***
— Этот трек мы еще не представляли, — Антон, отставляя бутылку воды к барабанам, возвращается в центр и оббегает людей за столиками и рядом со сценой взглядом. Их не три калеки, но и не несколько сотен. Греет и то, что кто-то остается их послушать, а кто-то узнает у них, где они будут выступать в следующий раз и появляются в толпе или у барных стоек. — Если перевод прошлых песен можно было при желании поискать в интернете, то здесь такой возможности нет, это, так сказать, премьера, — уложив Эду на плечо руку, Антон приподнимает бровь и уверенно — а кто знает, что внутри? — улыбается залу. Люди, кажется, слышат движуху, оборачиваются и заинтересовываются, и Антону вдвое волнительнее, потому что возможность не угнаться за быстро бегущим текстом есть. — Поэтому наш гитарист, — Антон, заметив, как люди переводят взгляд с Эда на Арса, говорящего с Егором за барабанами, поправляется, — другой гитарист, не басист, — он прижимает Эда поближе, смеясь мимо микрофона, и оборачивается на Арсения, чтобы подмигнуть, — раздаст на стол перевод. В толпе, стоящей у сцены, слышится то ли недовольство, то ли недоумение, и Антон подходит к самому краю, присаживается и, поправляя волосы, усмехается какой-то девушке, стоящей с точно таким же макияжем, с каким был Арс на выпускном. — И вам тоже будет, конечно, — Антону приходится фильтровать речь, чтобы их пораньше не выперли за слишком вызывающее поведение. Это в клубе можно лить воду в беснующуюся от любой музыки толпу, бросаться палочками, обещая, что в будущем это будет раритетная вещь, и ездить коленями по самому краю сцены, ощущая несколько на себе несколько рук, контролирующих ситуацию и придерживающих его, чтобы не свалился на них. — Этих переводов хоть жопой жуй.. много, короче, — Антон надеется на понимание молодежи, сидящей ближе всех к сцене, и поднимается, чтобы отойти на пару секунд к Эду. — Тащи, я кончаю с твоей партии здесь, — напоследок он ухмыляется, хлопая Эда по плечу, и разворачивается, провожая взглядом Арсения, не снявшего гитары и разносящего небольшие листы с переводом по столам. Егор зовет Антона взмахом руки, и он, от нетерпения подпрыгивая, подбегает к нему и опирается руками на колени, замирая сбоку от барабанной установки. У Егора вид взмыленный, довольный, не зря они сорок минут здесь отыгрывают. — Помнишь, как начинаем? — Булк, не ссы, помню, удачи нам, — Антон поджимает губы, встречая Арсения, поднимающегося обратно на сцену, взглядом, и подмигивает Егору для уверенности, то ли своей, то ли его. — Ни пуха, — кивает Егор, удобнее садясь на своем стуле, который они в последнее время постоянно таскают с собой, решив ничем не пренебрегать. — На хуй, — просто взял и переделал всю поговорку, благо хоть не в микрофон, на это тоже ума и сообразительности хватило. От Антона ожидаемо, и Егор только улыбается так по-родному, что трескается лицо. — Шо ты ему сказал? — интересуется Эд, когда Антон становится с ними рядом посреди сцены. — Про хуи побазарили, — слова Антона вызывают удивление, и хорошо, что только у Эда, остальные не услышали. Арсений, до этого момента разглядывающий толпу, вернулся к рассматриванию струн и напоминаниям самому себе, какие и где использовать. На сцену свет еще не падает, софиты выключены по их просьбе, и Антон мысленно отсчитывает до пяти, разворачивается и подходит к барабанам, чтобы начать. Свет ударяет Егору прямо в лицо, но он не жмурится и не отворачивается, а поднимает палочки в воздух и четыре раза стучит одной о другую, давая начало и делая первый шаг вперед. Антон поднимает руку с микрофоном, разворачивается и за два широких шага достигает Арсения и Эда, синхронно шагнувших вперед. — Io vengo, io vengo, io vengo*, — сзади по барабанам ударяет Егор, и Антон вздрагивает от резкости. — Io vengo dalla luna!** — он подпрыгивает на месте, громко ударяет подошвой высоких ботинок по сцене и отводит свободную руку в сторону, краем глаза заметив, что Эд сдвинулся в сторону. — Che il cielo vi attraversa, e trovo inopportuna la paura, per una cultura diversa, che su di me riversa, la sua follia perversa, arriva al punto, che quando mi vede sterza***, — Антону кажется, что он сейчас выплюнет собственные легкие. Помимо скорости, с которой он зачитывает текст, мешает еще и волнение, и Антон надеется пережить эти три минуты и не рухнуть от нехватки кислорода посреди сцены или не задохнуться, невовремя взяв воздух. Развернувшись к Арсению, Антон слегка присаживается, отклоняется назад и хватается за его бедро, держа равновесие. — E vuole mettermi sotto, «sto signorotto» e che si fa vanto del santo attaccato sul cruscotto****, — Антон ухмыляется, оглаживая его бедро, и покачивается, устойчиво держась на ногах. Он привык оказываться в такой позе перед Эдом или Арсением и не ощущает ничего, кроме безграничного удовольствия от происходящего. — E non ha capito che sono disposto, man, — рывком поднявшись, он успевает взять воздух, на секунду убрав от лица микрофон, и разворачивается лицом к залу, — a stare sotto, man, forse nemmeno quando fotto*****, — Антон откидывает челку с лица, упирает свободную руку о бок и пританцовывает бедрами, всматриваясь в глаза людей. Ему хочется видеть в них что-то — и не важно, осуждение или восхищение. — Yeah, man, ma torna al tuo paese, sei diverso!****** Эд облокачивается на его выставленный вбок локоть спиной, запрокидывает голову и, поймав Антонов взгляд, подмигивает, не находя в этом жесте ничего сверхъестественного для них. — È impossibile vengo dall'universo, perché la rotta ho perso, che vuoi che ti dica?