***
Первый день съемок представлялся чем-то по-настоящему волнительным, но, стоит им осмотреться, освоиться и познакомиться с несколькими актерами, участвующими в другом ответвлении конкурса, становится легче. Антон волнуется разве что за свою дыхалку, обо всем остальном беспокоиться нечего, только себя травить и напрягать. Перед ними выступает десяток групп, а после них еще пять, всего их двенадцать. После первого этапа коллективов останется шесть, после второго — три, которые будут бороться за место под солнцем, победу. И Антон, рассматривающий соперников больше остальных, приходит к выводу, что опасаться есть чего, но лучше этого не делать. Не будут думать о плохом — победят. Именно поэтому он своими мыслями ни с кем не делится, крутит их в своей голове последний раз и выбрасывает, запрещая себе об этом размышлять. Они пришли побеждать, а не сомневаться и ждать проявления сил соперников. Красят их профессиональные визажисты, узнав их предпочтения и не устраивая никакой самодеятельности. Одеваться они пойдут позже, поэтому приходится объясняться, рассказывать и даже показывать, как нужно их накрасить, чтобы не лишить индивидуальности и задумки. Несмотря на легенды про самовлюбленных визажистов, которые не слышат и не хотят слышать, макияж им всем делают именно такой, какой и был нужен. Одежду они используют свою, решив пока с этим не торопиться и выступать в том, в чем им привычнее. Арсений, не желая столкнуться с хейтом, юбку не привозит, одевается в широкие брюки, белую заправленную под ремень рубашку с расстегнутыми верхними пуговицами и обувает черные лаковые лабутены, от которых ни за что не откажется. Слишком символично. Эду, как он сам выражается, кристаллически похуй на чужое мнение, и он не идет дальше узких кожаных штанов в облипку и подтяжек. Татуировки и пирсинг в сосках скрывать не хочется, пускай все видят и наслаждаются. У Егора на груди блестящая на свету портупея поверх белой футболки, на ногах черные брюки с нарисованной молнией на бедре. Обувает он то, в чем удобнее управлять педалью, и не решается рисковать первым выступлением ради каких-то там ботинок на высокой платформе, с которыми может не справиться из-за волнения, — кроссовки привычны и удобны. Антон не рискует с жарой, предполагая, что никто на сцене не поставит вентиляторов, надевает майку сеточкой, взятую у Арсения, и черные шорты выше колена, протягивает в них шипованный ремень, обувает лабутены, которыми точно не натрет ноги — им не только выступать, но и смотреть на остальных выступающих, давать предварительное интервью, в общем, съемки будут долгие, и нужно рассчитывать на то, что быстро переобуться не получится, если хочется придерживаться образов. Антону пообещали микрофон, закрепленный на голове, но он от него предусмотрительно отказался и попросил обычный. Ему нужно в мгновениях между строками глубоко вдыхать, чтобы не задохнуться от их живой и стремительной программы. А для этого необходимо убирать от лица микрофон. Из зрительного зала их зовут за сцену ровно в тот момент, когда соперники, идущие перед ними, выходят выступать, и Эд, честно говоря, не понимает, почему их не забрали до начала их выступления — это неуважение к людям, которые на сцене, им наверняка не особо приятно из-за того, что кто-то во время их выступления мельтешит за камерами, пускай они и понимают вынужденность и требования организаторов. К гитарам присоединяют шнуры от «звуковых коробочек» и оставляют их вчетвером стоять, дожидаясь конца предшествующего выступления, чтобы они могли вынести на сцену барабанную установку, которую собирают на раз-два за столько-то вынужденных тренировок. Антон один остается за кулисами, чтобы пафосно выйти, как только начнется музыка, и наблюдает за тем, как Арс и Эд неосознанно — конечно, столько-то репетировать — располагаются на своих частях сцены, а Егор замирает в предвкушении. Все они ждут тишины в зале, полной готовности и отмашки. Тут уже некогда бояться, шутить — они не на своем концерте же — для отвлечения внимания, как только им дадут зеленый свет, придется начинать, переступая через непривычный для них теперь страх. Арсений, понимающий ответственность за начало, отменно ровно по отмашке главного оператора вступает первым, тут же делает шаг в сторону — необходимо открыть для камер, зрителей и судей выходящего Антона — и усмехается в подъехавшую камеру, делая с ней то, что обычно делает со зрителями, — флиртует, играется, дразнится. У Антона шаг выверенный, строгий, и он оказывается в центре даже раньше положенного и ждет, когда ему будет нужно вступать. У них с Арсением общая начальная партия, есть где разогнаться. Они бегло переглядываются, и Антон, выдохнув, наконец-то вступает: — Sento mille voci che parlano, ma non sento che dicono, — он ведет по собственному уху, пожимает плечами и смотрит прямо на судей, не испытывая практически никакого волнения, как будто бы оно с его вступлением исчезло. — Mi guardo allo specchio ed immagino di essere al circo su una giostra di felicità, e non voglio andare giù, anche se non mi diverto più!* Мгновения назад спокойная мелодия нарушается ударами по тарелкам и барабанам. Отведя назад ногу и плечи, Антон корпусом указывает на Эда, вступающего со своей партией и смело делающего шаг вперед, давая себя разглядеть и снять. Практически наступая на край сцены и оставаясь в десятке сантиметров от проезжающей камеры, Эд кивает сам себе, чувствуя, как беспокойство отступает и открывает наслаждение игрой, и при следующем «столкновении» с камерой подмигивает в нее, играючи отшатываясь назад, словно бы его она ударила или хотя бы задела. У них настолько отрепетированы партии, движения и решения, что подумать страшно — никакой, получается, импровизации. Самая ответственная работа у Антона, ему нужно не сорваться в конце и не выдохнуть посреди трека в микрофон, потому что каждый недочет будет замечен, и ошибок допускать ни в коем случае нельзя. — E quindi prendimi, mordimi, toglimi tutto, — голос у Антона грубеет, он отбивает ногой Егоровы удары по барабанам, выставив ее в сторону, и взглядом провожает Эда, идущего к другому краю сцены и смело всматривающегося в толпу. — Continuerò a non avere la paura del buio! — Антон на мгновение отводит микрофон в сторону, громко вдыхает полную грудь воздуха и, разворачиваясь вполоборота к Арсу, замирает. — E quindi sputami, strappami i vestititi di dosso, — Арсений подходит к нему ближе, отклоняется назад, давая пространства, и смотрит не отрываясь на него. — Continuerò a non avere la paura del buio! — с виду грубо, а на самом деле легко и аккуратно Антон отталкивает Арсения назад, рывком разворачивается лицом к залу и проезжающей мимо камере и указывает прямо в объектив. — E quindi comprami, vendimi, fammi di tutto. Sei soltanto tu ad avere la paura del buio! — Егор ударяет по тарелкам, обозначая особенный момент, Эд опускает руки от струн, размашистым шагом начинает возвращаться к своему месту, а Арсений наклоняется ближе к полосе проезда камеры и одиноко стоящему оператору, не прекращая партии. — Noi no, noi no, io no, io..