***
Антону было необходимо выбежать покурить на улицу, пока он случайным образом не разбил аппаратуру в студии из-за скачка энергии и желания зажигать. Ему кажется правильным решение оставить большую часть сил на концерт, потому что и физически, и морально сложнее выходить на сцену, а не становиться перед включенными камерами и записываться. Может быть, Эду легче выходить на просторную сцену к кричащему от радости народу, чем чувствовать ответственность и стремиться сделать запись с треком с первого раза — все равно после они делают еще несколько видео, чтобы была возможность в любой момент изменить видео и использовать любой из дублей. Именно Эд включается, как лампочка, от горящих глаз в толпе, от криков и просьб продолжать — только в смысле выступлений, не больше — и отдает всего себя именно за такую плату — кто-то срывает голос, кто-то на время глохнет на одно ухо, кто-то отбивает себе ноги, кто-то выматывается до состояния несостояния, и Эду этого достаточно для того, чтобы вновь и вновь выходить на сцену и отдаваться музыке. — Шаст, ты себе горло застудишь, я тебя побью тогда нахрен! — сначала хлопает дверь, а потом уже раздается голос вышедшего следом Егора, но Антон уверен, что до хлопка слышал приглушенные шаги из здания. — Нет бы шарф намотал, блять, ну, Антон, — он, не особо церемонясь и как-то по-семейному правильно касаясь, набрасывает на шею Антону шарф, несколько раз оборачивает его вокруг и только после этого замирает, успокаиваясь. — Как ты меня еще не повесил на нем, — Антон смеется, зажимая сигарету между зубов, и переводит взгляд с потока машин на Егора, чувствуя в груди бесконечно правильное чувство любви. — Спасибо, я просто торопился, — с Егором хочется по-честному, по-нежному, так, чтобы даже чисто теоретически не задеть своим жестким подъебом — они вчетвером всегда улавливают шутки и отличают приколы от настоящих советов и просьб, поэтому никаких ссор и выяснений отношений на этой почве у них нет. — Выскакиваешь с разогретым горлом, а потом начинается «А я не вывожу здесь уже, все, состарился, не пою больше», «А у меня тут голос сел..» и «Я охрип, хуй знает, че мы будем делать, если не распоюсь».. Антон шуточно закатывает глаза, выдыхает дым в сторону, чтобы не летело на Егора, и тянет его к себе в объятия. Не спеша Егор делает несколько шагов вперед, чтобы оказаться по максимуму близко, и, доверительно повалившись вперед, утыкается Антону в шею, обмотанную черным шерстяным шарфом. И он, по правде говоря, простоял бы так с полчаса, если бы не запись треков, не концерт вечером, к которому еще нужно подготовиться, — удивительно, что их жигули еще не разваливаются от того, сколько они ездят туда-сюда и сколько возят с собой. — Не застудишь жопу? — Антон высовывает руки из рукавов и старательно укрывает курткой плечи Егора, не снимая ее с себя и прижимаясь настолько тесно, что, кажется, ближе просто не получится. — Такую жопу, конеш, грех застудить, — он, отпуская попытки натянуть куртку еще и на Егора, устраивает руки на чужой талии. — Я знаю, — и Егору почему-то наплевать на то, что ему тоже нельзя болеть, что необходимо беречься всем участникам группы, а не только вокалисту. Наверное, Егор просто может себе представить то, как будет простудившийся играть, не подавая и знака, что что-то не так, как всегда, и в отношении записей и концертов опасается только болезни Антона, который с больным горлом вряд ли сможет выдержать хотя бы несколько треков — даже на разогретое горло это практически невозможно. — Буш? — Антон протягивает ему сигарету, продолжая одной рукой обхватывать его талию, и уже предполагает, что Егор откажется и скорее вернется за своей электронкой. — Да ты че, я ж пытаюсь чисто электронки, — попытки — конечно, дело хорошее, но и из памяти не вытравить то, как Егор курит взятую у Эда для нескольких затяжек сигарету после концерта и обещает то ли сам себе, то ли остальным, что это последняя у него. — А потом че? — чтобы не дразнить запахом, Антон выдыхает дым себе за спину, лениво приоткрыв губы, и облизывается. — За ЗОЖ буш топить? — Дурак ты. И этот итог решает.***
Если честно, Эд не успевает понять, как оказывается лежащим на полу под конец трека и как так получается, что на него опущены камеры — спасибо звуковику, который ради красивой картинки оставил на мгновение свое основное занятие и опустил камеры на Эда, чтобы не пропускать такой момент. Зря Эд по полу валяется? Конечно нет. Антон в нескольких метрах срывается едва ли не на крик, громко отбивает босой ногой ритм, заигрывает с Егором, остановившись у барабанной стойки, а Эд решает до конца трека не подниматься и по его окончанию еще немного отдохнуть, пускай и на полу, по которому неизвестно кто ходит. Арсений делает еще один круг вокруг барабанов, подмигивает в заднюю камеру, снимающую преимущественно Егора, и остается возле нее на несколько десятков секунд. Приподнимаясь с пола, Эд опускает гитару ниже, случайно задевает ее корпусом свои же колени, разводит ноги, чтобы упереться ими в пол, и начинает отстукивать ритм, несмотря на положение, — ему удобнее работать с самоощущением. У него дрожат ресницы, скрывающие блестящие глаза, щеки окрашиваются в алый, а на лбу едва заметна испарина, собирающаяся у линии волос. Эд старается всегда отдаваться в полную силу и сейчас, находясь между небом и землей из-за записи, не задумывается о том, что уместно было бы поберечь силы до вечернего концерта. Да, у них с Антоном в этом плане мнения несколько разнятся — на то люди и разные, чтобы спорить, обсуждать, выяснять, отстаивать свою точку зрения и при этом, не теряя уверенности и уважения, выслушивать друг друга без просьб замолчать и едких замечаний. Если Антон считает, что работать нужно именно на концерт, не сильно распыляться с самого утра на записи и иметь силы отыграть выступление не хуже записи, то Эд придерживается той точки зрения, что необходимо везде отработать как в последний раз, поймать нужную волну и включиться на весь день, лишь на перекурах и в поездках вспоминая про возможность выспаться или оказаться в постели. Они думают по-разному, но