******* — обхватывая рукой его пояс и бросая короткий взгляд в сторону Арса, Антон незаметно, мелкими шагами, сдвигается с Эдом ближе к центру — у него сейчас важная партия, причем любимая Антоном до жути, и для того, чтобы все ее услышали, нужно быть в центре и, конечно, собой. Егор, помнивший перевод текста, ухмыляется и метко ударяет по барабану, обращая взгляд в зал и сталкиваясь прямиком со снимающей их камерой, — удивительно, но кому-то и правда хочется оставить их выступление и трек в памяти, пускай и мобильника. — Amico, tu sei nato qui perché qui ti ha partorito una fica********, — Антон вовремя отнимает от лица микрофон, чтобы вдохнуть, и слышит, как Егор, подняв руки от барабанов, ударяет палочками друг о друга. Боковым зрением Антон замечает, что Арс, отпустив гитару болтаться на ремне, машет людям, прося оваций и с удовольствием их принимая. Эду все-таки безумно нужна поддержка, и им сейчас, во время его партии, поверх которой лишь вокал Антона, нужно ее дать. Друзья ведь на то и есть. Верхний свет падает ровным кругом на Эда, отклонившегося назад, закусившего губу и перебирающего поочередно нужные струны. Пальцы с татуировками только украшают его игру, и Антон старается не сбиться с текста и не потерять возможность рассмотреть каждое движение его пальцев. Выглядит настолько по-блядски, что Антон облизывается, вырвав секунду между строками. Эд опускает взгляд на струны, ухмыляется и взмахом головы откидывает лезущие в глаза волосы, которые растит то ли за компанию, то ли по собственному желанию — попробовать прически на длинный волос хочется. Запрокинув голову, он вслушивается в текст, читаемый Антоном, и ходит на месте, отбивая только ему известный ритм, — если ему помогает, почему бы и нет? — Io sono lunatico e pratico dove cazzo mi pare!********* — Антон подпрыгивает и бьет подошвой о пол ровно с ударом Егора по барабанам, задумавшись о том, что они друг друга неплохо знают. Ему предстоит сейчас не задохнуться, зачитывая, и он, убрав от лица микрофон, вдыхает и делает широкий шаг вперед, ставя носок ботинка на софит, подсвечивающий его чересчур жутко. — Io non sono nero!********** — подставляя лицо софитам, Антон салютует куда-то в зал и улыбается девушке, стоящей всего-то в полуметре от него. — Io non sono bianco!*********** — он закрывает лицо от света ребром ладони и пожимает плечами. — Io non sono attivo!*********** — показушно нахмурившись, он закрывает глаза и лениво запрокидывает голову, покачивая с опорой на софит, который отвалиться или треснуть не должен. — Io non sono stanco!************ — он отпрыгивает назад, отталкиваясь от пошатнувшегося софита, и играет мышцами, подняв руку и согнув ее в локте. — Io non provengo da nazione alcuna! Ma io, sì, ti porto sulla luna!************** Эд оббегает его со спины, прижимается плечом к спине Арса и подталкивает его, играясь и поймав непередаваемый кайф от их дела, — волнение уходит на второй план, стоит ему втянуться. Антон вновь заряжает припевом, склоняясь к нескольким юношам возле сцены, и не обращает внимания на то, что Арс и Эд стоят сзади него, соединившись плечами и даже переговариваясь с широченной улыбкой. Когда Антон возвращается шагами назад в центр сцены и обнимает Эда, отыгрывающего свою партию, Арс убегает к Егору и становится на выступе, отбивая каблуком ритм. — Ce l'hai con me perché ti fotto il lavoro, perché ti fotto la macchina, — Антон ухмыляется, толкаясь бедрами то ли в воздух, то ли в сторону Эда, обнятого им за плечи, — o ti fotto la tipa sotto la luna. Ma cosa vuoi che sia poi?************** Арсений возвращается от барабанной установки, размахивая гитарой и при этом умудряясь не сбиваться с игры, и Эд, оббежавший его взглядом, усмехается, понимая, что не один он заряжен настолько сильно. Они бьются спинами, запрокидывают головы и сталкиваются затылками, одновременно ухмыляясь и поднимая гитары выше. — E non mi tocca che di striscio la tua fiction. E piscio sul tuo show che fila liscio come il Truman!**************** Сзади по барабанам ударяет Егор, а Арсений и Эд расходятся к разным краям, где замирают, принимаясь отстукивать ритм о пол. Покачивая бедрами, Антон задирает голову будто бы к небу и указывает рукой по направлению своего взгляда, расплываясь в улыбке. Простой потолок с бликами и скачущим светом, а Антон указывает сквозь него, на луну, которая наверняка сейчас видна. — Hey, ho nostalgia della mia luna leggera, ricordo la sera le stelle d'una bandiera, ma era una speranza, era una frontiera, era la primavera di una nuova era, era, era!***************** Антон не сбивается, читает чисто, с правильным произношением, следит за дыханием и выдыхает, когда Егор ударяет очередью по барабанам, отрезая эту часть песни и подталкивая Антону в новую. Он заряжается, во время припева оббегает сцену, сначала цепляя ремешок гитары Арсения и подтягивая ближе, заставив выгнуться и наклониться, а затем обхватывая пояс Эда рукой в предвкушении очередной его партии. — Ma io vengo dalla luna, ma io, io, io!****************** Эд выступает вперед, ставя ногу на софит, подобно Антону, и устраивает на бедре гитару удобнее, скользя пальцами по струнам и уже не задумываясь о том, какой аккорд будет следующим, — привык, сыгрался и осмелел. — Non è stato facile per me trovarmi qui, ero un ospite inatteso, peso indesiderato arreso e complici satelliti che riflettono un benessere artificiale. Sì artificiale, hey!******************* — честно говоря, Антон помнит перевод лишь отчасти, но в тексте не путается и встречает такие неудобства смело, не потеряв лица. Разве для него проблемой является забытый перевод? Его никто не спрашивает, а поется все равно оригинал, на итальянском, и какой смысл тогда его знать? Его Антон либо запоминает, либо воссоздает прямо во время выступления, чтобы суметь показать по смыслу движение или жест — зритель тогда видит, что фронтмен знает, о чем поет и что делает. — Luna sotto la quale parlare d'amore, tu scaldati in casa davanti al tuo televisore*****************, — вовремя подбежав к Арсению, Антон хватается за его плечо, тянет к себе, жмется лбом к его лбу и жмурится счастливо, радуясь, что у него самого совершенно не так, как поется в тексте. — La verità nella tua mentalità è che la fiction sia meglio della vita reale!********************* Эд обходит барабанную установку, коротко подмигивая взмыленному Егору с красными щеками, и медлит, оставаясь на десяток секунд за его спиной и бегая взглядом за барабанными палочками, как кот, — на этот раз в него точно не прилетит, если Егор не научится за мгновение кидать палочки назад со стопроцентной меткостью. — Io vengo dalla luna!