котята, за звездами, не видя ни трудностей, ни препятствий, ни опасности этой идеи. Но как же еще? Не сидеть же всю жизнь в офисе, заслушивая один их собственный трек до дыр и жалея об упущенной возможности.       И даже если они двадцать раз ошиблись, отказываясь от поступления сразу после школы, они за это себя попрекать не собираются, потому что счастливы заниматься музыкой и развивать их группу. Да, потихоньку, с осторожностью, но они не стоят на месте и постоянно совершенствуются.       Если всю жизнь обходить ямы, никоим образом не получится почувствовать, каков удар об их дно и какие последствия этого. Лучше набить себе тысячи шишек, попробовать все то, что хочется делать, и найти себя, чем под конец жизни признаться в своих желаниях, невыполненных из-за внушенного обществом страха.       Их группа, пока не имеющая названия, этому показатель. Антон набивал себе шишки, когда в самом начале не мог уйти от попсового акцента, и выслушивал от Эда, что он его либо покусает, либо выгонит нахуй. В конце концов у Антона получилось добиться от себя желаемого и нужного результата, и они стали устраивать изредка ночи, в которые прогоняли по несколько треков Пошлой Молли или Завтра Брошу, чтобы имеющийся у Шаста потенциал к попсе не терялся, да и им нравилось отходить от своих песен и влюбляться посредством этого в них еще сильнее — хотя куда еще?       Да и Эд в начале их пути не особо отличался отменной слаженностью и серьезностью — ему все больше хотелось пафосно упасть на колени, разбивая их о пол, танцевать во время игры. Но из-за этого страдал звук, а один раз и гитара. Но Эдик это в себе преодолел и научился совмещать приятное и еще одно приятное — и играть, и отрываться ему нравится до какого-то ненормального безумия.       У Арса все было наоборот, он боялся своих слишком дерзких и открытых действий, несмотря на то, что люди рядом с ним — близкие друзья, видевшие его в любых состояниях. За три-четыре месяца он в себе это смог побороть с помощью желания отрываться так, как показано во всех фильмах, — головой трясти до рвоты, отбивать ноги в каблуках о пол, кричать знакомые слова из песни до боли в горле, чуть ли не травмировать пальцы во время игры. Еще немного, и Арсений бы точно разорвал случайно струны.       Егор — просто Егор. Он не перебарщивал с зарядом энергии, не особо стеснялся открыто и по-блядски двигаться, когда такая возможность была, не старался спрятаться за барабанной установкой и несколько раз пробовал играть на гитаре Арсения, который в свою очередь пытался научиться чему-то на барабанах. У него почти что всегда все в меру. Только вот летающие на пике удовольствия от их треков барабанные палочки обычно попадают почему-то именно в затылок Эду. Возможно, он просто слишком часто отирается возле барабанов и попадает ровно под Егоров порыв пошвыряться в кого-нибудь палочками.       Не сказать, что Эдик особо переживает по поводу своей отшибленной головы, ему просто интересно, почему же в Арса или Антона попадает настолько редко, что он помнит лишь несколько случаев, а в него чуть ли не каждую третью репетицию.       Однажды палочка треснула, попав ему в затылок, и Антон с довольным видом пошутил, что у Эда каменная голова, и в него можно хоть гитару бросать — в ответ Антону поступило обещание от Эдика надавать ему по голове, и тот как-то передумал шутить с подобным уклоном на пару месяцев — потом шутка стала родной, и даже Эд ее полюбил.       Наверное, голова и есть каменная, раз в нее никак не приходит нужное слово, которым не было бы стыдно называть их группу.       Он настолько отчаялся, что просто перебирал языки, листал их в переводчике и вводил первое, что приходило в голову. Понятное дело, название на каком-нибудь албанском с переводом «огурец» или «шифер», не подойдет. Нужно что-то одновременно оригинальное, хорошо звучащее, запоминающееся с ходу и относительно короткое — что-то в роде юморного «члены» или напущенно пессимистичного «без членов» вообще не подойдет, потому что они не просто по приколу сочиняют песни, они хотят расти как группа и приобретать постепенно популярность среди людей. Молодежь-то шутку выкупит, но вряд ли подобное название оценит взрослое консервативное поколение и продажные единороссы из государственной думы, которых хлебом не корми — дай поворовать да пропаганду поискать там, где ее нет, хотя эта самая пропаганда крутится перед их мордами каждый день в зомбоящиках.       