***
У Арса сейчас глаза еще ярче из-за голубой футболки, а гитара с красными вставками в его руках будто бы светится из-за контраста. Держа медиатор губами, Арсений покачивает бедрами, сыгрываясь с Эдом, чтобы прогнать песню с Антоном без ошибок. Они много чего написали и оставили пылиться в ожидании времени. Но теперь, когда выпускной прошел, каждый трек был вспомнен, и Антон сегодня решил заняться переписью некоторых моментов в тексте, чтобы она звучала еще лучше прежнего. Но без проблемы, ясное дело, некуда. Переписывать строчки или менять слова нужно так, чтобы по минимуму потом корректировать саму музыку. Треков много, они сходу вряд ли назовут все, и из них нужно собирать альбомы, чтобы выглядеть более презентабельно и подготовлено перед теми, кто их будет слушать. Эд держит между зубов сигарету, по памяти отбивает ритм подошвой кроссовок — он их специально обул для того, чтобы Егору было легче с его импровизированными барабанами — о порог дома и почти что мгновенно включается в музыку и ритм. Его, наверное, больше всех тащит от происходящего, от каждой песни, от каждого припева и куплета. Во-первых, разыгрываться и втягиваться они стали сразу же после завтрака, поэтому делали это долго — будучи еще где-то не здесь, Эд то и дело путал струны или этапы песни, резко перескакивая после первого куплета на припев вместо второго куплета. Им едва хватило часа на проработку ошибок, пока Антон пытался поправить текст и постоянно спрашивал у остальных, насколько сильно придется менять музыку, если он сменит слово в том или ином месте. Во-вторых, у Арса жутко болела голова, и приходилось то и дело прерываться, чтобы тот выдохнул. Таблетка, конечно, помогла, но не сразу, и Арсений старался вытягивать из себя желание вернуться в постель клещами ради их музыки, к которой у него всегда нежные отцовские чувства. Так получалось, что Егору меньше всех пришлось повторять сложные отрывки, и он по большей части лежал рядом с Антоном на расстеленном покрывале, напоминая, где слова лучше не трогать, чтобы не менять хорошо легшую друг на друга игру Арса и Эдика. Егор всегда старался раз и навсегда выучить свои ударные партии в песнях, чтобы потом, вспоминая, не путаться и не сбивать остальных. Даже Антон чаще сбивается с текста из-за несвоевременного взятого дыхания или путаницы в словах, чем Егор промахивается по барабанам, тарелкам или забывает про педали. Егор еще поднимался, уходил ближе к дому, к Арсу и Эду, хлопал им вместо ударов по барабанам, чтобы не сбивались, и старался разжечь в них тот огонь, являющийся их ночным гостем, — выпускной не в счет, потому что к нему они выучили даже эмоции на лицах во время исполнения. Бывало, он приносил из подвала литровые бутылки прохладной воды и подсовывал по очереди то Арсу, то Эду, потому что лица у них были красные и мокрые от пота — мало того, что жарко, так им еще и сыгрываться приходилось, постоянно перескакивая с места на место и подключая мозг, который в такое пекло сгорал и плавился. Иногда, когда они не находили минуты на передохнуть, Егор плескал им воду ладонями в лицо, стараясь не попадать на струны. У Эда нет медиатора с собой, и пальцы у него после игры всегда привычно красные, горящие, потому что он привык к этим ощущениям, а у Арса он всегда есть на случай, если пальцы совсем сотрутся или окажутся все в мозолях, несмотря на то, что чаще всего играет без него. — Булк, — Антон отрывается от тетради с текстами, улыбается Егору, и тот мгновенно оставляет бутылку возле Арса и Эда и уходит к нему, зная, что Антон его просто так не позовет. У Антона еще несколько исписанных тетрадей лежат дома, потому что там вперемешку буквально все: и перевод некоторых итальянских слов из их песен, и наброски его попыток в стихотворения, и уже ненужные пароли от соцсетей, и какие-то адреса, и тексты треков, и даже инстаграмы тех, с кем он знакомился спонтанно, но так и не писал в итоге. А теперь у него в тетради все упорядочено. На полях переводы, если нужны, на основной части страниц тексты, а снизу под нарисованной вручную чертой важные пометки. Бывает, конечно, что его желания вести тетрадь аккуратно не хватает, он пишет таким почерком, что не поймет потом сам, и не придерживается своих чересчур педантичных правил. — Чай, кофе, потанцуем? — приземляясь на покрывало, Егор