** Вместе с Антоном в центр выбегает Арс, доигрывавший свою партию на ходу, а Эд подскакивает к ним со своей, левой, стороны и, отпуская гитару, поднимает руки в воздух. Через несколько секунд к нему сзади подбегает Егор, кладет ладони на плечи ему и Антону и всматривается в толпу перед сценой, затем в глаза людей за столиками и редких официантов и официанток. Все они чувствуют, что это только начало их огромного, трудного пути. На висках испарина, во рту пересохло, и они глубоко дышат, смотря на хлопающих им людей и держась друг за друга. Круг света выделяет их на сцене, и они стоят, не жмурятся и улыбаются девушке, кажется, делающей фотографии — такое проявление внимания радует, ведь они могут выложить снимок в свой инстаграм и обозначить, с какого момента этот трек известен кому-то, кроме них самих. Вдох. Выдох. Они еще раз оббегают взглядом людей, дарят им всем яркие улыбки и шагают назад, помня о том, что время не резиновое и что на то, чтобы убрать со сцены всех их инструменты, у них всего пятнадцать минут.***
После выступления гудят ноги, разрывается голова, и хочется свалиться сразу со сцены в постель, закрыть глаза и вырубиться до утра, чтобы не ехать полчаса, а то и больше, в машине, не идти в душ и не пытаться впихнуть в себя чисто символически шоколадку или лапшу быстрого приготовления. Сил едва ли хватает собрать инструменты, перенести их в побитые жизнью жигули и опереться на него, чтобы покурить. Арс стоит с лабутенами в руках, мысленно напоминая себе убрать их подальше в шкаф и в ближайшую неделю не трогать. Места с особенным трением заклеены пластырем, и поэтому Арсу приходится стоять, не всунув ноги полностью в кроссовки и придавливая задник. — Пиздец, я скоро буду выходить босиком, и вы пойдете нахуй со своим стилем, — заявляет Арс, который чаще и больше всех говорит о единении и схожести стилей хотя бы на сцене, чтобы один не выходил в черном свитере, а другой не появлялся в трусах и гетрах. — Это твоя залупа, Арсен Сергович, вот ты и думай, шо делать будешь, мне заебись, — Эду-то понятно прекрасно, он на высокой подошве в повседневной жизни ходит и не задумывается уже об этом, но у него-то не каблук, на котором нужно быть начеку каждую секунду ходьбы, чего уж говорить о беготне и прыжках. — Выйду в трусах и в портупее тогда в следующий раз? — Арс, приваливаясь плечом к спине курящего Антона, прикрывает глаза и тянется обниматься, мыслями находясь дома, в постели, а не посреди душной улицы. — В следующий раз мы, кажется, на улице, — замечает Егор и пожимает плечами. — Если хочешь отморозить яйца, то тока в путь, я даже обещаю помочь тебе их отрезать, если что-то совсем по пизде пойдет, — он смеется с ощущением того, как после почти часового выступления алкоголь действует стремительнее. Кажется же, что выпил апероль напополам с Антоном совсем недавно, и при этом самого Егора уже не хило так развезло, а Антон бодренько стоит, рассказывает Эду что-то и курит, держа сигарету зубами. — Себе отрежь, Булк, — Арсений не пил, но поведение подвыпившего человека присутствует, и Егор списывает и свое быстрое опьянение, и состояние Арса на эйфорию после выхода с новым треком. — А вообще, куда ты свою дудку дел? — То «не кури, убери это от меня, клубникой воняешь на всю гримерку», то «куда ты дудку дел?», ты уж определись, родной мой, — несмотря на шуточные возмущения, Егор отдает Арсу электронную сигарету, посильнее кутается в наброшенный поверх майки пиджак и рассматривает людей, идущих мимо. У каждого своя жизнь, свои мысли и идеи, свои желания, и от таких мыслей можно впасть в ступор. Миллиарды людей со своими позициями и мнениями, горестями и радостями, хобби и образованиями, и все они разные, каждый индивидуален. Люди не просто идут мимо до момента, пока не свернут из их поля зрения, у них жизнь продолжается дальше и, чаще всего, только наполняется событиями. — Я один раз, — отмазывается Арс, затягиваясь и расслабленно жмурясь, пока Антон, докуривая свою сигарету, поворачивается и обхватывает его талию рукой, поддерживая на всякий случай. — Со мной так не сработало, он пиздит, — посмеивается Антон, сбивая с сигареты пепел, и подмигивает Эду, растянувшемуся в ухмылке, они друг друга понимают. — Иди в жопу, слушай, мой любимый выебщик мозгов, — Арсений, опустив лабутены на асфальт, кладет ладонь Антону на плечо и хмурится от невозможности поцеловать его или начать хотя бы заигрывать — центр, возможно, и толерантный, но не ночью возле места, где тусоваться могут люди самых разных мнений и точек зрения. Рисковать, сколько бы ни хотелось, нельзя, и Арс даже отодвигается назад, извинительно морща нос, в который тут же прилетает поцелуй от более решительного в этом плане Антона. У них парные татуировки, они целовались на глазах учителей, и Антону больше ничего не страшно. К слову, Антон до сих пор удивляется, как информация про его поцелуй с Арсением проходит мимо его родителей, получается какая-то загадка дыры. Не узнали — и хорошо, сам рассказывать им он не пойдет. Говорить правду все еще не хочется, пускай родители у Антона понимающие и, чаще всего, принимающие его таким, какой он есть. Если узнают, то Антон соврет и скажет, что это сделано для фурора. Скрывать то, что он любит Арса и его любят в ответ, не хочется, но и вариантов пока что больше нет. Были бы альтернативы, так Антон бы их с удовольствием использовал. — Твой, конечно твой, — щелкая Арса по носу, Егор забирает у него свою электронную сигарету, затягивается и запрокидывает голову, выдыхая несколько неровных колечек дыма в воздух. Эд усмехается, подмечая то, что Егор так и не научен правильно выдыхать дым для колец и пользуется какими-то своими лайфхаками и приколами, не вспоминая, видимо, ни на секунду советов Эда на этот счет. У Егора электронка появилась как-то случайно, потому что Эд предложил научить его выдувать кольца дыма на ночевке, но сказал, что сразу на сигаретах ни у