поступают так, как будет лучше для всех, — Антон отдается полностью камерам, происходящему и надеется не сорвать голос на перезаписи. Звуковик им попадается их, а значит хороший, и Антону, которому необходимо переслушивать себя же перед перезаписью, это важно. Пока Эд лежит на теплом полу голой спиной, уложив себе на ходящий ходуном живот гитару и вытянувшись, Арс убегает вместе с Антоном переслушать свою партию, захватывает по дороге воды и перед тем выбежать из комнаты записи отдает Эду бутылку, не решаясь бросаться, — попадет в технику, в гитару, в конце концов, и мало будет приятного, это уж точно. Егор остается в помещении записи, буквально несколько десятков секунд медлит, оставаясь за барабанной установкой и допивая вторую бутылку воды, каких у него стоит целая батарея, и осматривает Эда так, будто бы проверяет, скорее ли жив пациент или скорее ли мертв. На стене напротив Егор издалека разглядывает какую-то ярко-красную грамоту, — одну единственную ли здесь? — но все же не решается подойти и посмотреть, кто же и что выиграл. — Ахуенно откатали, — первым подает голос Эд, зачесывая передние пряди назад и жалея, что он не может собрать их хотя бы в хвостик на макушке, как это время от времени делает Егор. — Думаешь, эта версия будет финальной? — Хуй там, Шаст еще перезаписываться планирует щас с ней же, — у Эда не только чуйка, но и знание Антона лучше собственных пальцев. — Можно невошедшее выложить тоже, не ссы. — Да я и не ссу особо, слушай, — Егор поднимается, шумно отодвигает стул ближе к стене, предусмотрительно берет с собой еще одну бутылку воды и, настигнув Эда, плюхается рядом с ним на пол. — Ты не замотаешься, если буш так скакать? Как на концерте буш тогда? У них принято переживать друг за друга, интересоваться состояниями и эмоциями, уточнять желания, советовать и, безусловно, помогать, и Егор больше всего думает о том, как же будет кому-либо из их группы — или команды, потому что выбрать необходимо именно то, что звучит роднее и правильнее — после какого-то определенного действия. — А есть вариант, где вы собираетесь, а я сплю? Полчасика всего, — и это та самая страшная ловушка для каждого. — Тебя не разбудить потом будет, буш сонный и взлохмаченный носиться перед концертом, — они уже такое проходили, и Егор отлично все помнит. — У Антона, я думаю, можно будет поспать.. — Егор, честно говоря, и сам не против завалиться в кровать и подремать, но понимание, что потом они вряд ли адекватно раскачаются перед выходом, не дает этого сделать. Лучше уж отыграть — музыка затягивает, гремит, и уснуть на выступлении явно невозможно — и поехать домой спать, нигде не задерживаясь и мысленно уже расстилая постель. В нее прыгнуть хочется с разбегу, боком на подушки, чтобы зашуршали и эстетично промялись под весом белые простыни — извините, конечно, но белые для слабаков, вот у Эда, где Егор все чаще ночует, и с Человеком-пауком есть, и с какими-то фиалками, и с иероглифами и сакурой — выбор огромный, почти как в магазине. — Хотя бы выспавшийся, ну. В целом, Эд прав — лучше выспаться, чем вымыть голову, накраситься и тридцать раз посмотреться в зеркало, накинув очередную новую связку из концертной одежды. Заранее подготовил одежду, накрасился — у него с легкостью получится спать с макияжем — и лег спать на оставшиеся полчаса, может, так хоть вывозить жизнь будет легче. — Тебя иногда хочется покусать, — замечает Егор без какого-либо подтекста, улыбается по-своему ярко и ставит на пол возле Эда бутылку с водой, предполагая, что одной ему не хватит. — Прям за жопу. Эд что-то протестующе мычит, смешливо хмурясь, и расслабленно пробегается по струнам сверху вниз большим пальцем. — Пацаны, все понимаю, но еще раз нужно! — Антон врывается в комнату записи, как ураган, который невозможно остановить ничем. Предполагавший такой вариант развития событий, Егор пожимает плечами и поднимается, оставляя Эда на полу. По ощущениям, иначе и получится не могло, да и на запись у них еще целый час, поэтому можно особенно не торопиться и работать на качество записи и звука, и видео.***
У Антона с самого начала концерта глаза горят не только из-за откликающегося на все подряд зала, но и из-за Арсения, вышедшего на сцену в черной юбке и чулках в сетку — это, конечно, не то событие, которое должно удивлять, но Антон выпадает сразу, как только видит такого Арса перед собой. У него поверх черная расстегнутая рубашка, и Антону кажется, что до конца концерта она не доживет — либо сам Арс ее сбросит из-за жары, либо Антон в одном из перерывов между треками ее с него стянет. И вряд ли Арсений делает это только из-за своего желания, и Эд все полчаса до концерта гадает, к чему приурочены чулки и юбка. Антон догадывается, но собирается молчать до того момента, когда наконец-то поймет смысл Арсовых поступков. Тем более презентация очередного трека, который, к слову, очень нравится Арсу, не может остаться незамеченной. Вообще, Арсений ничего не делает бессмысленно, у него всегда есть идея, причина или желание. И, несмотря на такой образ Арса, Антон все равно умудряется отвлекаться на Эда — у них не группа, а какой-то конкурс красоты. Один в чулках, другой с кожаными подтяжками из секонд-хенда и в драных черных джинсах. Во-первых, у Эда проколоты соски, и просто невозможно оторваться от того, как о них трутся подтяжки, когда он особенно бесится и начинает интенсивно танцевать плечами. Во-вторых, Эд сексуально тащится от того, что делает, у него внутри пожар похлеще того, что в 1812 охватывал Москву, и Антон не может не подхватывать его настроение. С Егором получается ничуть не легче, потому что сегодня у Антона настроение с ним контактировать и флиртовать, несмотря на то, что барабанная установка стоит дальше всего от излюбленного края сцены. Антон все к нему подбегает, чуть сгибает колени, чтобы видеть покрасневшее лицо, и проводит так намного больше песенных моментов, чем обычно. Да и Егор, по правде говоря, не выглядит среди остальных серой мышью — серые мыши не носят майки на три размера больше и не открывают напряженные от игры на педалях ноги, надевая