My love has concrete feet,
My love's an iron ball,
Wrapped around your ankles,
Over the waterfall.
I'm so heavy, heavy,
Heavy in your arms.
I'm so heavy, heavy,
So heavy in your arms.
Моя любовь — железный шар,
Привязанный к твоим лодыжкам.
Над водопадом
Я такой тяжелый, тяжелый,
Тяжесть в твоих руках.
Я такой тяжелый, тяжелый,
Тяжесть в твоих руках.
Heavy in Your Arms* (оригинал Florence And The Machine)
Иногда кажется, что хуже уже быть не может, а потом это «хуже» наступает. Придавливает многотонным прессом к земле, не давая ни подняться и отряхнуться, ни сделать шаг в сторону. Душно. Душно и влажно в комнате, где я лежу. Тело уже начало подчиняться мне, и я могу поднести пальцы к лицу, чтобы рассмотреть их. Этим я и занимаюсь, пока Ганнибал готовит ужин. Мне страшно от того, что я не могу узнать его. Страшно, что, если он будет молчать, я не найду его в толпе. Пальцы сделали виток в воздухе. Один. У меня тоже нет лица, я понял это, когда посмотрел в маленькое зеркальце. Два. Кисти подрагивали от напряжения, когда я снова поднял их в воздух. Я повернул голову к балконной двери, за которой скрылась японка. Она любит наблюдать за лесом и слушать птиц. Она любит их, но все же убивает. В этом они с Ганнибалом похожи. Коснувшись раны на щеке, я почувствовал боль, кричащую мне, что я жив. Жив и почти здоров. Три. Я не в силах больше держать руки. Зеркальце лежало рядом со мной, чтобы я мог заглядывать в него и убеждаться в своей болезни. Худший поворот, что может быть. Взяв холодный кругляшок в руку, я поднес его к лицу и вздохнул. Мутное пятно цвета кофе с молоком. – Уилл? – Ганнибал вошел в комнату, и я поднял на него взгляд. Сейчас у него было лицо Джимми Прайса. – Да? – Поможешь мне? Нужно возвращать моторику твоим рукам. – Это так... некомфортно. – В физическом или психологическом плане? Я осторожно встал с кровати и подошел к Лектеру: – В обоих. – Комфорт расслабляет, Уилл. Чтобы развиваться, нужно чувствовать дискомфорт. Хотя бы иногда. – Ты чувствуешь? Я взял протянутый мне нож и посмотрел в его глаза. Они по-прежнему карие. Всегда карие. – У меня огнестрельное ранение, да, я чувствую дискомфорт. – Ты закрыл меня собой. – Я не желал твоей смерти. Рукоять ножа нагрелась в ладони и стала живой, теплой. Вот нож, а вот – Ганнибал. Так близко, что мне даже не нужно замахиваться. До его живота около десяти сантиметров, которые рука преодолеет за секунду. Я сглотнул вязкую слюну и двинулся в сторону маленькой кухни: – Что мне делать? – Нарежь морковь так мелко, как сможешь, – ответил Ганнибал. – Это принципиально для блюда? – Это принципиально для твоей моторики. Руки слишком долго бездействовали, и тебе будет сложно. Я сел на расшатанный табурет у маленького столика, покрытого скатертью в красно-белую клетку, и подвинул тарелку с морковью ближе к себе. Резать мелко действительно оказалось сложно. Пальцы не слушались и дрожали, уродуя овощ. – Ну как? – участливо спросил Ганнибал, стоя за моей спиной. В эту секунду я почувствовал ЕГО. Не видя его лица, я был спокойнее. – Не очень, – ответил я. Лектер положил руки на мои плечи и сжал их, разминая затекшую шею большими пальцами. Было больно, но боль приятная, расслабляющая. Затем он наклонился и положил свои руки поверх моих, помогая мне с нарезкой. Его дыхание оказалось так близко, что касалось волосков на моей шее, заставляя их двигаться. Интимно. Очень. – Ганнибал, – прошептал я. – Не поворачивай головы, Уилл. Здесь и сейчас – только мы. По спине и рукам побежали мурашки, поднимая тонкие волоски, и Лектер улыбнулся, увидев это. – Ты не можешь отрицать, что сейчас тебе комфортно. – Не могу. – Я закрыл глаза и отложил нож, оставив раскрытые ладони на столе. Ветер, что ворвался в распахнутое окно, донес крики птиц и звон мошкары. Я слышал, как шумят деревья, толкая друг друга ветвями и качая на себе гнезда, полные птенцов. – Уилл, – Ганнибал обхватил мои ладони и шумно выдохнул, касаясь носом моего затылка. «Поцелуй!» – молил я