кого не получалось, поэтому им лучше купить электронных — и родители Егора не прицепились к запаху какой-нибудь клубники со сливками, мало ли какие ароматизаторы есть в продуктах. Но после этого Егор купил еще одну, а потом разом две, чтобы была запасная на самый крайний случай. Так и подсел на сигареты, пусть и электронные. Особой любви к обычным сигаретам у него нет, но остальные активно стреляют у него электронные, различают вкусы и уже знают, какие кому в их компании нравятся. Пристрастился один, пристрастились все вместе. — Докуривайте, проверяйте шмотки, и поедем уже, — Антон обнимает Арсову талию руками, прижимается губами к его лбу и прикрывает глаза, позволяя себе несколько расслабиться. Пока у Арсения и Антона время для нежностей, которые лучше бы отложить до дома, Эд решает постараться поменять план и сменить обычный сон на ночевку с Егором или хотя бы на прогулку по ночному городу. Лето кончается, и жара постепенно спадает, ночью уже прохладно, и иногда приходится носить с собой пиджаки или джинсовые куртки, чтобы не подмерзнуть, — лишний раз это ни одному из них не нужно, выступления запланированы заранее, и подводить и владельцев клуба, и друзей нет никакого желания. — Булк, — стараясь быть чуточку незаметнее обычного, Эд касается локтя Егора и подтягивает его поближе к себе, прижимая спадающий пиджак к плечам своими ладонями, — поехали ко мне сегодня? Я очень хочу, шобы ты остался со мной до утра, — его уверенности можно позавидовать. — Останешься? Я зову, но не настаиваю, просто шобы ты знал это, ладно? — говорит он шепотом, обхватив его плечи руками и все дергаясь попросить Егора всунуть руки в рукава пиджака. Вместо ответа Егор улыбается, не опуская взгляда от глаз напротив. Эд не может больше смотреть на то, как пиджак сидит на его плечах, намереваясь каждое мгновение упасть. Он осматривает Егора с ног до головы, но поцеловать не тянется, гладит по щеке и похлопывает другой ладонью по плечу, прося развернуться. Несмотря на то, что он не понимает, для чего это, Егор становится к Эду спиной и чувствует, как пиджак пропадает с плеч. Эд, пробежавшись пальцами по его шее и плечам, одевает на него пиджак, помогая всунуть в рукава руки. — Вас, как я понимаю, куда-то вдвоем? — Антон посмеивается, обнимая Арса за талию, и окидывает взглядом Эда, кивнувшего ему и подхватившего Егора под локоть. Конечно, и Антон, и Арс в курсе того, что Эд и Егор встречаются. Во-первых, потому что по ним это невозможно было не заметить. Во-вторых, они сами рассказали об этом, считая Арса и Антона самыми близкими людьми. Не пойдет же Эд к матери делиться тем, что встречается со своем лучшим другом, у него нет столько же смелости, сколько и у Арсения. И Егору не хочется пока что раскрывать карты перед родителями. Наверняка от них, несмотря на все понимание, будет много косых взглядов или замечаний на этот счет. Возможно, Егор просто драматизирует, предполагая реакцию родителей, и ошибается в своих выводах. Мало ли им просто пожелают счастья? Но проверять это, рисковать нынешним положением не хочется. Они друг друга к родителям не тянут, желания познакомиться с ними в роли влюбленных не имеют и живут в свое удовольствие. Очень удачно то, что они давно друзья и родители не подозревают ничего, считая их встречи дружескими. В этом, по сути, есть какая-то доля правды, но всего лишь доля, не больше. — Ко мне закинешь, — Эд подмигивает Антону, и тот кивает на багажник автомобиля: — Тогда проверяйте идите, все ли мы собрали, а то хуй потом че-нибудь найдем и вернем. Пускай жигули и выглядят побито, расшатанно, но они же являются их собственными, и это уже греет душу. Они у них не для гонок по городу, а для постройки их будущего — на такси ездить каждый раз на выступления дорого, легче платить за бензин. Да, конечно, можно пытаться решать вопрос с барабанами иначе — на автобусе не поехать, куда они с гитарами и барабанами? Получается либо собственный транспорт, либо такси. Благо родители Егора доверяют им, не просят каждый раз показывать автомобиль и знают, что через неделю им не позвонят и не скажут, что их машина в хлам, — Антон и Эд регулярно меняются и стараются не садиться за руль пьяными. Обычно за рулем сидит тот, кто пил в этот вечер меньше или не пил вовсе. Арс, конечно, тоже может вести автомобиль, но не высказывает никакого желания садиться за руль — ему это не интересно, лучше уж побренчать что-то, лежа на плече Егора, или просто подремать. — Заебись, все на месте, — окинув взглядом разобранную барабанную стойку в багажнике, Эд намеревается его закрыть, но приподнимает бровь и хмыкает. — Арс, куда ты свои медиаторы дел? — они постоянно валяются везде, где не нужно. То в бардачке, то в багажнике в небольшой косметичке, которую Арсений старается не забывать брать на все выступления. — У меня все, не ссы, — отцепив одну руку от Антона, Арс вытаскивает из кармана джинс медиатор, показывает его Эду и кивает в сторону багажника. — Второй там где-то валяется. — Мы не будем заезжать к нам? — «к нам» — это давно в их гараж. — А нахуя? — Егор опирается на заднюю дверцу, собирает руки на груди и обращает взгляд на Антона. — Выложить все, — он пожимает плечами. — Собирать, конечно, нахуй не надо, нам завтра ехать выступать на улицах, но просто завезти в гараж, оставить там можно. Эд отмахивается, понимая, что это максимально неудобно. Им тогда придется вечером заезжать в гараж, собирать все опять и только после этого ехать выступать, а можно ничего не трогать, оставить в автомобиле и разойтись по домам, чтобы завтра просто сесть и поехать. — А нахуя-то? — Мало ли, мы же не знаем, что кому в голову взбредет. Захочет кто-нибудь гитарку прикарманить, — ясное дело, в багажник за барабанами не полезут да и не узнают о их существовании, но вот выбить стекло и вытянуть гитару, чисто теоретически, возможно. Особенно посреди ночи, когда выбежать за минуту не получится — и вряд ли вообще они услышат и различат свою сигнализацию. Антон наверняка махнет рукой, посчитав, что это не их машина, и перевернется на