смеется, укладывает ладонь на Антонову поясницу и заглядывает в перечерканный лист. — И че тебе в ней не понравилось? — помочь хочется и Антону, и тексту песни, который был больше похож на бессмысленные каракули из-за перечерканных строк. Замазкой в случае треков Антон не пользовался и все чаще превращал лист в одну из страниц тетради, которую нужно уничтожить. — Хуево, мне кажется, — никаких обоснований нет, и Егор качает головой, заваливаясь рядом на живот. — Например? — Например, все, — у Антона по отношению к текстам очень редко такой пессимистичный настрой, он их обычно холит и лелеет как малых детей. — Вдруг у меня некоторые слова хуево произносятся? Егор вздыхает, укладывает голову ему на плечо и рассматривает написанное, несмотря на бесконечное количество кривых и ломанных линий, перекрывающих текст. — А ты думаешь все, кто нас будут слушать, итальянцы? Некоторые, кто подпевать будет, даже перевода не посмотрят, не то что кинутся проверять твое произношение посреди выступления, Тох, — Егор вытянул из его пальцев ручку и отложил ее, чтобы лист не превратился в изорванное нечто. — Ты, конечно, молодец, раз хочешь все сделать на высоте, но иногда нужно такое опускать. Это как авторский знак в книге. У тебя будет авторское произношение, — он посмеивается, давая уверенность в том, что ничего ужасного в этом нет. — Это же только на руку. Никто не сможет повторить твоего исполнения, значит ты уже уникален. — Мы, — поправляет его Антон, подмигивая. — Мы тут все уникальные. Кивнув, Егор взглядом указывает на перечеркнутые строки: — Ты вернешь это? — Я попробую накидать новое, потом и по-старому, и по-новому пройдемся. А там уже посмотрим, че лучше звучит, — у Антона, наконец, правильная позиция. Егор всегда удивляется терпеливости Антона в этом плане. Да, с Антоном нередко случаются психи, и он готов навсегда стереть каждую придуманную строчку с лица земли. Но у него все равно получается найти какой-то компромисс между слишком радикальными решениями. У Егора бы не хватило никакого терпения все записывать. У него есть наброски, какие-то пометки в блокнотах или тетрадях, но большинство информации хранится в голове — а это совсем не безопасно, потому что забыть можно с легкостью, а на вспоминание забытого уйти может и больше часа. Антону хватает двадцати минут, чтобы перенести текст на чистый лист и пробежаться несколько раз по нему глазами, чтобы напомнить себе трудно запоминаемые строки и выиграть немного времени для разминки — от лежания на животе затекли и локти, и спина. А ему же не просто так стоять, смотря на солнце с важным видом, ему выкладываться по полной нужно даже сейчас. В творчестве нельзя выкладываться не в полную силу на репетициях. Всегда нужно работать так, как требует того план на сцене, перед людьми. Тогда и движения увереннее, и слова громче, и спина прямее, несмотря на то, что волнение все равно заставляет дрожать, появившись где-то в солнечном сплетении. — Идем? — Егор кивает в сторону крыльца, где докуривают Арсений и Эдик, обсуждая и показывая друг другу в мобильниках что-то. Кивнув, Антон забирает с собой тетрадь — он в своих силах уверен, но на всякий случай, для подстраховки — и, пританцовывая, уходит к ним, обмахивая свой взмокший лоб приятно шелестящими страницами. У Антона явно есть настрой, который чуть что вспыхивает, когда нужно репетировать или выступать, когда ждут на проигрыш парни, когда срочно, без предупреждения, требуется пробежаться по партейке песен. Он что-то насвистывает и, встретившись с Эдом взглядами, подмигивает ему, указывая бровями на гитары. — Смотри, идет, — Эд пихает Арсения в бок локтем, не отпуская взглядом Антона, и усмехается, затушивая сигарету прямо о зажигалку. Благо хоть привычки он контролирует и не тянется к ближайшей стене, чтобы потушить сигарету о нее, — дом сгорит за считанные секунды, оставляя им всем только пиздюли от родителей и угольки. — Гусь, — комментирует Арс, смеясь, и следует примеру Эдика, не решившись играть с сигаретой в зубах. Если бы они взяли сейчас трек с выпускного, то Арс бы и с крыши сыграл его, и с сигаретой в зубах, и с прыжками на одной ноге вокруг Антона, потому что она у каждого заучена до того, что если их поднять ночью и спросить, какие движение и какой текст у них на сорок шестой секунде, то они ответят