просторные шорты. И странно, что образ Антона сегодня выглядит не самым блядским, пускай лабутены и джинсы в обтяжку борются за победу в этой номинации — выигрывают все равно Арсовы невысокие, но тоненькие — до шпилек им далеко, но все же — каблучки, чулки почти до середины бедра и юбка, скрывающая широкую полоску ткани на чулках. Антону с ними такими гореть и не тухнуть. Пока Эд между треками флиртует с толпой, подходит ближе к краю сцены и показывает кому-то попросившему проколотые соски, объясняя, что на большие гантельки еще не решился, Антон успевает пошептаться с Егором и попить воды, оперевшись одной ногой на барабан переднего плана. — Да шо вы, черти, тащитесь от него? — Эд указывает грифом в сторону Арса и ставит ногу на софит, образуя на стене позади себя собственную огромную тень. Зал одобряюще гудит, соглашаясь, и те, кто на сидячих местах, начинают топать ногами, выражая чрезмерную радость. — А от меня? — у Эда хитрющий взгляд, и девушка, делающая фотографии и стоящая в первом ряду, даже смущается и едва-едва приседает — и это точно не из-за гитары, которая болтается на ремне прямо над толпой, потому что Эд тусуется на самом краю сцены. И опять зал утвердительно шумит, и опять люди с мест, подразумевающих сиденье, топают ногами. Арсений бесцельно наворачивает круг по сцене, не задевая при этом Эда, и напрочь забывает про открытую бутылку воды — однажды Эд предлагал в одну бутылку воды заливать водку, чтобы кто-то посреди концерта брал ее без возможности, не допив, открывать другую, с водой. Но такое предложение было отклонено Егором, который предусмотрительно напомнил про любимое занятие Эда, поливание толпы водой, и объяснил, что никому не хочется прийти домой пропахшим водкой и (или) получить алкоголем в глаз. — Вот какие молодцы, горжусь вами, — Эд смеется, отходя подальше от края именно в тот момент, когда в толпе начинают толкаться, пытаясь пройти вперед. На их концертах никогда никто не пытался таким варварским способом прорваться вперед, и Эд отходит, полагая, что тогда люди перестанут рваться вперед, — вряд ли им просто хотелось постоять, упираясь грудью в сцену и чувствуя давления на спину, они стремились именно к Эду. — У нас шо ни день, то новиночка для вас, — на самом деле, у них давно не выходило новых треков, а альбом, еще пару недель назад выложенный в несколько основных соцсетей, кажется, взорвал и прибавил им популярности. В тиктоке даже появился какой-то тренд с танцем под их трек, чисто записанный в студии. — Можт, хотите оценить? — Эд так спрашивает, будто бы слушатели могут отказаться. Залу стоит загудеть, чтобы они вчетвером засмеялись и понимающе закивали, — самим хочется показать наконец-то еще один трек из готовящегося альбома. Понятное дело, два альбома подряд они не собираются выдавать — не хочется временной популярности — и будут приурочивать его к какой-нибудь значимой для них дате. — Тогда готовьте там лифчики, трусики и все, что вы там планируете кидать на сцену, — Антон хохочет в микрофон, не отходя от Егора, и окидывает взглядом Эда и Арсения, стоящих спиной. — Только смотрите, чтоб без дерьма и помидоров, у нас шмотки и цацки дюже хороши. У Арса особенно, — под одобряющий свист кого-то из толпы Антон усмехается и отставляет в сторону бутылку воды. — Вот в курилку приходите, побазарим, если вас туда пустят дядечки-охранники, они такое не особо любят, — отвлекая зал и не оставляя его в тишине, Антон, дав Егору отмашку, убегает в самый центр сцены и обхватывает плечи Эда рукой, привычно прижимая его к себе. — У него фетиш на меня, — замечает Эд, опуская руки к струнам, и бросает взгляд куда-то бесцельно в толпу, где кто-то исправляет его ударение. — Мне похуй, но ты красавчик, если шаришь. Выждав полного молчания и поднявшись на ноги, Егор задирает вверх руки с палочками и несколько раз ударяет ими друг о друга под счет, обозначая начало трека. Чаще всего именно он запускает трек таким жестом, потому что ему доверяют эту возможность. Арсений, сделав шаг вперед, почти к самому краю, вступает в трек вторым, боковым зрением ловит, как Антон заступает Эду за спину и кладет одну ладонь ему на плечо, и запрокидывает в удовольствии голову — ему особенно нравится этот трек, и как таковой причины нет. Через десяток секунд Егор ударяет по барабанам, и Арс дальше продолжает быть единственным, кто существует в этом треке, потому что Антон и Эд еще не вступают и ждут своего момента. У них настолько отработаны рефлексы из-за долгих репетиций, что пропустить вступление практически невозможно, несмотря на человеческий фактор. — E allora prendi la mia mano, bella señorita, disegniamo sopra il mondo con una matita, — Антон, обнимая Эда чуть выше груди, покачивается вместе с ним вперед-назад и контролирует глубину его наклона к толпе, опасаясь, что он, полыхающий и не задумывающийся сейчас ни о чем, свалится на людей. — Resteremo appesi al treno solo con le dita, — он шагает назад, утягивая за собой и Эда, до сих пор не вступившего и держащего руку на струнах, и, уже отпустив его, начинает крадущейся походкой приближаться к Арсению. — Pronta che non sarà facile, tutta in salita!* Арс приветливо разворачивается, понимая, что Антон разобрался с его загадками, и ставит ноги шире, одну сгибая в колене, — не зря же Антон к нему идет. — Allora prendi tutto quanto, — Антон останавливается непозволительно близко с Арсением, опускает взгляд вниз и тут же падает с грохотом на колени, мгновенно запрокидывая голову и привлекая к себе внимание легким касанием лодыжки; Эду не удается вступлением в трек перетянуть на себя внимание, потому что Антон берет всех всем сразу, убивает наповал. — Baby, prepara la valigia, — он флиртующе изгибает бровь и оглаживает кожу на лодыжке сквозь тонкую ткань чулков, — metti le calze a rete, il tacco — splendiamo in questa notte grigia!