The Irrepressible — The Opening
Квартира Леви ничуть не изменилась с последнего визита Эрвина. И она по-прежнему пустует, потому что Ханджи теперь проводит вечера в доме Моблита — её нового парня. Леви ведёт Смита на кухню и указывает на стул — тот послушно садится, складывая локти на столе. Леви ставит чайник, а сам мысленно материт себя за случай в машине и за то, что вообще решился написать Эрвину. Ему теперь неловко находиться рядом с ним, и все мысли уходят в какое-то не то русло. Дождавшись, пока чайник закипит, Леви вынимает две кружки и разливает в них заварку, чтобы затем разбавить кипятком и сыпнуть сахара в каждую. — Тебе сколько ложек? — вдруг совершенно обыденно спрашивает Леви, обернувшись через плечо к Эрвину. — Две, — коротко говорит Смит, глядя на Леви. И он не отворачивается, даже когда тот возвращается к приготовлению чая и больше не смотрит на своего Эрвина. Леви, закончив, ставит чашки на стол и сам усаживается на второй стул, на котором обычно, задрав ноги, сидит Ханджи. Если Эрвин зачастит к ним, придется покупать ещё один предмет мебели, думает он. Молча помешивая ложками напиток, оба рассеянно смотрят куда угодно, но не друг на друга. Леви ощущает это витающее в воздухе напряжение. Волнение исходит и от Эрвина, и это почему-то успокаивает Аккермана, но ненамного. Следующие пять минут они, действительно не сказав ни слова, пьют чай. Словно оба попали на какую-то очень важную церемонию чаепития, и потому не могут проронить ни слова, ведь тогда будет нарушена эта чарующая идиллия, установившаяся в комнате. Когда чашки пустеют, Леви наконец подаёт голос, и Эрвин как-то странно вздрагивает, словно он выпадал из этой реальности и только Аккерман вернул его в «здесь и сейчас». — Я обещал показать картину. Их немногословность ничуть не мешает понимать и чувствовать друг друга. Эрвину кажется, что эта связь установилась между ними ещё тогда, в университетские годы, а Леви ощущает это только сейчас, а потому сконфужен и не знает, что творится у него внутри на самом деле. Но оба как-то понимают, что увидеть картину, о которой говорил Леви, просто необходимо. Она может внести ясность в то, что происходит между ними. Ведь Эрвин пока ещё не знает, но картина была написана благодаря ему. Леви, наверное, никогда не признает это вслух намеренно, но сам уже смирился с этим знанием.***
Студия Леви освещена хорошо, но он намеренно включает не весь свет, чтобы краски на полотне играли так, как задумано. Эрвин останавливается посредине комнаты перед накрытым тканью мольбертом и по просьбе Аккермана закрывает глаза. Леви, вздохнув, подходит к картине и стягивает ткань, являя пространству и времени свое творение. Эрвин, не дожидаясь разрешения, приоткрывает глаза, чтобы следом восторженно ахнуть от удивления. И он не знает, куда посмотреть, где задержать свой взгляд, потому что каждый миллиметр хочется жадно впитывать, так, чтобы под веками отпечатался надолго, если не навсегда. — Что она значит? — тихо спрашивает Эрвин, словно голос его может разрушить возникшее чувство. Смит не знает, как его описать, он лишь понимает, что это что-то настолько возвышенное, что ему, наверное, не понять. А может, он ошибается. Картина перед ним — это что-то яркое, живое и искрящееся. Она делает больно взору, но оторваться от созерцания — невозможно. На полотне солнце. Оно огромным диском занимает всё пространство, а его свет пламенно разливается по периметру, заполняя собой, кажется, не только холст, но и всю комнату. Эрвин поражен, и он ждёт только одного — озарения. Понимания того сокровенного, что вложил художник в своё творение. Хотя ему и кажется, что он уже знает ответ на свой вопрос, потому что он знает Леви. — Ничего, — Аккерман пожимает плечами. А что может значить солнце? Свет? Добро? Эти слова такие простые и поверхностные для Леви, что он даже не пытается найти нужные, подходящие. Ему проще признать, что никакого смысла-то и нет. Когда думаешь о смысле, ненароком начинаешь его придумывать. А разве это истина — то, что придумано кем-то? Значит, это не истинный смысл, и смысла вовсе нет. Искусство Леви нужно для ничего. — Она не имеет смысла. Как и все мои работы. Картина без смысла… В искусстве… — Нет, — мягко прерывает его Эрвин. — Я вижу смысл, — Леви, до этого смотрящий куда-то в пол, в пустоту, теперь переводит взгляд на Эрвина. Тот внимательно разглядывает полотно, и его глаза бегают по всему холсту так жадно и быстро, словно он пытается уловить нечто мимолётное, словно он цепляется за то, что вот-вот исчезнет, как он цепляется за Леви. — И он во всём. Он в цветах. Они так идеально сочетаются и превращаются в настоящее солнце. Глаза слепит, будто на настоящее смотришь, — смеётся. — Он в твоей руке. Я хоть и не разбираюсь в искусстве, но твоё понимаю, как никто, и всегда узнаю твой почерк. Он уникален. Ты уникален. Твои картины уникальны. В этом и есть смысл. В их неповторимости. Удивление Леви готово выплеснуться из него настоящим цунами. — Ты меня превозносишь. Я обычный, посредственный художник, — говорит, а сам в душе чувствует такое отторжение. Не верит, не верит в слова Эрвина. А Смит лишь к нему разворачивается и руки, не встретив сопротивления, кладёт на плечи, чтобы улыбнуться мягко глазами своими голубыми и заставить Леви уловить своё отражение в их зеркальной бездне. — Ты — творец, так твори без всякой совести. И Леви не может найти слов. Они находятся сами, в скатившейся по щеке солёной капле. — Тц, Эрвин, — смеётся он, утирая мокрую дорожку ладонью. Они больше не говорят. Наверное, все уже сказали, и слова больше не нужны. Наверное, потому Эрвин наклоняется к Леви и мягко целует в губы. Леви стопорится на секунду, но затем отвечает, и в нем тут же просыпается неизвестное желание прижаться ближе. Сказать «спасибо». Жаждая большего тепла чужой кожи, он обхватывает щёки Эрвина ладонями и жмётся, преступая свою гордость, потому что показать себя сейчас слабым беспомощным котёнком, для которого слова одного человека могут значить больше слов тысячи других, не страшно, не стыдно, а хорошо. Леви рядом с ним хорошо. А Эрвин притягивает к себе за талию, сжимает в кулаках тонкую ткань чужой рубашки, шумно в поцелуй дышит, а затем медленно отстраняется от губ, но не от Леви. — Ты… — шепчет Эрвин. — Я… Хочу… Он не в силах даже составить простое предложение — настолько Леви засел в нём, настолько он сносит все отстатки разума. Прежний Эрвин никогда бы не дотронулся до Аккермана, но нынешний — целует уголок губ, проводит губами нежно по скуле, прижимается к виску, а затем ко лбу и задерживает поцелуй на смугловатой коже. Она покрывается морщинками, потому что Леви хмурится в раздумьях, и Эрвин это понимает. — Ты мне нравишься, Леви, — признается он, наконец, и с его души будто камень огромный падает и пробивает под ногами дно, когда Леви смущённо голову опускает вниз и вздыхает судорожно. Эрвин на это дно вот-вот упадёт. — Очень. Леви не находит ответ на это признание, пока ещё нет, но он находит силы и смелость поцеловать ещё раз, но более глубоко, с большим чувством, что постепенно из нежности в страсть перетекает. Это желание витает в воздухе, оно в их затуманенных пеленой прикрытых глазах, в поалевших губах, в языках, сплетённых в единое целое в быстром движении, в руках, бродящих по телу в поисках отклика, полной отдачи и большего чувства. — У меня нет… — шепчет Леви, отстраняясь, когда Эрвин вытаскивает его рубашку из-под пояса брюк и проникает ладонями под мягкую ткань, чтобы огладить упругие мышцы пресса и бока, пробежаться пальцами невесомо по ребрам, обнять спину, прижать теснее. — Чёрт, — вздыхает Смит разочарованно, но, что радует его в этом разочаровании, так это ответный вздох Леви. Такой же огорченный и недовольный этим смущающим обстоятельством. — Ты мог бы… сходить в магазин, — предлагает Аккерман, и Эрвин удивлённо заглядывает ему в глаза. Он должен признаться — он боится. Боится, что Леви убежит, передумает, отвергнет Эрвина. Но Аккерман смотрит прямо и уверенно, так, будто для себя все давным давно решил и отступать не собирается. — Да, я… Я думаю, что я мог бы, — кивает быстро-быстро Эрвин и отстраняет руки от горячего тела, чтобы сунуть их в карманы брюк неловко. — Я подожду, — говорит Леви, а от Эрвина через полминуты в квартире не остаётся даже напоминания. Но Аккерман-то знает, что тот вернётся, и он его подождёт. Да, подождёт.***
