Ты устала от своих метаний
Тебе пора уже усвоить этот урок
Прячь то, что тебе нужно прятать
И говори, что тебе нужно говорить
Проблем станет больше, если ты решишь
Преданно следовать политике правды…
Policy of Truth — Depeche Mode
«Лена», пытаясь преувеличить важность олимпийской медали, случайно преуменьшила масштаб того, что смогла забрать у Маркуса. Она забрала действительно «всё». В этом у Кальтенубера сомнений не оставалось. И на протяжении изнурительного пятнадцатичасового перелета из Сеула в Восточный Берлин, мысли о советской спортсменке прерывались лишь неглубокой дремотой и безуспешными попытками вывести Маркуса на разговор со стороны коллеги по сборной, что занял с ним место в самолете. Кальтенубер отвечал односложно и с нежеланием, но заметно напрягся, когда Эрих упомянул, что его видели в компании советской спортсменки. — Мы просто потанцевали, — пробубнил Маркус, подпирая кулаком щеку, борясь со сном. — Ага, — с ухмылкой добавил Эрих, — а потом куда-то вдвоем сбежали… В какой-нибудь отельчик?.. Кальтенубер нахмурился, выпрямился и непривычно строгим для себя взглядом поставил коллегу по сборной на место, заставляя заткнуться до конца полета. После приземления Маркус был рад возможности наконец подняться из неудобного кресла, в котором невозможно было вытянуть длинные ноги, и пройтись. Но, оказавшись в холле аэропорта, тут же захотел вернуться обратно в салон самолета. Он был готов забиться в неудобное сидение и улететь куда-нибудь в Мозамбик. Лишь бы не стоять в переполненном зале «Берлин-Шёнефельда» перед тысячами людей, среди которых были журналисты с телекамерами, фотоаппаратами, микрофонами и осветительными приборами, от которых глаза Маркуса, желавшие закрыться и забыться в полноценном качественном сне, начинали слезиться и щуриться. Где-то сбоку торжественно играл оркестр, но Маркус готов был поклясться, что эти заунывно-праздничные звуки сейчас раздражали абсолютно всех, кто только что прилетел из Кореи. Маркус огляделся по сторонам, понимая, что путь к отступлению перекрыт. Других коллег по сборной, пусть те и вернулись олимпийскими чемпионами, журналисты не стремились взять в плен своего внимания и те могли спокойно ретироваться, но Кальтенубер был нужен всем. Журналисты наперебой называли программы и телеканалы, на которых работали и тут же задавали вопросы, забывая об этике и уважении к коллегам. До Олимпиады в Сеуле Маркус был известен парой побед на чемпионатах ГДР и Европы, но для большинства граждан Восточной Германии был узнаваем скорее по родству с членом правящей партии. Теперь же Маркус Кальтенубер внезапно стал национальным героем, рисковавшим затмить славу собственной матери — Хельги. — Спасибо большое за внимание, — с трудом произнес Маркус, понимая, что ему нужно что-то сказать, — но сейчас я пока не… — он потеряно взмахнул ладонью, а затем приложил её к затылку. — Не в состоянии отвечать на вопросы. Но гул и оживление толпы лишь усилились, даже перекрывая музыку военного оркестра. Впрочем, этому Маркус был несказанно рад. — Я очень счастлив вернуться домой, — добавил он, растянув губы в улыбке. — Счастлив, что удалось достойно представить Германскую Демократическую Республику на международном уровне. — Маркус! — оглушительно раздалось сбоку, вынуждая Кальтенубера прервать свою неловкую речь. С сотрудниками безопасности аэропорта, что пытались не дать гражданам ГДР съесть Маркуса заживо, боролась Клаудиа Фэссель. — Вы знаете, кто я такая! — возмущенно пищала она. — Маркус! Скажи им! — закричала ещё громче, поймав на себе его взгляд. — Пропустите Фрау Фэссель, пожалуйста, — уважительно попросил он, наблюдая за тем, как двое мужчин в форме расступились в стороны. Высокая стройная немка тут же выпрямилась, будто была солдатом, поправила длинные, как всегда идеально уложенные, русые волосы, и зашагала к Маркусу, наслаждаясь минутами славы как в первый раз, несмотря на то, что быть в объективах камер — для профессиональной актрисы было уже привычкой. — Привет, любимый! — нежно произнесла она, обнимая Маркуса за шею. — Привет… — Кальтенубер в легком удивлении приподнял брови, понимая, что не стоит выяснять отношения с Клаудией сейчас — когда они на виду, и машинально обнял её за тонкую талию, чуть погладив по спине, ощущая мягкость белой блузы. — Мы все очень переживали за тебя, — закивала Клаудиа, отстранившись, но продолжая смотреть на Маркуса с обожанием. — Я смотрела все трансляции. Даже