** В те несколько секунд проигрыша Антон успевает вдохнуть, отбросить с лица упавшие волосы и повернуться к Эду, начиная наступать на него и протягивая ладонь, как будто бы уговаривая на танец. — Preparo il mio valzer col diavolo da quando son piccolo, — когда Эд отводит назад плечи и отклоняется, уходя от касаний, Антон чувствительно отходит на метр и, разводя одной свободной рукой, останавливается лицом к залу. — Puoi darmi del pazzo, bastardo, malato, — он крутит пальцем у виска, закатывает глаза, как наглый подросток, которому не продали в гипермаркете пиво, и, выставив вперед ногу для опоры, подается за ней. — Io ci brinderò sopra col vino! — чокаясь с замеревшей перед ним камерой невидимым бокалом, Антон играет бровями и пасует, отходя назад и чувствуя, что Арс не сводит взгляда с него. — Sì, brinderò a te! — запрокидывая голову и отыгрывая, словно он выпивает вино из бокала, Антон успевает глотнуть воздуха и поставить ноги шире. — Perché so che anche se mi hai odiato canterai il mio nome!*** Сгибая ноги в коленях, Антон несколько опускается вниз, ловко перебрасывает микрофон из одной руки в другую и тыльную часть свободной прикладывает к своему лбу, представляясь беззастенчивым и наглым — такие, как уже говорилось, берут города. За его спиной пробегают Эд и Арсений, меняясь местами и не упуская возможности пройти по кругу, не задевая при этом спину Антона и не сталкиваясь гитарами. Позади Егор смело, практически отчаянно и безрассудно ударяет по тарелкам, отъезжая назад в порыве и едва успевая вернуть ногу на педаль. Эмоции они контролировать умеют, здесь от них ждут сначала профессионализма и качества, а потом уже артистизма и игры со зрителем и друг другом. — E quindi sputami, strappami i vestititi di dosso, — в процессе выравниваясь, Антон цепляет конец ремня, тянет его из шлевок и, не доходя до бляшки, отпускает его болтаться. — Continuerò a non avere la paura del buio! — он закрывает ладонью свои глаза, делает слепо шаг вперед и играючи пошатывается, словно удерживается на ногах из последних сил. — E quindi comprami, — опуская ладонь и поворачиваясь к вовремя подошедшему Арсению, он показывает пальцами счет денежных купюр и изгибает бровь в возмущенном жесте, — vendimi, fammi di tutto! Sei soltanto tu ad avere la paura del buio, — он указывает рукой в зал, пропустив камеру, и подмигивает удивленному судье, решившему, что намекают на него. — Noi no!.. **** Голос у Антона так правильно обрывается, что он мысленно шутит про то, что кончил от того, насколько хорошо и выверенно это звучало. В этом треке первыми вступают Антон и Арсений. Последующая партия на двоих по праву отдана Егору и Эду, которые каждую репетицию млели от того, как продумали и состыковали игру. Эд жестко дергает струны, запрокинув голову, и ровно в звук его баса Егор нажимает на педаль и ударяет по барабану. Разворачиваясь на ходу, Антон старается надышаться и, подключаясь к партии, заметно отбивает их общую партию каблуками лабутен, пока Арсений покачивается из стороны в сторону, не держа гитару, и устойчивее становится на самом краю, чтобы пафосно вступить, — главное, чтобы проезжающая камера не сбилась с небольших рельс и не влетела в него. Эд качает головой ровно в такт ударов, делает шаг то вперед, то назад, играясь с итоговой картинкой, и прикрывает глаза, показывая, что отдается процессу и совершенно не волнуется. Они выглядят увереннее, смелее и, безусловно, наглее остальных участников. Когда Арс «скрипит» струнами гитары, издавая звук, похожий на скрип шин при разгоне автомобиля, и прижимается бедром к бедру Антона, Эд бросает на него взгляд из-под накрашенных ресниц, облизывает губы и со вступлением Антона начинает удаляться к барабанной установке. — Tu tornerai da me con l'aria stanca, — Антон, повернувшись к Арсу только головой, кидает на него загадочный взгляд, усмехается и отворачивается к судьям и залу, — porterai dei tagli sulle braccia, — он поднимает одну руку вверх, сгибая в локте, и в ведет лбом по запястьям, при этом не сбиваясь и не шумя микрофоном. — Sei rimasta sola sulla barca, — Арсений делает несколько шагов в сторону, чтобы не мешать Антону с концовкой, и, в порыве взмахивая головой, набрасывает себе на лицо волосы. — Riconosco i segni sulla faccia. Tu tornerai da me con le mani giunte!***** — зажимая между двух ладоней, сложенных в просящем жесте, микрофон, Антон наклоняется вперед и смотрит в замершую камеру, дотягивая на последних каплях воздуха гласную. Арсений и Эд синхронно делают шаг вперед, отпускают свои гитары, ударив по струнам в последний раз, и замирают, внимательно, с гулко бьющимся сердцем смотря на Антона, стойко смотрящего в объектив передвижной камеры и набравшего полную грудь воздуха, словно у него вместо легких мешок. Музыки не звучит, ответственность за окончание трека полностью на Антоне, и он это прекрасно понимает и ощущает. — Tornerai da me con le mani giunte, — Антон тянет все гласные, которые только может, крепче хватается за микрофон и жмурится, уходя от лезущих в лицо лучей прожекторов и софитов. — Tornerai, — не добирая воздуха, он будто бы распевается, беря звонкий яркий звук один за другим с таким видом, будто бы это ему ничего не стоит, — da me..