Когда Эрвин врывается в незапертую для него квартиру, он сталкивается с Леви, стоящим у самого порога. У того голова мокрая и полотенце на плече висит — душ принимал. Эрвину хочется сказать что-то, и Леви, он видит, тоже, но разве возможно выдавить из горла слова, когда Аккерман сам нерешительно притягивает за ворот куртки, заставляя сколниться к себе, и… всё же целует. Эрвин медленно разжимает чужие цепкие пальцы на ткани, отвечая на поцелуй с такой же пылкостью, чтобы стянуть с себя верхнюю одежду. Он, спотыкаясь об собственные ноги, снимает обувь и обнимает Леви за талию. Аккерман отступает назад, но не отстраняется, наоборот, тащит за собой в комнату, чтобы скинуть мокрое полотенце и опуститься, наконец, на горизонтальную поверхность. — Скажи мне, что ты не передумал, — шепчет Эрвин в чужие красные от поцелуев губы, нависая над Леви. Он выглядит хорошо вот так — с свисающими сбившимися волосами, крепкими напряжёнными руками. — Нет, я хочу этого, — и когда Аккерман это вслух говорит, ему самому легче становится, но не полностью. Всё, что его тяготит сейчас, — это возбуждение, жажда обладания чужим телом и разумом. В эту секунду Леви хочет только одного — быть для Эрвина всем, стать его самой большой зависимостью, не до больного поклонения, но до той любви, о которой пишут книги. Только Леви не знает, что он уже стал главным героем, и Эрвин давно уже в него по уши. Смит отстраняется немного, чтобы стянуть с себя деловую рубашку. Сегодняшний образ оказался до жути неудобным и ему совсем не подходящим. Уж слишком Эрвин прост со своей любовью, чтобы покорять Леви одеждой. Только самому Аккерману плевать на такое с высокой колокольни. Он спешно помогает Эрвину избавиться от рубашки и принимается расстёгивать пуговицы на своей. Те, по иронии, не поддаются, и Эрвину приходится помочь Леви в ответ. Когда оба остаются с голыми торсами, они на несколько секунд замирают, словно мысленно обговаривая дальнейшие действия. Никакого плана ни у одного нет и быть не могло. А для Леви это всё вообще было впервые. Секс с мужчиной впервые. — Мне не то чтобы страшно, — вдруг говорит он, привлекая внимание Эрвина. У того член больно в ширинку брюк упирается, и думать Смит ни о чём другом не может и не хочет, но глаза на Леви поднимает. — Но я не знаю, как… Как все это происходит. Леви смотрит с надеждой, что хотя бы Эрвин понимает в таком сексе, и тот утешает его, кладя ладонь на щёку и нежно целуя в губы, на это раз неспеша, медленно, но глубоко. — Я буду вести, — он отстраняется. Отстраняется, чтобы просунуть ладонь под ткань чужих брюк и обхватить возбуждённую плоть, сжав несильно и проведя вверх-вниз на пробу пару раз. Леви шумно втягивает воздух — он сейчас весь такой чувствительный, и Эрвину это нравится до безумия, Эрвина это заводит сильнее. Он вжикает ширинкой и просит Леви приподнять бёдра, чтобы стянуть затем мешающиеся штаны вместе с бельём. Леви не чувствует смущения, какое мог бы под взглядом Эрвина, он смелости набирается и позволяет своему желанию, своим чувствам, только что зародившимся, высвободиться и повести его, позволяет сердцу, а не разуму управлять руками, что тянутся к поясу штанов Эрвина и приспускают их, расстегнув перед этим тугой ремень. Эрвин томно вздыхает, когда ткань проезжается по стоящему члену. Он отстраняется, чтобы полностью избавиться от одежды и предварительно достаёт из кармана брюк тюбик смазки с презервативом. — Мне… развернуться? — Леви поклялся себе не краснеть, но все равно себя неловко от такого вопроса чувствует, потому что они заходят всё дальше. Дальше, на самое дно жарких ощущений. — Не обязательно, — качает головой Эрвин. — Я хочу видеть твоё лицо, хорошо? Леви кивает и полностью опускается на кровать, стараясь расслабиться, как только может, но всё равно не получается. Он всё равно зажимается, отворачивает покрасневшее лицо, пока Эрвин вскрывает тюбик. Смит, смазав пальцы, аккуратно надавливает на вход одним, а сам склоняется к замершему Аккерману, целует в линию челюсти, ведёт цепочкой поцелуев-укусов вниз, к ключицам, по пути оставляя два багровых следа-засоса. Эрвин спускается ниже, вместе с тем проникая внутрь Леви одним пальцем. Тот напрягается сильнее, и Эрвин нежно целует его в губы, приподнявшись, чтобы затем снова вернуться к нежной бледной груди, поцеловать в солнечное сплетение, около пупка. Прикусить тазобедренную косточку, бедро. Мазнуть языком по возбуждённой плоти. Леви прерывисто выдыхает, чувствуя движение уже двух пальцев внутри. Это не так приятно