последнюю ночную… Кальтенубер едва не засмеялся. В заплыве, упомянутом Клаудией, он даже не был заявлен. Более того — эту ночь он провел на борту самолета. — Фрау Фэссель! — окликнул её один из журналистов, протянув ближе микрофон. — Расскажите, каково это — быть невестой сильнейшего пловца мира? Клаудиа деланно смутилась и чуть сжала плечи, будто становясь меньше. В заигрывании с аудиторией Фэссель была хороша и опытна. — Нев… Что? — не понял Маркус, не сдержав истинных эмоций. — Клаудиа? — разозлился он. Фэссель, изловчившись, завела одну руку за спину Маркуса и больно ущипнула даже через ткань олимпийки, призывая успокоиться. — Я так и знала, что ты разозлишься! — очаровательно улыбаясь, покачала головой она, замечая улыбки и на лицах присутствующих. — Мне позвонили из международного тележурнала «Объектив», — дружелюбно начала пояснять она в первую очередь для Маркуса, — и уточнили, как могут ко мне обращаться, не узаконили ли мы с тобой наши отношения… — Мы этого не делали, — нахмурившись, мрачно добавил Маркус, заметив толику страха в серых глазах Клаудии. Но в целом немка продолжала держаться нарочито счастливо и любвеобильно. — Да, но я не стала утаивать от них наших планов о свадьбе… — Клаудиа, но это не… — Неправильно, я знаю! — всплеснула руками она, изображая раскаяние. — Но я была на волне эмоций! Я… Я только что посмотрела трансляцию с твоего награждения шестой медалью! Маркус стиснул зубы, с трудом сдерживая желание поругаться с Фэссель. Так же, как она поругалась с ним за пару месяцев до Олимпийских игр, когда заявила, что больше не может мириться с тем, что ради тренировок Маркус пропускает её спектакли и премьеры в кинотеатрах. Кальтенубер старался посещать их исправно, но чем ближе был главный старт его жизни, тем сложнее было балансировать между спортом и личной жизнью. Маркус просил Клаудию отнестись с пониманием и потерпеть. Но Фэссель не умела ни понимать, ни терпеть. Особенно если это в чем-то её ущемляло. — Простите, — Клаудиа вновь обратилась к журналистам, — думаю, Маркусу нужно немного отдохнуть, а затем он с радостью предстанет перед телекамерами, — Фэссель коснулась руки Маркуса, ласково сжимая длинные пальцы. — Сегодня вечером мы приедем в Берлинский телецентр, где дадим большое интервью для «Шварце каналь». Думаю, мы сможем обсудить большинство интересующих вас вопросов именно там и… Маркус поджал губы, с раздражением поглядывая на Клаудию. С одной стороны его радовало, что кто-то пришел и ловко расправился с обилием людей, с которыми Маркус общаться не привык и пока не умел. С другой — Клаудиа сама по себе несколько напрягала. Особенно когда приправляла действительность искусной ложью. Порой Маркус допускал мысль о том, что и реальная жизнь казалась Клаудии очередным спектаклем или телефильмом, и она играла, изворачивалась, лгала, примеряя десятки различных масок и образов. Но при этом продолжала сохранять наивный детский блеск в глазах, будто за этими глазами ничего больше не было. *** — Долго собираешься здесь торчать? — над Владимиром, уютно устроившимся на металлических сидениях аэропорта «Домодедово», склонился его друг. — Пока Риту не отпустят, — спокойно отозвался Косарев, не прерывая чтения книги. Лена осталась в полном восторге от недавно впервые опубликованного «Доктора Живаго», а теперь с ним хотел познакомиться и её муж. Сергей раздраженно вздохнул, замечая, что уже почти все спортсмены, прилетевшие с ними одним бортом, покинули холл, отправляясь по домам. За исключением тех, с кем захотели пообщаться сотрудники таможенного контроля или Комитета Государственной Безопасности. В числе последних оказалась и Маргарита Платова. — Думаешь, — Яткин наклонился ниже, отбрасывая тень на текст, который так увлек Косарева, — Рите что-то светит всего лишь за танцы на дискотеке в компании Кальтенубера? Владимир вздохнул, прерывая чтение, и, оглядевшись по сторонам, выразительным шепотом обратился к другу: — Думаю, там были не только танцы… *** Хельга Кальтенубер дожидалась сына на парковке аэропорта, о чем-то беседуя со своим водителем. Стоя на фоне черного, идеально блестящего в лучах летнего солнца «Вартбурга» — гордости автомобильной промышленности ГДР — первый секретарь земельного комитета Социалистической единой партии выглядела особенно сдержанно, но привлекательно: темно-желтый строгий брючный костюм, уложенные мягкими волнами короткие светлые волосы, переливающиеся кое-где проявившейся