мысленно, не решаясь произнести это вслух. Лектер провел пальцами по моим рукам, от кистей до предплечий, и отстранился, возвращаясь к готовке. Я знаю, чего он хочет, знаю, чего ждет. Проявляя свои чувства ко мне, он никогда не получал ответа... Табурет проскрипел по полу, когда я отодвинул его, чтобы встать. Мне даже показалось, что он выдохнул, освободившись от седока. Я посмотрел на широкую спину доктора, обтянутую простой белой майкой. Его волосы были в беспорядке, и это было так непривычно, что я улыбнулся. Пальцы мои дрогнули, коснувшись напряженной спины. Сейчас или никогда. – Ганнибал, – я произнес его имя почти беззвучно, словно пробуя на вкус. Подойдя ближе, я обнял его со спины, заключив в кольцо слабых рук, и он отложил нож: – Закрой глаза, Уилл. Я послушно зажмурился. Доктор развернулся и прижал меня к себе, положив подбородок на мою макушку. Так мы и стояли, обнявшись и слушая новый день, пока на кухню не вошла Чийо. Самостоятельно выйдя на улицу, я почувствовал удовлетворение. От долгого сидения мышцы были как каменные, а теперь наливались прежней силой. Одной рукой я все же держался за Ганнибала, стараясь не смотреть на него. Рубашка взмокла и прилипла к спине, пока я дошел до общей кухни, скрытой за пальмами. Ветер приносил с побережья соль Атлантики, оседавшую на губах, и трепал волосы. – Все хорошо? – спросил Ганнибал, усаживая меня на скамью. Я кивнул и оглянулся на мотель, откуда донеслись голоса людей, спешащих на ужин. Я видел пару, что шагала к нам, держась за руки. Видел длинное розовое платье на девушке. Видел рваные бежевые сандалии на грязных мужских ногах. Чийо расстелила скатерть и поставила запеченную птицу в центр стола, прикрыв ее салфеткой от мелкой мошкары. – Добрый вечер, – поздоровался Ганнибал, как только пара подошла. – Джером, Моника, это Марк, мой брат. Марк, это Джером и Моника. Они наши соседи. Так вот кто трахается за стеной. Я смотрел в их лица, а видел Мариссу Шур и Питера Бернадоне. Нелепая и смешная пара. Один их вид рвал мое сознание и заставлял морщиться, словно у меня во рту кусок лимона. Мне казалось, что я здесь и не здесь. – Добрый вечер, – прошептал я и поднялся, пожимая протянутые руки. – Дорогая, можно садиться? – Голос Лектера раздался над самым ухом, и я обернулся к Чийо, чтобы увидеть, как Беделия расставляет старые, отбитые по краям тарелки. – Нужно, – ответила Чийо и улыбнулась, – иначе все остынет. – Мы очень голодны, – признался Джером и первым сел на скамейку, даже не дождавшись, пока сядет его жена. Я посмотрел на Ганнибала и прошептал: – Ему следует научиться хорошим манерам. – Уже поздно, Марк, – шепотом ответил он. – Ни к чему забивать голову тем, что больше не пригодится. Я почувствовал липкий пот, скатившийся по спине холодным ручейком. Вот как. Мы расселись за столом словно давние знакомые. Театр, да и только. Наблюдать за Ганнибалом, обнимающим японку, было и смешно, и грустно. Джимми и Беделия выглядели настолько глупо, что я то и дело отводил глаза, делая вид, что рассматриваю содержимое тарелки. – Вы уже ездили в Варадеро? – поинтересовалась Моника. – Еще нет, – ответила Чийо и посмотрела на Ганнибала. – Эдвард, что думаешь? – Я не против, дорогая. Рука доктора обвила ее тонкую талию, и я сжал вилку в кулаке, надеясь, что никто не заметит моей реакции. – Что там, в Варадеро? – спросил я Джерома. – Километры белоснежных пляжей и бирюзовый океан, – мечтательно ответил он. Я представил себе, как Питер устраивает заплыв, усадив на свою голову крысу по имени Кевин. Кевин помогает ему плыть и перебирает маленькими розовыми лапками в теплой воде. – Марк? Кажется, я отсутствовал дольше, чем нужно. – Все хорошо, – ответил я, глядя на Ганнибала. – Просто представил себе эти пляжи. – Вам стоит там побывать, – добавила Моника и улыбнулась. Ужин проходил спокойно, можно сказать, скучно, ведь сейчас Ганнибал не пытался понравиться и не вел занимательных бесед. Иногда он смотрел на меня, выискивая в лице что-то интересное