Madness.

У Ястреба волосы пушатся, и Даби проводит по ним рукой. Жёсткие, густые, с сечеными концами, некогда с запахом ветра над многоэтажками. Теперь у птицы общипаны крылья и стянуты надежным ремнем, она не может летать. У Даби сердце щемит когда Кейго открывает глаза и устало ему улыбается. Радужка у него светло-коричневая, в свете солнца почти золотая, прозрачная и тягучая как сладкий мед или горячее стекло. Только от одного взгляда на них во рту становится приторно-сладко, и он не может не поделиться этим нежным чувством с ним. Тойя целует Таками: сначала только губами, а потом уже ласково проходясь языком. Герой остаётся безучастным: не отталкивает, но и не отвечает, — прикрывает глаза и позволяет делать с собой что вздумается. Тодороки отстраняется спустя время. Дышит чуть тяжело, счастливо улыбается. Он чуть бодает пташку лбом и клюет носом в нос: — Я на завтрак овсянку принёс и чернику свежую, чай твой любимый заварил. Тебе стоит набраться сил. Ястреб молчит и отводит взгляд. Пальцы вновь зарываются в волосы, мягко массируют затылок, на этот раз губы касаются лба. Скобы на подбородке привычно чуть царапают кожу лица. — Тойя. Сердце Даби цепенеет в болезненном зажиме и заходится в новом тревожном ритме тахикардии. Кейго никогда не зовет его по имени. — Ты же в курсе, что влюблен в идею меня, а не в меня самого? — голос тусклый, чуть хриплый режет словно наждачкой. Тодороки сглатывает и отводит взгляд. На руках выступает холодный пот, а в глазах жгутся навязчивые бисеринки слезинок — предвестников надвигающейся панической атаки. Он тяжело делает вдох ртом, сдавленная тревогой грудь приподнимается следом. — Но кто сказал, что идея плохая? — Даби улыбается и прижимается к чужому телу вблизь-обнимает.