***
С Эрвином они познакомились больше пяти лет назад, и не то чтобы были хорошими друзьями, скорее просто знакомыми. Леви не сразу поступил в художественное — по настоянию дяди он оказался в техническом вузе и понятия не имел, что там делать. Учить высшую математику и языки программирования было адски тяжело, и Эрвин некоторое время помогал ему со всей этой хернёй. А потом Леви молча забрал документы и ушёл, и они с Эрвином потеряли все контакты. Не сказать, что Аккерман был сильно расстроен — они не были близки. Свой уход Леви планировал долго. Он начал рисовать в свободные часы и позже стал пытаться продавать свои работы через интернет, а когда подзаработал достаточно денег, оставил универ и разорвал все связи с дядей. Он поступил на курсы и научился азам, после чего уже самостоятельно развивал навык и окончательно ушёл в искусство. А где-то через четыре года появилась Ханджи и помогла начать выставляться. Сначала на уличных и местных дюссельдорфских выставках, потом он один раз попал в галерею, а после — тишина. Галерея Райнхарда Хауффа — первая с тех пор. Об Эрвине он и не вспоминал. Более того — он даже не узнал его тогда, месяц назад, на выставке. Неужели это он скупил все его картины? Такой богатый что ли? Леви фыркает, усаживаясь за мольберт. По-крайней мере, прогулка подействовала, и у него появилось вдохновение, а значит, необходимо закончить картину сегодня. Перед ним недописанная бутылка вина с бокалом, которую он подметил за витриной какого-то ресторана, на столике, за которым одиноко сидела молодая девушка. Леви думал об одиночестве и прямо там, стоя посреди улицы и всматриваясь в окно во всю стену, набросал образы в своём альбоме, чтобы потом перенести на холст. И он перенёс: большими мазками и тенями, словно бутылка на картине действительно стоит за стеклом, отражающим в свою очередь содержимое улицы. Леви и это изобразил. Правда он никак не может закончить, чувствуя, что картине чего-то не хватает. Психанув, он встаёт из-за мольберта и мчится на кухню, выуживая из верхнего шкафа бутылку коньяка. Ему необходим алкоголь, и он обещает себе и Ханджи, что не сорвётся, когда откручивает крышку и делает небольшой глоток прямо с горла, сразу чувствуя себя лучше. После трёх опустошённых стаканов краска начинает ложиться на холст просто идеально, мазки получаются ровными и в стиле Леви, а тени приятно оттеняют общую картину, являя глазу отражение витрины в виде дороги, ярких автомобильных фар и аллеи, расположенной на противоположной стороне улицы. В отражении и сам Леви затесался — с альбомом в руках и задумчивым лицом стоит почти посередине, словно в бокале с вином. Когда картина оказывается законченной, маленькая стрелка на часах приближается к четырём утра. Ещё немного и можно будет встретить рассвет, но Аккермана эта идея не прельщает, потому он заваливается спать прямо на маленьком диване у себя в студии, где писал последний месяц. Ханджи живёт в соседней комнате и наверняка видит уже тысячный сон. Проснувшись, она будет громко ворчать и разбудит тем Леви. Он выругается, но встанет, чтобы позавтракать, и продолжит писать уже другое полотно. …Следующим днём мысли о человеке, скупившем его картины в тот раз, долго не покидают его голову. Леви все больше начинает казаться, что это был Эрвин. Удивительно, что он помнит его, но ещё удивительнее — как он узнал о выставке и с каких пор увлекается искусством. Все эти загадочные события однако вскоре всё же вылетают из его головы, стоит только Аккерману снова присесть за мольберт. До выставки осталось всего ничего. Он всю неделю только и делает, что пишет, даже больше почти не выходит на улицу. Всё пишет, пишет, пишет, пьёт, а потом снова пишет. Ханджи со странным печальным взглядом наблюдает за ним, а Леви не понимает, что не так. У него уже бывало подобное состояние, когда он только опустошает стакан за стаканом и тюбик краски за тюбиком. Пишет и пьёт — это уже как диагноз, словно расстройство какое, присущее только Леви. А ему просто хочется писать, хочется, чтобы картины снова продались и какой-нибудь Эрвин назвал их потрясающими. «Лихорадка» проходит за день до выставки. Леви смотрит на три новых полотна, что он успел написать за это время, не считая то, с вином и витриной. Ханджи стоит рядом и так же пристально рассматривает работы. Они оба решают, стоит ли предлагать их на продажу или нет. — Вот эта без чёткого образа и в тёмных тонах похожа на какую-то