без запинки и, повезет, если не станут показывать сквозь сон. Работа над самой музыкой, над текстом, над движениями была произведена в свое время колоссальная, и это прямо-таки инвестиция в будущее. Им не придется долго заучивать движения во время всех треков, чтобы на выступлениях не запарываться слишком очевидно, потому что они просто не исполняют песни без проработки движений. Это им кажется чем-то сверхъестественным. — А ты фрукт, — бросает Антон, располагаясь рядом с Егором, сидящим на стуле. Он сейчас трезвый и, возможно, именно поэтому отказался играть на кастрюлях посреди бела дня — плевать на то, что подумают люди, ему самому не в кайф. Можно было попробовать, чтобы иметь альтернативу на случай поломки или искажения звука, но не более. Тем более Егор разобрался, как выводить какие звуки с помощью всего, что вокруг него. — Посмотрим, кто проебется, — Антон фыркает, опирается локтем Егору на плечо и воодушевленно вздыхает, не скрывая наглой улыбки, растянувшейся едва ли не от уха до уха. Егор, окинув всех взглядом, отбивает хлопками ритм, и Эд с Арсением вступают одновременно, уже заслушав свои партии и партии друг друга до дыр. Им в страшном сне, видимо, приснится, как они промахиваются по струнам и путаются. Сбросив чужой локоть со своего плеча, Егор поднимает руки вверх, чтобы отбивать ритм, и для своей же уверенности повторяет его ступней, беззвучно бьющейся о мягкую траву. А у Арсения и Эда, наверное, никогда не получится не заигрывать, сходясь в который раз ближе нужного, — так и порвать струны недолго, но они как-то удачно держат тот десяток сантиметров, разделяющий их, и вечно за ним поглядывают краем глаза. — Oh il tempo va veloce* , — Антону записанный текст не понадобился. Он уверен, что в него даже не заглянет, поэтому оставляет тетрадь возле Егора и отходит в сторону Эда и Арсения, широкими шагами сокращая состояние между ними и с усмешкой приподнимая бровь, — на понт их брать пытается, сбить ищет возможность. Не со зла, ради шутки, у них за пропущенную партию никого не убивают. — Sì seguo le lancette. Ci scrivo le parole, perché non l'ha mai dette, chi dice che sto fuori** , — обходя Эда со спины, Антон без касаний обнимает его руками и тянется к струнам, делая вид, будто бы он принимает участие в игре. — Puoi stare sicuro mente, voglio entrare nei cuori, nei cuori di questa gente*** , — он тянется губами к чужому затылку, но замирает в нескольких сантиметрах от темных влажных прядей — текст терять нельзя — и переключается на симуляцию игры на басе. Эду всегда симпатично такое проявление Антоновой тактильности и желания кинуть вызов, потому что стоять столбами во время такой игры и такого текста — кощунство. Он подается назад, запрокидывая голову, и уверенно буквально бьет по струнам, забывая вообще о том, что есть и более человеческая манера игры — ему нравится быть собой в музыке, никаких правил, только собственные желание. — Scrivo le canzoni, esprimo la mia mente**** , — Антон щекочет Арсовы плечи, отводя одну руку в сторону, и тянет с плеча ткань голубой футболки. — Voi poveri coglioni, chiusi con le manette, legati con i fili. Sembrate sì marionette***** , — он коротко усмехается, вспоминая свой восторг после того, как эти строки были написаны, и считая их одними из главных во всем треке. Антону всегда нравятся свои тексты, если он смотрит на них здраво, а не ищет, к чему бы прицепиться и за что могут покачать головой их будущие слушатели и зрители. При простом прочтении он, конечно, ощущает непередаваемое ощущение недоверия к себе, но, исполняя, Антон влюбляется вновь в каждую строчку и проникается чуть ли не каждой буковкой своего текста. Очень важно любить свое творчество, каким бы плохим не называли его люди. Но и чрезмерная слепая любовь губит. Нужно именно знать, нравится ли тебе самому текст, музыка, ритмика, картина, движения или при виде на свое творение испытываются только негативные эмоции. Покачнувшись назад, Эд ощущает полную свободу и резко дергается вперед, не давая себе упасть и набрасывая себе на лицо отрастающие потихоньку волосы. Антон переходит к Арсению, опускает руки ему на плечи, но затем ловит с ним один ритм и запускает руки уже под футболку на спине, к пояснице. К гитаре не лезет, потому что этот прикол хочется оставить сугубо с Эдом, а для