****** — мысленно досчитывая до привычных пятнадцати секунд, Антон мягко обрывает звук, рывком опускает микрофон и глухо вдыхает, пытаясь насытиться воздухом. Как только Антон заканчивает, Эд и Арсений, отпустив гитары болтаться на ремнях, подбегают к нему с улыбками на лицах и что-то тараторят, будучи на пике своих эмоций. Егор оказывается возле них через десяток секунд, хватает Арса за ладонь, и они, выстроившись по невидимой черте, благодарно кланяются. То, как они разбирали барабаны в небольшом перерыве, чтобы унести их за сцену до начала следующего выступления, и уходили в гримерку, улыбаясь в камеры, Антон не может вспомнить. Ему кажется, что после поклона они просто телепортируются в гримерную комнату. — Шаст, слышишь, у нас так ахуенно вышло, слышишь меня? — Эд не может стоять на месте из-за перевозбуждения, трет ладонями щеки, смазывая хайлайтер, и качает Антона за плечи. — Шаст, ты молодец, — у него глаза сияют не только из-за теней и блесток, кажется, как будто бы его внутренний огонь пробивается сквозь глазные яблоки, не найдя другого пути. — Блять, я так тобой горжусь, ты не представляешь, — обхватывая Антонову талию рукой, Эд приподнимается, чтобы сравнять их рост, и целует Антона в губы, жмурясь и смазывая им обоим светло-розовую, едва ли заметную помаду. Только сейчас Антон очухивается, приходит в себя, начиная осознавать и принимать случившееся, и отвечает на поцелуй, подтягивая Эда ближе за кожаные подтяжки. Между ними и без того коротит, а сейчас, как Антону кажется, взрываются любые имеющиеся границы. Они жмутся влажными то ли от волнения, то ли от такого короткого выступления — они-то привыкли по полтора часа скакать на сцене — лбами друг к другу, хватают губами воздух, оторвавшись от поцелуя. — Ты такой молодец, так ахуенно кончил, это просто взрыв мозга, Антон, правда, — уже шепотом добавляет Эд, елозит носом по чужой скуле и выдыхает, чувствуя особенно ярко запах косметики. — Нас точно дальше возьмут, ты даже не ссы. — Возьмут, конечно, — Арс вносит в гримерную гитару в чехле, ставит возле стола визажиста и шумно плюхается на диван, закрывая глаза. — Если не возьмут, мы их отпиздим, — он, конечно, шутит. — Мы ахуевшие просто, — закрывая за собой дверь, Егор последним врывается в гримерку, подбрасывает на ходу барабанные палочки, взглядом проверяет наличие всех креплений, стоек и барабанов и судорожно выдыхает. — Вы вообще видели наших соперников? Там, знаете, такие, как мы год назад. Еще зеленые, немного неуверенные, волнующиеся за любое движение и слово на камеру. — А ты посплетничать хочешь? — довольно морща нос, Эд кладет голову Антону на плечо и смотрит на Егора игриво-счастливо. — А вообще, шо правда, то правда. Они раскроются быстрее нас, я вам так скажу. Это мы, блять, по улицам, по клубам за свои бабки, а их-то тут заметят. — Но там есть и сильные, я даже засмотрелся, когда уходил. Там, знаете, коллектив из басиста, ударника и вокалиста, который играет на акустической. Шаст, тебе тоже пора бы со своей выйти, у нас же есть готовый трек для этого, — присаживаясь на подлокотник дивана, Егор начинает постепенно расстегивать портупею и не отрывает заинтересованного взгляда от Эда. — Если в финал пройдем, то с этим треком и пойдем. — С тем, где у нас три гитары? Антон кивает, лезет поправлять себе челку, смотрясь в зеркало на стене напротив, и выпускает Эда из объятий. Наверняка ему хочется и воды выпить, и выдохнуть, лежа на диване, и помаду, которую они благополучно смазали, поправить. — Бля, ну мы разъебем всех, если вывалимся с тремя гитарами, — заявляет Арс, расстегивая лабутены и с довольным выдохом выскользая из них, словно ждал этого как минимум несколько часов подряд. На концертах он может полтора часа в них бегать, прыгать и подниматься с пола, если он все-таки заваливается на него в порыве. А сейчас из-за волнения и ответственности момента хочется оказаться в большем комфорте. Арс бы и рубашку снял, чтобы не париться — на улице все еще лето, в гримерках так же нет кондиционеров. Да и кто им, малоизвестным в высоких кругах музыкантам, даст гримерку с кондиционерами? Вентиляторов-то нет, о кондиционерах и мыслить не получается — мозг плавится. Им нужно дождаться результатов первого отбора, который решает многое, — может, их по желанию судей развернут и отправят домой, тогда они смело набухаются в гараже и проспят там сутки, пока спины от поверхностей, на которых они лягут, не развалятся. — Арс, куда ты еду-то пихнул? — расстегивая уже второй рюкзак, Антон приподнимает бровь и краем глаза замечает, как Арс нехотя поднимается с дивана и идет к нему. — Пожрать-то хочется. — А тебе все пожрать, — шутливо гогочет Эд, разувшись и завалившись Егору на колени; у него всего есть место, где можно пристроиться. — А ты типа не хочешь? — пока Арсений проверяет третий по счету рюкзак, — они спокойно используют сумки и рюкзаки друг друга, ничего не скрывая; даже если бы кто-то принес с собой, к примеру, вибратор, все равно бы не шкерил сумку и давал бы в нее что-то класть и доставать из нее — Антон оборачивается к Эду. — Буш слюни пускать на картошку, пока мы будем.. обедать? Отрицательно мотнувший головой, Эд больше не привлекает внимания и о чем-то перешептывается с Егором. Арсений отдает Антону один из маковских пакетов, со вторым уходит к дивану и, шлепнув Эда по голени, призывая адекватно сесть, садится. — В душе не ебу, шо я брал, — у Эда тогда в голове были совсем не бургеры, они все-таки тогда ехали выступать, и думать о том, что он кидает в корзину под просьбы быть быстрее и не возиться полчаса с выбором, не получается. Взял да взял, еда после такого нервяка есть еда, и Эд был бы согласен даже на яблочные дольки. — Мы тоже, — синхронно отвечают Арс и Антон, переглядываются и улыбаются друг другу еще шире, если так вообще возможно. — Тогда кто что достал, тот то и ест, — Егор смеется, забирая у Антона свою электронную сигарету, которая странным образом оказывается всегда в кармане его рюкзака, и откидывает голову на спинку дивана. — Очень удобно, учитывая то, что мы постоянно друг у друга надкусываем, — и, выдержав паузу, добавляет. — Да, Эд? Эд смеется, отрицательно мотая головой, будто бы его сейчас жестоко оклеветали, и прячет нос Егору в плечо, вынуждая замолчать. Мало того, он делает так не только в их компании, но и тогда, когда они идут куда-то вместе с Егором, планируя это как свидание и в итоге принимая это как обжираловку под разговоры о всякой ерунде. Сейчас, правда, не получится два часа сидеть за открытыми столиками в «маке», потому что у них нет столько свободного времени.***