сединой. Худощавая и высокая, обладавшая цепким, но при этом будто рассеянным взглядом, желавшим захватить в поле зрения всё, что было вокруг, Хельга, в свои сорок девять, привлекала мужское внимание, но сама же была в нём совершенно не заинтересована. Некогда соратник по идеологии и муж, а позднее — предатель, бежавший на Запад в годы, когда Берлинская стена ещё не была построена, лишил Хельгу чувств привязанности и доверия к людям. Закурив сигарету вместе с водителем, она выдохнула пар и устало облизнула губы. Погода Восточного Берлина радовала жителей теплом и светом, позволяя отправляться на традиционные семейные велопрогулки в небольшие леса и парки. Но Хельге ни природа, ни солнечный свет интересны не были. Хельга и вовсе не привыкла проводить на улице много времени, прочно привязав себя к кабинетной работе. — Задерживается, — мрачно констатировала она и чуть качнула головой, блеснув линзами очков. — Приехало много людей, оркестр, телевидение… — попытался оправдать Маркуса водитель. — Скоро будет. На губах Хельги промелькнула кривая ухмылка. Так быстро, что её собеседник даже не успел заметить. — Маркус опоздал — даже если бы аэропорт был пуст. — Он — настоящий герой, Фрау Кальтенубер! — не сдержал восторгов пожилой немец. — Как же эффектно он проплыл свои дистанции баттерфляем! Мы вместе с сыновьями очень боле… — Да-да, Герр Фрайт, — нетерпеливо перебила его Хельга, докуривая сигарету, — он — великий спортсмен, мне стоило бы им гордиться. Вы это хотите сказать? Меня не интересуют его медали, — жестче добавила она, заметно меняясь в лице. — Все эти олимпийские игры — бессмыслица, не имеющая никакой практической пользы. Даже «Олимпийское перемирие» потеряло свою силу — войны, с печальной стабильностью, продолжаются, и одна из них — прямо под нашим носом. Водитель стушевался, явно улавливая нотки недовольства в интонации начальницы, и поспешил отойти к урне, чтобы избавиться от окурка. Завидев Маркуса, Хельга презрительно поморщилась от вида его расстегнутой олимпийки. Белая молния, разойдясь в стороны, разделила собой аббревиатуру «DDR» на две части — для Хельги это выглядело непростительно. — Guten Tag, — сдержанно, будто приветствовала очередного идеологического соратника, а не единственного сына, произнесла Хельга минутой позднее, когда Маркус, в компании бывшей девушки и нынешней «невесты», подошел ближе. Позволив сыну ответить себе таким же сухим пожеланием доброго дня, Хельга, схватившись за язычок молнии, резко дернула вверх, с характерным звуком соединив синюю ткань. — Можно было догадаться и не позориться, — сквозь зубы, не скрывая разочарования, процедила она. Но Маркус, не ожидавший теплой встречи от матери, невозмутимо направился к багажнику, складывая туда свой чемодан и рюкзак. — Фрау Кальтенубер, — почтительно обратилась к ней Клаудиа, на мгновение чуть склонив голову будто в церемониальном поклоне. — Добрый день, дорогая, — Хельга позволила себе тень улыбки, а затем обернулась к Маркусу, выслушивающему смущенные нотации от водителя за то, что полез убирать багаж самостоятельно. — Сегодня останешься в Восточном Берлине? Клаудиа сообщила, что ты будешь давать интервью. — Да, — Маркус с силой захлопнул багажник и бросил гневный взгляд на Клаудию, игнорируя встревоженного благополучием любимой машины Герра Фрайта. — Фрау Фэссель решила всё за меня. Научилась этому, кажется, у тебя. — Тебе будет полезным поучиться держаться перед камерами, — задумчиво оценила Хельга, пропуская мимо ушей колкости. — Клаудиа, ты не дашь ему наговорить глупостей? — Буду стараться изо всех сил, Фрау Кальтенубер. — Замечательно. Завтра я должна быть в Лейпциге, но меня ждут в распоряжении СЕПГ и запись интервью всё же хотелось бы посетить. Уеду сразу после. Маркус, занимая место рядом с водителем, безразлично кивнул. Его мнение в пределах его же страны никогда не считалось важным. Всё решалось где-то позади. Где-то наверху. Где-то сбоку. А потом просто сообщалось как факт. Даже если в очередном спектакле главная роль отведена именно ему. — Унтер-ден-Линден, — обратилась к водителю Хельга. *** Рита поерзала на стуле. Маленький кабинет с фотографией очередного Председателя Президиума Верховного Совета СССР, письменным столом, шкафом и небольшим диваном начинал казаться камерой для пыток. Отсутствие окон, а потому необходимость в неприятном искусственном освещении даже днём лишь усиливала отталкивающее впечатление. Впрочем, другое сотрудники