В их мыслительных способностях, а точнее в их отсутствии, Эд уверен, но от себя такого точно не ожидает — в голову просто ничего годного не приходит.       Так всегда получается, что идеи приходят в неудобный момент и забываются через пару минут, так и не попав в заметки его мобильника. А целенаправленно вспомнить их или придумать что-нибудь новое не получается, мозг будто показывает белый флаг и отключается сам по себе, не спросив и разрешения. Просто берет и выключает себя. Сам себе хозяин, блять.       Привычка постоянно пялиться в монитор ушла в тот момент, когда их группа окончательно сложилась, как пазл, и музыка и песни стали зарождаться в их головах чуть ли не каждый день. И теперь, после часовой игры с Антоном и еще получаса листаний словарей, переводчиков и иностранных мемов, глаза готовы были вывалиться и упасть на стол, как в мультиках.       Смаргивая накопившиеся с непривычки слезы, Эд мотает головой из стороны в сторону и берет пачку сигарет со стола, намереваясь пойти покурить, пока мама еще не вернулась — она знает про его вредные привычки, но он все равно старается с ними часто не попадаться. Она знает, что он курит, и он знает, что она знает, но ни один из них ничего не делает.       Не сказать, что Эдик прям сильно устал, но мысль про то, что стоит выпить бесполезный в его случае энергетик, мелькает, несмотря на то, что ему это вряд ли поможет. Эд сам себе, наверное, внушает, что от них есть какой-то эффект.       Поначалу да, пиздеть бесполезно, спать не хотелось вообще, а сердце заходилось в таком бешеном ритме, что он думал, что умрет такими темпами. Но спустя два месяца постоянного употребления энергетиков они перестали помогать от слова совсем. У них четверых так теперь — пьют просто газировки с разными экзотическими вкусами, не считая уже энергетики за то, что по сути приносит энергию на небольшой промежуток времени.       Всякие навороченные европейские газировки в цветных маленьких баночках стоят под сто пятьдесят рублей, за такие деньги можно найти более вкусный энергетик, которого будет намного больше — они их все перепробовали в ларьке, где покупают «по дружбе». @utkaed 18:11 «Арс, кто кого из вас убил? Если ты Шаста грохнул, я буду прям рад, у меня нихуя не придумывается» «Вижу, что Антон в сети, и предполагаю кому придет пизда прямо щас» @antonkrash 18:14 «Правильно предполагаешь, я тебя сегодня съем» @utkaed 18:15 «То есть Арсом ты не наелся?» @arspop 18:15 «А кто сказал что меня он сожрал?»       Эдику не хочется думать о том, что Антон решил не убивать его и, перечитав свое же сообщение с просьбой приютить его, нашел в последних словах причину его не съедать. Хотя от этих двоих можно ожидать все, что угодно, но Эд все до сих пор к этому не может привыкнуть. Они разве что не делятся впечатлениями, и он думает, что до этого им не так уж и далеко, раз они друг другу ближе родственников. @utkaed 18:16 «А шо он сделал?»       Вряд ли Эдик хочет знать ответ на свой вопрос, но удалить сообщение и сделать вид, что ничего не было, не получится — Арсений печатает, наверняка свойственно себе усмехаясь и свеча горящими от удовольствия глазами. Он иначе не может, любая готовая шутка отражается в голубых глазах счастьем и предвкушением грядущего веселья. @arspop 18:17 «А все тебе скажи»       И ничего больше не нужно добавлять или объяснять, всем все понятно как то, что дважды два четыре. И Эд почему-то уверен, что по-другому не может быть с ними, и готов больше о подобном — подтекст же сразу было видно! — не заговаривать ни с Арсением, ни с Антоном. Вряд ли он может догадаться, что подтекста там было столько, сколько в Эдике желания оставить свою кожу чистой от рисунков. Ноль подтекста, скорее всего, проблема не в Арсе и Антоне, а в развращенных