Результаты, кто проходит во второй этап конкурса и может со спокойной душой пять дней репетировать второй номер, появляются через час после завершения всех выступлений. К тому моменту Антон успевает даже выпить пива, купленного в ларьке возле помещения, где у них ведется запись, и покурить три раза вместе с Эдом и Арсением, который, еще нервничая из-за результатов, пошел с ними. Егор как не курящий сигареты стоял с электронкой, запивая мяту кока-колой из банки, на которой после первого же касания остались следы помады. Их всех зовут по громкоговорителю в зал, выстраивают на сцене в ряд, оставляя промежутки между коллективами, и начинают объявление. Первыми, кого называют, оказываются как раз те выступающие, про которых говорил Егор — басист, ударник и вокалист-гитарист. Почему-то ни у Эда, ни у Арса, ни у Егора, а уж тем более у Антона внутри ничего не дрогает, когда они не слышат название своей группы и во второй раз. Их объявляют третьими, поздравляя и говоря о том, что они, несмотря на многие факторы, являются фаворитами наравне с двумя предыдущими командами. Антон уверен, что они во втором этапе выделятся из этой троицы и будут названы первыми для прохода в финал. К слову, к финалу готовиться они будут целую неделю, и все четверо уже предвкушают шестидневную работу над треком и один день между, отведенный сугубо для отдыха. Со сцены они не уходят, когда их объявляют, и делают три шага назад, как и два предыдущих коллектива, выделяя тем самым оставшихся без окончательного результата. Счастьем, по их мнению сейчас, является то, что они могут чувствовать себя комфортно и не стоять до последнего объявления среди участников, не получивших вердикт. Да, понервничать успели, не без этого, но в те две минуты, когда ждали объявления о своем участии, а не в те десять, которые большинство провели в стрессе из-за ожидания. Антону в момент, когда они еще не были утверждены на второй этап, показалось кощунством то, что так долго тянут с результатами. Вывели бы команды, прошедшие дальше, на большой экран — и никакого лишнего стресса. Но, конечно же, это не так увлекательно, как долгое объявление результатов с барабанными дробями после каждого коллектива и попытками потянуть время — у судьи, объявляющей итоговое решение, талант игры не на музыкальных инструментах, а на нервах участников, и Эд считает это не догадкой, а фактом. После того, как объявлены результаты, высказаны комментарии и эмоции от выступлений, их всех зовут в зону для интервью, чтобы потом не мучиться с подборкой кадров для монтажа. Сначала, конечно, коротко опрашивают тех, кто дальше первого этапа не прошел, только потому что их не хочется задерживать и заставлять смотреть на то, как другие, прошедшие во второй этап, об этом воодушевленно говорят. — Сколько вы выступаете, в целом? — местная журналистка из съемочной группы протягивает микрофон Антону, предполагая, что он как фронтмен преимущественно будет говорить. — Практически год, в мае был выпускной наш, тогда и вышли на сцену в первый раз, — наверняка монтажеры постараются и прикрепят к видео фотографию, чтобы все увидели их выпускной и, видимо, захотели точно такой же себе. — Потом по улицам пошли, по клубам, где платили за свои же выступления. А как поклонники появились, так и деньги начали зарабатывать с концертов, но это не основное.. — А еще, — Эд тянет к себе микрофон и подмигивает девушке, предполагая, что она поймет это не как флирт, а как просьбу опустить микрофон ниже. — А еще денег с этого мало получается, вы, кто захотели так же, не думайте, что мы, как Скрудж Макдак, в золоте плаваем. Там копейки, мы все работаем отдельно. Журналистка смотрит на него вопросительно, словно спрашивая, для чего он это все сейчас говорит. — Это шоб вы, зрители, ложных надежд не питали, а то еще обоср.. пролетите, — Эд извинительно улыбается, — и будете нас в обмане обвинять. — Какие у вас ощущения после выступления здесь? Страшнее, чем на своих концертах? Егор фыркает, к нему направляют микрофон, и ему приходится взять слово. — Если в целом, то было неплохо. На привычных сценах, конечно, легче работается, особенно после часа концерта, но здесь тоже неплохо, — он неосознанно кладет ладонь Арсению на плечо и отводит взгляд за камеру, наблюдая за уходящей группой из басиста, ударника и вокалиста-гитариста. — Конечно, мы нервничали, как не нервничать-то? Любое выступление — возможность о себе заявить, не так важно, где и с чьей помощью оно проводится. И мы этими возможностями любим пользоваться, если хотите правду. — Вообще, — Арс понимает, что тяжело работать с четырьмя людьми, будучи журналистом, но ничего не может сделать с тем, что хочет говорить, — мы переживали, но больше, конечно, хотели выступить и попробовать свои силы и здесь. — Вам привычнее, чем многим, на сцене, вы считаете, что такая стратегия набора команд была правильной? — Так мы все в чем-то талантливее других, каждый в чем-то разбирается больше, чем другой. Мы, например, никогда не давали интервью, так что ж теперь не давать их никогда? Нужно же когда-то начинать, чтобы чего-то достигать. Мы ж с умением играть на гитарах и барабанах и петь не родились, мы этому учились, потому развивали в себе эти навыки, — поправляя волосы и смотря прямиком в глаза журналистке, Арсений пожимает плечами, практически сбрасывая при этом ладонь Егора. — Мы рождаемся без умения дышать самостоятельно, так что ж теперь не дышать?***
На репетициях они практически перестают повторять все написанные треки и уделяют время тем, с которыми будут отстаивать честь своей группы на конкурсе. Их концерты никто не отменял, они выступают, правда превышают свои возможности и перегибают палку, практически переставая высыпаться. А как высыпаться, если нужно и тексты незаконченные не забрасывать, и выверять трек ко второму этапу, и выступать, и репетировать, чтобы не забываться? Егору в один момент кажется, что они проводят в гараже не по шесть часов в день, а хотя бы часов десять или, это уже случай крайней бешенности, двенадцать. Им четверым непривычно от стиля, который используется для трека второго этапа, приходится дольше обычного репетировать, чтобы привыкнуть, и отодвигать на второй план эмоции — с ними получаются ошибки, а их допускать совершенно не хочется. Егор прижимается лбом к груди Эда, выдыхает сипло и облизывает пересохшие губы, чувствуя жар, идущий от чужого голого тела. Они остаются на ночь в гараже лишь для того, чтобы потрахаться, как бы глупо это ни