Арсения найти свой, единственный и неповторимый. — Ma scrivo le canzoni, perché durino per sempre****** , — Антон гладит чужой бок, размеренно потирая кожу подушечками пальцев, и старается особенно Арсения не сбивать. На ошибках учатся, но, несмотря на это, Антон всегда пытается их избегать любыми способами, руководствуясь каким-никаким жизненным опытом. Бывает, когда он и сам путает текст песни, случайно пропускает начало куплета и подключается уже ближе к концу строки, но в последнее время такие случаи сходят на нет, и Антон этому несомненно рад. Ему нравится считать себя талантливым не просто так и хочется давать людям задуматься только одним треком. Самая разная музыка прекрасна, Антон это понимает, но сам на данный момент времени не готов уходить в направление рэпа или ограничиваться громкими, заедающими треками. Можно хоть тысячу раз хотеть славы, но при сокровенном желании быть известным в музыке до самых низов никто не опустится. — Tu lasciami stare******* , — оставляя смазанный поцелуй на макушке Арсения, Антон разворачивается и через Эда — возможности скользнуть руками по чужой талии и пощекотать кожу с татуировками он не упускает — уходит поближе к Егору. Егор в ус не дует, пускай и не играет на своих барабанах и не пытается искать нужный звук в ударах по кастрюлям всем подряд, что только под рукой. Антону его спокойствие симпатично, он ведь и сам без микрофона, и без текста, только все равно в глубине души боится сбиться. У них в коллективе нет правила про шаг вправо, шаг влево и расстрел, но Антон требует от себя идеального вокала и сводит многие ошибки на нет долгими проработками текста или движений — с ними только бы не загнаться к концу трека и не выдохнуться, иначе можно просто перестать успевать за быстрым темпом музыки. — Tu lasciami stare. Ehi, lasciami stare! ******** — опускаясь на колени перед Егором, он вслушивается в хлопки — на самом деле он в старается понять, как у Егора так четко получается идти по своей партии и не сбиваться из-за отсутствия барабанов, да еще и некоторые звуки вывести вручную просто невозможно — и пододвигается ближе, укладывая ладонь на чужое колено. Егор его не использует, значит можно касаться и взаимодействовать. Краем уха Антон слышит, что Арсений и Эдик, спустившись с крыльца, вприпрыжку достигают их и замирают чуть позади Антона, оказываясь почти что в одинаковых позах. Это получается совершенно случайно, но и не заметить коннект между ними нельзя. — Lasciami volare via********* , — Антон очень быстро вживается в роль говорящего с Егором, гладит его лодыжки пальцами, голову задирает наверх и усмехается каждому хлопку, отдающемуся сигналом в черепной коробке. — Volare via! ********** Эд обходит стул, на котором сидит Егор, и располагается с левой его стороны, то и дело наваливаясь на чужое плечо во время игры — у Эда почти всегда так, и в моментах с Арсом, тоже нуждающимся в чьей-то поддержке, они пользуются удобствами и жмутся лопатками друг к другу. Антон повторяет припев еще раз, как и требуется по тексту и по плану, отползает назад и запрокидывает голову, тут же встречаясь со взглядом Арсения, стоящего в десятке сантиметрах. Развернувшись, Антон опускает ладони на его коленные чашечки, приподнимает бедра, раскачиваясь корпусом, и мечется лицом совсем рядом со звенящими струнами и пальцами, удивительно ловко управляющими музыкой. Арс отклоняется назад, приподнимая гитару, подключает к движению тела ноги и втягивается в ритм, отбивая его пятками о траву, благо что не колется. — Ora ho la forza necessaria per rinascere, lavare tutti i miei vestiti dalla polvere, guardare il lato sporco delle vostre maschere, prendere ciò che è mio*********** , — у Антона колени оцарапаны о режущуюся траву, но он не обращает на это должного внимания, крепче перехватывает ноги Арсения и поддерживает, не отрывая взгляда от голубых, сверкающих глаз. Они у Арсения необычайной красоты, по правде говоря. Бывают то цвета моря, то неба, и Антону всегда любопытно наблюдать за сменой цветов, эмоций внутри радужки и находить какие-то особенности. — Yeh, yeh, sei troppo giovane, giovane per questo e no non puoi volare************ , — Антон жмется щекой к Арсовому бедру, опускаясь ниже, чтобы не задеть гитару, намеревающуюся скакать в разные стороны, несмотря на нахождение рядом