Лето в Энске

      День понедельника стоял безветренный и сухой. В придорожной канаве, укрытой колючим резным боярышником и травой, одинокая утка курсировала от одного бережка к другому и изредка разбивала стрекочущую кузнечиками тишину возмущенным скрипучим кряканьем.       Время близилось к шести часам вечера, когда Кирилл, запыленный и уставший, с гудящими от ходьбы по колдобистой деревенской дороге ногами добрел до магазинчика не-пойми-вещей у въезда в поселок и неуверенно потянул на себя дверь, заглядывая в овеянное техническими смолами помещение, но порога переступить не успел, прямо на этой граничной линии столкнувшись с единственным и, как оказалось, бессменным продавцом.       — Я тебя заждался, — сходу объявил Стас, тут же запирая за вошедшим Кириллом дверь. — Давай, проходи скорее. Уже шесть, это их любимое время, чтобы прийти и застрять на полчаса, а у меня сегодня нет ни малейшего желания застревать здесь с кем-нибудь, кроме тебя.       На последних словах Кирилл стушевался, в смятении и рыбьем молчании обогнул прилавок-верстак и вслед за Стасом прошел в скрытую от чужих глаз за маленькой дверцей подсобку.       Если сам магазинчик был местом хламным и причудливым, то подсобка показалась Кириллу еще страннее: густо пропитанная запахом машинного масла и особым, с ореолом романтики путешествий, духом железной дороги, она источала характерный аромат креозота — гваякола, крезола и нафталина, — легкий придых каменного угля, опилочных брикетов, тепловозной солярки, и тяжелый — мазута, как у паровозов с нефтяными форсунками. Темное, сумеречное помещение той же ширины, что и предваряющий его прилавок, а длиной и того меньше, с утрамбованным земляным полом, оно было до отказа забито всем, что не уместилось в торговый зал, и полнилось холщовыми и бумажными мешками, пыльными от их сыпучего содержимого, годными и негодными металлическими деталями, морозно поблескивающими свертками стекловаты на полках почти под самым потолком, шероховатыми рулонами черного рубероида и прозрачными ролами плотной целлофановой пленки, какой обычно дачники покрывают свои теплицы и парники, лейками, граблями и жестяными ведрами, вложенными одно в другое и кренящимися, как Пизанская башня.       Помимо всего прочего, в нем имелся у самой стены небольшой канцелярский стол, где лежала стопка хозяйственных журналов и стоял мутный, пожелтевший от времени и водопроводной воды электрический чайник.       Стас выдернул из-за стола за спинку стул с расхлябанными ножками и пыльной, замаранной смоляными пятнами гобеленовой сидушкой, предлагая Кириллу располагаться в этом вертепе механика-садовода, а сам ухватил прислоненный к дальней длинной стене болезный на колесо велосипед за верхнюю трубу рамы и руль и уложил его прямо на полу.       — Не успел сегодня днем, — как будто бы извиняясь, сообщил он, присаживаясь на корточки между его колес и щуря глаза в надежде хоть что-нибудь разглядеть в полумраке подсобки. — Вот же черт! Ничего не видно. Можешь мне посветить?       — Чем посветить? — не успев разместиться на предложенном стуле, Кирилл отошел от стола и приблизился к ползающему по полу на карачках Стасу.       — Фонариком, — логично подсказал тот.       — И где взять фонарик? — вспоминая их первую встречу, обреченно поинтересовался Кирилл. — Я его и в тот раз найти у тебя на витрине не мог, ты его мне откуда-то из-под прилавка потом сам вытаскивал.       