***
Серёжа водит пальцем по узорам на клеёнке и нетерпеливо мотает ногой. Тишка — соседский мальчишка, с которым у него сразу сложилась дружба — пыхтит рядом, пытаясь снять крышку с трёхлитровой банки клюквенного варенья. За окном ливень — долгий, пузырящийся в лужах, размывающий и без того разбитую дорогу. Серёжа злится на непогоду, разрушившую их с Тишкой планы — бежать к речке, чтобы играть в пиратов и пускать по воде блинчики. Он всегда злится и дуется, когда что-то идёт не так, как ему хочется. Кусает губы и смотрит обиженным лисёнком. Тишка чувствует настроение друга, поэтому и притащил тяжёлую артиллерию в виде клюквенного варенья своей бабушки — это верный способ порадовать приунывшего Серёжу. Тугая крышка, наконец, поддаётся. Тишка сует Серёже ложку, и тот сразу оживляется. Густой, прозрачно-красный сироп с тёмными вкраплениями ягод льётся в вазочку, дождь барабанит по крыльцу, в приоткрытую форточку залетают брызги, растекаясь на клеёнке. Серёжа уплетает варенье просто так, даже без чая и хлеба. Тишка, довольный собой, смотрит на друга. Серёжа младше на два года, но на фоне деревенского, крепкого и кудрявого Тиши выглядит совсем хрупким. Русая чёлка падает на глаза, и Серёжа недовольно убирает её с лица. Сосредоточенно облизывает ложку. У Тишки почему-то скребёт внутри, когда он долго не отводит взгляд с Серёжи. Что-то странное, взрослое, которому даже не придумывается нормального названия. Тишка трясёт головой, будто хочет это вытрясти из неё раз и навсегда. Не получается. — Серый, — спрашивает он, стараясь, чтобы голос звучал грубовато, будто ему нет дела до ответа, — Серый, а ты каждое лето будешь приезжать? Серёжа поднимает на него зелёные глаза, отодвигает от себя вазочку и быстро кивает: — Конечно, Тиш! Каждое-каждое! Тишка успокаивается. Он верит другу.***
Интересно, узнал ли его Тихон? Смотрит без особых эмоций, а спросить как-то неловко. Серёжа из прошлого его обманул: тогда в городе появились друзья, и, как бы не настаивали родители, подросток-Серёжа не спешил ехать к бабушке в далёкую деревню. А потом бабушки не стало. И образ кудрявого Тишки постепенно как-то улетучился из памяти. Только вкус клюквенного варенья остался. Такого Серёжа нигде больше не пробовал. — А обещал приезжать, — вдруг хмыкнул Тихон, по-доброму улыбаясь. Узнал! — Прости, — дёрнул плечом Серёжа, — я ведь правда тогда думал, что приеду. — Да ладно тебе, детская дружба — ерунда. — Нет, не ерунда. Я мудак. И предатель. Тихон глянул с удивлением. Он ещё не знал, что Серёжа и в жизни «играет». Любит примеривать на себя разные образы и временами перегибает палку.***
— Из деревни прислали, — Тихон сдвигает в сторону конспект, выставляет на стол банку с клюквенным вареньем. Рядом появляется такая же банка с огурцами и пакет крепких некрупных яблочек в тёмных пятнышках. — В веснушках, — смеётся Серёжа. Он — очень красивый, весь в браслетах и замысловатых цепочках — с интересом смотрит за тем, как Тиша разбирает посылку от родни. И взгляд у Горошко такой… пьяный от дешёвого креплёного вина, слишком откровенно влюблённый. Серёжа запивает своим вином Тишино варенье, облизывается, становится совсем разморённым, ласковым. Тянется к Тихону, улыбается загадочно, зовёт покурить на общий балкон. — Тишаааа, — браслеты звенят, ветер сдувает пепел, докуривает сигарету за Серёжу. Серёже пофиг. — Тиш, а ты тогда долго меня ждал? — Пойдём, а то продует тебя, — ворчит Тихон, пихая Серёжу в спину, уводит от промозглого ветра и неловких вопросов.***