его головы. Арсу всегда интересно наблюдать за ролями Антона, которые он раз из раза перерабатывает, меняет и путает между собой намеренно. А сейчас он перед ним буквально на коленях, держится так крепко и нежно одновременно, ласкается щекой, как соскучившийся кот, и жмурится, не сбиваясь с текста. Несколько дел одновременно они умеют делать все четверо — то одним ухом учителя слушают, переписывая домашнюю работу на проверку, то сыгрываются в начале вечера, не забывая выпивать, то курят, убираются в гараже и пытаются впихнуть Антонов мотоцикл внутрь. К слову, у них теперь есть в использовании не только мотоцикл, но и жигули, на которых они сюда, собственно говоря, и приехали. Постоянно ездить на них не получится, но Николай Борисович точно разрешит им его брать для того, чтобы довезти барабаны до места выступления или поехать на дачу. Удобно же. — È ancora troppo presto, ma non è per soldi per fama o per rispetto ma, ma solamente per seguire il mio disegno************* , — заканчивая куплет, Антон думает о том, что это так про них, для их пути и для их планов на будущее. Оставляя Егору возможность спокойно, без вмешательств и игривых толчков бедром в плечо, доиграть, Эд широкими, просаженными шагами идет к Антону и, подмигнув, ближе пододвигается к Арсению. Антон щекочет внутреннюю сторону бедер Эда челкой, гладит колени Арса и чувствует себя на своем месте, не принимая их взаимодействий с собой как унижений. У них про комфорт всегда. Поймав одну с Арсом волну, Эд поднимает повыше гитару — столкнуться с Арсовой или задеть затылок Антону нет никакого желания — и оказывается еще ближе, выдыхая глухо и сбито из-за ходящей ходуном челки Антона между ног. Егору трудно сдержаться, и он сдается под натиском чувств по отношению к их музыке и происходящему вокруг, флиртует с Эдом, похлопывая ему по бедру ладонью, и поднимает ладони в воздух, заканчивая ритм. — Volare via, volare via, volare via! ************** — Антону не нужно переносить их ситуацию на текст и думать об этом тоже, хватает лишь понимания того, что это про их группу писалось и создавалось. Как только звук обрывается, Егор обнимает Эда сзади за шею, всем телом льнет ближе и дышит громко в ухо, слыша, как Антон снизу оседает на траву и замирает, уткнувшись Арсу в бедро. Из-за жары такие всплески эмоций и движения приводят к одышке и красным лицам. И если бы не сбивчивые хлопки сзади, они бы не очнулись в ближайшие десять минут из-за перевозбуждения. Арс отрывает взгляд от мокрой макушки Антона, цепляется за плечо Эда и всматривается в происходящее за калиткой. Ему в ответ смотрят трое мальчиков, лет восьми, и две девочки, лет семи. Видимо, они им и хлопали. — У вас так классно получилось! — Арс, не успевая сфокусироваться, не понимает, кто из детей это говорит и только кивает, поправляя ремешок от гитары на плече. Несмотря на то, что у них есть зрители, Антон не спешит вставать, жмется покрасневшей щекой к Арсовому бедру, обхватывает ноги под коленями и придерживает Арса около себя — так хочется быть еще ближе, жаль, некуда. — Гля, какие фраера пришли, — потрепав Егора по волосам, Эд разворачивается и салютует им. Все-таки не совсем правильно сейчас молча на них смотреть, и Эд, не снимая гитары, идет открывать им калитку. — Хотите еще сыграем? — удивительно, что ни один из детей не тормозит, и уже через несколько десятков секунд они рассматривают гитару у Эда, не решаясь коснуться струн. — Можете трогать, — и он им не боится доверить самое ценное, спокойно присаживается на покосившуюся в сторону лавку и придерживает для смелых гитару. — Вот так, — Эд указательным и средним пальцами проводит по струнам, отпуская новый звук, и ребята смотрят на него с восхищением. Если бы они понимали, что это дело техники и долгих занятий, то наверняка бы не блистали своими глазами на него, видимо, пытаясь понять, волшебник он или нет. — Хуя, — замечает Антон, оборачиваясь, и садится на траву задницей, приваливаясь спиной к бедру Арса. — Булк, папкой будет заебись, не проеби, — уместности у него не занимать. — Ой, иди в пизду, — шепчет Егор, без причины отряхивает ладони и оббегает взглядом что-то наигрывающего Эда, у которого на лице так и написано, что ему нравится видеть блеск в чужих глазах от музыки и понимать, что есть те люди, кому это нужно и