Комитета Государственной Безопасности создавать и не умели. — Вы отрицаете, что вступали в связь с Маркусом Кальтенубером — членом сборной ГДР, олимпийским чемпионом по плаванию? — уточнил во второй раз молодой лейтенант контрразведки и, прежде чем опуститься за стол, расстегнул пуговицы на форменном кителе защитного цвета. Платова шумно вздохнула, язвительно недоумевая, почему же сотрудник комитета не упомянул, что Маркус — шестикратный олимпийский чемпион и подробно не перечислил все дистанции и блистательное время, за которое он их преодолел. Возможно боялся, что связь с таким впечатляющим спортсменом Рита точно не станет отрицать и признает, даже если между ними на самом деле ничего не было?.. — Не отрицаю, — сохраняла спокойствие Рита, разглядывая фуражку с кокардой и лакированным ремешком, что лежала на столе возле лампы с отвратительным зеленым стеклом. — И вы осознаете отв… — разведчик, уже готовый машинально озвучить явно заученный текст, резко запнулся, уставившись на Риту с удивлением. Платова, заметив его реакцию, тоже растерялась. Раньше ей не доводилось вести беседы о своей интимной жизни. Особенно — с сотрудниками разведки. Она не знала, как стоит себя вести, а потому решила, что будет честной. В конце концов — если сотрудники КГБ захотели поговорить с глазу на глаз — значит им уже известно всё, о чем Рита предпочла бы никогда никому не рассказывать. — Товарищ лейтенант, — аккуратно начала Рита, замечая в глазах своего «интервьюера» что-то человечное, — мы с Маркусом познакомились на дискотеке уже после того, как наши соревнования завершились, — продолжила она, на мгновение ощущая себя маленькой девочкой, вынужденно оправдывающейся перед матерью за поздние прогулки с мальчиком. — Маргарита Юрьевна, — качнул головой он, строго сложив перед собой руки на столе. — Маркус Кальтенубер — гражданин Германской Демократической Республики. — Отношения между Советским Союзом и ГДР развиваются на основе принципов социалистического интернационализма, — по учебнику, слово-в-слово отчеканила Рита и попыталась спрятать эмоции глубоко внутрь, понимая, что они сейчас не помогут. — Верно, — поощрительно кивнул сотрудник КГБ, — если бы выбранный вами «кавалер» был из ФРГ — наш разговор проходил бы иначе. Рита вновь поерзала на стуле, ощущая, как от духоты и стеснения начинают пылать щёки. Кабинет хотелось покинуть немедленно. Отблески «доброго и человечного» в карих глазах лейтенанта угасли, заставляя Платову спасительно цепляться взглядом за что угодно, кроме его непроницаемого лица. — Что было после дискотеки? — Мы… — Рита вздохнула, обхватив края деревянного стула, отчаянно впиваясь пальцами в острые грани. — Мы покинули олимпийскую деревню. Погуляли. Отправились в… Гостиницу… — Ты — невероятно красива, — исступленно прошептал Маркус, разрывая поцелуй, и любуясь смущенно-ошарашенной Ритой. Ритой, которая никогда раньше не слышала таких слов в свой адрес. Но восторг в голубых глазах Маркуса резко сменился тревогой. Он ласково коснулся ладонью щеки Риты, обжигая тем самым не только нежную кожу лица, но и всё, что было под ней. — Ты плачешь? — не понял он, приподнимая брови. — Н-нет… — Рита опустила взгляд, ощущая, как слёзы, скопившиеся в глазах, одна за одной катятся вниз. Огибают щеки, срываются со скул. Путаются в горячих пальцах Маркуса. — Я п-просто… Пьяная. Я м-много выпила… Платова не сдержалась и болезненно зажмурилась, повержено опуская голову. Даже вспоминать о содеянном было стыдно и больно. Но озвучивать вслух незнакомому мужчине в допросно-ответной форме оказалось ещё страшнее. Но лейтенанта реакции Риты за живое не задевали. — Вы знали, что мать Маркуса — первый секретарь земельного комитета Социалистической единой партии Германии в Лейпциге? Платова распахнула глаза, в которых стояли слёзы, ошарашенно посмотрев на военного. — Нет… — хрипло отозвалась она. — Маркус не сообщал вам о деятельности СЕПГ, противодействии Североатлантическому Альянсу, подавлении внутренних разногласий в ГДР? О покушениях на целостность государства? Рита моргнула, судорожно вспоминая все их разговоры и отчего-то особенно цепляясь мыслями за проклятого голубя мира с обратной стороны медали. Платова совсем не знала Маркуса. Но была отчего-то уверена, что он, несмотря на родство с членом партии — а может именно благодаря нему — был совершенно далек от политики и разного рода «противодействий», «покушений» и «подавлений». — Гражданка