Тиша

Тихон в чёрной рубашке с небрежно расстёгнутой верхней пуговицей устало-насмешливо смотрит на Горошко. Тот, с накрашенными глазами, цепочками, в драной кофте, выглядит рядом с Тишей подростком, сбежавшим с концерта популярной эмо-группы. В голове вертится мем про возвращение две тысячи седьмого. Сколько тогда было Серёже? Десять? Быстрая мысль о разнице в возрасте улетучивается, когда Горошко, едва не выплеснув содержимое очередного бокала с коктейлем, придвигается к нему опасно близко, чтобы это смогло сойти за дружеский интерес, смотрит с пьяным восхищением. Хитрые зелёные глаза не скрывают его намерений. — Какой ты сегодня… — Горошко не договаривает, облизывает губы, продолжая сверлить Тихона взглядом. — Какой? — машинально переспрашивает Тихон и, не дождавшись ответа, тянется к руке Горошко, чтобы отобрать бокал, — тебе хватит уже, Серый. — Не-а, — Серёжа, опередив его, вытаскивает соломинку и через край выпивает искрящуюся оранжевую жидкость со вкусом сладкого спирта. Пытается поставить бокал на стол, заваленный рекламными листовками и чужой косметикой. Неловко покачивается, едва всё не опрокинув. Знакомая картина. Пьяный Горошко, это как три трезвых — катастрофа сильно увеличивается в масштабах, в таком виде он совершенно не способен хоть на минутку взять себя в руки. — Начинается, — резюмирует Тиша, оглядываясь по сторонам, в поисках свободного стула, куда можно эту обаятельную пьянь временно приткнуть, — давай сюда. В углу не слишком просторной комнаты, служившей временной гримёркой, оказывается невысокое кожаное кресло. Вполне годится. — Сюда? Или лучше сюда? — Горошко цепляет непослушными пальцами ширинку Тихона, таким порнушным избитым жестом, что это выглядело бы скорее нелепо, нежели соблазнительно. Если бы кто-то другой это сделал, не Серёжа. У Серёжи все органично выходит, даже эти разнузданные пьяные приставания. — Блин-блядь, Серый! — Тиша с усилием отводит в сторону его руки, — Опять ты! — А что? — притворно непонимающе переспрашивает Серёжа, заглядывая ему в лицо чуть снизу. — Не нравится тебе? — Нравится! — рявкает Тихон так, что Горошко даже вздрагивает. Но тон Тихона тут же смягчается. — А представь, как понравится тем, кто захочет пойти проверить, чего это Жизневский с Горошко тут застряли? — А мы дверь закроем, — заговорщицки шепчет Серёжа, всё никак не желая усаживаться в кресло и отлепляться от Тихона. — Твои идеи, как всегда, поражают своей гениальностью, — ворчит Тихон, быстро обдумывая, что лучше: силой успокоить Серёжу или вытащить на свежий воздух, чтобы тот немного проветрился. Но если на воздух — это опять придётся сквозь толпу людей идти. Совсем не хочется показывать им Горошко в таком состоянии. Придётся использовать подручные средства. Сопротивляться активным приставаниям довольно трудно. Тихон ведь тоже не железный. Сквозь прорези чёрной кофты соблазнительно проглядывает слишком белая кожа, мелькают чёрточки дурацкой татуировки, накрашенные глаза смотрят блядски-развратно. Таким он Серёжу ещё не видел. И такого его хочется особенно сильно. Вредный Горошко никак не помогает сохранению контроля над ситуацией. Прижимается горячо, дышит рядом с шеей, пока Тихон честно пытается держать его на мало-мальски приличном расстоянии. — Ты сегодня такой строгий, Тиш, — Серёжа вертится в его руках, стараясь всё-таки прижаться, — не могу сказать, что мне не нравится, но… — Серёж, Тиша, вы тут? — кто-то стучит и сразу распахивает дверь, не дождавшись ответа. — Да, — запоздало откликается Тихон, глядя на застывшего на пороге Рому, — да, мы тут. Тот оценивающим взглядом окидывает занимательную картину: пошатывающегося Серёжу с пьяной улыбкой, Тихона, который удерживает за спиной его непослушные руки и заметно тяжело дышит. — Помощь нужна или сам справишься? Тихону нужна помощь. Очень нужна. Потому что Серёжа опять довёл его до такого состояния, когда нарастающее возбуждение мешает соображать быстро и адекватно. Ему нужна помощь в виде мягких Серёжиных губ, обхватывающих его член или нетерпеливых прохладных пальцев, сжимающихся на его плечах, сбивчивого торопливого шёпота «Тиша, Тиша, быстрее!», рассыпающихся у его лица медовых волос. Но вслух же о таком не скажешь. Поэтому он, продолжая силой удерживать Горошко в вертикальном положении, мотает головой: — Малой, как всегда, перебрал немного. Сейчас всё пучком будет. Рома поправляет очки, весело понимающе хмыкает и салютует им обоим, прикрывая дверь, бросает на прощание саркастичное: — Вы хоть изнутри запритесь! Не успевает Тихон сопроводить его совет возмущённым ругательством, Горошко, до этого хранивший скромное молчание, снова вклинивается: — А я говорил, Тиш, давай дверь закроем и быстренько… — Помоги мне бог, — стонет сквозь зубы Тихон, сурово игнорируя сопротивление Серёжи, и всё-таки усаживает его в кресло, — будь здесь. Я водички принесу. Горошко, вжатый в глянцевую кожу спинки, издаёт какой-то сдавленный звук, который Тихон позволяет себе принять за согласие. Быстро выскакивает за дверь, отчаянно надеясь, что Серёжа будет паинькой и никуда не высунется, пока он эту самую воду ищет. Всевышние силы сегодня определённо на стороне Тихона, потому