Тиша

За окном всё взрывается и искрится, будто там репетиция апокалипсиса происходит. Так почему-то приятнее думать, чем о поднадоевших праздничных фейерверках. Настроение у Серёжи не праздничное от слова «совсем». В комнате темно, только синий светодиод горит на колонках, и мигают цветные искры за окнами. Телефон под диванной подушкой глухо вибрирует, почти не умолкая. Бутылка шампанского грустно мёрзнет на полке холодильника в компании пакета мандарин и почему-то чипсов. О том, что последним там совсем не место, Серёжа не думает. Он вообще ни о чём не думал, когда как попало засовывал туда покупки, опасно удерживая телефон между ухом и плечом. Тихон звонил. И, как всегда, при звуках его голоса всё остальное отступило далеко на второй план. — Тиша! — обрадованно отозвался Серёжа, неловко пихая на полку пакет с мандаринами, которые так и норовили вывалиться, — Тиша, Тиша! — Привет, Серёнь, — и по тому, как Тихон поздоровался, без шуточек его обычных, без добродушных подколов, Серёжа понял — что-то не так. В хрипловатом голосе Жизневского звучали виноватые нотки. Настроение сразу и безнадёжно испортилось, будто всё понял, ещё до того, как Тихон скажет. Неловко так скажет, запинаясь, зная, как расстроится от его слов Серёжа. Но что делать? Не сказать ведь ещё хуже. Серёжа слушал, выкладывая из шуршащего пакета шампанское и пачку крабовых Лейс. А потом хлопнул дверцей холодильника так, что Тихон в трубке осёкся и замолчал. Было слышно, как он покашливает в сторону, явно выдыхая сигаретный дым. Наверняка дотянул сигарету до самого фильтра, шикнул из-за обожжённых подушечек пальцев, стрельнул окурком в урну. И сразу следующую потянул из пачки. Голос у него был извиняющийся, какой-то побитый — Серёнь, ну я сам, честно слово, я бы хоть сейчас сорвался, ты же понимаешь… Обещали ещё до праздников закончить, но снегопады эти проклятущие… Всё никак доснять не могли. А теперь уже после… Да если бы всё только от меня зависело! Ну, Сер, сам же знаешь, как оно! — Знаю, — кивнул Серёжа в трубку, как будто Тихон может его видеть. — Ты не дуйся только, ладно? — от этой заботливой интонации в носу предательски защипало. Серёжа распахнул дверь на ледяной балкон, щёлкнул зажигалкой и затянулся так, что за раз скурилась почти половина сигареты. Тихон на той стороне трубки напряжённо молчал. Серёже было холодно и внутри, и снаружи. Он не хотел слушать эту живую тишину, но и на сброс нажать был не в силах. Сигарета подрагивала в пальцах. Было бы из-за чего расстраиваться, а? Ну, не встретят они этот Новый Год вместе, но Тихон-то всё равно приедет, в любом случае. И всё у них будет. И какая разница, что там за день на календаре? Серёжа понимал это умом, но детская, наивная вера в то самое пресловутое новогоднее чудо упрямо ворочалась внутри. Он знал, что не нужно говорить, но всё-таки произнёс, выдохнул, мешая слова с терпким дымом: — Мы же вместе встречать хотели, Тиш… Я ждал. И Тихон, видимо, сам расстроенный и заебавшийся, неожиданно сорвался с виноватого тона, на возмущённый: — Ну, блять, опять двадцать пять, Серый! Я же только что объяснил! Я… — Я понял, — оборвал его Серёжа и мстительно сбросил звонок. По инерции хотелось закинуть абонента «Тиша» в чёрный список, но он этого не сделал. Смутно понадеялся, что тот всё-таки перезвонит и наговорит чего-то ласкового, вот такого вот «и я вернусь к тебе, и к тебе вернусь я… к тебе… и навсегда-навсегда-навсегда!..» как из любимой книги про Муми Тролля. Но телефон молчал, и Серёжа выкурил три подряд, окончательно закоченев на пороге продуваемого всеми ветрами балкона. Оставшиеся несколько дней до тридцать первого он с головой рухнул в работу, стараясь не появляться дома, и не думать, не думать, не думать. Это и правда помогало. Недостатка в вариантах — где можно отметить — у него не было никогда. Самый верный, традиционно поехать к родителям, подойти к небольшой ёлочке, которая