Платова? — голос лейтенанта стал строже. — Н-нет. Ничего такого, — Рита шмыгнула носом и подняла глаза на люстру под потолком, желая всё же сдержать слёзы обиды. Рита верила, что однажды никому и никогда не придется оправдываться за гражданство человека, с которым ты решил провести только одну ночь или связать всю жизнь. Эта вера грела внутри, не давая сломаться. Не давая сломить. — Что было в гостинице? Рита выдохнула, ощущая, как вибрирует воздух между губами. Сглотнула, собираясь с мыслями. Опустила взгляд на лейтенанта, что продолжал выжидающе сверлить взглядом. Коснулась вспотевшими пальцами лба, поправляя волосы. — То, что происходит между м-мужчиной и женщиной, когда они нравятся друг другу… — с трудом произнесла Рита, надеясь, что этого будет достаточно. Но едва слышный смешок лейтенанта заставил Платову вздрогнуть и поежиться от фантомного холода в душном крошечном кабинете. — Вы вступили в интимные отношения с гражданином ГДР? — Да, — глухо отозвалась Рита. — Я вступила в отношения с мужчиной, который мне понравился. Дело не в… Не в гражданстве. — Вы обменялись контактными данными? — Н-нет. Ещё в Сеуле мы поняли, что совершили ошибку. Я. Я поняла. — У вас очень… Горячий нрав, гражданка Платова, — с неприятной ухмылкой констатировал лейтенант. — Для советской спортсменки вы непростительно легко поддаетесь страстям у всех на виду. Рита нахмурилась, не сразу понимая, о чем теперь шла речь. Но сотрудник разведки любезно пояснил: — Семнадцатый отдел был впечатлен вашим поцелуем с Владимиром Косаревым. О его семейном положении вам известно? Рита вновь медленно выдохнула, вспоминая, как в глубоком детстве бабушка учила её православным молитвам. Но слов их Рита не запомнила. Да и сейчас была уверена, что бабушка, даже если и могла бы наблюдать за нерадивой внучкой с «того света», пришла бы в настоящий ужас от ситуации, в которую вляпалась её драгоценная «Ритушка». — Да. Мы с Володей друзья. Я прошу вас не впутывать его в произошедшее и не сообщать об этом его супруге… Лейтенант приподнял темные брови, поражаясь странному взгляду на дружбу, но комментировать никак не стал, успев сложить собственное мнение о ситуации. Вместе со всем семнадцатым отделом… — Моя связь с Маркусом, моё поведение в аэропорту — были большой ошибкой. Я проиграла на главном и последнем старте в своей жизни и зря растратила усилия тренеров, врачей, спортивной инфраструктуры и системы подготовки спортсменов Союзных Республик, — монотонно принялась говорить Рита, надеясь, что это — то, что желали от неё услышать. — Я раскаиваюсь за то, что опорочила образ советского спортсмена. Я не имею никаких контактов Маркуса, не знаю, где и как его можно найти, как с ним связаться… — ощутив, что одна слеза всё же сорвалась вниз по щеке, Рита упрямо продолжала свою тусклую речь, буравя взглядом пуговицы на кителе лейтенанта, лишь бы не смотреть в глаза. — Я готова понести наказание, если это необходимо. Но я очень прошу… Не впутывайте в это мою семью и моего дру… — Вы можете быть свободны, Маргарита Юрьевна, — откинувшись на спинку стула, внезапно огорошил сотрудник разведки, ожидая, что Платова расслабится и удивится. Но та ощутила лишь большее напряжение, понимая, что это слишком подозрительно. Слишком легко. — Если оставите в этом кабинете то, что является собственностью Германской Демократической Республики, — договорил он, с удовольствием наблюдая за Ритой. — Я знаю, что одна из шести медалей Маркуса Кальтенубера — в кармане вашего рюкзака. *** Маркус, с трудом совладав с массивными запонками пиджака, тяжело вздохнул и выпрямился, уткнувшись взглядом сначала в большое зеркало, а затем — на стены своего номера в одном из старейших отелей ГДР. Удивительно «живучее» здание пережило первую мировую войну, а во второй уцелело чудом, сохранив в своих стенах госпиталь, в то время как Парижская площадь, на которой он находился, значительно пострадала при бомбардировках. От внушительного здания, подвергшегося после капитуляции Берлина пожару, уцелела лишь небольшая часть, в которой сегодня разместился Маркус. Комната, доставшаяся национальному герою, его, без преувеличения, удручала. Будучи угловой, номинально она имела два окна, выходивших на разные стороны. Но одно из них было заложено кирпичной кладкой, так как выходило на запад. Маркус родился через шесть лет после того, как Германская Демократическая Республика возвела Берлинскую стену, тем самым разделив единый ранее народ не только по признаку политической идеологии. Но, несмотря на то, что Кальтенубер не знал Берлин без «Антифашистского оборонительного вала» — как называли его в ГДР — стена казалась ему чужеродной, уродливой и жуткой. Маркус знал, что есть стены, объединявшие и оберегавшие народы. А есть «Позорная стена» — как называли её по западную сторону — покалечившая почти каждую немецкую семью. Государственная граница, перечеркнувшая собой сотни жизней. Бетонный комплекс из монолитных блоков с металлической сеткой, земляными рвами и противотанковыми укреплениями… И Маркусу казалось, что нельзя сделать стену ещё страшнее, но правительство продолжало реконструкцию и «усовершенствование», добавляя электрическое напряжение, сторожевые вышки и полосы из острых шипов, что позволяли пограничникам отслеживать и пресекать любые попытки побега во «враждебную страну», вверившую себя в руки Североатлантического Альянса. К большому горю своей матери — Маркус был аполитичен. Он знал, что партийная идеология и пропаганда отлично работают и без него. И знал, что не может поддерживать действующий режим, ежегодно губивший судьбы десятков людей, что пытались бежать через стену. Маркус, в свои неполные двадцать два, в отличие от партийных лидеров, в их полные пятьдесят, понимал, что несчастные немцы далеко не всегда бежали от социализма, но почти всегда бежали к родственникам и детям. Там, где Социалистическая Единая Партия Германии видела предательство, Маркус видел отчаяние и любовь настолько великие, что заставляли людей жертвовать жизнью или свободой… Ведь те, кому удавалось перебраться через бетонную стену, попадали не на улицы Западного Берлина, а в «полосу смерти» — заминированную зону, патрулируемую машинами и немецкими овчарками. В лучшем случае беглецам светила тюрьма Хоэншёнхаузен. В худшем — смерть. Маркус вздохнул, вновь бросая взгляд в зеркало. Светло-серый брючный костюм казался ему совершенно уродливым и неудобным. Деловой стиль Маркус не любил. Единственные костюмы, что были по душе — спортивные, свободного кроя. Ещё лучше — вообще без одежды — в одних плавках. Но в таком виде нельзя было являться ни на торжественный прием к руководству партийного аппарата, ни на телевидение. Даже если тебя очень любили и там, и там. Даже если раньше видели только в этих самых плавках. Даже если прославился именно будучи в них!.. — Как же тебе идут костюмы! — сзади раздался восторженный голос Клаудии. — Без стука, Фрау Фэссель, — осуждающе качнул головой Маркус, дотошно принимаясь поправлять запонку, не поднимая глаз на гостью. — Раньше тебя это не смущало, — на мгновение нахмурилась она, но тут же вновь «разгладила» лицо, опасаясь появления морщин, что могут погубить карьеру. — Почему ты снял мне отдельный номер? Маркус выпрямился и сделал шаг в сторону, принимаясь говорить с Клаудией через отражение в зеркале: — Потому что ты сама себе сделала предложение. Я не звал тебя замуж, Клаудиа. Более того — перед отлетом в Сеул ты сказала, что не желаешь продолжать отношения со мной. Фэссель вздохнула, невозмутимо разгладив складки на темно-красном платье, и не спешила вступать в спор. То ли потому, что понимала собственные ошибки. То ли наоборот — ощущала себя безгрешной. Маркус надеялся на первое. Но Клаудиа просто боялась разворачивать полноценный разговор, так как ждала комплиментов своему внешнему виду. *** — Сознание — яд, средство самоотравления для субъекта, применяющего его на самом себе! — экспрессивно зачитывал вслух Владимир, не замечая, что Сергей уже почти заснул, обнимая массивный рюкзак. — Сознание — свет, бьющий наружу! Сознание освещает перед нами дорогу, чтоб не споткнуться. Сознание — это зажженные фары впереди идущего паровоза. Обратите их светом внутрь, и случится катастрофа!.. Яткин закивал с закрытыми глазами, уже давно переставая вникать в то, что так впечатляло Косарева. — Ничего не понял, но как красиво! — покачал головой Вова, а затем вновь окунулся в чтение, но принялся бубнить уже тише. — Привет, — сухо раздалось сверху, вынуждая прерваться и подскочить с места. — Рита, колобашку мне в жёны! — выругался он, на эмоциях приобнимая не привыкшую к таким нежностям Платову. Она напряглась, но отстраняться не стала, позволяя Вове завершить задуманное. В конце концов — и её поцелуй не был ему приятен и воспринимался скорее как действия насильственного характера. — Она у тебя там и есть, — устало проворчала Рита, когда Косарев наконец