звучало. Дома они оба заебались зажимать друг другу рты. Приподнимаясь на локте, Эд целует его в щеку, мажет губами по виску, собирая капли пота, и чистыми пальцами перебирает Егоровы взмокшие кудри, упавшие на лицо. У Эда глаза горят, он гладит Егоров затылок, переходит на плечи и опускается от них по позвонкам к пояснице, как будто бы собирая всевозможные чувствительные места. Егор прикрывает глаза, жмется мокрой челкой к подбородку Эда, старается не давать коленям разъезжаться в стороны и не отстраняется, ощущая, как постепенно начинает расслабляться и впадать в дрему. — Диван, блять, хуевый, — на выдохе шепчет Эд, прекращая попытки удобнее расположиться и перехватить Егора под бедрами. — Жесткий, я всю задницу себе уже отдавил, это пиздец какой-то, так невозможно трахаться. — Да что ты, — Егор хихикает, через силу приоткрывает один глаз и с видом наставляющего на путь истинный человека кладет руку Эду на плечо. — Когда мы трахались по-другому, — можно столько угодно писать пошлые треки, подпевать им, стабилизировать образ тусовщика и бунтаря, а потом смущаться открыто назвать позу, в которой они занимались сексом, — ты этого почему-то не замечал. А тут как лег, так и.. Он не договаривает, Эд с напором его целует, укладывая себе на грудь и прерывая любой разговор. И без слов все понятно, причем им обоим. Ночью прохладнее, кажется, не становится. Гараж, нагретый за весь день палящим солнцем, только остужается, а утром снова загорится снаружи из-за первых лучей. Хоть вентиляторы по всем углам ставь. Эд, которому уже через пару минут становится невыносимо — пока они занимались сексом, проблем не было; мысли были не об этом — жарко и из-за Егора сверху, и из-за уебищной — он так и говорит! — погоды, уходит курить на улицу, со шлепком резинки о кожу натянув трусы. В душ хочется безусловно, и Эд, мыслями где-то под струями теплой воды, но не где-нибудь в Ленинграде, а у себя дома, курит с важным видом на улице, подпирает стену гаража и рассматривает дома, выглядывающие над гаражами. У Егора электронные сигареты, ему можно завалиться в кресла-мешки — во-первых, ветерок пойдет из распахнутой двери, во-вторых, все мягче, чем на диване — и пускать дым со вкусом то ли манго, то ли маракуйи — ни в коем случае не вместе. Но он, гонимый желанием не отпускать Эда, пока есть такая возможность, выходит на улицу и обхватывает Эдову руку, укладывая подбородок ему на плечо. — Может, спать ко мне пойдем? — И твои родители меня ссаной тряпкой погонят, — Эд фыркает. — Ищи дурака. Их отношения ни в коем случае не испортились, не нажили трещин, просто тема Егоровых родителей для Эда самая нелюбимая и некомфортная. В целом, они не сделали ему ничего плохого, не послали к черту на куличики и не ворвались, когда они с Егором бесшумно — устраивают ли турниры по бесшумному сексу? — трахались в его спальне. Но Эду, как и любому человеку, не нравятся рассказы Егора о том, как его родители обсуждали их слишком частые ночевки и наличие своего дома у Эда — такие родительские замашки, только вот частота ночевых и правда сильно возросла. Эду мама никогда подобных вопросов про Егора не задавала, поэтому все их встречи плавно перекочевывали в квартиру Эда. А сейчас, когда Эд в пух и прах разругался с матерью из-за какой-то бытовой мелочи, выросшей с помощью ссоры до размеров Солнца, идти домой не хочется. Ни к себе, ни к Егору. Хочется в душ и спать в удобную кровать, но при этом не испытывая предшествующего этому дискомфорта. — Да они спят наверняка. В конце концов, пошли они нахуй, мы тихо. — Ты так говорил и тогда, когда мы трахались на их кровати, Булк, — Эд усмехается, крутя между пальцев сигарету. Выглядит он так, будто его практически не колышет эта ситуация, будто ему насрать на происходящее. На самом деле внутри у него подрались и убили друг друга демон и ангел, попытавшиеся прийти к какому-то вразумительному итогу. Ни к чему не пришли, только зря руками махали. — Это случайно вышло. — И на кровати родителей Шаста тоже, да? — Эд уже откровенно ржет, представляя себе смущение Егора, который наверняка не горит желанием вспоминать это. — Совпадение так совпадение, где еще совпадет? Предлагаю, шоб совпало в закулисье, — он, конечно же, шутит. — Дурак блять. Егор не берет с собой на улицу электронку, да и искать ее нет никакого желания, и ему приходится курить Эдову сигарету, нагло украденную прямо из-под носа. Удовольствия от обычных сигарет меньше, чем от электронных, но замена есть замена. Если ему необходимо срочно закурить, — шутки про члены отменяются — он может и сигарету у Эда или Антона стрельнуть. Зависимость, к его счастью, у него только от электронных сигарет. А сейчас с кучей репетиций и волнений насчет конкурса Егор забывает, что такое терять электронную сигарету или проебывать момент, когда нужно купить новую. — Вот засуну тебе палочки в жопу, будешь знать, — Егор любит этим шуточно угрожать, потому что в их компании принято, что такой возможностью, пихнуть кому-то в зад барабанную палочку, обладает только их владелец. — Вот фурор будет, если выйду выступать с палками в жопе. У кого-то перья на башке, у кого-то соски заклеены, у кого-то трусов нет, а я буду с палочками в жопе и с листочком на члене, чтоб нас не выкинули со сцены в первые минуты выступления. — Думаешь, буш как греческий бог? — А как еще? — Да, что это я спрашиваю.. — хихикая, Егор прикрывает глаза, удобнее устраивается на его плече подбородком и замирает, не собираясь больше ничего обсуждать. Егор своим молчанием дает Эду возможность подумать о том, что его действительно тревожит. Ему хочется вспомнить, из-за чего же все-таки они с мамой разругались, но уставший после репетиций, вымотанный ночью и жарой мозг отказывается работать на «отлично», и Эду остается только гонять в голове мысль о том, как они будут выступать в финале конкурса. У него нет замашек, как у Антона, который готов едва ли не жизнь на кон поставить, чтобы иметь больше шансов на победу, но Эд и не забивает на результат. Они, люди, которые так серьезно и целенаправленно стремятся к чему-то, не могут проиграть, пустить возможность и просто-напросто, забоявшись, сдаться. Это не про них. У них история про борьбу за возможности быть счастливыми, про столкновение взглядов, про умение работать на будущее, а не на настоящее. Если бы они работали на настоящее, которое не особо похоже на предел их мечтаний, то давно бы бросили занятие группой, несмотря на имеющиеся треки, любовь к музыке и желание развиваться в этой сфере. Эду вообще иногда кажется, что без постепенно приходящей популярности они бы опустили руки. Год-два еще можно выступать за собственные деньги, колесить улицы и объяснять полицейским, что у них здесь не оппозиционный митинг — хотя политические взгляды у них как раз такие. Но пройдут эти два несчастных года — и разлетится группа к чертям на кусочки, не поймав волну популярности и заинтересованности. А сейчас, когда и поклонники есть, и в конкурсе для открытия звезд они участвуют, и горят неимоверно делом своим, можно спать спокойно, без мыслей о том, что завтра их группы может не стать. Они еще Москву, а за ней и Европу с Америкой будут брать своими треками и любовью к музыке, к гадалке ходить не нужно.***