важно. Наверняка они не просто мимо шли, а услышали музыку и решили подглядеть, кто же тут посреди дня решил сыграть. Вряд ли кому-то известны их песни, тем более те, что не выпущены и сыграны пока только для самих себя, в гараже и здесь. Их еще выращивать, наполнять особенностями и готовить к выступлениям, чтобы кто-то смог узнать о существовании их рок-группы. — Сыграть вам чего-нибудь? — подключается Арсений, слепо перебирая влажные кудряшки на Антоновой голове и то и дело касаясь лба с испариной подушечками пальцев. — Мне так нравится твой голос, — конечно, подобное обсуждалось и раньше, но сейчас Антон опешивает, запрокидывает голову, открывая ему передние пряди, и фирменно улыбается. У обоих из глаз только не льется нежность, бьющая по берегам накатывающими волнами, и они оба на несколько секунд отключаются, пропадая взглядами друг в друге. И Арс поднимает голову на Эда только тогда, когда он показательно наигрывает мелодию, пока Егор, оказавшийся возле него, в ритм похлопывает по своим бедрам, опираясь на стену позади себя спиной. Антон тоже улавливает, какую песню предлагает Эд, кивает и поднимается, принимая помогающую это сделать ладонь Арсения. В процессе Эд несколько раз сбивается, подавая детям ладони и помогая им раскрепоститься и немножко потанцевать, пока Егор смеется, прося его не мучать их, и сам подскакивает подвигаться в ритм, ощущая, как по венам хлещет кровь с их музыкой. Арс, пускай и принимает участие во всей движухе, все равно на Антона зыркает, к нему отбегает и буквально не отлипает, то плечом прижимаясь к груди, то отклоняясь и прося себя придерживать за поясницу, то, как он считает, незаметно флиртуя и стреляя глазами с другого конца мысленно обозначенной площадки для игры — границы только формально, чтобы не разбегаться по всей территории, и это единственные рамки, из которых нет желания вырваться. И все же видеть в чьих-то глазах восхищение, делая то, что в сердце крепко сидит, есть огромное счастье. На них смотрят, смотрят большими любопытными глазами и хлопают даже тогда, когда они, по правде говоря, не делают ничего сверхъестественного. Дальше идти хочется с новой силой, и они оставляют им свой инстаграм, а Антон обещает выложить их школьное выступление на какую-нибудь платформу и попытаться с помощью тиктока продвинуть видео в массы.***
Выспаться хочется намного больше ночной пьянки, и они уже в двенадцать расходятся по спальням, выпив всего-то по рюмочке водки каждый, — чтобы спалось легче и чтобы добро не пропадало зря. Егор, сидя на краю перестеленной постели, ждет, пока Эд вернется из душа и запрет дверь в дом. Кто последний заходит, тот и запирает, такие правила. У него в голове ни одной приличной и важной мысли, все о том, что сейчас придет Эд, что они, наверное, будут долго целоваться, пока не уснут. Это, конечно, будто бы украденный сюжет мелодрамы, где главные герои сошлись на двадцать пятой главе, и на это удивительно сильно наплевать. В кончиках пальцев покалывает, и Егор отбивает ритм какой-то их очередной песни пяткой о пол, листая галерею собственного мобильника по второму кругу. У них с этого дня остались фотографии с теми ребятами, которые обещали, что найдут их обязательно в соцсетях и расскажут своим друзьям о них. Гулом отдает хлопок входной двери, тихие — специально идет на цыпочках, чтобы не разбудить Арсения и Антона — шаги Егору кажутся громкими, и он поднимает голову, чтобы сразу встретиться взглядом с Эдом, когда тот войдет. Хочется смотреть на него, безумно хочется, пусть он и делает это каждый день уже на протяжении нескольких лет с редкими короткими перерывами. И все равно мало. Эд заходит в комнату, держа в зубах сигарету и ловко крутя зажигалку между пальцев. На выдохе Егор пробегается глазами по чужому торсу, разглядывает уже знакомые татуировки и облизывается, увидев несколько капель, стекающих по груди вниз. — Ты буш? — Эд как будто не замечает его взгляда, кивает на пачку сигарет, торчащую из кармана собственных шорт, и отходит к окну, не дожидаясь ответа. Вопрос словно из вежливости, и Егор внимательно разглядывает рисунки на спине, когда Эд, облокотившись руками на подоконник, курит, выдыхая ровные кольца в воздух и разглядывая, по-видимому, цветы под их окном. Не завяли, и хорошо. — Ты спать? — в два шага достигнув его, Егор кладет