отстранился, принимаясь тревожно её осматривать. Так пристально, что Платова уже была готова вновь упасть в его объятия. — О, Марго Юрьевна, — подал голос проснувшийся Сергей и выставил руки в стороны, желая размяться. — Живая? — Как видишь, — пожала плечами Рита, ощущая, что хочет скорее забыть о случившемся. Но и друзей за поддержку поблагодарить стоило. Если не словом «спасибо», то хотя бы коротким разговором. — Сильно допытывались? — продолжал нервничать Вова. — Не сильнее Карповникова, когда плывешь хуже обычного, — попыталась отшутиться Рита, упоминая их тренера. — Выглядишь бледной. Как и всегда, конечно, — он неловко улыбнулся, — но сейчас как-то по грустному, что ли… — Ты не видел моих родителей? — поинтересовалась Платова, желая сменить тему. — Они планировали приехать… — Нет, — качнул головой Косарев. — Твоих не видел. Рита поджала губы и задумчиво закивала, поправляя на плече лямку рюкзака, что вроде бы должен был полегчать, но ощущался скорее потяжелевшим. Плохое предчувствие, поселившееся в груди с самого начала беседы с лейтенантом разведки, лишь разрасталось с каждой минутой и замораживало изнутри. И убивало. Плавно, но болезненно. *** — То есть, — с теплой улыбкой продолжал ведущий телепередачи во время интервью с Маркусом и Клаудией, — Южная Корея вас впечатлила? — Да, — кивнул Маркус, ощущая, что больше уже не в силах держать на губах улыбку. Кажется, он был даже готов пересмотреть своё отношение к профессии Клаудии и выразить ей восхищение, потому что изображать различные эмоции она могла долго и убедительно. Маркус же с успехом отдавался лишь тренировкам и восстановлению после. Публичные выступления успели утомить его всего за пару дней и убедить в том, что это — совершенно не его. Но полная студия зрителей, с восторгом ловивших каждое слово, обязывали держаться. — Но мне искренне жаль, что игры бойкотировали несколько успешных в спорте государств. Мне бы хотелось верить, что однажды Олимпийские игры помогут в воссоединении Южной и Северной Кореи, — не задумываясь о последствиях, искренне произнес Маркус, не сразу улавливая толику паники в глазах опытного ведущего. Не сразу замечая напряженную тишину среди людей в зале, в числе которых была и его мать. Не сразу замечая слишком очевидную для всех вокруг аналогию с Западной и Восточной Германиями. — Спорт, безусловно, очень сближает, Герр Кальтенубер, — попытался выкрутиться из ситуации ведущий, осознавая, что трансляция шла в прямом эфире по главному телеканалу ГДР и неловкое молчание было бы некстати. — Понравились ли вам выступления стран социалистического лагеря? — Конечно, — Кальтенубер ощутил, как улыбка на его губах впервые стала искренней. — Меня очень впечатлила сборная Советского Союза. Их школа спортивной подготовки традиционно сильна и очень конкурентна. «И жутко очаровательна…» — вздохнул Маркус, думая не о сборной в целом, а об одном конкретном её участнике. — Руководство партии высоко оценило ваш вклад в пропаганду развитого социализма на мировой арене, — продолжал сыпать официальными формулировками ведущий, бросив красноречивый взгляд на массивный орден, который Маркус получил несколько часов назад на торжественном приеме. Кальтенубер на мгновение наклонил голову, будто успел забыть, как партийный лидер надел на левую сторону его пиджака Орден Карла Маркса — высший орден Германской Демократической Республики. Если бы на всё была воля Маркуса — он бы ни за что не вышел из дома с этой огромной золотой звездой, покрытой красной эмалью, между лучами которой виднелись пучки дубовых листьев, а в центре, в круглом медальоне, красовался рельефный профиль Карла Маркса. Всё кричаще-помпезное Маркус не любил. Но всё кричаще-помпезное горячо любила партия. Поэтому теперь Кальтенубер, краснея от пристальных взглядов телекамер и потея от убийственно яркого света осветительных приборов, сидел с почетным орденом, прикрепленным к ткани пиджака при помощи планки с красной лентой и металлическим дубовым листом… Хотя против премии в двадцать тысяч марок ГДР, прилагающейся к Ордену, Маркус ничего не имел. — А какой была реакция вашей матери — Фрау Кальтенубер на ваше включение в состав сборной? — Она сказала, что если бы меня приняли в «Штази», это принесло бы больше пользы, — усмехнулся Маркус и попытался пошевелить пальцами ног, стиснутых неудобными ботинками из черной кожи, которые пришлось покупать впопыхах перед приёмом и съемками. Но от обуви, что была явно не