Пришлось вместе возвращаться в магазин, где уже погасили свет и где всё теперь окутывал тот же вечерний сумрак, что и в подсобке, разве на несколько октав посветлее. Стас что-то переворачивал, копался, доставал, а Кирилл преимущественно сопровождал, переминался рядом с ноги на ногу, смотрел на его спину, изучал лопатки, разглядывал взлохмаченную каштановую шевелюру, торчащую во все стороны шафрановыми кончиками выжженных солнцем прядок. Думал, что хочет взять и сотворить что-нибудь глупое, безумное: например, обхватить его руками за плечи и зарыться носом в эти пахнущие речным летом волосы, и может быть, Стас поймет, расшифрует этот порыв, с веселым смехом закинет повыше себе на спину или, еще лучше, ухватит за запястье и стащит с нее, одаряя первыми смущающими объятьями, в потенциальную возможность которых пока не слишком сильно верилось.       Конечно же, ничего такого они не сделали — ни один, ни второй; вместо этого Стас выудил из-под прилавка фонарь, совершенно идентичный недавно купленному Кириллом, еще отчетливее напомнив о коротком, но волнительном недоразумении, и знакомым жестом вложил в него батарейки.       Теперь они уже вдвоем склонились над велосипедом, как консилиум ветеринаров — над дохлой лошадью, и вместе стали изучать его стальной скелет, хотя от Кирилла, сколько бы тот ни вглядывался, толку не было все равно никакого, но он прилежно светил фонариком, как ему велели.       — На что наехал-то, не знаешь? — спросил Стас, оглядев полностью спущенное и даже немного погнутое колесо.       — На проволоку. Прямо из дороги торчала.       — Точно? — на всякий случай недоверчиво уточнил Стас, натягивая хозяйственные перчатки. — Чтобы лишнее время не тратить и покрышку не чистить. А иначе наново проколешь, как только на велосипед залезешь.       — Точно, — кивнул Кирилл.       — Ну смотри, — руки умело ухватили колесо, начертили куском мела на шине засечку напротив ниппеля и скрутили его колпачок. — Я бегло проверю, а то времени у нас не очень много… Твоему деду, как я понял, велосипед позарез нужен?       Кирилл кивнул, и больше Стас ничего не допытывался, погрузившись в несложный велосипедный ремонт. Порылся в одном ящике стола — достал оттуда бортировочную лопатку, покопался на стеллажах — нашел там новенькую камеру, еще даже запакованную в полиэтилен. Вернулся к велосипеду, поддел бортировочной лопаткой край покрышки, провел по контуру стального обода, ловко извлек оттуда серый от пыли, пожеванный, потрепанный и отслуживший свое кусок резины, и, на глаз определив его полную дальнейшую непригодность, вышвырнул в мусорное ведро у двери черного хода. Снял покрышку, провел пальцами по ее внутренней стороне, проверяя, не остались ли там по случайности какие острые предметы, и вернул на место, надев один ее борт обратно на обод.       — Ты вообще с техникой не дружишь? — спросил, не поднимая глаз и не отвлекаясь от дела. Кирилл отрицательно мотнул головой, запоздало сообразил, что Стас его жестов не видит, и ответил, ощущая себя с ним здесь, в этой подсобке, как в волшебной табакерке, густо пропахшей табаком и не счесть чем только еще:       — Нет. С такой — вообще не дружу. С компами дружу.       — О-о, — восхищенно протянул Стас. — Я компы только в техникуме и видел. У них там курсы какие-то компьютерные были, так мы после курсов туда приходили, часам к десяти вечера, и резались на них… в Diablo и Quake… пока не выгоняла сторожиха, — через каждое слово он отвлекался на упрямое и норовистое колесо — надевал один борт покрышки на обод, вставлял внутрь новую камеру и надевал второй борт, — но быстро справлялся и возвращался к куда более интересующему его диалогу. — А дома у меня компа нет. Дороговато его покупать, да мне не больно-то он и нужен. Всё! Готово, накачать только осталось.       Когда они выкатили подпрыгивающий на тугих колесах и даже помолодевший на пару годиков велосипед на улицу из магазинной подсобки, небо еще не окрасилось закатом, но лазурь в нем чуть-чуть потемнела, будто на нее пролили кружку чая с малиной. За магазином обнаружились мусорные баки, где копалась пестрая кошка — когда дверца распахнулась, выпуская Стаса с Кириллом и велосипед, она только лениво повернула к ним покрытую боевыми шрамами морду, одарила безразличным вниманием шалых зеленых глаз и возвратилась к неторопливому поеданию рыбной требухи.       — Пойдем, провожу тебя, — до того деревянно и скованно, что даже невинный божий инок легко разгадал бы эту нарочитость, предложил Стас, не сводя с Кирилла одержимого взгляда — прекрасно же понимал, что на велосипеде доехать в одиночку быстрее, и явно опасался более чем обоснованного отказа.       — Хорошо, — так торопливо и охотно, что сам себя устыдился — тоже, тоже ведь слишком явно, как на ладони! — согласным кивком отозвался воодушевленный Кирилл.       Они медленно побрели по проселочной дороге, попеременно то ныряющей в ямину, то вырастающей у них на пути скособоченными верблюжьими горбами, чаще одинарными, но иногда и сдвоенными, поднимая подошвами клубы летучей пыли, покрывающей траву на обочине, круглые листья втоптанного в окаменелый грунт подорожника, обувь и даже голени сплошной и однородной серой присыпкой, как из баллончика с аэрозольной краской.       — Еще учишься? — спрашивал Стас, раскуривая сигарету и давясь особенно едким по жаркому безветрию дымом. Получив утвердительный ответ, тут же полюбопытствовал: — На кого?       — На социолога.       — На кого-о? — аж поперхнулся табаком, застопорился и развернулся к нему всем корпусом Стас. — Какой же из тебя социолог, Киря, чудо ты пернатое? Уж не обижайся, но тебя асоциальнее еще поискать надо… И как учишься?       — Нормально учусь, — огрызнулся обидчивый Кирилл, сразу, невзирая на взаимное тяготение, натачивая зубы и выстраивая крепостную стену. — Не хуже других.       — Но почему именно на социолога? Почему не на этого, который с компьютерами? Раз ты в них понимаешь? — не отставал искренне изумленный его признанием Стас.       — Предки так решили, — проворчал недовольный Кирилл. — Выбрали мне модную профессию. Мамаше какая-то ее дура-подруга наплела, что социологи будут востребованы и что я, если только на социолога этого гребаного выучусь, буду бешеные деньги зашибать. Только я там уже второй год учусь, а, по-моему, мода как началась, так уже и закончилась. Но выбора у меня нет, приходится учится. Я на платном, — пояснил на всякий случай. — На «бюджет» поступить нереально было. Да и я не то чтобы с отличием школу окончил. Сказали, чтобы либо туда шел учиться, либо никуда; либо, мол, вали куда хочешь, на все четыре стороны. Хоть в армию, спасибо им, не отправили. У отца знакомые нашлись, он подсуетился по врачам, и теперь у меня куча справок есть, что я инвалид, чуть ли не безрукий, безногий и безглазый. Так что вот… учусь. А то вдруг они со справками этими передумают, — неловко закончил он и опасливо покосился на Стаса, пытаясь разобрать, как тот относится к пренебрежению воинской обязанностью: даже на своем скромном опыте успел усвоить, что чем дальше от столицы проживает собеседник, тем больше презрения и агрессии выказывает в сторону тех, кому повезло «откосить» от службы, но Стас только понимающе хмыкнул, задавил пальцами докуренную сигарету и произнес:       — Ну и правильно. Как человек, угробивший на это два года своей жизни, могу тебя со всей ответственностью заверить, что ты ничего не потерял.       Между поселком и примыкающей к нему деревней пролегала небольшая полоса отчуждения: бурьянная пустошь с кочкарником, дикая, как бездомная бродяжья собака, кудлатый кустарник, заброшенное поле, линия электропередач, черная, точно грачиные прописи, забытый кем-то давным-давно на пашне трактор, порыжелый, проржавевший и вросший в землю всеми четырьмя зубастыми колесами. Когда показались первые дырявые заборчики, отделяющие частные наделы от ничейной земли, где-то — такие же неухоженные, а где-то — распаханные под картошку или засаженные плодовыми деревьями, стало ясно, что они вот-вот достигнут конечной точки своего долгого-недолгого пути. Небо сумерничало, пригасив палящее светило и отставив его абажуром-ночником в сторонку, к самому западному краю горизонта, на смену докучливым дневным мухам явились ночные кровососы-комары и мошкара, зависшая в воздухе такой плотной стаей, что перед глазами рябило от ее мельтешения.       