мыслях Эда — он этого не понимает сейчас, но позже обязательно дойдет до этого и канонно вскинет палец со словами: «Эврика!». @utkaed 18:18 «Вот лучше молчи, правильно» @antonkrash 18:19 «Он хороший мальчик, я знаю» @utkaed 18:19 «Ой фу блять, избавь меня от этого»       Эд морщится, смеясь сквозь недовольство, и с уверенностью может сказать, что Антон сейчас либо ржет, как обычно это и происходит после удачного прикола, либо усмехается и придумывает добивку — и она не хуже. @antonkrash 18:19 «А ты, значит, плохой мальчик?» «Понятно все с тобой» «А, ты же еще и не придумал ничего» «Точно плохой, без вопросов» @utkaed 18:20 «Иди в жопу» @antonkrash 18:20 «И пойду»       Этим сообщением Эдик порождает не то что бы зло, а даже чудовище — у Антона там наверняка есть добивка, о которой он пока не говорит и выжидает хорошего момента для нее, чтобы все упали от смеха или шока или от всего одновременно.       Но проходит несколько минут, Эд выжигает дыру в диалоге среди списка таких же, но ничего нового не видит — Шаст молчит, ни на секунду не появляется значка того, что кто-то печатает.       Эда это не то чтобы напрягает, скорее раздражает. Это он, получается, ждал какой-нибудь ироничный ответ, готовился его смело отбивать, как в настольном теннисе пластиковый ядрено-желтый шарик, а Антон взял и просто вышел из сети через пару минут — неужели продолжение приказало долго жить?       Такого просто не может быть, это не в Антоном духе даже, и Эдик молча пялится на его предыдущее сообщение и, кажется, не моргает.       Ответа не появляется, сколько бы он ни ждал его, представляя себе, что Антон просто придумывает еще ответ, готовится к его отправке или бесится с Арсением, на десять-пятнадцать минут отвлекшись от увлекательного — на самом деле, не очень, их подобные диалоги не редкость, а прямо-таки обыденность — разговора.       Вряд ли Эд расстраивается так, что падает духом, всего лишь ожидания не оправдываются. Самому цепляться не хочется — не резон в этой позиции. В конце концов, ему есть, чем полезным заняться, — поискать еще вариантов для названия их группы.       Ясное дело, что на одного него это не свалят, такого плана и в помине не будет, но сейчас эта ответственность еще лежит на его плечах, значит, оплошать Эдику нельзя. Его никто за плохие варианты не повесит без возможности порванной петли, не посадит на кол, не застрелит без суда и следствия, но волноваться за будущее их группы в каком-то смысле приятно.       Особого крышесносного удовольствия Эд, конечно, не наблюдает, но все-таки есть что-то в выборе им имени, с которым им в дальнейшем выступать на улицах, двигаться по карьерной лестнице и с помощью которого представляться и запоминаться обществу.       Он хочет вспомнить, какой вариант у него был последним, но только вздыхает, качает головой и трет виски пальцами одной руки, задумываясь о том, что неплохо будет сделать еще одно тату над второй бровью — все придумывается, кроме нужного!       Лучше бы Эд с таким же успехом находил в закромах памяти интересные словечки и, возможно, не нуждался бы в их переводе, а не раскидывал в голове новые планы на свою кожу — это тоже прекрасно, едва ли не великолепно, но сейчас у него есть важнейшее дело, отлагательств которое не потерпит.       И так они давно мучаются с названием, не называясь совершенно никак — даже на выпускном в школе они были безымянной рок-группой и своего названия в план вечера не вписали, никак это не аргументировав и не оправдав. Не захотелось — и все, чего говорить еще? Хуй? — Да как люди вообще названия, псевдонимы себе придумывают? Это ж сколько ебаться нужно, шобы прийти к кому-нибудь звучащему круто слову, а не Васе Пупкину с села Иваново, — Эдик ругается то ли на себя, то ли на ситуацию, то ли просто возмущается из желания побомбить — в их чат голосовое с матом через слово из-за никак не придумывающегося названия записывать не было желания, да и отсутствие ответа Антона на это отчасти влияет.       