по размеру, тут же отвлекло воцарившееся гробовое молчание. Кальтенубер, не пытаясь прятать собственную беспечность, в эфире центрального телевидения назвал Министерство Государственной Безопасности ГДР сокращенным и неофициальным именем. Будто забывая о том, что представителей «Штази» боялся каждый, даже связанный с ними напрямую, житель ГДР. Обладавшие невероятно развитой агентурной сетью, они имели информаторов везде — в каждой организации, в каждом жилом доме. Но, чтобы увидеть «ляп» Маркуса в прямом эфире, достаточно было иметь телевизор. Клаудиа разразилась громким смехом, очаровательно прикрывая ладонью рот. Звонкий и заливистый звук привлек к себе внимание всех присутствующих. — Простите, — сквозь смех пыталась произнести она в тщетных попытках просмеяться. Маркус бросил взгляды на гостей студии — ужас на их лицах сменился смущенными, несмелыми улыбками. Неловко улыбнулся и Кальтенубер. — Простите, — продышавшись, снова извинилась Клаудиа, закинув ногу на ногу. — У Маркуса просто сумасшедшее чувство юмора и какое-то поразительное бесстрашие!.. Думаю, именно это помогает ему в спорте! — всплеснула руками она, а затем ласково погладила его по плечу. — Вы помните эту удивительную комбинированную эстафету? Боже мой!.. *** Маркус, в утомительной компании Клаудии, зашел в лифт отеля, перед этим попрощавшись с Фрау Кальтенубер, отправившейся в Лейпциг ночным рейсом. Сразу после съемок и всю совместную дорогу в машине, Маркус ждал комментариев матери, но та, покинув здание телестудии, не произнесла ни слова, сохраняя безмолвие настолько разрушительное, что было красноречивее самых яростных проклятий. Встретившись взглядами с Клаудией, Маркус сначала устало нахмурился, а затем… Расхохотался. Фэссель его нервный смех поддержала. — Какой же ты псих, — покачала головой она, опьяненно улыбаясь. — Ты просто не с этой планеты, Маркус! На тебя будто не воздействует ни одно из существующих правил! — Спасибо, что была сегодня со мной, — тепло поблагодарил он, понимая, что Клаудиа всё же очень помогла. — Один я бы умер там сразу же. — Ну, — задумчиво оценила она, — зато мне не пришлось бы искать тебе ботинки!.. — О, нет, — засмеялся Маркус, выходя из лифта и направляясь вдоль по длинному коридору, — эти ботинки точно не дали бы мне умереть — в них слишком больно, о них не забываешь ни на минуту! Фэссель вновь рассмеялась, чуть навалившись на Маркуса и обнимая его за руку. — Gute Nacht, — заботливо пожелал он, остановившись у двери номера Клаудии. Ответив тем же, Фэссель приподнялась на носки, даже будучи в туфлях на высоком каблуке, и невесомо коснулась губ Маркуса своими. Кальтенубер кивнул в благодарность, опуская взгляд. Выяснять отношения с Клаудией сейчас было бы глупо — совсем не было на это сил. Отложив непростой разговор до завтра, не желая портить настроение перед сном, Маркус направился к себе. Спрятав руки в карманы брюк, что были не совсем в рост и оголяли щиколотки, Маркус шагал по коридору, чуть слышно напевая под нос: — Сегодня я наворачиваю круги и наблюдаю мир в руинах. По пути к горизонту ты, наверняка, думаешь обо мне… Закрыв дверь, Маркус сгорбился, будто ослабил натяжение собственного позвоночника. Изможденно выдохнув, как после многочасовой тренировки, направился в сторону ванной, по пути стягивая с себя ненавистный пиджак. На Восточный Берлин давно опустилась ночь, и Кальтенубер мечтал об одном — наконец принять горизонтальное положение, «поцеловаться» с подушкой и забыться в долгом сне. С усилием содрав с покрасневших ступней ботинки, Маркус блаженно прикрыл глаза на несколько секунд. Но счастье и уединение были недолгими. В дверь постучали. Нахмурившись, Маркус открыл сразу же, подозревая, что это была Клаудиа. Но в коридоре оказался незнакомый ему молодой мужчина в штатском — простой куртке поверх водолазки и джинсовых брюках. — Доброй ночи, Герр Кальтенубер, — произнес он без тени улыбки, но Маркус всё равно видел на его непроницаемом лице неприятную ухмылку и читавшееся в темно-зеленых глазах превосходство. — Капитан Маттиас Штофф, — добавил полуночный гость. — Министерство Государственной Безопасности ГДР или — как вы смели сегодня выразиться — «Штази». Маркус нервно сглотнул, понимая, что, вопреки пожеланию капитана, «доброй» его ночь точно не будет. — Могу пройти? — изогнул темную бровь он. — Я могу ответить… Отказом? — поинтересовался Маркус, ведомый не смелостью, а убийственным желанием отоспаться. — Нет.