помнит его ещё вихрастым тощим подростком, не стесняющимся загадывать самые смелые желания и втихаря таскающим алкоголь с праздничного стола. Эта ёлочка для него как маяк и одновременно точка отсчёта. Серёжа прикрывает глаза, представляя ровное мерцание гирлянды среди колючих веток и хмурится. Не хочу. И в компанию не хочу. И вдвоём ни с кем не хочу. Не хочу — и всё. Потому что уже напридумывал себе — как у них всё с Тишей будет. Вдвоём на тесноватой кухне, пока Тихон пытается что-то приготовить на скорую руку, а он вертится рядом, таская кусочки колбасы и крабовые палочки. И Тихон шутливо его по руке бьёт, а потом сгребает в охапку и долго-долго целует, усадив прямо на кухонный стол и забыв про свои салаты-соленья. А потом в комнате: губы сладкие от шампанского, Тихон ворчит, что это напиток для девчонок и надо бы водки, но сам пьёт больше Серёжи, становится совсем весёлым, валит его на диван, тормошит, кормит мандаринами прямо из рук. И липкий цитрусовый сок стекает между пальцев. И они обязательно пропустят удары курантов, потому что в этот момент будут заниматься любовью, а потом спохватятся, подбегут к окну полуодетые, путаясь в одном на двоих одеяле, чтобы застать последние вспышки фейерверков и выпить шампанского уже прямо из горла. — С Новым Годом, Тиш! — И тебя, Серёнь, с Новым! Вот так всё виделось и верилось в это больше всего на свете. Поэтому никаких других отмечаний сейчас не хотелось. Лучше уж, правда, одному в темноте. И даже не с шампанским, а с терпким белым вином, которое Серёжа наливал прямо в кружку. Бокалов у него было всего два, и покупались они именно для того, чтобы чокнуться с Тишей праздничным шампанским. Доставать их для одного себя не имело смысла. Серёжа специально не следит за временем, плевать ему на куранты, на полночь, на всё плевать. Но по шуму от соседей и по гомону с улицы всё равно понятно, что тридцать первое неотвратимо подходит к своему завершению, и вот-вот загрохочут настоящие фейерверки над площадью, и на улице совсем незнакомые хмельные от радости и шампанского люди, будут поздравлять друг друга с Наступившим. Серёжа отхлебнул вина из кружки, отвернувшись от окна. Пусть празднуют, пусть радуются, было бы чему. Обычный день, такой же как все остальные триста шестьдесят пять. И почему, вообще, Новый год зимой отмечают? Летом было бы куда прикольнее, тепло и фрукты. Можно было бы валяться у воды, смотреть на звёзды всю ночь и слушать, как волны шуршат о берег: раз, два, три, раз… два… три… В дверь настойчиво позвонили. Серёжа, чуть задремавший, даже сначала не понял этого, но вслед за трелью звонка последовали два отчётливых удара и громогласное: — Открывайте, хозяева. Дед Мороз пришёл! Никаких «дедов морозов» Серёжа, само собой, не ждал. Наверняка, соседи вызвали для своих детей, а успевший наотмечаться на других вызовах «дед» просто номера квартир перепутал. Ожидая, пока топанье за его дверью прекратится, Серёжа залпом допил из кружки оставшееся тёплое вино, поморщился и снова услышал длинную трель звонка. — Достал, а! Такая настойчивость вызвала раздражение пополам со злостью, и Серёжа решительно направился в коридор, чтобы высказать нерадивому деду всё, что он думает и о нём лично, и об этом дебильном празднике. Распахнув дверь с самым неприветливым выражением на лице, на которое был способен, он невольно отступил назад. «Дед» оказался канонично высоченным, выше даже немаленького Серёжи, но одет он был не по классике. Из «дедовского» только белая борода и красная шапка с меховой опушкой, а ниже обычный пуховик и ботинки. Руки «дед» держал за спиной, смотрел прямо на Серёжу и улыбался во всю «бороду». Знакомые ореховые глаза смотрели с добродушной хитрецой. — Здесь живёт мальчик Серёжа? «Мальчик Серёжа» вдруг почувствовал, что сейчас самым не мальчишеским образом разревётся, поэтому быстро мотнул головой, пряча глаза за чёлкой и буркнул: — Проходи, что стоишь. Тихон — само собой это был он — радостно двинулся следом, прикрыв дверь. Пробасил, всё ещё не выходя из дурацкого образа «деда»: — А я тебе подарочки принёс! — Круто, — бросил ему Серёжа, сбегая из прихожей в комнату. Он сам не знал, почему ведёт себя сейчас как упрямый ребёнок. Почему вместо радости от того, что Тихон так неожиданно появился на пороге его квартиры, чувствует только горькую обиду. А ещё злость на самого себя за то, что вот так, слёту, всё портит. Тихон ведь тоже обидеться может, сказать: «Ну и сиди тут как сыч», и свалить отмечать новый год к друзьям, на прощание хлопнув дверью. Хотя нет, хлопать это по его — по Серёжиной части — Тиша до такого не опустится, просто аккуратно прикроет. Он ведь не какая-то истеричка. Серёжа загнался до того, что дышать стало тяжело. Подошёл к окну, вцепился в подоконник пальцами, от стекла ощутимо тянуло холодом. А спине вдруг стало жарко. — Серёж, — Тихон уже стал серьёзным, без шутовского дедморозовского тона, — хватит дуться-то, может? А то весь новый год таким будешь. На плечи ему легли широкие горячие ладони, несильно сжали, разворачивая к себе. В груди болеть перестаёт, но колючая обида ещё держит, заставляя глядеть исподлобья и кусать губы. Тихон смотрит на него, невесомо улыбаясь, как только он один умеет. Кудри, примятые шапкой, смешно топорщатся, широкие плечи под серой толстовкой кажутся ещё больше, чем раньше. И весь он такой высокий, надёжный, нужный. Приехал, вот… Серёжа шмыгает носом и всё-таки подаётся к нему навстречу, утыкается в плечо, чувствуя, как его моментально обхватывают родными лапищами, к себе прижимают. Дышать сразу легче стало. — Ну всё, всё, — подытожил над ухом Тиша, — всё, перезлился, да? Серёжа мелко кивает, не отлипая от Тихона, щекоча его волосами. Спрашивает, обмирая от тёплого осторожного счастья, которое вдруг так явственно ощутилось: — А где мой подарок? Тиша усмехается, взлохматив длинную Серёжину чёлку, ворчит что-то насчет хороших и плохих мальчиков, и суёт ему в руки плюшевого тигрёнка с хитрым выражением на полосатой мордочке. — Увидел его и сразу про тебя подумал. Держи, будешь ему на меня жаловаться, чтобы в себе обидки не копить. Серёжа тыкается носом в игрушку — пушистый мех пахнет морозом, чистым снегом и тишиным кедровым одеколоном. Говорит негромко, стараясь не выдать, как его сейчас переполнят всего — от любви, нежности, почти сбывшейся мечты, от самого Тиши и от тигрёнка этого: — Спасибо, Тиш. — Это только начало, — подмигивает ему Тихон, — ты же не думаешь, что я обойдусь полосатым товарищем. — Мне бы и его хватило, — честно отвечает Серёжа. — И, вообще, ты же приехал! Приехал, Тиш! — Прилетел, на оленьей упряжке, с ветерком! — Тихон перестаёт дурачиться, забирает тигрёнка, отсаживает в сторону. Сухие широкие ладони обхватывают Серёжино лицо. Губы у Тихона прохладные, а внутри наоборот, горячо, почти обжигает. Серёжа порывисто отвечает на поцелуй, раскрывается.

***

Серёжа свесился с дивана, перелезая через Тихона, стараясь найти в складках одежды сигаретную пачку, и Тиша легко шлёпнул его по голой заднице: — Мы с тобой Новый Год в прямом смысле проебали! Сколько времени? — Двамсат минуф перфого, — ответил ему Серёжа, зажимая в губах сигарету, неловко свисая вниз головой. — Значит, теперь весь год мы из постели вылезать не будем… Боюсь, сердце дедушки не выдержит. — Тиш, — Серёжа уже забрался обратно и старался курить в сторону, чтобы пепел на грудь Тихону не сыпать, — давай по твоему, по Калининградскому времени отметим. Там ещё больше получаса до полуночи осталось. А потом было всё, как Серёже и мечталось до этого. Они с Тишей стояли босиком у окна, жались друг к другу под сползающим с плеч одеялом, чокались новыми бокалами и смотрели на взрывающиеся звёзды за окном. Кажется, этой ночью фейерверки не планировали заканчиваться. Плюшевый тигрёнок хитро смотрел на них с кресла.