** Антон бесстыже скользит рукой вверх по отставленной ноге, притягивая все взгляды к Арсовым чулкам, сжимает на мгновение бедро, щекочет кожу на колене, опустив ладонь, и не сводит с Арсения взгляда — слишком наглый, слишком сучливый, слишком горячий, и этим же берет. — Amore, — взгляд Антона в этот момент бьет Арсу под дых, заставляет дрогнуть внутри, но он не выдает своего волнения всем, кроме Антона, продолжающего стоять на коленях перед ним, — accanto a te, baby, accanto a te... io morirò da re!.. *** Пропевая все ту же фразу по второму кругу, Антон начинает подниматься, бегло касается обоих колен Арсения и только тогда шагает назад, как будто бы наигравшись и собираясь уходить обратно к Эду, с которым вступал. Лабутены не мешают Антону подпрыгнуть и ровно, как кошка, опуститься на обе ноги, поменяв в воздухе свое положение и теперь смотря наглым ловеласским взглядом в толпу. — Ed anche quando starò male sarò troppo stanco, come fuoco avanzerò per prender tutto quanto, — Антону в первый выход с новым треком нужно давать толпе понять, о чем он поет, и он шагает вперед, останавливается у края и отставляет в сторону ногу в игривом жесте. — Ciò che aspetta — ed esser pronto ad affrontare il branco, — он обводит рукой всех стоящих у сцены и подмигивает кому-то из них. — Non voglio tornare indietro, adesso parto!**** Антону легче было бы развернуться к подвернувшемуся Эду, чем начинать вновь возвращаться к Арсению и буквально раздевать его взглядом — такого взгляда не найти ни в каком фильме, и это одновременно и поражает, и радует. — Allora baby, baby, baby, asciuga il pianto, — он успевает к Арсу под конец строчки, оглаживает его щеку, якобы стирая слезы за самого Арсения, и тянется поцеловать, но в последний момент пасует, поворачивается к микрофону и продолжает петь, не решаясь срывать показ всего трека. — Baby, baby, baby, bevi dal mio piatto! — у Антона чернеет и, кажется, отчасти мутнеет взгляд, он управляет головой Арса, придерживая за подбородок и водя за него из стороны в сторону; играет, дразнит, выводит из себя. — Sì, tu puoi cadere in piedi anche dall'alto!***** Антон отпускает Арсения с улыбкой, поворачивается лицом в зал и слышит легкое цоканье каблуков, удаляющееся с каждой секундой и теряющееся в звуках, наверное, именно в тот момент, когда Арс достигает барабанной установки и останавливается с левой ее стороны, подмигнув Егору. У них относительно все идет по плану, и не радовать это не может, потому что они растут, и вместе с ними растут и их желания, и желания поклонников. — Marlena, vinci la sera! — Антон должен бы ввернуть сюда взаимодействия с толпой, но только салютует куда-то в сторону и тормозит Эда, не давая себя обойти, им есть с чем поиграть. — Spogliati, nera, prendi tutto quello che fa comodo e sincera, — скользя ладонью по чужой груди и задевая сосок пальцем, Антон усмехается и остается довольным, кажется, до конца самого выступления. — Apri la vela, dai viaggia leggera, — Антон указывает куда-то вверх и влево, и Эд понимает, что это всего лишь сценическое движение, и продолжает играть, не отрывая взгляда от симпатичной девушки в первом ряду. — Mostra la bellezza a questo popolo!****** Арс успевает ровно к нужному моменту, отводит плечи назад, а гитару отрывает от тела, позволяя Антону распахнуть рубашку на нем и открыть красоту всей толпе перед ними — может, и вне концерта кто-нибудь увидит, не зря же фотографка стоит в первых рядах. Они остаются втроем в центре на все то время, когда Антон пропевает эти же строки, только уже «общаясь» с толпой и слыша, как люди пытаются подпевать, единожды услышав трек. Внутри скручивается уже не волнение, скорее счастье и непонимание, как так быстро они к этому пришли, как они этого достигли, — труды не зря. — Amore, accanto a te, baby, accanto a te... io morirò da re!.. *** Антон, повторяя эту строку несколько раз подряд надрывающимся громким голосом, прижимает спину Арсения к своей груди. И только огонь внутри, который куда-то хотелось срочно подевать, заставляет его сорваться с места, оставить Арса в центре с Эдом — они тут же сыгрываются, едва ли не коленями между собой стучась — и побежать по сцене, продолжая повторять эту же строку и заканчивать таким образом трек. У Антона к этому треку слишком много чувств, чтобы так просто закончить его, — он прыгает на краю сцены с правой стороны, отвешивает «пять» всем, кто просит, и каблуком отбивает практически каждый удар Егора. Пока Антон гоняет по кругу одну и ту же фразу, Эд опускается перед Арсением, являющимся буквально иконой этого трека и музыкально, и образом, на колени и продолжает доигрывать партию, не сбиваясь ни на мгновение, — научен. Из толпы что-то выкрикивают, то ли просят еще раз прогнать этот трек, то ли просто восторгаются, и Арсений, закончив партию, посылает зрителям воздушный поцелуй и приветливо машет в камеру, направленную на них с Эдом. Ему безусловно нравится внимание. Им всем четверым нравится быть в центре внимания, чувствовать себя нужными и талантливыми, не только по своему мнению, но и по мнению чужих им людей.***
Гитара басит совершенно не к месту, Эд оставляет ее болтаться на ремне и чересчур громко вздыхает, понимая, что натурально закипает, как не выключенный вовремя чайник, из которого уже хлещет вода на плиту. — Антон, блять, — это все, на что его хватает. — Да че не так опять-то? — мало того, что Антон хочет спать, а не корячиться с самого утра в гараже, подремав два часа, так еще и Эд, кажется, тоже нервный и взвинченный, возмущается. — Мне не нравится текст, Антон, — смотря прямиком на Антона, Эд разводит руками, едва ли еще раз не вздыхает и не цокает заносчиво. — Правда, попсит сильнее, чем обычно. Ты можешь там где-нить шо-нить поменять? У меня просто уши режет, блять. — Так ты определись, что тебе не нравится: мой голос или текст. — Текст! — А хули ты к голосу прицепился, как клещ? Егор бесшумно опускает на барабан палочки, упирается локтями в колени и опускает голову на ладони, предвкушая свободные от игры полчаса. Пока Антон и Эд друг на другу уперто смотрят, выжидая каких-нибудь слов друг от друга, Арс пару раз скользит пальцами по струнам и только после замирает, понимая серьезность. Это не просто кусок музыкальной партии поменять, это перекраивать текст, если слушать и слышать Эда, как у них принято, а значит придется редактировать