другой бок, во сне подтягивая Арса ближе и забрасывая его руку на свой пояс — ему тоже вообще-то нравится быть маленькой ложкой, несмотря на любовь обнимать Арса со спины и спать лицом в его волосах. — Да кому оно надо посреди ночи? — Егору явно не нравится идея тратить лишние полчаса сна или, может быть, игры в какую-то видеоигру на то, чтобы заезжать в гараж, копошиться там и только потом направляться домой. — Оставь в машине — и все, никому оно не надо, я тебе зуб даю. Антон смеется, зарываясь пальцами в вычесанные волосы Арса и прикрывая глаза, — его явно не берут эмоции после выступления, и он хочет спать. Эмоции эмоциями, а усталость накрывает сразу, как действие прекращается, тем более Антон привык ассоциировать запах шампуня Арса со сном, потому что чаще всего обнимает его со спины, уткнувшись носом в его макушку. — Нам же не нужно репетировать, значит пусть лежит там, где лежит. Времени, шо ли, дохуя у вас? — вполне уместно замечает Эд, забирает у Антона ключи и садится за руль, громко хлопая дверью, — она выглядит так, будто после пары таких хлопков точно отлетит в сторону и рассыпется в прах. — А с хуя ли ты за рулем, дорогой мой? — Антон особенно не протестует, но для вида решает возмутиться, чтобы Эд не расслаблялся. — Может, я тоже хочу. Открывая заднюю дверь и забирая обе гитары, Антон ждет, пока Егор и Арсений сядут внутрь, и осматривает улицу отрешенным взглядом. Когда они садятся, он отдает каждому по гитаре, бесшумно закрывает дверь и садится вперед, на соседнее с водительским кресло. — Сиди уже, поменяемся, когда вы домой поедете. С самого начала решили оставлять жигули под домом Антона, и дело даже не в родителях, которые могли бы заподозрить, что за рулем не Антон, а в том, что их гараж ближе всего именно к Антону и, уже как четыре месяца, Арсу, и в случае чего тащить барабаны не так уж долго.***
Эд мысленно благодарит свою мать за то, что она не врывается варварским способом в его комнату, в особенности когда там есть кто-то, кроме него. Если бы она сейчас не постучала и не спросила, спят ли они, то застала бы их целующихся на диване под какое-то игровое видео на ютубе. Была бы точно немая сцена получше гоголевской, потому что Эд ей об отношениях с Егором не говорил и не планировал, по крайней мере в ближайшее время — куда он пойдет, если она не примет его? Вряд ли родители Егора окажутся понимающими настолько, насколько родители Антона, с удовольствием разрешившие Арсению жить с ними. И все-таки такие встречи опасны, но сокращать их нет никакого смысла и желания — кому от этого лучше? В конце концов, Эд может починить замок на двери, и они будут запираться в комнате, не боясь, что к ним внезапно нагрянет его мать. В начале сентября можно еще гулять по улицам, сидеть в гараже и лишь на полчаса заходить к кому-то из них домой, чтобы взять одежду потеплее или налить с собой чая в термос, но уже в конце октября эти возможности совсем исчезнут. Не будут же они ночами шататься в куртках и шапках по ледяной улице, морозить пальцы и ноги — заболеть в разгар выступлений не хочется, потому что тогда наверняка заболеет еще кто-то из них, и процесс написания треков и выходы на сцены сократятся до минимума. Так же, к слову, и с уличными выступлениями. Не будут же они в куртках — ладно еще ветровки, теплые джинсовки и какие-нибудь вязаные накидки — по первому снегу прыгать, еще поскользнутся, испортят инструменты, подхватят какое-нибудь воспаление легких или не смогут доехать домой из-за гололеда. Им это просто невыгодно, несмотря на желание развиваться и популяризировать свое творчество. Во время морозов можно оставаться друг у друга дома — в гараж никто не полезет, потому что музыка музыкой, а отмороженные задницы совсем не весело. У Арсения появилась один раз мысль снимать однокомнатную квартиру, но она быстро потеряла вес из-за того, что за это нужно платить немалые деньги, а у них подработки, которых даже с натяжкой не хватит. Можно, естественно, прийти к родителям с глазами как у кота из Шрека, попросить сделать первый взнос, но они не хотят основательно сидеть даже месяц на их шее — может быть, они опасаются упреков со стороны родителей насчет денег. На крайний случай можно прогревать гараж, репетировать в нем час-полтора и уезжать к кому-то домой или оставлять все проигрыши песен на выступления в клубах и ресторанах — и выступают, и репетируют другой выход, никто же не снимает все их выступление и никуда не выкладывает. И никаких решений еще не принято, они остаются все в том же неведении и надеются на то, что зима подождет немного, не погонит слишком рано осень и не решит укрыть город снегом еще в начале октября — такие сюрпризы вполне ожидаемы. — Да вот сидим, смотрим тут.. — у Эда ни одной готовой отмазки, он указывает взглядом на экран телевизора и ставит на паузу видео, чтобы не увидеть, как морщится мать от какого-нибудь сленгового слова или мата. — Очень интересно. — И чай ваш, — встревает Егор, давая Эду времени подумать, — такой чудесный, правда, — он не хочет показаться матери Эда чересчур приветливым и общительным, но и молчать букой не собирается, потому что она как-никак неплохо его знает и может заметить изменение в нем на раз-два. Оба надеются, что приглушенный свет скрывает их покрасневшие щеки и лбы с испариной, потому что иначе по их виду можно прочесть буквально каждую нынешнюю эмоцию. — Не шумите только, время уже, — вместо того, чтобы сказать, сколько же сейчас на самом деле времени, она похлопывает по аккуратным наручным часам пальцем и хмыкает сама себе. У нее в планах нет пункта испортить им вечер, помешать течению обстоятельств и сбить все настроение, и она плотно закрывает за собой дверь, не издав при этом ни звука, и возвращается в свою комнату, не собираясь подслушивать их разговоры и потом использовать услышанное в своих целях. Она Эду доверяет, несмотря на то, что однажды он, зная ее отношение к татуировкам, заявился домой с забитыми пальцами и, услышав негативную реакцию, ушел на несколько дней к Антону, чтобы переждать особенно сильную