Тихон любит быть рядом с Серёжей, но не понимает, что, собственно, у них происходит. Иногда ему кажется, что Серёжа его обожает — смотрит влюблённым взглядом, вертится рядом, голову на плечо кладёт, интересничает. Как на такое реагировать и отзываться? Они же оба парни. Не может же быть, чтобы Серёжа… Хотя, жизнь в общаге уже явила Тихону все те прелести «разврата», о которых когда-то говорил Горошко — узнал, что и между парнями всякое бывает. Но на себя это как-то не примерялось. Целоваться с мужиком — фууу! Но вот если бы с Серёжей… А что Серёжа — не мужик? Странно. Ловя себя на таких мыслях, Тихон злился, краснел и отвечал невпопад, невольно отгораживаясь от Серёжи. Тот не сердился, будто не замечал, улыбался длинно и уходил интересничать к другим. Это удавалось просто замечательно: Горошко тут все любили, с радостью позволяли себя обнимать и что-то шептать на ухо. Тихон, поклявшийся сохранять нейтралитет, при виде такого закипал и начинал страдать от своей неотёсанности. Ну парень и парень, делов-то? Что сразу отгонять? Лучше уж через себя переступить, чем смотреть как Серёжа с другими смеётся и прижимается. Тихон «переступал» — подходил сам, даже обнимал за острые плечи — с шуткой, по-братски. Но Серёжа тут же обласкивал его зелёным взглядом, подныривал под руку ближе, доверчиво жался. Он был очень горячим даже сквозь одежду, и у Тихона ныло в животе от внутренних запретов и пугающего желания.***
Пить вино на крыше под закатным низким небом не так романтично, как в клишированных сценах из любовных фильмов. Серёжа мёрзнет и жалуется на пронизывающий ветер, хотя он сам Тихона сюда затащил. Деревенский житель Тихон ещё не привык к шумному, оглушающему со всех сторон городу. Искал уединённые места рядом с водой, чтобы никто не бродил по соседству, не мешал собраться с мыслями, покурить спокойно. А Серёжа был влюблён в Питер всем сердцем. Он жил тут уже довольно давно и успел облазить, кажется, все крыши, парки и подворотни, с восторгом открывая для себя неувиденные раньше уголки в гулких проходных дворах или подолгу заглядывался на причудливую лепнину, украшавшую карнизы. Делился с Тихоном фотками или просто брал его за руку и вёл показывать очередную находку. Эту крышу он заприметил совсем недавно, всё расписывал, насколько будет хорошо сидеть там вдвоём с бутылкой сухого, наблюдая, как наливается тёмно-розовым майское уже небо. Тихон готов был идти с Серёжей куда угодно, влюблённо кивая на все его слова, и даже пронизывающий насквозь ветер не остужал его намерений. Теперь же Серёжа тоскливо вздыхал, кутаясь в отобранный у Тихона шарф и жалуясь на то, что забыл штопор. Тихон усадил его рядом с собой, укрывая широкой спиной от ветра, и в два счёта расправился со злополучной пробкой при помощи связки ключей. Серёжа смотрел с восхищением, будто Тиша продемонстрировал ему какой-то магический фокус. Терпкое вино согрело, Горошко повеселел, прислонился к плечу Тихона, восторгаясь многоуровневыми видами раскинувшегося под ногами города и закатными всполохами, облизывал искусанные губы. Тихон плыл даже без алкоголя, обнимал Серёжу, незаметно тыкаясь носом в его прохладные волосы, думал, что это всё очень похоже на счастье. Мимолётное, но очень живое. А потом Серёжа перестал болтать, замолчал как-то очень многозначительно и заглянул Тихону в глаза. Наверное, то было сочетание леденцов и винной пряности, но Тихон был готов поклясться, что губы у Серёжи действительно со вкусом клюквенного варенья. Он ещё ни с кем так долго не целовался — до гула в голове и сбившегося дыхания. Когда они всё-таки оторвались друг от друга, узкая розовая полоса догорала на горизонте, и море мерцающих городских огней призывно переливалось внизу. Светлые кудри Тихона стали тёмно-вишнёвыми. Серёжа засмотрелся, как заворожённый. — Тиш, ты