Здесь так долго друг друга искали мы

Всё ж это не правда - время не лечит нас, Месяцы, года, белые бинты, Лгать себе не надо, всё б отдал сейчас, Чтобы как тогда - снова рядом ты... Мы стояли вдвоём. Ты молчала, я тоже Город сжался в проём твоей тесной прихожей И леса и поля, мир с людьми и машинами Замерла земля словно ни души на ней Уматурман

Она смотрит в черное непроглядное, как везде на юге, ночное небо Калифорнии. В тихом пригороде давно уже спят все соседи и только их, никак до конца не желающее расстаться с российскими привычками семейство, догуливает новогоднее празднование. Глеб и Ди воркуют в уголке, не обращая внимания на маму и тещу, Этери-маленькая спит на диване, где ее сморило впечатлениями и поздним временем. А Этери-старшая крутит в руках мобильный телефон, точно зная, что поздравлений от того, от кого их ждешь больше всего, не будет. Легко ветер шевелит короткие волосы. И в начале пришедшего нового года - вкус тихой грусти скорой неизбежности ответов, от которых так хочется бежать. **** “Никаких недомолвок!”. Именно это настойчиво утверждают его руки, так нежно и крепко сжимающие ее талию, и его губы, прихватывающие, сминающие, щекочущие ее губы на парковке “Хрустального” перед открытой дверью автомобиля. - Если думаешь сбежать, беги сейчас,- негромко, хрипло бормочет ей в щеку Даня. В ответ тонкие пальцы захватывают полы его пальто и тянут ближе. Побега не будет. Не сегодня. И кружатся бабочки в светлом салоне автомобиля, погруженном во мрак зимнего вечера. Двое пропитанные общим ожиданием, близостью, голодом по желанному освобождению от страхов и горечи. И даже смотреть друг на друга не нужно, настолько вы близко, вместе, уже проникшие в душу второго и ставшие на ней цветной заплаткой ровно по размеру сквозящей ветром времени прорехи. Никаких красивых ухаживаний-то у него и не получилось, улыбается, глядя в темное окно, за которым московская ночь пляшет снежинками в свете фонарей, Этери. Слишком голодны были поспешные руки, стягивающие одежду. Слишком горячи губы, ищущие откровений под ней. Слишком искусны пальцы, добравшиеся до сокровенных истоков наслаждения. И первый вскрик ее освобождения он ловил в свои губы еще почти в прихожей, удерживая за талию полураздетое тело дрожащее от его прикосновений. - Милая, да за тобой не угнаться! Неужто я настолько хорош?- он смеется, щекоча ее щеку своей бородой. Подхватывает на руки и несет через темноту квартиры в спальню. Сумрак дарует забвение. Забвение о собственном возрасте. Неизбежных телесных недостатках, приходящих вместе с ним. Сложностях моральных и вопросах этических. Остается лишь вкус губ на губах, ощущения кожи под подушечками пальцев и наоборот: вкус горячей кожи на губах, ощущения губ собирающих с пальцев влагу желания. Первое соединение. Усиление ритма, наполнение его обертонами звуков и движения. Пик, замерших в секундной бесконечности тел. Короткое дыхание и еще более тесные объятия собственнические, с полным правом, подтвержденным всем, что произошло только что. - Лучшая женщина мира!- шепчет Даня, проваливаясь в дремоту. Она лежит на его груди, вдыхает почти забытый запах кожи и понимает, что новогодний подарок, который сама же себе сделала, набьет на душе новых синяков до фобий любых прикосновений. И все же: спасибо, Господи, ничего лучше и быть не могло. И лишь надышавшись им рядом, женщина потихоньку выбирается из постели, где ей все равно нет сна, и уходит на кухню. Так и стоит прижавшись плечом к оконному проему, а лбом склонившись на холодное стекло, держа в руке стакан с водой, налитой прямо из-под крана. Тихий снег липнет к окну, тело обживается с давно забытыми непривычными ощущениями, душа затягивается легкой патиной начинающегося воспоминания об этом вечере. Впереди еще полночи темноты, в которой ничего неважно, кроме “здесь” и “сейчас”. Утренняя неловкость перед расставанием, когда оба уже понимают, что пора уходить, но никому не хочется быть бестактным и начинать неудобный разговор, возвращающий в реальность. И потом - большая жизнь. У каждого своя. Кухня заливается светом. Они оба щурятся от этого слишком яркого вторжения в ночной сумрак реальности: - Ты куда пропала?- удивляется Даня. - Выключи свет,- просит женщина, явно стесняясь своей внезапно слишком видимой наготы. - Я попрошу!- Глейхенгауз подходит к окну и обнимает Этери со спины,- Не так уж я жутко выгляжу, чтобы ты не могла смотреть на меня при свете! Он и правда отлично выглядит. Популярность, близость к спорту и жизнь в теплых краях заставляют следить за собой. Если не читать седину и морщинки на лице, он выглядит даже лучше, чем много лет назад. Но и мысль не о нем. - Я и не о тебе,- прикрывает глаза в его объятиях Этери. - Дурочка моя маленькая,- шепчет ей в затылок Даня,- ты прекрасна! И все-таки он отпускает ее, забирается в кухонный шкафчик и вытягивает упаковку свечей. Зажигает одну. Выключает свет и продолжает зажигать свечи, любуясь тенями, выбрасываемыми колебаниями язычков пламени на длинное тонкое тело женщины у окна. Этери смотрит на умножающиеся огоньки свечей, нечеткие контур мужского тела, колдующего над этим рождением света и задумчиво говорит: - Теперь эта квартира для меня навсегда будет ассоциироваться с чудом. Даня, молча, улыбается. - Я думала, ты ее продал перед отъездом?- несколько озадаченно произносит Этери. - Хотел, но не смог. Слишком много воспоминаний о счастье: о детстве, маме,- “о нас”, думает мужчина, но не произносит эти слова вслух. Теперь и вовсе ни о какой продаже речь не зайдет. С этой минуты на всю жизнь она будет стоять здесь обнаженной у черного снежного стекла и изменяться каждым колебанием пламени свечей. Разве с таким расстаются? Он аккуратно выносит свечи, все, кроме одной. Ее он забирает с кухни последней вместе с Этери: маленький огонек и задумчивую богиню, пытающуюся прирасти к черному фону окна. В спальне дрожат мелкие всполохи света, тени то плывут, то мечутся по стенам. Мужчина неспешно и сладко вспоминает женщину, которую никогда не мог забыть: от видимой венки, выходящей из запястья и тонущей в локтевой складке, по этой голубой тропинке так легко бежится пальцами вверх, до маленького шрама во внутренней части бедра, исследованного губами и языком. Поздний декабрьский рассвет безразлично озирает комнату с выгоревшими фитилями и застывшим воском свечей, кровать, на которой спящее женское тело полуукрывает мужчину, что продолжает крепко сжимать объятия, ни на секунду не отпуская свой подарок, словно маленький ребенок. "Всякое чудо однажды должно закончиться. И чаще всего - с рассветом",- думает Даниил Маркович, глядя на ёжащийся парижский январь за окном. В руках он крутит телефон, с которого нельзя отправить поздравление с новым годом той, единственной, кому бы хотелось.