Добравшись до дедовского дома и остановившись у приземистой калитки, Кирилл прислонил велосипед к забору и сунул руки в карманы, испытывая усилившуюся стократ неловкость. У соседей, буквально через пару метров раскидистой черноплодной рябины и дородных лопухов, в крытом битым и замшелым шифером сарайчике под одряхлевшей черемухой квохтали куры и блеяла коза, и от этих непривычных звуков сгущающийся вечер делался совсем неестественным, сюрреалистичным, как в позабытой древней сказке про нечисть и небыль, а вымахавшая по колено трава пахла так сыро и пряно, отдавая воздуху соки земли, что кружилась голова.       — Спасибо, — неловко проговорил Кирилл непослушными губами, мечтающими сложиться совсем не в эти, никому на самом-то деле не нужные слова, а во что-нибудь совершенно иное, правильное и важное, — что помог с ремонтом. Сам бы я не починил.       Стас смотрел на него молча, в упор, и зелень его глаз сделалась совсем мутной, как застоявшаяся вода в болотистом пруду; кажется, он тоже что-то хотел сказать и тоже не мог на это отважиться: одно дело — у костра на берегу затерянной в ночном безвременье реки, где никого, кроме них двоих, и совсем другое — посреди охочей до сплетен и толков деревни.       — Заходи… — в конце концов обреченно выдавил он, пожирая Кирилла тоскливым взглядом. — В любое время. Знаешь, где меня найти. Я всегда там, по субботам тоже, сменщика пока нет. Да ты и сам ко мне в субботу же за фонарем пришел…       Всё катилось в пропасть, скорым поездом под откос, и тогда постигающий отчаяние Кирилл решился на крайние меры.       Прямо на виду у изумленного Стаса распахнул калитку, пинком отправил туда завалившийся на тропинку и обиженно звякнувший велосипед, быстро вернулся, замер напротив, взволнованно кусая губы, ухватил пятерней за ворот рубашки, податливо треснувшей под пальцами и тем самым повергшей в еще больший ужас, потянул на себя, подыхая от собственной смелости — сердце металось под ребрами, выпрыгивало из груди, билось под самым горлом…       …И поцеловал.       В груди и за ключицами в ту же секунду всё взорвалось от страха и сумасшедшего восторга, но он не дал этому продолжиться: тут же разжал пальцы, выпуская шероховатую и теплую ткань, ошалело отскочил и, пока губы обжигало ощущением чужих, чуточку жестких, жарких и обветренных губ, пока на лице Стаса что-то прояснялось и преображалось, складываясь в понимание — опрометью метнулся за калитку, хлобыстнув ей так, что хлипенькая створка несколько раз подпрыгнула, прежде чем улечься. Подхватил велосипед, вздергивая его за руль, и, оступаясь, без промедления покатил вперед, сминая все попадающиеся на пути поросли сорной травы.       — Стой! — заорал очухавшийся Стас ему вслед, да так охрипло, истошно и исступленно, что в соседском сарае всполошились куры, а Кирилл почти споткнулся и чуть не полетел ничком в вездесущую крапиву. Пришлось остановиться, застыть и, впившись вспотевшими пальцами в потертые пластиковые ручки руля, пугливо вывернуть к нему голову, чтобы снова встретиться взглядом с зеленью глаз, просиявших и посветлевших. — Стой, — повторил Стас уже чуточку спокойнее, силясь унять дыхание — грудь под рубашкой, смятой чужой цепкой пятерней, ходила ходуном и никак не желала ему подчиняться. Видя, что Кирилл недоверчиво и с испугом смотрит, в любой момент готовый, кажется, бросить велосипед на дорожке и сбежать уже без него, повторил, но уже совсем не так, как секунду назад, а твердо, чуть ли не с мольбой: — Приходи, Киря. Когда сможешь. Когда захочешь. Я тебя жду, в любое время буду ждать.