Эд отлично понимает, что имя из воздуха не выхватить. Конечно, постараться можно, но вряд ли оно будет в таком случае достойным. За несколько часов нереально назвать себя по-звездному звучаще. Название, как у тех сельских школьников с хрипящей колонкой и растянутыми коленями на спортивках, им не подойдет.       Ему вдруг кажется, что все идеальные псевдонимы и названия для групп уже разобраны. Правда, мысль, что вероятность виновности его головы равняется девяноста девяти процентам, мелькает в который раз — он бы уже сбился со счету, если бы считал. — Разобрали все, как пить дать, — недовольно добавляет себе под нос Эдик, откатывается на кресле и заваливается всем телом на спинку, ощущая, что упадет назад вместе с креслом, если откинется еще немного.       Похожие ситуации не раз были, он уже научен, как никто другой, и елозит задницей по креслу, спускаясь ниже — иначе точно полетит назад головой. При таком раскладе его голова точно откажется что-либо придумывать и капитулирует, обвязавшись белыми флагами вдоль и поперек. — И шо я придумаю, если остались всякие Ивановы-Хуевы? — если подумать, точно что-то да найдется, Эд ясно понимает, что преувеличивает, и ухмыляется своей драмаквиновской минутке. — Даже Иванушки уже есть! — в голосе больше рвущийся наружу грохотом смех, чем злость и непонимание происходящего — после такой эмоциональной разгрузки и короткого отдыха можно с удовольствием продолжать дело дальше.       Не понадобился даже вдох-выдох, чего уж говорить о более замороченных дыхательных гимнастиках и об отвлечении внимания на короткий, прямо совсем небольшой срок. — Задали, блять, задачу.

***

      Несмотря на то, что его отец обычно возвращается с работы позже матери, Егор ждет его, почему-то будучи уверенным в том, что он будет дома раньше и найдет несколько минут на довольно важный разговор. Конечно, в стиле Булки сначала сделать, а потом спросить, но сегодня он осторожничает как никогда. Не каждый же вечер ходит просить старый дедов жигуль мутно-желтого цвета, который из родительского гаража последний раз выезжал еще при живом Ельцине.       Под предлогом покататься год назад его не дали, аргументировав тем, что в их компании нет совершеннолетнего с правами — так-то двое из их компании умеют водить получше тех, кто имеет права, но из-за возраста не могут быть за рулем автомобиля — у Антона вон есть мотоцикл, но на нем далеко не уедешь вчетвером.       Но теперь у Егора, запланировавшего, при положительном ответе, упросить отца еще и на дачу, есть весомый аргумент — Антон уже как три месяца совершеннолетний, можно было целых три раза получить эти ничего не значащие бумажки. Кому не хочется провести среди недели пару дней на родительской даче с алкоголем, речкой в попытках придумать хоть что-нибудь в их новый альбом — они решили, что будут не просто писать песни разного смысла, разных идей и мотивов, а начнут создание своего первого альбома.       Это звучит шикарно! Конечно, совершенно не потолок, но уже явно новый уровень.       Вряд ли Николай Борисович прямо-таки возьмет и с барского плеча отдаст им ключи и от этого побитого в хламину, но точно рабочего жигуля, и от дачи. В конце концов, эта дача еще нужна Марине Петровне, которая растит там всякие цветочки для души, а если парни ее сожгут после решения пафосно покурить в постели, то, наверное, она их оставит там как бесплатную рабочую силу с говном и палками, чтобы возвращали все в прежний вид и не возмущались попусту.       В их неадекватность Николай Борисович не верит, но подозревает, что за алкоголем пойдут сигареты, а за этими самыми сигаретами пожар — может быть, он слишком их недооценивает или же наоборот, переоценивает. У них из крайности в крайность, если судить по его поступкам.       Какое-то время назад Егор мог с уверенностью сказать, что отличает, кто именно открывает входную дверь — он сейчас остается в комнате, не решившись выходить и отпирать — его горящее радостью и предвкушением лицо выдаст его с потрохами, да и язык не сможет удержать, сразу же выдаст все карты.       