эмоциональность и прийти уже к принятию ситуации. — Блять, — выдыхает Эд, опуская голову Егору на плечо, цепляется за его запястье, скользит пальцами выше и сплетает их с чужими в замок, крепко сжимая. — Я, конечно, не обосрался, но дернулся точно, — и все же шаги, предвещающие возможное вмешательство в их попытки провести вечер наедине, помогают вместе со стуком. Эду есть за что благодарить мать, и он рад, что у него с ней все обходится. Он вообще старается особенно острые темы не затрагивать, чтобы не портить отношения с ней. Лучше пускай будет множество недомолвок, чем напряженные отношения, от которых последствия намного больше. — Нормально же, Эд, она ж не вломилась к нам как немцы в четыре утра в сорок первом, и это уже удача, — Егор касается губами его виска, поднимает только лишь уголки губ и рассматривает экран, на котором ни движения за последнюю минуту. — Она не делает так, нам же не по три годика, — и за это отдельная, огромная такая благодарность. Нечасто родители понимают, что у их детей в любом возрасте должно быть личное пространство, хотя бы самое крошечное, чтобы они могли где-то чем-то руководить, пускай это пыль на тумбе или одежда в шкафу, которую никто, кроме них не трогает. У Эда мать поначалу пыталась узнать, курит ли он, пьет ли, и проверяла карманы курток и джинсовок, но в его комнату не заходила, пока его не было дома, и не устраивала поиски запрещенки по всем полкам, комодам и рюкзакам — какое тогда доверие? — Ну, у меня могут так заходить, будто бы им похуй совершенно на то, что я могу делать, — Егор пожимает плечами, вплетает свободную руку в его волосы и массирует затылок, зная, что после выступлений у него побаливает голова из-за громких резких звуков и постоянной, пусть и приятной, напряженности. — А вдруг я там дрочу, им что тогда делать? Развернуться и выйти? — он смеется, прикрывая глаза, и обстановка разряжается едва ли не махом. Эд кивает, усмехнувшись, и удобнее устраивается на плече Егора, сплетая пальцы и не планируя отпускать их в ближайшие полчаса. Хочется просто молчать, лежа вместе и не зацикливаясь на том, что говорят в видео на экране. — А если бы мы там дрочили? — Эд ухмыляется, пихая его в бок, и Егор смеется, вскинув брови. — А шо? Шо-то не так? От этого становится еще смешнее, и Егор не сдерживается, утыкается лицом ему в макушку и жмурится, не понимая, за какие-такие грехи Эд одновременно и припизднутый на голову, и до невозможности притягательный — не вяжется как-то. — Да нет, — смеясь, Егор пожимает плечами и закидывает ему на бедра свою ногу, прижимаясь ближе. — Все так, все правильно. — Потренироваться не хочешь? По Эду всегда видно его настроение. Если у него из желаний только одно — всех разъебать и лечь спать, то это понятно по каждому жесту и взгляду. Если же он готов признаться в любви всему миру, то глаза горят счастьем, ладони становятся слегка влажными, а на лбу появляется испарина. — Потренироваться? — Егору не хватает только поиграть бровями, закусить губу и подмигнуть, соглашаясь на такую авантюру. — Чтобы быстро одеваться в случае чего? — Если что, я представлюсь как в той рекламе. Здрасьте, Эд, — он смеется, поглаживая его бедро и залезая пальцами под край шорт, чтобы открыть себе еще больший участок кожи. Располагаясь удобнее, Егор забрасывает на его бедра и вторую ногу, прикрывает глаза и забывает о том, что нужно бы предупредить родителей, что он остается на ночь у Эда и, вероятнее всего, дома будет только завтра вечером — и это еще грубо сказано, потому что вечером у них уличное выступление, значит его дома снова не будет до ночи, а если Эд его снова позовет, то он согласится, не видя в этом ничего необычного. Он хочет проводить время со своим парнем, пускай для родителей Эд — его пиздатый кореш и чуть ли не брат. — А Шаст представлялся: «Здрасьте, Антон»? — хихикая, Егор сползает вниз по подушкам, елозит по постели и замирает только тогда, когда Эд устраивает обе ладони на его ногах, начиная плавно их разминать и оглаживать, большими пальцами скользя по коленям и косточкам на ступне. — Ему легче Гандоном представиться, — добивает Эд, и Егор, кивнув, потягивается и зевает, растирая лицо ладонями. Спать хочется, несмотря на то, что желание провести с Эдом побольше времени наедине достигает огромных размеров, и Егору остается только открывать глаза каждые пару минут, чтобы точно не вырубиться, потому что у Эда настроение явно подразумевает хорошую ночь. У Егора ощущение такое, будто он все время ходит на какой-то тонкой грани между сном и бодрствованием. После выступлений он привык хотя бы на часик ложиться, подремать всегда хочется с их-то графиком, а сейчас упускать возможность побыть вместе в осознанном состоянии не хочется, и Егор вообще-то не намерен спать часов до четырех утра. Ему уже хочется спички в глаза вставить, но Эд, кажется, замечает его состояние через пелену собственной дремы и слегка тормошит, чтобы Егор из сказанного хоть что-то мог понять. — Спать будем? — почему-то Эд предполагает, что Егор сам не предложит и будет до последнего бороться со сном, и решает действовать. В конце концов, они устали за день. Целый час выступать совсем непросто, и даже если во время выступления кажется, что энергия бьет ключом, как только утихнет музыка, и они окажутся в кровати, сон мгновенно накатит огромной такой волной и смоет все остальные ощущения. — Ты че, шутки шутишь? Какой спать? — Егор предпочитает думать, что это неудавшаяся шутка, и они не соберутся просто лечь и уснуть, обламывая друг другу все планы. — А тренировки, ты че? — голос у него сонный, хрипловатый, почти как у самого Эда, а мыслей в голове ничтожно мало, имеющиеся путаются между собой, сбивают и не дают оценивать ситуацию в полной мере. У обоих состояние такое, будто они на секунду заснули, а потом опомнились и открыли глаза, и это совершенно не романтично, потому что голова неприятно побаливает, тело ломит из-за неудавшегося сна, и выглядит они, в общем-то, помято и заебано. После выступления нужно очень хорошо поспать, потому что