и музыку, потому что текст просто-напросто может не лечь. — Я ко всему разом прицепился, шо ты городишь? Антон, мы не по отдельности работаем, мы группа, не смотри на меня так, будто щас уебешь, — оставаясь на месте, Эд изгибает бровь, подавляя вздох. Антон всплескивает руками, разворачивается и делает несколько шагов к барабанной стойке, словно бы собираясь мерять так весь гараж, не исключая при этом стены и потолок. Так сказать, раз начал, то закончит. — А че я еще могу сделать, кроме как смотреть так? Не нравится тебе, а менять и ебаться с этим придется мне. Я понимаю, что на этом, блять, и строится группа, но ты хотя бы предлагай, а не только пизди, что хуйня какая-то получилась. — Я шо, блять, итальянский или английский знаю? — Ты еще и язык хочешь поменять?.. — Антон, кажется, сейчас упадет в обморок, в полете ударится виском о барабан и забудет все, что вообще писал и пытался набрасывать. — Это просто напоминание, на язык насрать, — Эд смотрит ему в затылок, опустив ладони на гриф и корпус гитары. Ему, очевидно, хочется решить этот вопрос именно сейчас, а Антон, кажется, готов пасовать и откладывать трек в дальний ящик, чтобы не поругаться из-за текста — раньше же ведь удивительно просто срабатывались, соглашались друг с другом и срабатывались, как будто бы читая мысли друг друга, а почему сейчас не получается? — И что ты предлагаешь? Сесть, в жопу засунуть этот текст и пойти писать новый, потому что тебе спустя неделю он не зашел? — Антон начинает расходиться, втягиваться в спор и уже готов бросаться вескими — хотя бы по его мнению — аргументами. — До этого неделю ты ходил, яйца катал и думал, что заебись текст, пойдет, а потом тебе в голову ударило, и ты его пришел обосрал? Это как, блять, понимать? — Тогда я не особо задумывался, как мне этот текст! — А что ты, блять, делал? — разворачиваясь на пятках, Антон щелкает кнопкой выключения на микрофоне и всовывает его в стойку, намереваясь ругаться по полной программе. Редко, но метко, так сказать. — Думал, блять, неделю, а ты шо думал? Дрочил? — Эд распаляется в ответ, и это практически столкновение двух пожаров, которые если сомкнутся, то все на своем пути снесут и сожгут. Арсению и Егору вмешиваться не хочется по многим причинам. Во-первых, принимать чью-либо сторону очень трудно, если вы дружите втроем или вчетвером, потому что тот, чье мнение было отвергнуто, наверняка это запомнит. Во-вторых, Эд и Антон — давно взрослые люди, поэтому и разбираться между собой они должны сами, без мамок и нянек. Вроде взрослые люди, а в конфликте их другие растаскивать должны, как ошалевших котов? — Хуи ты пинал, вот что ты делал, — психует Антон, выдавая то, что первое в голову взбрело, и практически не успевает подумать, в чем именно обвиняет Эда. Он обхватывает микрофонную стойку, нервно покачивает ее из стороны в сторону, резко грохает ей, приподняв и опустив обратно на пол, и уходит к холодильнику. — Я? Ты шо, дядь, ебанулся? Ты шо, издеваешься, блять? Да мы тут все, включая тебя, блять, самого, хуярим, как черти лысые, и ты мне нахуй выдаешь вот это сейчас? Может, я и в группе не играю? Так, блять, струнки дергаю по бумажке и иду дальше хуи пинать? Правильно? Или я бухаю на сцене, как алкаш с тридцатилетним стажем, проебываюсь с партиями и поэтому ничего не делаю? Антон чересчур громко хлопает холодильником, шумно пьет из банки фанту и морщится от не успевших выйти газов, упираясь и не собираясь им поддаваться. — Антон, блять, правда, шо за хуйня? — Эд теперь же не отцепится, пока не добьется хоть какой-нибудь справедливости. — С хуя ли я виноват из-за того, шо выразил свое мнение? Мне кажется, мы в группе вчетвером, а не ты один. Сняв гитару и оставив ее возле барабанной установки, Арсений садится на диван, широко ставит ноги и зарывается в волосы пальцами, не отрывая взгляда от лопаток Антона, из которых вот-вот, по ощущениям, вырвутся огромные черные крылья, настолько остро они выпирают из-под футболки. — И ты блять еще молчишь! Ахуенно решаем проблему, крайним меня оставил, — Эд думает, перебрасывает мысль от мысли и на что-то мысленно решается, переходя к холодильнику. — Вот знаешь, я, может, и спизданул слишком грубо или некорректно, но насрать тебе в душу я не хотел. Да, мне не зашло, потому шо у меня есть свое мнение, и я его высказал тебе. Да, я не могу сесть и выдать тебе готовый идеальный текст, потому шо этим занимаешься ты. Но мы, блять, должны стремится к общему удовольствию от трека и работать группой. — Но у тебя получилось хуев в панамку мне напихать. — Если я говорю, шо текст мне не зашел, то это не значит, шо говно ты, все, что ты делаешь, и твоя, блять, жизнь. Мне просто не понравился ебучий текст, Антон! — Эд опирается одной рукой на холодильник, но в лицо Антону не заглядывает и как-то агрессивно кусает губы, как обычно делает тогда, когда чем-то максимально недоволен. Он их чуть ли не ест, пока наблюдает за замершим Антоном и выжидает хоть какого-то ответа — вряд ли ему хватит согласного кивка или мычания, но он сам себя уверяет именно в этом. — Может, уже придете к компромиссу? Хули вы пиздитесь так, как будто не умеете находить удобный всем вариант, — Егор предполагает, что его вторжение в разговор хоть чем-то может помочь и на что-либо навести их, несмотря на то, что разбираться нужно им самим, без вмешательства других. — Как кошка с собакой в первый день, — комментирует Арс и, поймав на себе вопросительный взгляд Эда, пожимает плечами. — Утром отпиздили друг друга, а вечером спать легли в обнимку, побитые и с расцарапанными ебалами. Антону хочется срочно покурить, а когда ему чего-то очень хочется, то он это делает, и сейчас себе не отказывает. И возможность подумать в тишине появляется, и хотя бы отчасти расслабиться и отстраниться от того, что они с Эдом друг другу наговорили. — Пацаны, правда, переставайте, давайте придем к чему-то.. общему?.. — только Егор начинает говорить, как Антон сразу, взяв куртку с сигаретами в кармане, выходит из гаража, и ему остается только молча поджать губы. Без Антона ничего решать нельзя, они команда, которая, несмотря