Но сейчас он уверен, что его почти ни за какой поступок не решат наказать, но вот рефлексы продолжают неприятно существовать вместе с ним самим, и ничего с этим, кажется, не поделать. Все мысли улетают к переезду в какую-то небольшую общую с ребятами квартиру, и Егор почему-то зависает, не слушая, как отец моет руки. — А дома кто-то есть? — вопрос вполне логичный, учитывая то, с какой периодичностью Егора не бывает дома в весеннее, летнее и осеннее время.       И Булка почему-то молчит, пусть и понимает, что максимально странно будет, если к нему сейчас зайдут и уточнят, почему он не ответил сразу. У него нет никакой дельной отмазки на этот счет.       И дверь предательски поддается тяжелой, но никогда не приносящей боль руке Николая Борисовича. Он никогда по его вещам не шарится, ни в коем случае, просто сейчас решает уточнить, точно ли Егора нет дома, и проверить, не забыл ли тот, уходя, выключить свой вентилятор.       Правда, вместо вращающихся лопастей вентилятора его встречает непривычно горящий взгляд Егора, сидящего с поджатыми ногами на компьютерном кресле. — Ты чего не откликаешься? — опираясь плечом на дверной косяк и кидая взгляд на неработающий — как тогда Егор еще жив в такую жару? — вентилятор, Николай Борисович щурит свои ясно голубые глаза на сына.       Этот жест отзывается теплотой в груди и воспоминанием где-то на полочках в голове, и Булка, выдохнув с видом приговоренного к смерти, перед которым вдруг кончаются патроны или рвутся все веревки подряд, улыбается с осторожностью.       Он не решается заговорить на нужную тему сразу, только на вопрос плечами пожимает и смотрит с теплотой — почему-то мысли о том, что его отец явно не без греха, куда-то сами собой деваются. Это на какой-то короткий промежуток времени дает Егору почувствовать себя где-то в детстве, между полдником и ужином, когда мама просила отца позвать его на кухню. — Да я о своем задумался, — отмазка рождается в его голове и слетает с языка быстрее, чем Егор успевает подумать, хороша ли она или ему нужно найти что-то более оригинальное. — А я думал, попросить что-то хочешь и ждешь, пока я зайду.       Егору хочется топать по-детски ногами, недовольно бурчать и отворачиваться, делая вид, что вообще-то отец его ни капельки не знает, что на самом деле неправда. Он сейчас угадал буквально с пары десятков секунд, чего именно хочет Булка.       Если бы было школьное время и он заморачивался бы с оценками, то Николай Борисович явно бы подумал про вереницу двоек, которая увязалась совершенно случайно за Егором, но сейчас все иначе. Время другое, сам Егор другой, его желания и просьбы кардинально отличаются от прошлых — и, наверное, Николай Борисович этому в глубине души рад.       Когда Булка только начинал с ребятами писать песни, тот был уверен, что ничем, кроме как алкоголем или чего хуже, наркотиками, это не закончится. Но теперь-то к нему пришло понимание, как его сын, благодаря этому, вырос как человек. Конечно, ничего прекрасного и волшебного в том, что Егор почти перестал учиться, нет, но как человек он явно преисполнился.       Наверное, Николай Борисович из тех родителей, которые не одобряют, еще раз не одобряют, а потом свыкаются и в конце концов начинают как-то помогать и поддерживать свое чадо. Сначала да, врать бесполезно и бессмысленно, он был против музыки в преддверии сдачи экзаменов — но еще было почти что два года до зверя по имени ЕГЭ — и полностью показывал, без каких-либо прикрас, свое отношение к выбору Егора. Но постепенно смирение само по себе родилось в душе, и он, к своему же удивлению, подумал, что Егор поступает правильно по отношению к себе и своим желаниям.       Эту жизнь жить Егору, пускай он ее и строит, а Николай Борисович будет где-то советовать, где-то помогать, где-то оставаться в стороне, чтобы Егор умел разгребать свои проблемы самостоятельно без «Пааап, тут такое дело..» и «Мааам, у меня тут проблема..». — Ну.. Может быть, ты и прав, — Егор тушуется, отводит взгляд и прокручивает готовую фразу в голове в который раз за последние десять минут — все в последний момент.       