поначалу, словно что-то инородное и его телом отторгаемое, но он изо всех сил старается расслабиться, чтобы позволить Эрвину войти глубже, добавить третий палец, развести их в стороны и надавить фалангами на нежные стенки изнутри. Затем Леви чувствует в себе уже непривычную пустоту и приподнимает голову, чтобы одарить Эрвина вопросительным, полным невинной недоуменности, взглядом. Смит всего лишь добавляет больше смазки и возвращается к колечку мышц. Он мягко проникает одним пальцем и вводит его до упора, пока не нащупывает чувствительную точку. Леви вскрикивает, тут же себя самого смущаясь и отворачиваясь в сторону. Эрвин такому Леви способен только улыбаться. Он вскоре, вскрыв презерватив, заменяет пальцы членом, и Леви всё ещё чувствует себя недостаточно подготовленным, о чем говорит Эрвину. Смит вдыхает шумно и старается как можно медленнее ввести головку и замереть, чтобы позволить Аккерману привыкнуть к своим размерам. — Ч-чёрт, — шипит Леви, но, в противовес своей реакции, начинает сам двигаться, искать более удобный угол, и, когда находит, слегка кивает, позволяя Эрвину войти глубже. Он двигается слаженно, так, словно всю жизнь только этим и занимался. Эрвин толкается медленно, позволяя Леви обхватить себя руками за плечи и царапать лопатки своими короткими ногтями. Леви становится приятнее, он уже расслаблен, спокоен и просто наслаждается. С Эрвином он только так и может — наслаждаться каждой секундой проведенного вместе времени, занимаясь они вышиванием или же сексом. Эрвин Леви нравится. Леви это признает себе, когда тот начинает толкаться быстрее и короче. Аккерман не знает, сколько проходит минут, кажется, очень мало, но он кончает себе на живот, а после чувствует, как Эрвин вскоре замирает в нём с полустоном, сорвавшимся с губ. Эрвин Леви нравится. Он это признаёт. — Ты мне тоже, — шепчет он, тяжело дыша, пока Смит покидает уставшее тело. — Нравишься мне… — Леви… — Эрвин улыбается широко, словно ребенок маленький, и жмётся теснее, не пугаясь своего поведения и не боясь более спугнуть Аккермана. Они оба устали, устали после физической близости, но больше — от ментальной. Столько мыслей было сегодня пережито, столько слов сказано. Потому Эрвин лишь салфетками вытирает живот Леви и себя и заваливается рядом на кровать, чтобы уснуть рядом с творцом его собственной судьбы теперь, потому Эрвин к Леви привязался, как и тот к нему. И между ними теперь есть что-то такое, что связь эту не разорвет, не позволит.***
Утром Эрвин уходит. У него работа, дела, некормленный кот. Леви понимает, поит его любимым чаем и провожает до двери, прихрамывая от непривычного чувства сзади. Эрвин его на прощание целует, и Леви не уверен, как скоро он сможет привыкнуть к этому. На кухне становится одиноко, и впервые, наверное, это чувство такое сильное. Хочется, чтобы Эрвин вообще никогда не уходил. Никогда ещё Леви не желал подобного по отношению к человеку. Входная дверь открывается через минут десять после ухода Смита. Леви ожидаемо вздрагивает, возвращаясь в реальность, когда слышит знакомые шаги. Вот и Ханджи вернулась. Задумчивый Аккерман ничуть девушку не удивляет, но всё же что-то она видит в нём, что-то такое отличное от обыкновенного состояния. Наверное, Зое слишком хорошо его знает, потому что Леви видит эту ухмылку на её лице. — Только я хотела рассказать, какой Моблит классный… — В очередной раз, — привычно парирует Леви, обнимая ладонями любимую кружку. Он не выдержал и после ухода Эрвина заварил ещё чая. — Леви, ты… — испуганно заглядывая в чашку, шепчет Ханджи. — Это чай, — успокаивает её Аккерман, делая глоток. — Так что случилось? — наконец озвучивает она свой вопрос, и Леви поднимает на девушку нечитаемый взгляд. — Я переспал с Эрвином. — Что? — Не заставляй меня повторять это, — вымученно стонет Леви, прикрывая глаза. Между ними возникает какая-то неловкая пауза. — Он тебе нравится? — вдруг спрашивает Ханджи, и Леви знает, что ей нужен прямой ответ. — Я не знаю. Кажется, да, — Леви вздыхает. — Тогда я не вижу проблемы, — Ханджи улыбается и нежно треплет Аккермана по голове, взъерошивая и без того беспорядочно лежащие волосы. Леви поднимает на Ханджи измученный взгляд, но Зое принимает вид женщины, которой лучше не перечить, а потому Аккерман лишь снова вздыхает и берёт в руки телефон. — Тц…