на столкновения мнений и различия в желаниях, должна оставаться единым целым, если они хотят не распасться до звездного часа и продолжать гнать вперед своей энергией людей. — Пришли, блять, — выругивается в полной тишине Эд и фыркает. — Заебись пришли, да? — кинув на Егора заебанный и откровенно расстроенный взгляд, Эд берет свое пальто, набрасывает его легким движением на плечи и выходит из гаража следом, бесшумно прикрывая за собой дверь. Он уже сейчас пожалел о том, что наговорил Антону и начал эту тему развивать, пускай и имел на это полное право. Это критика, безусловно, и она вряд ли приносит массу положительных эмоций. Эд не хотел так сильно обидеть Антона и сейчас, переступая через те брошенные в порыве слова, становится с ним плечом к плечу. Антон не отшатывается, не ведет бровью и продолжает курить, провожая взглядом стайку голубей, рванувшую с крыш других гаражей. У Антона практически на лице написаны все его эмоции — слишком открытый для близких людей, чересчур понятный и читаемый. Сигарету он зажимает боковыми зубами, дым выдыхает в сторону, собирая губы в трубочку, хмурится, если ветер возвращает его и бросает в лицо, глазами непривычно бегает по соседним гаражам и гаражам напротив. По лицу Антона и его жестам легко понять его ощущения на данный момент, сколько бы он ни старался скрыть их и оказаться неприступной холодной скалой. Эд не просит у него прикурить, крутит в руках свою пачку сигарет из кармана, копается в собственных размышлениях и желаниях так, будто бы это не изведенная доселе никем область, и первым не заговаривает. Это не из какого-то идиотского принципа, ему просто нечего сказать прямо сейчас. Необходимо для начала подумать и только после высказаться, может быть, извиниться за резкость и попросить выразить свою точку зрения Антона. Эд медлит, переминается с ноги на ногу, но не отходит и не сторонится его. Люди ругаются, мирятся и снова ругаются — ничего не гладко, всегда есть конфликты, точки столкновения. Вероятнее всего, люди, считающие свои отношения с партнером ровными, просто не видят или не хотят видеть те моменты, когда интересы и мысли сталкиваются, бьются друг о друга и наваливаются друг на друга сверху, как тектонические плиты. — Хуево получается, — и все, Антона на большее не хватает. — Да, хуево.. — Эд эти слова практически глотает — или их уносит куда-то в город из тихого гаражного комплекса неизвестность? — Я правда перегнул местами, — это уже больше, чем простая констатация — но хорошо, что Антон хотя бы понимает это — фактов. — Мы все поровну делаем для нашей группы, и херово обвинять тебя в том, что ты ничего не делаешь и не стараешься для нашего.. продвижения? Эд молчит, и Антон сворачивает собственную паузу, предполагая, что ему намекают на продолжение монолога. — Блять, Эд, извини.. — Антон все еще на него не смотрит, щелкает зажигалкой и закуривает вторую сигарету. — Правда, оно на эмоциях, сам понимаешь.. Я так не думаю, ты очень ценный и важный, я хуйни могу наговорить, если подгорит.. Не, ты не думай, я не оправдываюсь. — Да я так и не думал, — комментирует Эд, возвращая пачку сигарет в карман своего пальто. Рассматривая их недалеко стоящие жигули, Антон набрасывает себе на голову капюшон, прячась тем самым от все еще мерзкого ветра, и практически укутывается в облако сигаретного дыма. Ему кажется, что, спрятавшись физически, можно избежать разговора, перестать говорить о том, что в один момент бахается камнем на сердце, и оказаться в информационном пузыре — «Это я, но вы мне не пишите и не звоните, я хочу отдохнуть от любого проявления общения и от самого себя». Если Эду тяжело засыпать с неразрешенными конфликтом, то Антон вполне неплохо с этим справляется — и если не говорить про алкоголь или выкуренную походами ночью пачку сигарет, то может показаться, что ему совершенно плевать. Ему легче абстрагироваться и забыться, вряд ли это плохое качество. — Понимаешь, у.. — Антон качает головой, отказываясь от неудачного примера. — Тексты — это ж то, что я планирую, делаю. Для меня это не просто слова, это практически какой-никакой смысл, и, оказалось, оскорбления их сразу же переносят в категорию оскорбления лично меня. — Ты понимаешь, шо неприятно, когда обсирают твое творчество. Но не переноси это только на себя самого, другим тоже не в кайф, когда им говорят, шо все хуйня, шо все идет нахуй. — Может, нам нужно больше советоваться перед тем, как писать тексты и партии? — Антон понимает, что со временем все меняется, и теперь недостаточно часа обсуждений трека, чтобы прийти к идеальному оптимальному варианту, который всем четверым по душе. — У меня просто в голове есть изначальная картинка текста, ну, так же, как у вас партии. Пока пишу, ассоциации ловлю, плюшки, понятные мне, добавляю — и кажется чем-то хорошим. А вам не нравится. — Не нравится мне, не говори за Арса и Булку, можт, они твоего же мнения, — это совершенно точно не камень в их огород. — Ладно, не нравится тебе.. У нас не было особенных разногласий, оно само все разрешалось в процессе.. в процессе дискуссий? А теперь вот как, и это напрягает, — Антон наконец-то смотрит на Эда, продолжая прятаться в капюшоне куртки и выглядеть шпионом, не меньше. — Мы к этому шли, разве нет? Эд выглядит отстраненным, хотя на самом деле всего лишь плавает в собственных мыслях и полностью в той теме, которую они с Антоном обсуждают. — Это случилось резко. — К этому все подходило, Шаст, такая стычка назревала, шо ж ты, блять.. — Эду вдруг становится нечего добавить, и он сует подмерзающие ладони в карманы пальто, будто бы закрываясь. — Давай хотя бы тут не будем пиздиться? — если благими намерениями выстлана дорога в ад, то что насчет Антона? — Разные у нас взгляды здесь, харе. Эд ничего на это не отвечает, кивает размеренно и вдумчиво, словно еще вслушиваясь в слова Антона, звучащие в голове эхом. — Я перепишу текст, если это дело принципа. — Да какое дело принципа, Шаст? Мне просто, блять, не нравится, меня так сильно, как всегда, с происходящего не торкает, я не хочу с кислой миной выступать с этим треком, это по отношению к вам, к