Утром Эд и Егор, дождавшись, пока родители Антона уедут на работу, приходят к нему домой и наконец-то, не чувствуя на себе никаких лишних негативных взглядов, попадают в душ. Торопиться никуда не нужно, Антон встает раньше обычного и, пустив их в квартиру и разрешив брать все, что не прибито к стене, возвращается в спальню, где Арс спокойно досыпает свои два часа. У Антона еще текст к треку вне конкурса не дописан, а настроение как раз для него. К его счастью, музыкальные наброски они стали предусмотрительно записывать на диктофон или видео после того, как Эд после пьянки забыл придуманную под алкоголем пиздатую партию. Не записал — пиши пропало. А теперь можно и вспомнить, и послушать вне репетиций — сказка, нужно было просто немного подумать головой. Эд завтракает сырниками, которых мама Антона, узнав о предстоящих гостях, сделала практически как на роту солдат, и курит прямо в кухне, ощущая свободу лишь от того, что на распахнутом окне нет сетки. Еще утро, и солнце жарит не так сильно, как может. Пока Егор в душе, сушит волосы и пытается отогнать Антона от работы с текстом, Эд успевает и несколько историй выложить себе в инстаграм, и позавтракать под видео на ютубе, и пролистать всю ленту Вконтакте три раза подряд. Они планируют возвращаться в гараж ближе к вечеру, потому что по дневной жаре передвигаться нереально, хочется упасть в бочку с холодным вином и утопиться, чтобы красиво и недолго мучиться. И Арсению, который спит еще несколько часов, просидев с Антоном до трех утра, это на руку. Без него мир не рушится, метеорит в планету не врезается, только Егор пробует новую электронную сигарету с холодной вишней и ментолом — название солидное, а составляющее сигареты могло быть и лучше. Проснувшись, Арсений тратит всего-то двадцать минут — этой скорости Антон очень удивляется, потому что в обычные дни чаще всего ждет освобождение ванной комнаты по сорок-пятьдесят минут — на душ и мытье головы, которое очень напрягает зимой и спасает летом. Чаще всего они не обедают, потому что не успевают, и завтрак становится спасением дня. Арс завтракает, слушая от Эда рассказ про появившийся недавно десятый фан-аккаунт их группы, и утро становится одним из лучших за последнее время. Обычно они, торопясь и пытаясь догнать, видимо, время, встают по строгому будильнику, собираются почти как солдаты и едут или на репетиции, или на запись треков, или на съемочную площадку конкурса — помимо выступлений нужно ведь еще и сниматься для вставок, рассказывать что-то про свою группу, давая неофициальное интервью, репетировать на сцене, на которой им выступать, и знакомиться с самыми разными людьми — это поможет не только завести знакомых в музыкальной сфере, но и найти спонсоров, желающих продюсировать молодых музыкантов и раскрывать таланты. А это утро отличается. Они вчетвером на кухне, где распахнуто настежь окно, где летает сдвинутая в сторону занавеска, пьют вместе кофе, рассказывают что-то — у них всегда есть истории, несмотря на то, что они проводят практически все время друг с другом — и общаются насчет конкурса, ища в тех, кого уже знают, соперников. — Шо вы, черти лысые, — не обращая внимания на то, что все, здесь присутствующие, с относительно длинными волосами, Эд пыхтит и с недовольно поджатыми губами жмет на экран мобильника. — Заставили «шестерок» загрести, суки такие, — и даже такое, кажется, очевидное оскорбление звучит от него по-родному правильно и нежно, что никто и не собирается принимать его всерьез. — А ставка, я напомню, косарь, — естественно, игровой валюты, на настоящие деньги играть они не решатся даже друг с другом, не так с деньгами все хорошо, чтобы разбрасываться ими. — Вот собака, — выругивается Эд себе под нос, откидывается на спинку стула и съезжает ниже задницей, принимая расслабленную позу. — Сам собака, — Антон, сидящий на столешнице, подмигивает Егору, и они аккуратно и по возможности незаметно начинают друг другу поддаваться, делая вид, что так складывается ситуация, не иначе. Если бы они сидели каждый в своей квартире, то вряд ли бы были настолько спокойны. Сразу бы думали, что теряют драгоценное время, что упускают возможность лишние два часа отрепетировать или поработать над треками, а вместе легче отдыхать — друг друга видят, чувствуют, и никто не решается предложить поехать в гараж пораньше, потому что тогда придется терять эту идиллию. До приезда с работы Антоновых родителей они точно уйдут, чтобы не мозолить уставшим людям глаза. Получается так, что еще несколько часов они сидят на кухне, снимая истории со смешными масками, выясняя, кто из них какой кот из мемов, а потом, как только солнце начинает палить по ним лучами, закрывают окно, задергивают шторы и уходят в спальню, где тут же включают вентилятор и поплотнее закрывают шторы. Сидеть под вентилятором — дурацкая идея, особенно для Антона. Если с больным горлом Эд, Арс и Егор могут выйти на сцену, не боясь за качество выступления, то Антон просто обязан беречь горло и легкие. За весь день они успевают разве что переделать некоторые их общие соцсети, выложить несколько видео с записей треков на их ютуб-канал, вбросить фотографию с конкурса на основной инстаграм-аккаунт — им разрешено публиковать различные видео и фото со съемок, если на них не раскрываются результаты отбора коллективов — и провести небольшую игру в историях для поднятия актива — «А кто из нас падал в дыру на заброшке, убегая от кого-то?», «А кто озвучил идею для такой-то песни?», «Кто