Ему почему-то кажется невозможным так быстро признать чужую правоту, и Николай Борисович замечает это так же быстро, как и настрой минутой раннее. Все-таки он знает Егора лучше, чем сам Егор знает себя. — Если я прав, то я уже зашел, — и кажется логичным сейчас начать задуманный разговор, раз Николай Борисович сам на него намекает, смотря с вычурным вызовом и смешком в точно таких же голубых глазах. — Говори, чего ждать уже?       И сейчас он чертовски прав, что заставляет Егора нахмуриться, выдохнуть и сдуться, как шарик, в который попали иголкой. — Да тут дело такое, — мгновенно создается ощущение, что он не ключи планирует попросить, а признаться в том, что утопил двадцать два котенка без зазрения совести и желания кинуться за ними следом. — Мы хотели с ребятами попросить дедов жигуль у тебя, — начинать нужно с малого, как учили его в подростковом возрасте все сайты по общению с родителями, и Егор начинает со старого, потертого и побитого жизнью жигуля.       Николай Борисович хмыкает, крепче опирается на дверной косяк и смотрит с желанием услышать все — просек ведь Егора сразу, по нему же даже младенец увидит, что на этом просьбы не закончены, и есть что-то еще, более жесткое и сложное в объяснении. — Антону же восемнадцать уже, у него права уже есть. А водит он вообще с семнадцати, но мы просто все на мотоцикл к нему не поместимся, — Булка вскрывает карты только на тему автомобиля, а про дачу стоически молчит.       Если папа откажет ему в просьбе жигулей, то про дачу и слова говорить нельзя — сделает этим только хуже. А попытать удачу, получив разрешение взять на время дедушкин жигуль, вполне реально, в таком варианте шансы пятьдесят на пятьдесят. И это Егора не может не радовать. — Так ты разрешишь? — опуская ноги на пол и кладя ладони на свои колени, он ерзает с опаской на месте и приподнимает на пару миллиметров бровь, точно любой лишний жест может спровоцировать отказ у отца. — А куда вы собираетесь? — получается не так просто, как предполагал до этого момента Егор.       Николай Борисович не выглядит в данный момент как тот родитель, который, узнав, куда собирается чадо, двадцать раз запретит, пообещает наказать и лишить карманных денег, если поедет. Именно поэтому Булка не тормозит, только немного мешкается и косит глазами на загоревшийся от прихода нового сообщения экран мобильника — он не видит ни текст смски, ни отправителя, но почему-то уверен в том, что пишет ему Эдик. Возможно, в личку. — Это уже второй вопрос, который я хочу обсудить, — Егор выдыхает, радуясь тому, что смог выдавить из себя хотя бы что-то такое, а не смешанное с сумбурной речью мычание.       А вот Николай Борисович напрягается. Булка никогда не спрашивает у него, если собирается куда-то в пределах города. Один раз, когда ему, бывшему еще в начале десятого класса, позвонил отец и спросил, где он в шесть утра есть и почему не дома, ответ был убийственный — «Мы с ребятами на речке, купаемся, автобус последний пропустили и решили остаться». А сейчас, когда ему скоро исполнится восемнадцать, Егор и подавно не станет спрашивать о поездке в приделах города и области. Значит, дело куда серьезнее речки или какого-то очень важного парка за чертой города. — Мы просто подумали, прям хорошо подумали, — все-таки Егор умеет растянуть разговор и этим значительно напрячь, — и решили, что мы были бы очень рады, — столько воды, блять, нет во всех океанах планеты, сколько в словах Егора есть сейчас, — если вы с мамой не были бы против, что мы на парочку дней поедем на вашу дачу.       Дача именно Николая Борисовича и Марины Петровны, потому что Егор туда ездил один раз, и то по приколу, на несколько часов, когда им срочно понадобилось забрать оттуда старый велосипед — для чего? А хуй его знает. В целом, дом он узнает без адреса, сможет открыть и калитку, и дверь, не обматерив всех вокруг, потому проблем возникнуть не должно — кроме одной — их могут просто-напросто не пустить. — На нашу с мамой дачу вы? Так еще и на дедушкиной машине, — он хмыкает, отталкиваясь плечом от косяка и выравниваясь — Егор уже готовится к худшему и поджимает ноги под кресло.       