зрителям и к самому себе неправильно. — А что тебе именно не нравится? Или мне ты предлагаешь весь трек переписывать? — Да много чего мне не нравится, Антон, оно то дохуя попсит, как будто ты не Антон Шастун из «Лунного света», а какой-нибудь Моргенштерн.. или, блять, еще кто похуже, то текст хреново ложится, то не звучит, как мне кажется. Антону хочется напомнить Эду их договор на четверых о том, что они не будут держать себя в рамках, не остановятся на одном месте, будут пробовать много разного и не останутся заложниками одного образа, но молчит. Если с Эдом начинать спорить, то явно не на холоде — мороз не остудит голову, к сожалению. Было бы, честно говоря, неплохо. Если бы они доносили информацию друг до друга проще и спокойнее, то вряд ли бы поругались и сцепились настолько сильно. Эд не чувствует опасности, вступая в своеобразную полемику с Антоном, потому что понимает — дальше слов не пойдет, руки у них по отношению друг к другу завязаны, в отличие от губ. — И ты хочешь перекромсать весь трек, я правильно тебя понимаю? Или опять я не так слышу, улавливаю? — Не весь, можно оставить некоторые строчки, а в припеве поменять парочку слов на концах строк, они там очень не очень, честно говоря, — Эд уже ждет помидоров в лицо, в конце концов немного оставшегося на земле влажного снега. Этот снег, как и их претензии, сыпется бесконечно долго, и, по ощущениям, зима никогда не кончится. И если обозначены зимними месяцами декабрь, январь и февраль, то март все равно расталкивает их и втискивается где-то между, заявляя о своем существовании. Март сидит на двух хуях, в отличие от Эда и Антона, и хочет успевать побыть и зимним месяцем, и весенним — как еще до лета и до осени не добрался? — Хуя у тебя списочек.. — голос Антона тонет в шуме ветра, теряется среди грохота машин в соседнем гаражном ряду. Подождав с минуту, Эд опускает ему на плечо ладонь и нетерпеливо сжимает, понимая, что говорить ему самому нечего, а это значит только одно — тупик, нужно уходить обратно в гараж. Туда не хочется возвращаться с грузом на душе и дерьмом в голове, и Эд решается стоять до последнего, пока не затопит их талой водой вперемешку со снегом, пока Антон сам не соберется вернуться. Антон не дергает плечом, стараясь сбросить чужую руку, не разворачивается и не уходит. Он просто стоит, докуривая вторую сигарету и мысленно напоминая себе о том, что нужно поставить возле их гаража мусорное ведро — а точнее прикрутить его, потому что соседи по комплексу унесут все, что плохо лежит. — Давай обсудим это позже? Еще раз, на холодные головы, после того, как подумаем сами и к чему-то придем в своей голове. Там, может, и получится уложить хоть что-то.. Если бы не царящая атмосфера, Эд бы обязательно пошутил про то, что уложат они максимум друг друга в постель, а не мысли в голове. Но сейчас он молчит, поджав губы, и елозит постепенно замерзающими пальцами по плечу Антона, вслушиваясь в успокоительный сейчас шелест, похожий на всем знакомое «фить-фить-фить-фить» и тонущий в порывах полувесеннего-полузимнего ветра. Ни туда ни сюда, ровно так же, как и они сами. — Ладно, хорошо, обсудим это все потом.. А шо сейчас? И это самый логичный вопрос. То ли стоит разъехаться по домам и на сегодня кончить репетиции, то ли продолжать работу над другими треками и постараться погрузиться в музыку, а не в конфликт. Дома придется думать, вспоминать все сказанное, а здесь, в гараже, можно еще немного отдохнуть от мыслительных процессов и отдаться тому делу, которое без вариантов приносит положительные эмоции. Наедине с собой оставаться не хочется ни Антону, ни Эду. — Погнали обратно, сегодня не будем больше брать этот трек.***
Еще несколько дней назад Антон бы просто не поверил в то, что будет среди ночи переписывать весь текст песни. А сейчас сидит за столом при свете настольной лампы, отвернутой от кровати со спящим Арсением, и грызет кончик карандаша, мысленно снова и снова прогоняя музыкальный ряд. Под уже написанные гитарные и ударные партии тяжело подгонять текст, приходится напрягать мозг в два, в три раза сильнее. У Антона голова взрывается от мыслей, идей и эмоций, потому что в момент перестать вспоминать стычку с Эдом и слова, друг другу наговоренные, невозможно. Он больше думает об этом и прокручивает в голове все фразы, чем пишет трек. Ему мешают собственные мысли, которые, по сути, должны помогать с написанием, а не сбивать и тревожить по поводу и без. Еще немного — и Антон точно все бросит и уйдет докуривать пачку сигарет, листая тикток у окна и надеясь, что не разбудит таким образом Арсения. Не то чтобы у Арса отсутствуют какие-либо переживания по поводу трека и, в целом, группы, просто его заебанность перекрывает их напрочь, из желаний остается только сон. Он даже Антона не дожидается, засыпает где-то между видео — «Щас, секунду полежу с закрытыми глазами, а потом еще одно.. Шаст, ты скоро?» — и притирается щекой к подушке. А Антон не собирается, собственно говоря, ложится спать, у него грандиозный план — переписать весь текст за одну ночь. Пускай большинство треков писалось хотя бы по несколько дней, сейчас времени терять не хочется, и Антон стойко сидит за столом, поджав ногу, и пытается — естественно, с помощью переводчика — подобрать хорошо звучащее, подходящее для рифмы слово. К удивлению, его не вымораживает долгий подбор слова и десятки отброшенных вариантов, он продолжает мысленно прогонять трек, жалко, что они не записали его, и одними губами напевает получающийся текст. Будет хорошо, если Арс даже не узнает о том, что Антон проводит ночь за текстом трека, и догадается об этом лишь в тот момент, когда услышит измененный текст. — Говно какое-то, — цокает Антон, отодвигает подальше от себя тетрадь с текстами и пробами, кидает взгляд на открытую пачку сигарет и выглядывающую из нее зажигалку и поджимает губы. Ему ничего не стоит подняться и выкурить несколько сигарет, только для собственного спокойствия, но Антон продолжает гипнотизировать взглядом пачку и крутит между пальцев, практически как Егор — барабанные палочки, карандаш. У многих из-за подобной атмосферы в