ладони ему на лопатки, оглаживает их круговыми движениями и вдыхает ударивший в нос сигаретный дым. Эд не вздрагивает, не напрягается и только пожимает плечами, ощущая ладони на своих плечах. Непривычно в такой обстановке, с такими эмоциями внутри — и они едва ли через край не бьют, намереваясь вырваться во что бы то ни стало. Ему не хочется прерывать тишину, и Егор, кажется, понимает это без слов. Они долго учились считывать эмоции друг друга, и сейчас пригодилось. С близкими людьми подобное очень важно — понадобится даже в самых, с виду, мелочах. Не всегда есть силы и желание говорить, смотря человеку в глаза или прожигая в мобильнике дыру, и по эмоциям, жестам и словам нужно уметь читать близких людей, чтобы в один момент не наломать дров. — Если ты спать, то и я, — обхватывая руками его талию и прижимаясь щекой к плечу, Егор прикрывает глаза и полностью расслабляется, доверяя себя Эду. — Поэтому решай там, думай. Затушив сигарету о дно пепельницы, Эд еще с десяток секунд рассматривает двор, не запирая окно, и о чем-то думает, видимо, пытаясь решиться, а затем медленно разворачивается, забрасывает руки на чужие плечи и дает подтянуть себя ближе. Ему нравится опешившее лицо Егора, и он усмехается, от нечего делать выводя подушечками пальцев незамысловатые рисунки на его спине, и сильнее отклоняется назад, находя опору в подоконнике. Только вот эта малая часть сделанного Егора все одно смущает, пускай и несильно — видал и пробовал не такое, поэтому ничего необычного. Он гладит большими пальцами его бока, цепляет татуировки и ведет с нажимом ладонью по животу вниз, улавливая, как чужое дыхание провокационно сбивается. Еще несколько минут — и Егор точно его поцелует, не спросив ни о чем больше. Поговорить может каждый с любым человеком вокруг, да и интимный момент нарушать не хочется, сколько бы ни было криков об осознанности — чувства бьют по голове огромным камнем и выбивают, как шар из боулинга кегли, все мысли напрочь. Хочется целоваться, вместе валяться, но никак не перебирать языками, обсуждая какую-то двадцать раз обмусоленную тему. У них не найдется слов ни на что, кроме происходящего, и проверять это они не станут ни в коем случае. — Сразу спать? — у Эда на лице расцветает чересчур наглая усмешка, и ее Егор знает как дважды два и сейчас находится в предвкушении шутки или очередного прикола, от которого можно согнуться вдвое, если не втрое. — А как же в кулачок и на бочок? И Егор, к своему же удивлению, не начинает хохотать, отказываясь добивать шутку, а довольно хмыкает и добавляет: — Друг другу? — Шо «друг другу»? — либо Эд глупый, либо так мастерски притворяется, потому что больше объяснений у Егора просто нет. Это нужно быть гением, чтобы найти причину резких моментов тупизны у Эда. На идиота же совсем не похож, но все равно иногда зависает на самых легких вопросах и не понимает дворовых приколов. — В кулачок друг другу? — Егор смотрит с вызовом, кусает губу и собирает брови на переносице, когда на соседнем участке заводится мотоцикл. Кому не сидится на месте посреди ночи? И совершенно не важно, что они обычно сами в это время только начинают расходиться и втягиваться в репетиции, чтобы смаху выдать самый лучший из возможных вариант. — Это тоже неплохо, мне нравится, — обстановка теряет последние капли напряженности, и им обоим хочется кричать о том, что они просто берут и тонут в своем флирте, которым скоро можно будет поливать цветы Марины Петровны — останется еще даже, перебарщивать же нельзя — завянут! Егор предполагал такую реакцию и был готов, потому даже не вздрогнул и не покраснел, не понимая, почему в прошлые разы его щеки буквально полыхали пожарами, а нос вспыхивал олимпийским огнем. — Нравится? Тогда идея точно заебись, — Егор на Эда почти что наваливается всем телом, прижимаясь поближе, и дышит сипло ему в ухо. В воздухе мешаются самые разные запахи: алкоголь, ночная летняя свежесть, мокрое дерево, дожаренный шашлык и запах какого-то геля для душа. И обоих от этого ведет только сильнее, они жмутся ближе отчаяннее, и Эд не выдерживает первым. Он разворачивается, держа Егора за плечи, и припирает его поясницей к подоконнику. — Запрыгивай, — похлопывая Егора по бедру, Эд указывает на подоконник позади него и отодвигает к другому краю пепельницу. Еще не хватало, чтобы они разбили