Он случайно задевает подогнутыми пальцами колесики на ножках и морщится, закусив губу и не издав ни единого звука — отвлекать отца от его размышлений страшно, вдруг он почти готов согласиться на эту авантюру. — Не наглеете? — Ну, — Булка поднимает на отца взгляд, пожимает плечами и смотрит показушно беззаботно, точно эта тема его не волнует, да и ответ ему совершенно не важен, хотя на самом деле внутри все переворачивается от каждого отцовского слова, — наверное, нет, если я спросил. Че мы сделаем с вашей этой дачей? Нам не по пятнадцать, ничего не спалим, у соседей на яблонях застревать тоже не будем. Нам только единение нужно. И еще тишина, — говорит он размеренно, плавно, уняв дрожь в голосе и совладав со страхом.       Наверное, понимание, что в случае удачи они оторвутся с колонками и алкоголем в пустом доме, вселяет уверенность. Либо все, либо ничего. Иначе у Егора вряд ли когда-то получалось. Он либо в огонь и остается в выигрышной позиции, либо в тот же огонь, но потом хмыкает, соглашаясь, что был не прав.       Пытаться нужно всегда, даже если в жизни происходит такая задница, из которой вряд ли получится быстро и безболезненно вылезти. — Вчетвером поедете? — в голосе у Николая Борисовича сомнение.       Егор счастливо — так, будто им уже дали ключи и похлопали по спинке в напутствие — кивает и нетерпеливо ерзает по стулу, радуясь тому, что и лучшие друзья, которые встречаются, и его передруг-недопарень в одной компании, о которой знает отец. Вроде как никаких девочек и мальчиков, о которых отец узнает в последнюю минуту, а компания Антона, Арса и Эда подозрительна менее любой другой.       Наверняка у Николая Борисовича есть ощущение безопасности по отношению к их группе — в конце концов, даже если с кем-то из них его сын переспит, то в «Беременна в 16» никто не попадет, к счастью. Есть, конечно, много других последствий, но о них думать не получается. — Надолго? — начинается какой-то допрос, благо хоть Николай Борисович смотрит с вопросом, а не с раздражением или желанием зацепиться за мелочь и отказать.       Николай Борисович ловит себя на мысли, что Егор вряд ли бы вообще спрашивал его, если бы не были нужны ключи от машины и самой дачи. Это не задевает, не обижает, а скорее является стойким показателем, что Егор давно не маленький маменькин мальчик. У него теперь нет желания упросить их купить ядерно-зеленую гоночную машинку, чтобы хвастаться перед всеми в садике. Сейчас он хочет старый дедовый жигуль, ключи от пустой дачи и свободы — такой, чтобы тело своим существованием разрывала и каждой его клеточке вселяла счастье от возможности жить своей жизнью, которая нравится, которая желанна.       Конечно, он не считал до этого момента Егора еще прямо-таки ребенком, не расспрашивал про учебу, зная, что ничего особенно выдающегося там ждать не приходится, и не уточнял, с кем и где он будет ночью, когда вернется и собирается ли выпивать. Николай Борисович уже как года два ушел от тотального контроля сына и постепенно терял общую хватку — сейчас уже даже ради приличия не спрашивает, когда Егор вернется. Главное — вернется. — Ну, дня на два, — Егор тушуется, опирается локтями на свои колени и сгибается пополам — он либо вывернется в обратную сторону, либо что-нибудь себе защемит такими темпами.       Волнение никуда не девается, да и сам Булка старается не слишком огорошивать отца резкими просьбами, поэтому продолжает чуть тише, но не менее уверенно: — Было бы отлично, если бы на три-четыре, конечно. Всех отпустили, — какое вранье, никто еще даже не спрашивал, чтобы потом не отменять и не обсуждать причины с родителями. — Осталось только твое разрешение. Ну, — Егор передергивает плечами и выдавливает улыбку, — и мамино, понятное дело.       Особого желания уговаривать отца нет, как и объяснять то, что они не собираются устраивать пожар, грабеж соседских садов и прыжки с невысоких мостов в реку. В целом, пообещать можно что угодно, а сделать — совершенно иное. Тут уже скорее дело ответственности за свои слова и честности перед родителями — а о ней вряд ли можно рассуждать, если Егор еще год назад старался немного прийти в себя перед тем, как зайти в квартиру после ночной репетиции, и жевал жвачки с самыми вонючими мерзкими запахами, чтобы уж наверняка не принюхивались. — Думаешь, мама даст добро? — Николай Борисович предполагает, что да, даст, но решает узнать, что же думает на этот счет Егор — у его наверняка есть и план, и мысли, и идеи, еще не разглашенные. — А почему не должна?       