абстракцию, — задумчиво говорит Ханджи. — Точно не подойдёт, у выставки совершенно другая тематика, — Леви согласно кивает. — А вот эта мне нравится, — спустя ещё минуту молчаливого рассматривания она указывает пальцем на другую картину — тоже в темных оттенках, но с изображением женщины с бутылкой виски. Разбитое сердце, алкоголь и одиночество. Что-то в его работах стало слишком много драматизма, скоро можно будет думать, что Леви и сам страдает от одиночества и алкоголизма. Они заканчивают с выбором через полчаса и упаковывают полотна, чтобы доставить в галерею. Уже завтра они будут висеть на белых стенах, а Ханджи будет бегать по залам в поисках покупателей. Леви же будет в очередной раз недовольно сновать из стороны в сторону, но теперь, вдобавок ко всему, он будет ждать. Ждать, когда появится такой же, как Эрвин, тот, кто по-детски невинно восхититься его картинами и оставит совершенно несуразный и глупый комплимент, не значащий для художника абсолютно ничего, но так много значащий для Леви. Оказывается, ему достаточно и такого простого признания, а мировое уж как-нибудь подождёт. …Выставка проходит так, как и предсказывал Леви в своих мыслях. Ханджи ожидаемо пропадает из поля зрения и снова носится с этим Моблитом, а Леви остаётся наедине с собой и своими картинами, которые теперь расположены в отдельном зале. Он общается с посетителями более охотно и на этот раз не отказывается от предложенного шампанского. От выпитого становится жарко и Леви выпускает из петельки одну пуговицу своей белой рубашки, потирая шею и устало вздыхая. Прошло уже два часа, куплена только одна картина, а сам Леви не замечает, как подсознательно ждёт появления «тайного обожателя» и Ханджи, подбегающей с радостными воплями о солд-ауте. Изначально ему действительно было все равно. Да, он радовался, но та радость ощущалась, как долгожданный успех после сотен провальных попыток. Она не была связана с тем фактом, что картины Леви увидят не простые обыватели интернета, а люди, смыслящие, возможно, даже больше, чем он, те, кто посещают галереи не только с целью купить, но и с целью получить эстетическое удовольствие и эмоции от просмотренных работ. Но что-то все же изменилось. Поэтому, наверное, в груди предательски ноет, когда он сразу не видит Эрвина в зале. Тому, кажется, действительно очень понравились его картины. Аккерман делает ещё один глоток и наконец замечает. Смит стоит над той картиной, которую Леви как раз дописал после встречи с ним. Бутылка вина и одиноко стоящий рядом бокал за витриной, в отражении которой видна улица и фигура самого Леви. В тот момент, когда он подходит к Эрвину, происходит две вещи. Первая — Ханджи с теми самыми долгожданными воплями о солд-ауте подбегает к нему, радостно обнимая. Вторая — он слышит, как уже знакомый ему Моблит спрашивает у Эрвина насчёт адреса доставки. И на губах Аккермана растекается счастливая улыбка.***
Он всё-таки вылавливает Эрвина, бродящего туда-сюда скорее из вежливости, чем из истинного желания оставаться здесь. Возможно, он пришёл не один и ждёт кого-то. Впрочем, об этом Леви не думает, когда аккуратно одёргивает того за рукав голубой рубашки. — Эрвин, — зовёт он. — Леви? — тот оборачивается, отрываясь от бессмысленного созерцания какого-то полотна, и окидывает его удивлённым, но каким-то тёплым взглядом. — Так значит, узнал? — Да, Эрвин Смит, — Леви чувствует себя неловко — и правда как-то неправильно и некрасиво получилось. А Эрвин улыбается. — Давно не виделись. — Не знал, что ты так хорошо рисуешь, — говорит он, а Леви сдерживается, чтобы не скривить лицо от такой формулировки. — Мне всегда нравилась живопись, — пожимает он плечами, не решаясь поправить Эрвина. И невооружённым глазом видно, что Смит ни черта не соображает в искусстве и вообще не особо понимает, где он находится. — Твои картины мне, знаешь, прям в душу запали, если так можно сказать, — признается Эрвин, бросая мимолётный взгляд на висящее рядом полотно. — Так это ты скупил все? — наконец подходит к сути Леви, и он почему-то не сомневается в ответе Эрвина. — Я. — Эрвин, ты правда… — Леви вздыхает, тихо посмеиваясь, и качает головой. — Ты же никогда не увлекался таким. — Ну, а вот, взял и увлёкся, — весело произносит он. — Я в любом случае обязан пригласить тебя на ужин, — Эрвин с интересом приподнимает брови. — В знак благодарности. — Что ты, Леви, не стоит, — отмахивается Смит. — Я настаиваю, Эрвин. И Эрвин сдаётся.