здесь что-то в процессе, и на шум сбежались бы Антон с Арсением. Как только Егор оказывается на подоконнике и крепко обхватывает бедрами его пояс, планируя не отпускать до последнего, Эд целует его, вплетая пальцы в русые волосы на затылке, оттягивая их для острых ощущений, и оставляет только возможность наслаждаться. Если его решат остановить, сообщить об этом безусловно получится. Только кажется, это никому не будет нужно в этот момент. Пачка сигарет из кармана шорт выпадает слишком громко, и Егор воспринимает это как намек на дальнейшие действия и, едва не съезжая с подоконника, бедрами елозит, пытаясь то ли реально с него свалиться, то ли снять с Эда шорты. Понятное дело, они здесь не чаи собираются гонять, поэтому эти шорты здесь очевидно лишние. Если бы у них были глаза, Егор бы их им обязательно закрыл, показушно цокнув и засмеявшись. — Нихуя неудобно, — Эд переплетает пальцы с ним, осторожно тянет Егора с подоконника и кивает в сторону постели — лучше уж с нее свалиться, чем случайно съехать куда-нибудь в цветы или на пол с большей высоты. Спрыгнув, Егор разворачивается на ходу, крепче хватается за его руку и идет спиной, видимо, решив заехать затылком в стену или на угол тумбы, промахнувшись. Они не в рекламе обезболивающего препарата, который поможет снизить боль за несколько минут и даст им продолжить, и голова будет болеть точно следующие несколько дней, отдавая неприятной пульсацией и подкидывая раз за разом желание перекопать все внутри, чтобы убрать то, что приносит дискомфорт. — Не ебнись, — вовремя замечает Эд, подталкивая Егора на подушки, и внимательно, пусть взгляд и плывущий, замыленный, посматривает, надеясь, что тот не промахнется мимо кровати. Сам же опускает колени почти что на самый угол и подается вперед, как только Егор оказывается на спине и играет бровями, прикидывая, насколько Эда это раззадорит. Его не хочется выбесить, только поддеть там, где нужно, и дать понять, что Егор сам только «за». — Как видишь, живой, — дразнится Егор, всматриваясь в светло-голубые глаза напротив, и шлепает резинкой на чужих шортах, во второй раз предпринимая попытку избавиться от них. Больше не собираясь дожидаться, пока Егор разберется с одеждой самостоятельно, Эд сбрасывает шорты, держась на одной руке, расположившейся возле головы Егора, и возвращается к поцелую, не найдя ничего лучше. Кажется, им и искать больше не нужно — лучше не будет, хоть всю планету пешком попробовать обойти, и оба в это сейчас верят. Из-за скользких, чистых простыней ладонь скользит куда-то в бок, и Эд опирается коленом между чужих бедер будто бы для устойчивости, но сам отлично понимает, что ощущение близости играет большую роль. С Егором хочется целоваться до самого утра, его хочется касаться везде, где только возможно, и чувствовать рядом. Слишком долго ходили вокруг до около, и теперь пришло время сорвать стоп-краны друг у друга и не терять возможность оказаться одним целым. На них не сработает правило любого места. И все, что было на даче, уедет с ними в город, потому что друг без друга вряд ли получится, они в эту ночь начинают срастаться, сплетаться конечностями и склеиваться, сами того не замечая. Мотоцикл за окном пробивает тишину новым ревом, но они уже на него не отвлекаются, словно вовсе не слышат, и путаются в собственных руках, посмеиваясь в поцелуй и не придавая значение тому, что их поцелуй с терпким, горчащим вкусом водки. Какой-то фильмовой романтики нет. Они не лежат в куче лепестков роз, не купаются — это уже кощунство! — в ванне с шампанским, не начинают вечер с ужина на двоих с изысканными блюдами. Они просто целуются, теряясь в пространстве — хоть бы не съехать куда-нибудь в сторону и не проверить, насколько крепки кости головы — и не собираясь следить за временем. — Я тебя покусаю, — шепчет Егор, когда Эд в очередной раз приподнимается и замирает, по-видимому, любуясь несколькими покраснениями на чужой шее и осознавая, насколько приятно знать, что еще пара-тройка таких же есть на собственных ключицах. — Потом — обязательно, — Эду и здесь просто необходимо отшутиться перед тем, как опять Егора поцеловать, скользя ладонью по животу вниз, и хрипло выругаться, почувствовав пальцы на своем пахе. И сегодня они пришли к тому, что так долго искали и ждали, и, как оказалось, совершенно не зря.