пиздецки красивый! Тихон всё ещё не научился принимать комплименты, хмыкнул смущённо и притянул Серёжу к себе. Розовое на небе совсем пропало. Тихон некоторое время молчал, решался. — Серёнь, мне с тобой очень хорошо. — Для разомлевшего Серёжи это прозвучало как признанье в любви, но Тихон пошёл дальше. — Поедем летом ко мне в деревню? Почему бы ему не прикусить язык вовремя? Серёжа — типичный представитель столичной богемы. Ему нужно внимание, внешний кипиш, постоянное движение, перемещения из компании в компанию, громкая музыка, смех, вино. За каким чёртом ему менять это всё на Тишу с его рыбалками, вареньями и кустами малины за сараем? Тихон быстро пообещал себе не расстраиваться из-за возможного отказа. Такой вечер не хотелось портить. Серёжа сделал несколько глотков из бутылки, снял с себя шарф и накинул его на шею Тихону, игриво притянул к себе за концы, дразня улыбкой и сверкающими глазами. По-кошачьи облизнулся и ткнулся в шею кончиком холодного носа.***
Серёжа шипит и картинно охает, пока Тиша осторожно смазывает его плечи густой деревенской сметаной. Прохладная сметана приятно остужает обгоревшую розовую кожу с россыпью светлых пятнышек. Тихон легко касается их подушечками пальцев, обводит контуры — раньше пятен не было. — Витилиго, — поясняет Серёжа, встретившись с ним взглядом в тускловатом зеркале старого трюмо, — прошлым летом вылезло. Я сначала переживал, что и на лице, думал, спишут как профнепригодного. А потом оказалось, что это тоналкой за две минуты маскируется! Некоторым нравится даже… Ну ты чего? Мажь, давай, Тиш, больно же. — Сейчас, — Тихон, не удержавшись, наклоняется, бегло целует острое Серёжино плечо. Кожа горячая, а на губах остаётся кисловато-сливочный вкус сметаны. — Ты меня всего облизать собрался? — фыркает Серёжа. — Вообще-то сметану баб Маша выдала нам строго в медицинских целях, нужно экономить продукт. Тихон кивает, чуть зардевшись от своего внезапного порыва, и продолжает сосредоточенно намазывать сметану на вздрагивающие плечи. Серёжа — рыже-русый, бледнокожий — умудрился обгореть в первый день их деревенских каникул. Тихон же буквально за час покрылся ровным золотистым загаром, светлые кудри под солнцем стали пшеничными. Серёжа восхищённо смотрел на эту красоту, закусывал нижнюю губу, улыбаясь своим мыслям. Они сходили на речку, где Тихон с разбега прыгнул в тёмно-зелёную воду, вынырнул, смешно отфыркиваясь и тряся мокрыми кудрями. Как большой добрый пёс. Серёжа сидел на берегу, грыз травинку, наотрез отказываясь снимать футболку и составить Тише компанию в воде. В конце концов, тот, не церемонясь, схватил его на руки и под отчаянные вопли забросил подальше, хохоча от того, как мокрый Серёжа изображал недовольство, убирая с лица длинную чёлку. Потом они вместе сохли на мягкой травке, Серёжа исподтишка поглядывал на крепкие Тишины мускулы, а Тихон очень старался не смотреть на россыпь трогательных Серёжиных родинок. — Говорил же, возьми мою футболку, — вздыхает Тихон, размазывая сметану между торчащими лопатками, — облезешь теперь. Серёжа горестно шмыгает носом. Ему нравится чувствовать как крепкие ладони Тиши скользят по плечам и спине, несмотря на болезненность прикосновений к повреждённой коже, но быть «облезлым» совсем не хочется. Некрасиво же. — Может, так пройдёт? — с надеждой спрашивает он у Тиши, перехватывая его руку. И вдруг слизывает сметану с пальцев, хитро смотрит снизу вверх, чуть улыбается, снова подносит Тишины пальцы к своим губам. — Не пройдёт, — глухо и уверенно говорит Тиша, не отводя взгляд и отставляя в сторону плошку со сметаной. — Никогда не пройдёт. Серёжа понимает — это сейчас было не про солнечные ожоги.***