больше спит?», «Кто чаще остальных выходит на сцену почти голым?» и подобное. В конце концов, и отдохнули, и с поклонниками пообщались, и с соцсетями наконец-то разобрались. И все это разом. — А помните, как Эд бухтел, что не будет ногти красить? — Арсений лежит напротив вентилятора, закинув ноги на прохладную стену, и довольно жмурится под ветерком, кружащим волосы и остужающим пыл. — Зато теперь, смотри, какие у меня ногти пиздатые, — давно переставший поддаваться стереотипам, Эд с удовольствием придумывает дизайны, предлагает их и смело выходит на улицу, не опасаясь, что какие-нибудь индивидуумы решат доебаться до него; выглядит он грозно, если не знать его внутри, да и татуировки придают нужного эффекта. — Нарадоваться не могу. — А кто ж тебе такие делает, посоветуешь? — сдерживая смех, Арс перехватывает его протянутую ладонь, делает вид, что с внимательностью и любопытством осматривает покрытые горчично-зеленым гель-лаком ногти, и довольно качает головой. — Не жадничай, тоже хочу. — Да один красавец есть, — здесь сыпятся уже Егор и Антон, не продержавшиеся до конца их прикола, и отвлекаются от экрана ноутбука, на котором идет прохождение какой-то видеоигры. — Такой пиздатый, я б с ним замутил. — Да ты что? — Арсений поворачивается к Эду лицом и хихикает сквозь сжатые губы. — Реально говорю! — выдержав паузу, Эд добавляет. — Отвечаю тебе, не ошибешься, если познакомишься. Тут смеется уже и Арс, порывисто утыкаясь лбом Эду в плечо. Это он и делает всем в группе, в том числе и себя, маникюр. Ему это нравится, постепенно получается даже собрать деньги на самую простую технику для работы с гель-лаком — можно и бизнес свой открывать, один будет татуировки бить всем желающим — на своем опыте знает, как трудно найти мастера, который сделает тату до восемнадцати лет — и учиться прокалывать самые популярные для пирсинга места, а другой — ногти делать. И вот увлечений, приносящих доход, помимо музыки, полно. У них своя идея, свои сценические образы, которые обязательно сочетаются между собой, — хотя бы за это их можно запомнить. Разве хоть кто-то в России, будучи медийным парнем-музыкантом, выходит на сцену накрашенным, со сделанными ногтями, одетым в открытую одежду, целуется на этой самой сцене со своим «другом»? Это же не «Тату», это четверо парней, которые совершенно спокойно целуют друг друга — по мнению многих, это не дружеские поцелуи, а вот поцелуи Юли и Кати вполне себе похожи на дружеские; таким людям хочется пожелать либо снять крестик, либо надеть трусы. Да, возможно, ими просто пока что не интересуются власти из-за их незначительности. А там, если станут популярнее, вероятнее всего, будут ходить оборачиваться — мало ли зеленку в глаза брызнут или трусы украсть захотят. И почему-то все четверо понимают, что готовы ради музыки, ради этого стиля жизни, ради друг друга оставить эту страну, если справятся с первым натиском и выстоят. У них нет безумной любви к месту, где они родились и выросли, как нет и желания тащить его из болота, в котором оно наглухо застряло. Молчать или, что еще хуже и постыднее, продаваться они не станут, и это вне зависимости от их положения. — Еще двадцать минут, и поедем, — в жигулях, конечно, тоже не райская прохлада, но по улице в такое пекло не хочется. На мотоцикл они вчетвером не уместятся, поэтому выбор, кажется, очевидный. — Мы сегодня на чилле, на расслабоне? — Эд смеется, вспоминая популярный трек, который орет буквально изо всех возможных колонок и скоро закричит из утюгов. — Мы сегодня буим ставить точку в выступлении на втором этапе. Нужно утвердить там все, чтобы уже репетировать готовое, не менять ничего. Так, мне кажется, легче, — у Антона всегда есть идеи, и нынешний момент не исключение. — Значит опять заебемся, — Егор все-таки скорее рад, чем огорчен или расстроен рабочим вечером.***
За день до записи второго тура их зовут отрепетировать несколько раз трек, чтобы уже под запись выходить на сцены готовыми и понимающими нюансы. Вряд ли у них была возможность рассмотреть и опробовать сцену за те несколько репетиций и одно выступление. У Антона сжимается сердце, когда они репетируют на этой сцене, ему непривычно страшно, как будто бы другого шанса у них не будет. Он, когда им дают перерыв, остается в пустом зале, садится на самый дальний ряд, чтобы не мешать, и наблюдает за всеми, кто тоже приехал репетировать. Ему кажется, что все соперники, пройдя в финал, стали сильнее в двадцать раз, а они с парнями нет. Когда после третьего прогона трека — благо на сцене просто стоят по две-три пары барабанных установок, чтобы они не разбирали и не собирали их заново по несколько раз — Антон готовится возвращаться на сцену, он понимает, что у соперников практически нет ошибок. Или же ему так кажется из-за замыленности взгляда, волнения и желания быть лучше остальных — это выматывает, это убивает. — Шаст, иди сюда, — присваивая микрофон себе, Эд привлекает к себе Антоново внимание и замирает где-то между сценой и залом, на самом краю. — Шо ты там шкерешься? — не надев еще ремень с гитарой, он с легкостью спрыгивает в зал, обходит сейчас пустующий стол жюри и идет по лестнице вверх, минуя ряд за рядом. — Пойдем, шо ты там, — говорит уже не в микрофон, на Антона смотрит мягко, ласково, словно пытается его в чем-то убедить. Пока Эд там, Егор бегло проверяет барабанную установку, — мало ли соперничество проявится не только в музыке, но и в умении портить инструменты — Арсений пробегается взглядом по своим же записям, на всякий случай, он и без них все отлично помнит, просто перестраховывается, и надевает ремень с гитарой, передергивая от привычного груза плечами. — Шаст, ты шо? — Эд садится на подлокотник его кресла, выключает микрофон и кладет его Антону на колени, намекая на то, что это только его вещь. — Я боюсь проебаться. — Каким образом? Ты знаешь этот трек лучше нас, взятых вместе. Ты его написал, ты его чувствуешь каждый раз, когда мы его исполняем. Я в тебе уверен, Арсений и Егор — тоже, — он кладет Антону руку на плечо и подтягивает ближе к себе в поддерживающем жесте. — Я где-то не дотяну, не выложусь полностью, а они, — Антон отстраненно кивает в сторону уходящих соперников, отрепетировавших свой трек и закончивших с ним на сегодня, — выиграют. Или не они, другие. Тут любая ошибка может обойтись ценой в победу. Я не хочу вас