голове наверняка сложились воспоминания о ночах, когда пишешь какую-то громадную домашнюю работу, уже выключив все видео, игравшие до этого на фоне, из-за мигрени, и надеешься на близкий конец. Антон такого не помнит, слишком рано забил хер на учебу и рухнул в музыку, не оставляя ничему больше себя и свои силы. Бессонные ночи с тетрадью и карандашом у него ассоциируются с новым треком или изучением теоретической части для сочинения музыки на акустической гитаре. С этой ночи появится еще одна ассоциация — полное изменение текста трека. Не лучшее воспоминание из возможных, если брать в расчет то, что все этому предшествует столкновение с Эдом, но уж чем богаты. Родители в своей спальне, кажется, о чем-то говорят, — странно, что они еще не спят — и Антон по старой неприятной привычке старается не шуметь. Когда-то он был совершенно другим человеком и боялся того, что родители застукают его за сиденьем в телефоне ночью. А тогда все было такое невозможно интересное, что хотелось в лепешку разбиться, но посмотреть. Чего стоили одни только мистические видео из заброшенных зданий, куда он на тот момент не ходил из-за запрета родителей, и долгие прохождения самых разных компьютерных игр, которые нельзя было себе позволить по той же причине, что и посещение заброшенных домов. Со временем Антоном перестал их слушаться поголовно во всем, как делал это раньше, и за год отдалился настолько, что они первое время не знали, что их сын пытается писать треки, увлекается походами по далеким от дома заброшенным зданиям и не заботится об учебе. Поначалу он, конечно, пытался совмещать неплохое знание всех предметов с хобби, но все больше об этом жалел. Возможно, у кого-то вполне хватает сил самостоятельно делать тонны домашнего задания, которые задаются учителями как будто бы на приколе, а после находить силы гулять, внешкольно развиваться, искать себя в жизни и заниматься любимым делом. У Антона после часа бесполезной, по его мнению, физики взрывалась голова, и постепенно он стал отказываться от попыток к ней притронуться. Она есть, кому-то нравится — пожалуйста, только пусть ему мозги не ебет. И так случилось с большинством предметов, которые Антон если и знал, то чисто на интуитивном уровне — в тиктоке объяснение одного видел, другое слышал от кого-то, третье успевал прочитать во время переклички и спроса домашних заданий с тех, у кого фамилии начинаются на первые буквы алфавита. Эду и Егору в этом плане везло намного меньше, а Антон и Арсений могли выдыхать. В конце концов, получилось то, что получилось. Антон ни о чем не жалеет. У него, к удивлению, в ленте в тиктоке никогда не попадается эта жуткая эстетика учебных или рабочих дней, когда снимающий встает в пять утра, весь день занят, не успевает обедать и ложится в час ночи, чтобы повторить то же самое в тысячный раз. Антону нравится понимать, что их график хоть как-то можно регулировать — выступления назначают же сами, как и репетиции и встречи из-за музыки. Почему-то вместо того, чтобы заниматься изменением текста, Антон падает сначала глубоко в прошлое, вспоминая первые особенно долгие прогулки с парнями, а потом, пропуская настоящее, оказывается в будущем. Наверняка у них получится многого добиться, они ведь команда, а у нее сил больше, чем у одиночки. Ему представляется совсем уже большой зал, в котором танцпол выкуплен с первых дней продажи билетов, двадцать рядов с сидячими местами, работа с продюсерами, знакомыми знаменитостями и туры по России и Европе — это, наверное, та самая недавняя Антонова мечта. В Европе, как ему кажется, дышится легче. Там не придется скрывать на выступлениях собственные чувства к Арсению, можно будет смело его целовать — Антон, конечно, и сейчас особо не печется из-за возможности огрести от гопников после выступления. Эду с его любовью к легкости будет возможно выходить в одних шортах и не пытаться набросить на себя еще что-то сверху во избежании провокационных заголовков желтушных газет. А Егору, ждущему тепла, чтобы выступать на открытых площадках и улицах, наконец-то можно будет исполнить свое желание, бросить палочки на дальность в толпу и прокатиться по толпе, которая наверняка примет. По ощущениям, у них впереди долгий и трудный путь, который в конце концов принесет им то, чего они вчетвером так долго ждут — большую узнаваемость, счастье в глазах поклонников, признание их другими певцами и группами и жизнь, подходящую именно для их характеров и желаний. Антон не чувствует опустошения или сильной обиды из-за того, что Эд возразил против имеющегося текста и объяснился позже, где и что именно ему не нравится. Наверное, это так и нужно. Каждое событие приносит с собой нужный жизненный опыт, и странно было бы жалеть о своих поступках — может быть, о словах даже нужно пожалеть, но точно не о поступках. Им каждый встречный-поперечный — если бы Даня, было бы неплохо, но увы — напоминает про неправильность их решений и действий, что ж им теперь жалеть о созданной группе и написанных треках? У каждого человека свой путь, некоторые посреди него объединяются и идут дальше уже вместе — испытания легче всего проходить с кем-то, сил и стремлений больше, чем у одного. И они, идя до одного момента по разным дорогам, объединились сначала из-за схожих интересов и желаний, а затем и для достижения одинаковой у них четверых цели — выхода на сцену и человеческого признания. На пути встречаются не только радости, но и трудности, стремящиеся к тому, чтобы ослабить и разбить людей на меньшие компании. И ссора Антона с Эдом — что-то из этого же, только намного слабее и незначительнее — конечно, только при сравнении с возможностями. У них все только начинается, и те трудности, что есть у них сейчас, кажутся совершенно незначительными для их судеб и жизней, хотя на самом деле из их последствий складываются их характеры. Каждый выбор формируют их будущее, и от этого почему-то становится страшно — сегодня ты делаешь то, что отразится на твоей жизни только года через два, и это настораживает. Но, кажется, не Антона, потому что он остается за текстом, выбросив все остальные мысли из головы.