силы восполнять как-никак необходимо, и всю ночь скакать в гараже не получится — вряд ли они протянут хотя бы десять минут, а тут целая ночь. На репетициях можно брать перерывы, когда нужно, бухать и даже лежать в креслах-мешках, если ноги особенно устают, а на сцене это сделать по понятным причинам нельзя, в первую очередь они отрабатывают программу и показывают владельцу заведения, что им можно доверить час живой музыки. — Утром лучше тренироваться, — и Эд прав, несмотря на то, что фразу понять можно в двух, или даже трех, вариантах. — Я тебе напомню, когда соберешься сваливать, — он вытягивает его ноги, чтобы удобнее было их гладить и массировать, и прикрывает глаза, мгновенно чувствуя, как сон накатывает, смазывает все остальные желания и вынуждает остаться дремать — о полноценном сне пока что речи и не идет. — Я у тебя останусь до вечера, а потом вместе уже нас Антоха с Арсом заберут, нам же ехать к вечеру завтра выступать, — и, предположив, что Эд может понять неправильно, добавляет. — На улице в смысле. — Пока тепло, еще заебись, — комментирует Эд, и Егор с ним солидарен, потому что лето только начинает уходить и уступать место осени. — А потом жопы морозить до первого снега. Я уже в метель туда не пойду с гитарой, мало ли шо, а тем более ты со своими барабанами. Снег и мы, блять, компания дебилов где-то в сугробах. Тебя вообще там, бедного, завалит, это мы с Поповкой и Антоном бегаем туда-сюда постоянно. Вместо того, чтобы встать и лечь уже адекватно, при желании убрав одеяло и подложив под головы подушки, Егор ерзает и хмурится, когда не может найти более удобного положения. Если он полностью ляжет, то выключится мгновенно, это не раз проверено, а Егор сон хочет исключить хотя бы на ближайшие полчаса и противостоит своему желанию рухнуть в подушки, улечься Эду на грудь и уснуть — по сути своей, это тоже времяпрепровождение с Эдом, но Егору хочется не бессмысленно спать, а в крайнем случае смеяться с каких-нибудь мемов или пугаться вместе после скримера в хоррор-видео. — А так, — Эд улыбается сквозь дрему и уже не запоминает, о чем они говорят, утром о существовании такого диалога, вероятнее всего, не вспомнит, — оставайся, я только «за», если мне не придется часов в одиннадцать уламывать тебя остаться валяться со мной в постели. Про родителей ни один, ни другой не вспоминают. Они, путаясь в руках и ногах друг друга, устраиваются на подушках и целуются, не открывая глаз и исследуя ладонями тела друг друга. — А если твоя мама зайдет? — и это вполне логичный и уместный вопрос, несмотря на то, что ответ можно и предугадать, если постараться. — Не зайдет. Когда Егор все-таки медлит, кинув недоверяющий взгляд на дверь, Эд на выдохе измученно стонет, но все-таки поднимается, бесшумно — иначе могут возникнуть вопросы, почему это они запираются — щелкает замком на двери и опирается на нее спиной, надеясь, что внезапный грохот можно списать на сквозняк. Он разглядывает Егора, приподнявшегося на локтях, и приподнимает бровь, слова над которой так и говорят, что он ни в чем не виновен. В темноте, разрываемой только светом от экрана телевизора, мало что можно разглядеть, но поволоку в глазах Егора не заметить невозможно. Где-то в глубоком море, разлившемся в его глазах, видно все, что он думает и ощущает — Эд наученный, с легкостью сможет разобраться. — Теперь точно не зайдет, — одними губами шепчет Эд, дергая край собственной футболки и не сводя с улыбающегося Егора взгляд — каждую эмоцию ловит, любую перемену замечает и надеется не запутаться в своих мыслях и Егоровых поступках, которые скоро начнут сплетаться воедино. — Доволен? — он усмехается, пробегаясь языком по губам, и тянет футболку вверх, намереваясь снять и всматриваясь в глаза Егора — не хочется пропустить отклик. — Очень, — Егор садится, кладет ладони на колени и осматривает открывшуюся грудь, шумно сглатывая от неожиданности и порывистости Эда. Конечно, он отлично знает Эда и только поэтому не удивлен, другой любой бы точно вскинул в удивлении брови, собрал ладони на груди и замер, ожидая продолжения и готовя собственную тираду. Но Егору нравится, он ерзает задницей по простыне и ждет, пока Эд соизволит к нему подойти. Вопреки его желаниям, Эд кидает на стул футболку, берет сигареты и зажигалку из кармана брюк, небрежно висящих на спинке стула, и подходит к окнам. Прохладного воздуха не дождется, пускай на улице и начинает с каждым днем становится все холоднее и холоднее из-за спешащей осени. Ему приходится вдыхать душный воздух, жмурясь от попадающегося в глаза пепла. Эд опирается локтями на подоконник, всматриваясь в улицу, и ждет. Ждет, пока Егор сам подойдет, скажет все, что хочет, и сдастся первым — сам-то Эд тоже не против не просто взять, лечь в постель и вырубится без задних ног. Да, ступни ноют, поясница намеревается отвалиться, грохнуться на пол и попросить Эда самого придумывать, как он будет жить без нее. После выступлений и не такое состояние было, не привыкать им. Но ощущение опустошенности все равно бьет по голове, разливает ледяную воду и никуда не собирается деваться, посмеиваясь с невозможности избавиться от себя. — Ты че? — кажется, Эд попадает ровно в точку, и Егор недоумевает, смотря на его спину и каждый раз отвлекаясь на отлетающий куда-то вбок и вверх дым. Его ведь куда-то уносит, в чужую жизнь, к другим людям, в мир, где он никогда больше не увидит их двоих, а они будут существовать все равно, не исчезнут, не сотрутся с лица земли, как только дым скроется за углом дома. — Шо? — косить под дурачка — лучшая тактика, которую Эд только мог сюда вплести. — Ты тоже хош? Буш? — Эд протягивает ему сигарету, случайно осыпая пепел на самый край подоконника и немного на пол, не замечая этого — да и кому это важно, если Егор, сидя на самом краю постели, смотрит так внимательно и непонимающе, что Эду хочется затопать по-детски ногами, засмеяться до безумия и неправильности громко и побежать с Егором обниматься. — Эдик, епта, че за хуйня? — Егора явно сбивает то, что он, сам вбросив такой однозначный