подводить. Эд отмахивается от Арса, который внимательно пялится на них, и едва умещается — «еле втиснулся, блять» — между коленями Антона и спинками кресел, идущих немного впереди и ниже. — Мы тебе доверяем, мы вчетвером. Мы не по одиночке, Антон, мы команда. Мы тебе доверяем, тебя ценим, любим.. И на это не влияет какой-то конкурс, ты в том, шо делаешь, гениален, и я первым пойду бить морды, если вместо нашей песни объявлена лучшей будет попсовая перепевка трека из девяностых. — Блять, да я могу просто сфальшивить, проебаться из-за волнения, разве такого не было на репетициях? А на таком важном выходе шанс выше в тысячу раз, — у Антона настроение куда-то улетает, и Эд боится пытаться его откапывать и доставать, потому что дыра получится к ядру Земли. — Шаст, ты просто тащи, делай, шо любишь и шо умеешь. Никто не может так, как можем мы, пойми это, пожалуйста. Да, может, у них там тоже есть что-то пиздатое, но мы-то другие. — Оценивать нас будут по одним критериям, и хуй знает, у кого там отец где работает, — Антона ударяет в крайность, и он почти заговаривает про взятки, но прикусывает язык и, ожидая осуждения, смотрит на Эда из-под кудрявой челки. — Шаст, я надеюсь, здесь не так. В конце концов, люди, которые смотрят шоу и оценивают без чужих денег в кармане, все равно увидят наеб и протаскивание каких-то мудил — если команда сильная, она себя и сама протащит, набив шишек и научившись новому, — Эд утыкается лбом ему в колено, прикрывает глаза и чувствует, как Антон лезет пальцами в его волосы. — Мы и без бабла выбьемся, понимаешь? — А если задавят? — Сделаем так, шобы мы задавили их первее, чем они захотели бы задавить нас, — огладив чужие колени, Эд одним рывком поднимается — в глазах уже звезды то ли от недосыпа, то ли от резкого подъема — и протягивает Антону ладонь. — Сделаем? Молча, оставляя вопрос без ответа, Антон берет микрофон со своих колен и поднимается, шумно выдыхая. Ему впервые тяжело подниматься на сцену из-за страха, что ничего может не получиться. А это еще репетиция.. Антон идет впереди Эда, чувствует сквозь подошву каждую ступень, ощущает, как с приближением любимой сцены напрягается и дышит чаще, и встречается своим смелым взглядом со световиком, который остается до конца, чтобы знать требования к перемещению софитов и выражению деталей светом. — У нас все получится. И сегодня, — Эд пропускает его на лестницу, коротко улыбается Арсению и взмахом ладони подзывает в центр сцены Егора, присутствие которого важно не меньше, — и завтра. У Антона сердце сжимается, когда ему приходится замереть от нерешительности включить звук микрофона. Благо Арс, отведя гитару за гриф в сторону, и Эд обхватывают его с двух сторон, обнимают до скрипа ребер и стараются подкинуть Антону немного своей уверенности, которой и у них не так много. — Шаст, прорвемся, — на выдохе шепчет Егор, потеснивший Эда и прорвавшийся поближе к Антону, чтобы не упускать возможности поддержать близкого и важного человека. — У нас есть поклонники, которые наверняка завтра запишутся на съемки, если узнают, что мы здесь. — И мы скажем им? — В инстаграм можно сделать пост или историю, это же разрешено, — интонация у Арсения полувопросительная, но он не уверен не в себе, а в информации. — Сделаем, — Эд кивает, надеясь добавить к волнам своей поддержки еще каплю, и отстраняется, понимая, что так они могут простоять вечность, пока остальные ждут своей очереди на репетицию. Перекинувшись с Антоном парой слов, Егор уходит к барабанной стойке. Антон смотрит в пустой зал, выдыхает в сторону и включает микрофон, предполагая, что нужно просто начать. Нужно просто родиться, чтобы начать дышать, нужно просто встать на коньки, чтобы начать свой путь в фигурном катании, нужно просто взять одну ноту, чтобы дать возможность расти в вокале, нужно просто нажать на кнопку включения звука на микрофоне, чтобы уже себя не суметь остановить. Антон крепко обхватывает микрофон обеими ладонями, сжимает губы в тонкую полоску и под руководством ощущений делает два шага назад, не оборачиваясь. Когда Арсений вступает, Антон мысленно себя проклинает и вступает тут же, не отрывая взгляда от какого-то столба в конце зала. Лучше выбрать одну точку и выглядеть увереннее, чем бегать глазами по сцене, креслам и людям, и Антон этим пользуется. Ему все-таки некомфортно на сцене из-за того, что зал пустой. Это смотрится как его личный ночной кошмар. Эд его, конечно, всячески поддерживает присутствием, дыханием за спиной и грохотом подошвы ботинок, но Антону этого недостаточно, ему нужно поймать необходимую волну, втянуться — перерыв этого не смог дать, что, безусловно, очень печально — и оторваться по полной. Только там он сможет выдать свой максимум. Его настроение ощущается на остальных, передается воздушно-капельным путем, и Антон почти уверен, что им не нужно было сегодня выходить на сцену и пытаться что-то сделать. Лучше бы остались отсыпаться или напились, чтобы сбить напряжение, — но, конечно, с похмелья очень тяжело будет показывать свой максимум. — Тащи, блять, тащи, Шаст, — Эд не выдерживает, бросает вдумчивость при своей игре и от Антона не отходит, стараясь перехватывать его всюду, где может, и подключать к их любимому сценическому флирту с переглядками, случайными касаниями и попытками друг друга поцеловать. Арс, которому точно так же тяжело видеть Антона в таком состоянии, не может успокоить себя, оббегает в порыве барабанную установку и начинает удерживать Антона в относительно сносном настроении вместе с Эдом, который, как кажется, не собирается отходить, пока они не закончат репетицию. Они здесь, чтобы побеждать, чтобы чувствовать поддержку друг друга, чтобы расти, чтобы показывать себя как музыкантов, готовых двигаться вперед. И если у кого-то случаются моменты полного отсутствия стремления и настроения, то они будут тянуть его за уши вверх, чтобы не сдавать позиции, чтобы ставить на первое место профессионализм, а не эмоции. Плакать после выступления — можно, плакать во время выступления — нельзя. Они позиционируют себя на этом шоу как взрослых и сформировавшихся музыкантов, поэтому не должны давать волю эмоциям во время выхода, как бы оскорбительно это не звучало. Они себя не собираются дрессировать, как собак, но и распускать тоже не хотят. Эмоции ни в коем случае не должны побеждать человека и мешать ему творить историю.