только ему. Каждый раз, когда наши глаза встречались, я крепче сжимал вилку, вымещая на ней свою растерянность, вызванную ненужными для меня лицами. Джером, выпивший слишком много пива, поднялся, пошатываясь и держась за стол. – Пойду отолью, – неожиданно сказал Джером, и все головы повернулись в его сторону. Отолью? Серьезно? – Будь осторожен, дорогой, говорят, тут есть змеи, – обеспокоенно произнесла Моника, касаясь его руки, покрытой рыжими волосками. – И не только змеи, – улыбнулся Ганнибал и посмотрел на меня. Джером хмыкнул, но промолчал. Я смотрел на его удаляющуюся спину и чувствовал, как у меня сводит желудок, предлагая опорожнить его в ближайшее время. Я незаметно взял столовый нож и опустил руку на колено, закрывая его ладонью. – Марк, все хорошо? – спросил Ганнибал. – Голова разболелась, – ответил я и сам поверил в свою маленькую ложь. – Проводить тебя в номер? – Спасибо, дойду сам. – Может, мы можем помочь? – Моника даже привстала, но я положил ей руку на плечо, возвращая на место: – Мне помогут только таблетки. Спокойной ночи, отдыхайте. Шагая по узкой тропе, ведущей к мотелю, я высматривал фигуру соседа, который должен был вернуться этой дорогой. На улице заметно стемнело, наступила ранняя ночь, звездная и теплая. – Эй! Я остановился и прислушался. Кто-то прятался в кустах, пытаясь привлечь мое внимание. – Джером? – Я это, я. Иди сюда. Раздвинув кусты и высокую траву, я вошел в густые заросли, где в позе лотоса сидел Джером. Я не был уверен, что это он, потому что видел перед собой Николаса – жертву Эбигейл, которого она выпотрошила в своем собственном доме. – Джером? – уточнил я. – Ага. Моя не любит, когда я принимаю экстази, но что за отдых без него? Садись, угощу. Я присел рядом и протянул руку, принимая пилюльку. – Зачем тебе экстази? – спросил я. – Веселье, друг мой. Веселье. Джером кинул таблетку на язык и закрыл глаза. Не видит. Не слышит. Я молниеносно полоснул ножом по запястью протянутой мне руки, одновременно зажимая второй рукой его рот и нос. Он выпучил глаза и замычал, пытаясь отбиться, но алкоголь и наркотики – худшие помощники в этом деле. Он был пьян, я чувствовал запах пива, исходивший от него, и его опьянение облегчало мне задачу. Джером дико вращал глазами и хватал меня за руки, пока не начал тяжелеть и оседать в траву. К моему неудовольствию, он терял сознание медленно, тратя мое время и лишая меня часа сна. В тот момент, когда он замер, я осознал, что убил человека. Глядя в лицо Николаса, мертвое и карикатурное, словно кто-то наспех нарисовал его гуашью, я испытывал лишь маленькую толику удовольствия, ведь Николас уже давно мертв, а я только исправил это недоразумение. Взяв из его руки таблетки, я открыл его рот и положил их под язык. Они успеют рассосаться, я уверен. Тело лежало неестественно, и мне пришлось прислонить его к дереву. Кровь толчками покидала тело и, к сожалению, испачкала мне шорты и левый носок. – Самоубийство – грех, – прошептал я, вытер ручку ножа своим платком, а затем вложил в его руку, сжимая еще теплые пальцы. – Но чего не сделаешь, находясь в наркотическом опьянении. Платок прошелся по его лицу, стирая мои отпечатки, и перекочевал обратно в карман. – Прощай, Николас. Надеюсь, теперь навсегда. Войдя в номер, я скинул одежду и сразу замочил ее с порошком, вымывая кровь. Вода в тазу окрасилась в розовый, и пена приобрела бледно-алый цвет, пока я стирал шорты и носки. Время близилось к полуночи, вот-вот вернутся Ганнибал и Чийо, если, конечно, они не пойдут искать Джерома вместе с Моникой. Полиция Карденаса вряд ли возьмется за расследование, они слишком примитивны здесь. Это выглядит как самоубийство, значит, им и будет. Проходя мимо зеркала в ванной, я замер, увидев знакомое лицо. «Видишь? Видишь?» Лицо Гаррета Джейкоба Хоббса все так же покрыто кровью, как и в день его убийства. Я поднял руку и коснулся щеки, он сделал то же самое. Отняв пальцы от лица, я увидел на них кровь и понял, что лицо в отражении принадлежит мне.