намек, отстраняется и делает вид, что все в полном порядке. Это на Эда совершенно не похоже, и Егор знатно тупит, хлопая в темноте на него глазами и обтирая влажные ладони о собственные колени. Егору не нравится ждать. Ждать чего угодно: слов, поступков, исходов и результатов. Он привык всего добиваться самостоятельно, не давая до последнего скрывать окончательное решение, и даже сейчас встает, пару раз хлопает по своим бедрам, как бы предупреждая Эда о том, что сейчас подойдет, и улыбается, пусть и знает, что его жест останется незамеченным. — Шо ты паникуешь, кис? — Эд посмеивается, оборачивается на него с усмешкой и покачивает бедрами, призывая подойти поближе и постоять за компанию, если Егор не хочет курить. — Все ж заебись, я стебусь, дразнюсь и тебя вывожу по приколу. Ему по заднице прилетает глухой шлепок, и он дергается, смеется в голос и надеется, что мать не надумает себе историй и не спросит утром у Эда, что у них происходило посреди ночи. — Я тебе постебусь, дразнильщик, — на выдохе шепчет Егор, обхватывает его талию руками и наваливается сверху, чтобы не дать развернуться и начать шуточно возмущаться, строя самые смешные на свете рожи и порываясь защекотать его. — Выводить он тут хочет по приколу, а если я так от остановки сердца прям тут помру? Че делать будешь тогда? Эд подается назад, пожав плечами, и хмурится, когда понимает, что все движения скованы из-за Егора, по-хозяйски расположившегося на его спине. Нет, безусловно, он ему всецело доверяет, но все равно удивляется такому проявлению желаний и усмехается, бегая взглядом по дому напротив и считая с отстраненным видом горящие окна — их так мало, что появляется чувство, будто бы человеческий род вымирает, и остаются только сильнейшие, как раз и зажигающие эти окна в знак жизни и поиска других разумных существ. В его голове за пару десятков секунд складывается целая вселенная книг или фильмов с таким сюжетом, и он своим мыслям улыбается. — Не помрешь, я тебе прост не дам, — и это, ясное дело, вообще не аргумент, но Эд считает ровно наоборот, и Егор, не желая спорить еще минут десять, переводя друг на друга стрелки, соглашается и обнимает его только крепче, щекой прижимаясь к чужому плечу. Возмутиться, конечно, можно и даже нужно, но Егор кладет на это метафорический хуй, тянется ближе за хоть какими-нибудь нежностями и не проигрывает, потому что Эд с удовольствием откликается, податливо мычит, прикрывает глаза и некрасиво сбрасывает потушенную сигарету с окна, не задумываясь о том, что кто-то наверняка каждое утро сметает бычки, выброшенные от ненадобности мелкие предметы и мысленно печалится, что люди так и не научены вполне логичным правилам приличия. Есть, в конце концов, мусорное ведро или санузел, куда тоже можно выбросить выкуренную сигарету. О пепельницах и речи не идет, потому что это слишком просто. — Пойдем уже лежать, че ты встал? — Егору непонятно, почему они не могут пойти в постель и не стоять, вглядываясь в темноту, перед окном. Не то чтобы он за какую-то продуктивность готов сносить башни, но их молчаливое стояние возле окна не приносит совершенно никаких результатов. Эду на самом деле хочется выдохнуть. Просто остановиться, замереть и почувствовать, что он живой, что сердце в грудной клетке бьется, что Егор дышит ему на ухо, тесно прижавшись сзади. Так ведь жизнь мимо бежит, пока они пишут треки, развивают свои соцсети, набирают какую-никакую популярность, выступают и изредка пьют, когда завтра им не нужно ехать на другой конец города выступать. За окном, куда они так редко выглядывают, столько интересного хотя бы потому, что с высоты окна намного веселее наблюдать за крошечными точками, голубями, и движущимися по плохо освещенным улицам фигурами людей. Каждый день индивидуален, и люди могут встречать разные эмоции и места, чтобы узнать новое и оказаться в тех условиях, в которых никто просто так не оказывается. — Эд? Ты че? — у Егора в глазах плещется непонимание, и Эд, затылком его ощущая, старается развернуться, но выдыхает, понимая, что для этого Егору нужно приподняться. Мгновенно поняв, в чем дело, Егор отрывается от него, оставляет только ладонь на поясе и дожидается, пока Эд разворачивается, запрыгивает опасно раскрепощенно на подоконник и обхватывает руками его шею, подмигивая. Ему нравится ощущать, что не он один ведет, и это не какие-либо травмы из детства или юности. Эду просто хочется, чтобы иногда Егор проявлял упорность, приятную пацанскую наглость и открыто говорил о том, чего сейчас хочет. — Я шо? Я нишо, — он смеется, перебирая светлые, несколько кудрявые пряди на затылке и улыбаясь так, что и в кромешной темноте будет видно. — Шо ты там предлагал? Валяться или трахаться? — и выбор, кажется, очевиден, потому что вряд ли они после секса решат добежать до Москвы за одну ночь или пробурить дыру в ядро земли. А первый вариант какой-то слишком неинтересный и банальный, несмотря на то, что с Егором всегда интересно проводить время в любых состояниях и местах. — Раз нишо, то пойдем, — Егор тянет его за руку на себя, намереваясь помочь слезть с опасного подоконника и не дать вывалиться случайно назад, но Эд только хмыкает, играет бровями и обхватывает его пояс бедрами, соединяя за спиной лодыжки. Вместо того, чтобы спустить с себя его ноги и за руку потянуть к постели, Егор поудобнее его перехватывает под бедрами, на пробу приподнимает, надеясь, что от неожиданно тяжелого для его рук веса не уронит Эда на пол задницей или головой о край батареи. Несмотря на то, что Егор выглядит менее спортивно, он с легкостью подхватывает его на руки, замирает на мгновение, прислушиваясь к своим эмоциям и ощущениям, и затем несет к постели, сминая пальцами его бедра и задумываясь о том, есть ли у него там татуировки и пойдут ли, если их там нет. Это обязательно нужно проверить сегодня. — Отличная затея, мне шо-то очень нравится, — шепчет Эд прежде чем запрокинуть голову и предоставить Егору доступ к коже на шее и ключицах. Благо дверь была заперта заранее, и им нет надобности разрываться даже на пару мгновений.