В этот момент Булка вспоминает все возможные косяки — привычка такая давнишняя, что, кажется, она одного возраста с самим Егором — родился уже с ней, рос точно также. Но в голову не приходит ничего сверхъестественного для его положения. Еще год назад он бы посчитал трагедией и возможным поводом для скандала дома набор из шести-семи троек, вышедших в четверти. Но сейчас и Марина Петровна, и Николай Борисович оценок его не знали, но подозревали, что у их сына не хватит терпения усаживаться за уроками, когда его ждут под подъездом ребята, а в гараже — барабанная установка и их музыка. — Я просто предполагаю и предупреждаю, что против слов твоей матери не пойду, потому что дача наша с ней общая, и ее решение является важной частью итогового, — звучит как-то заученно серьезно и скрупулезно, Булка аж морщится со странным, смутно знакомым выражением лица и сжимает кулаки, начиная опираться на них — на лице явно останутся следы от костяшек. — Я надеюсь, что она разрешит, — у Егора голос непроизвольно вздрагивает, и он сам с осторожностью пожимает плечами, на проверку. — Ну, я ее уговорю, если ты сам разрешишь. Без твоего же разрешения тоже ничего не получится, меня мама тогда к тебе пошлет.       Ему хочется продолжить, что это будет замкнутый круг, если он будет от мамы к отцу бегать с просьбой дать ему ключи от дачи и от машины, но он молчит, осторожничая и не желая сорвать тусовку вдали от города. Несмотря на все принципы, Егор сглатывает ком из слов и смотрит устало-просяще — давай побыстрее разберемся и разойдемся, сил никаких нет спорить, выяснять что-то и доказывать. — Если уговоришь, то, конечно.. — Егору бы его сейчас прервать, обрадоваться и поблагодарить, чтобы не успел передумать или переметнуться к другому варианту, но он стоически ждет окончательно ответа.       Не очень хочется попасть в неловкую ситуацию — он сейчас закивает, покажет свое удовольствие от сказанного отцом, и тот в ответ попросит прийти после разговора с мамой или отложить вечеринку до лучших времен — а таких у него почти не бывает, это же не какая-нибудь победа Зенита. — Если мама даст тебе добро, то и я не буду запрещать тебе, грудью стоять не собираюсь против твоих желаний, — в его взгляде мелькает одобрение и теплота, и Егор чувствует себя в своей тарелке.       Конечно, до максимального комфорта ему далеко, как до Луны пешком, но те редкие, урванные в стремлении почувствовать положительные эмоции от общения внутри семьи моменты несомненно радуют. Рано говорить, что Егор ощущает от них только одобрение и поддержку, потому что время не дошло до экзаменов, до конечного решения отказаться поступать в колледж — про университет думать смешно, не то что говорить. — Только, я надеюсь, ты понимаешь, что все должно быть в пределах разумного. Особенно с тем, как вы будете добираться на дачу. Только Антон за рулем. Ты же понимаешь — если вас остановят, мы с мамой и родители остальных получат по шапке? — Егор хоть и кивает, но судорожно представляет, как у них найдут не одно нарушение: ящик водки вряд ли обрадует гаишников, которые их могут остановить.       Перед Егором открывается столько возможностей одним разрешением отца — Марина Петровна точно не будет против, возможно, ей будет в каком-то роде без разницы, только бы не потоптали петуньи и не сожгли сам дом — и двумя ключам, от машины и от дачи. И он, как и, наверное, любой дорвавшийся, планирует взять все от каждой выхваченной минуты. — Все будет тип-топ, — заявляет Егор, кивает для отцовской уверенности и подскакивает с кресла, когда тот выходит в коридор и открывает свой ящик в тумбе — оттуда сейчас достанут два ключа к счастью, свободе и глобальной тусовке.       Правда, ничего тип-топ не будет, Булка это понимает, но решает в эти планы отца не просвещать — вдруг пронесет ненароком?