что холодная запотевшая бутылка с водой находится очень быстро. Он сжимает её в ладони, понимая, что это весьма слабое средство для устранения последствий всех выпитых Серёжей коктейлей. Но чем богаты… На его счастье в гримёрке почти ничего не поменялось. Горошко не сбежал, сидит всё в том же кресле, забравшись с ногами, длинная чёлка закрывает лицо. Тихон поспешно откручивает пластиковую крышечку, под соблазнительное шипение ледяной минералки, протягивает её Серёже: — Держи, надо тебе чутка в себя прийти. Серёжа никак не реагирует. И тут Тихон понимает, что что-то не так. Вернее, с Горошко всегда что-то не так, с ним просто не бывает «так» и «правильно». Но вот эти скорбно поникшие плечи, поджатые коленки и опущенная голова красноречиво свидетельствуют о том, что за краткое время Тишиного отсутствия, игривое настроение Серёжи успело круто перемениться. Тихон присаживается перед ним на корточки, машинально возвращая крышку на место. Оставляет в сторону бутылку. Ловит в свои ладони Серёжины подрагивающие пальцы. — Ну и что тут случилось? Спрашивает так, будто интересуется у пятилетки, кто его обидел, пока суровый родитель на пять минут с детской площадки отлучился. За мороженым. Серёжа откидывает с лица непослушные загеленные пряди, смотрит, поджав губы и упрямо молчит. Тихону как всегда становится не по себе от этого потухшего взгляда. Серёже не идёт грустить, он сразу таким несчастным делается, что смотреть больно. — Серый, ну, чего ты? Серёжа запрокидывает голову и шмыгает носом, словно пытается загнать обратно подступающие слёзы. Это ещё что за новости? Недавнее возбуждение сменяется отчётливым беспокойством. Кто успел испортить настроение Серёже за те пять минут, что его не было? Оторвать бы голову уродцу и в задницу засунуть. Тихон бы так и сделал, если бы Серёжа назвал имя. Без шуток. Но Горошко отводит взгляд в сторону и с отчаянием, способным растопить даже самое ледяное сердце, внезапно выдаёт: — Ты меня совсем не любишь! Теперь очередь Тихона возводить глаза к воображаемому небу. Ничего более нелепого он и представить не мог, но это же Серёжа. Сам себе что-то придумал, сам расстроился. Теперь сидит с таким видом — вот-вот расплачется. И тут уже напускная Тишина суровость никак не поможет. Нужны иные методы. — Серый, вот при чём тут «любишь, не любишь», а? Посмотри на меня. Серёжа покорно смотрит. Черные тени чуть смазались, придавая его лицу ещё более скорбное выражение. Тихон со всей нежностью, на которую способен, касается его щеки, гладит подушечками пальцев, стирает смазанные следы. Озвучивает то, что постоянно в голове вертится, когда он Серёжу видит. С первого дня так. — Ты красивый. — Правда? — Горошко оживляется слишком радостно. Можно подумать, что до этого таких слов в свой адрес ему слышать не приходилось. Будто это такое внезапное потрясающее открытие, которое в корне меняет дело. — Правда, — улыбается Тихон, чутко заметив перемену в настроении, — красивый и вредный. Серёжа на «вредный» обидеться не успевает. Тихон кладёт вторую ладонь ему на лицо, утягивает в поцелуй. Снова заводится от алкогольного вкуса на горячих губах, от того, как Серёжа моментально подаётся ему навстречу, обвивает руками шею, лезет языком в рот, целует с таким отчаянием, будто в последний раз. Тихон несдержанно просовывает руку в разрезы на кофте, касается гладкой кожи — весь вечер хотелось сделать это — старается как можно крепче прижать Серёжу, всего его потрогать, ощутить полностью. Думает, что и правда любит. Так сильно любит, что иногда мечтает засунуть подальше свой самоконтроль, на любую безумную Серёжину прихоть соглашаться, лишь бы только искристая довольная улыбка никогда не сменялась обиженно поджатыми губами. Но так нельзя делать. Разбалуется ведь. Совсем ещё глупый, пылкий… В дверь опять деликатно стучат. Реакции Тихона можно только позавидовать. Он за секунду отрывается от Серёжи, поправляет его волосы, свою рубашку, вскакивает на ноги, попутно прихватив бутылку с водой, и распахивает дверь с самым невозмутимыми видом. За ней девушка из команды организаторов. «Оксана» значится на бейджике, идеально ровно приколотом к белой рубашке. Тихон с вежливой незаинтересованностью смотрит на то, как Оксана таращится куда-то за его спину — очевидно, на зацелованного и поплывшего Серёжу, поэтому он заслоняет дверной проём всем собой, стараясь улыбнуться максимально радушно. — Чем обязаны? Девушка, наконец, переводит на него большие накрашенные глаза: — Там сейчас фотосессия начнётся, необходимо присутствие победителей. — Мы будем, — кратко обещает Тихон и невежливо закрывает дверь прямо перед побелевшим от любопытства хорошеньким носом Оксаны. Поворачивается к Серёже. — Ну что, королева драмы, пойдём? Удивительно, но Горошко даже не думает возмущаться. Покорно выбирается из кресла, вытягивает длинные ноги, звенит своими цепочками. Тихон секунду смотрит на всё это, что-то в голове прокручивая, советуясь сам с собой, принимая такое очевидное решение: — Нахер эту фотосессию! Серёжа смотрит на него с недоверчивым обожанием. Уточняет, расплываясь в улыбке: — Серьёзно? — Серьёзно, — подтверждает Тихон и запирает дверь изнутри.