Малина растёт за сараем, туда не смотрят окна бабушкиного дома, поэтому Серёжа требовательно тянется за поцелуем. Тихон под шумок суёт ему в губы крупную тёмную ягоду. — Сладкая, — довольно облизывается Серёжа и сам лезет в колючие ветки. Но ему попадаются только совсем зелёные малинины и очень красивый, но жутко пахучий клоп, от которого Серёжа шумно отпрыгивает. А Тихон уже протягивает ему целую пригоршню спелых ягод. Серёжа церемонно берёт по одной, закидывает в рот, сладко жмурясь. Низкое солнце играет на кончиках тёмных ресниц, вспыхивает красными иголочками. Тихон вздыхает. Серёжа в его заношенной футболке, без привычной загеленной укладки, с внезапно появившимися веснушками, измазанный малиной, почти забывший о своём кокетстве стал таким родным и привычным, словно ещё более любимым. До того, что находиться с ним рядом почти невыносимо — настолько сильно хочется его. Всего и полностью. Но Тихон не знает, как о таком сказать и нужно ли говорить? Все эти поцелуи, совместные купанья, Серёжина кошачья ласковость, игривые прикосновения языка к его пальцам распаляли до того, что ночью, дождавшись пока Серёжа перестанет ворочаться на соседней узкой кровати, Тихон бежал на речку. Падал в остывающую тёмную воду, пытаясь отогнать от себя мучавшее его желание. Но даже прохлада ночной реки не спасала его от внутреннего жгучего жара. Серёжка, Серый… Тихон нырял, подолгу задерживая дыхание, чувствуя, что с кислородом уходят все ненужные мысли. Ему было стыдно за то, что так сильно хочется и за то, что он ничего не может с собой поделать. Серёжа будто не замечал его терзаний. День ото дня становился ещё более нежным, спокойным, словно городская суета окончательно выветрилась из него, и Серёжа по ней совсем не скучает. Он с искренним интересом слушал истории Тишиной бабушки, уплетая утром оладьи на маленькой кухне, а вечером курил на крылечке, пока Тихон рубил дрова, блестя загорелой влажной спиной. Мышцы красиво ходили под золотистой кожей, Серёжа странно-мечтательно улыбался, затягиваясь дымом. Тихону всегда хотелось знать, что в голове у Серёжи, когда он вот так улыбается? О чём он думает? Спросить, как обычно, не решался, только шире размахивался, с наслаждением вонзая остриё топора в поленья. Щепки летели в стороны, Тихон вытирал пот со лба тыльной стороной ладони, оглядывался на притихшего Серёжу. Потом они курили вместе, отбирали друг у друга сигарету, косясь на окна — бабушка не одобряла такое — и прижимались плечами друг к другу. Серёжа ворчал, что Тихон «весь потный, фу». И тут же широко проводил языком по его крепкой шее, слизывая терпкий вкус. У Тихона моментально делалось пусто в голове и тяжело в животе. Он беспомощно смотрел на Серёжу, ощущая себя полным болваном. А Серёжа снова улыбался с тем самым странным выражением невысказанного ожидания, закуривал новую и сдувал сизый дым с тлеющего кончика. Солнце опускалось за крыши низких домиков, со стороны реки наползал слоистый туман, Тихон накидывал на плечи Серёжи свою штормовку, обнимал — будто просто так, согреть по-дружески, но Серёжа сразу лез целоваться, воровато оглянувшись на тёмные окна бабушкиной комнаты. Тихон подхватывал его, вёл в дом, где они валились вдвоём на скрипучую сетчатую кровать, снова целуясь, почти невинно тискаясь, но каждый раз в какой-то момент Серёжа отстранялся, заглядывал в глаза Тихону, словно хотел сказать что-то важное. Тихон расценивал это как знак — нужно остановиться. Он целомудренно целовал Серёжу в уголок губ — на сон грядущий и перебирался на свою кровать, чувствуя, как его ведёт от возбуждения, от осознания того, насколько сильно хочется пойти дальше.