Я родился под несчастливым знаком в неправильном доме.
Под дурным влиянием я выбрал неверную дорогу,
Которая привела к печальным тенденциям.
Я был не в том месте и не в то время.
По ложному поводу и безо всякой гармонии.
Wrong — Depeche Mode
Маркус утомленно моргнул, всё же надеясь, что капитан разведки ему привиделся из-за недосыпа и насыщенных дней, измотавших Кальтенубера сильнее олимпийских заплывов. Но Маттиас Штофф всё ещё был здесь. На пороге его гостиничного номера. И всё так же смотрел в упор с напускным холодным безразличием, что прожигало насквозь хуже самого пристального и заинтересованного взгляда. — Если вы по поводу моего сегодняшнего интервью… — Маркус почесал висок, пытаясь расшевелить стремительно отключавшийся мозг. — Я просто… Сказал и не подумал… Капитан кивнул, улыбнувшись уголками губ. — Это мы уже поняли. — Я должен принести какие-то извинения, покаяться в прямом эфире, поклясться на портрете Карла Маркса, что не буду выступать за вос… — Для начала позвольте пройти, — тверже напомнил Маттиас, не привыкший вести важные беседы в коридоре. — Может… Утром? — рисковал до последнего Маркус, боясь, что в нынешнем состоянии может наговорить что-то ещё более нелепое и на следующий раз за дверью будет стоять сразу несколько человек из «Штази». — Я давно нормально не спал, Герр капитан. — Мне жаль. У меня приказ. Кальтенубер натянуто улыбнулся, отчетливо понимая две вещи — капитану совсем не жаль и капитан, для сотрудника разведки, врёт подозрительно плохо. Маркус шагнул к стене и пропустил гостя внутрь комнаты. Не упуская его из виду, закрыл дверь, воспаленным бессонницей сознанием пытаясь прикинуть — сможет ли в случае чего физически противостоять сотруднику спецслужбы. Учитывая, что капитан был ниже ростом — Маркус считал, что шансы у него имеются. — Доводилось вступать в рукопашный бой, Герр Кальтенубер? — будто прочёл его мысли Штофф, неторопливо стягивая куртку и позволяя Маркусу увидеть наплечную кобуру с пистолетом поверх темно-синей водолазки с высоким воротом. Маркус стушевался, понимая, что шансы его уменьшались стремительно. — А этого не было в моём личном деле?.. — нервно пошутил Маркус, заставляя себя отойти от двери и пройти вглубь комнаты. Но ноги слушались с трудом. То ли от усталости, то ли от многочасовых мучений в неудобных ботинках. То ли волнения?.. Капитан издал глухой смешок, а затем опустился на стул возле окна — того, что не было закрыто кирпичной кладкой. — Я ваш большой поклонник, — признался он, а затем жестом указал на второй стул, приглашая Маркуса сесть. — Надеюсь, не все мои поклонники — сотрудники «Штази», которым я не могу ответить отказом, — продолжал Кальтенубер, краем сознания понимая, что пора начинать воспринимать ситуацию всерьез. — Не все, — спокойно, будто миролюбиво и дружелюбно отвечал Маттиас, на мгновение давая Маркусу возможность увидеть свою искреннюю улыбку в полумраке номера. Но она исчезла с его лица так же быстро, как появилась. — Но многие. И я, в свою очередь, надеюсь, что несмотря на их симпатию к вам, как к спортсмену, познакомиться лично вам не доведется. Маркус нервно сглотнул. Шутки закончились. На смену пришло ощущение тревоги. Маттиас не глядя протянул руку в сторону напольного торшера и тут же безошибочно коснулся пальцами включателя на корпусе. Маркус понимал — Штофф знает номер и его оснащение буквально наощупь. Щелкнул включатель. Рассеянный, благодаря темно-оранжевому абажуру, свет заполнил угол комнаты. И Маркус смог разглядеть капитана разведки чуть лучше, отмечая зачесанные назад темные волосы, въедливые глаза, будто с хроническим подозрительным прищуром и нос с небольшой горбинкой — то ли от природы, то ли от чьего-то точного удара?.. — Садитесь, Герр Кальтенубер. Или вы предпочитаете обращение — «просто Маркус»? — выразительно произнес он, заставляя Кальтенубера ощутить мурашки вдоль позвоночника — так он представлялся почти во всех неформальных диалогах с другими спортсменами на Олимпийских играх. — Любое, лишь бы разговор закончился быстрее, — честно признался он, всё же опускаясь на стул. — Что от меня нужно? Капитан подался вперед со спинки стула и ловким движением вытащил пистолет из кобуры, заставляя Маркуса резко втянуть носом воздух и оцепенеть, всерьез ожидая выстрела. Заметив округлившиеся глаза Кальтенубера, разведчик не сдержал короткого, глухого смеха. — Как называется эта модель? —поинтересовался с угасающей улыбкой, положив оружие на чайный столик и совершенно не опасаясь, что ситуация может выйти из-под контроля, потому что Маркус продолжал смотреть на пистолет остекленевшими от ужаса глазами. — Я не знаю, — заторможенно ответил он, разглядывая полностью черный корпус и рукоять. На лице капитана Штоффа мелькнуло удивление, смешанное с огорчением. Герой ГДР в лице Маркуса Кальтенубера не знал восточно-германской модификации одного из самых распространенных видов оружия для поражения противника на коротких расстояниях — пистолет Макарова. Название его было известно любому дворовому мальчишке. — Жаль, — вздохнул Маттиас и, взяв оружие, убрал обратно в кобуру из коричневой кожи. Кальтенубер вздохнул с ощущаемым облегчением и провел вспотевшими ладонями по коленям, слишком плотно обтянутым тесными брюками. — Убить меня можно только из пистолета, название которого мне известно?.. — поинтересовался, заметив, как губы агента тронула едва заметная ухмылка. — После того, как ты пошутил про «Штази» в прямом эфире центрального телевидения? — приподнял брови он, вальяжно переходя с Маркусом на «ты». — Это было бы слишком недальновидно. — Будете пытать? — продолжал Маркус, заставляя Штоффа подумать о том, что Кальтенубера стоило бы засунуть в отдел, занимающийся «разложением» личности диссидентов путем психологического насилия. Слишком хорошо и смело он задает вопросы, которые другие не осмеливались бы даже обдумать. Маттиас терялся в догадках — это обыкновенная беспечность или необыкновенная смелость?.. — Нет, — качнул головой капитан. — Наше государство провозглашает своей целью равенство и справедливое распределение благ. Ты — благо. Следовательно, твоё лицо и тело — собственность Германской Демократической Республики. Одно из главных её достояний. Рупор превосходства физической силы и выносливости наших трудолюбивых граждан. — А я думал, что моё тело — собственность моих тренеров. И немного, но всё же моё, — нервно посмеялся Маркус, цепляясь взглядом за черные часы с круглым циферблатом на запястье разведчика. — Социализм, Герр Кальтенубер, — важно принялся пояснять Маттиас, чуть запрокинув голову, будто читал лекцию и делал это с пугающим удовольствием, — первостепенное значение придает коллективному и общественному началу. Всё принадлежит народу. — А по факту — партии, — пробурчал Маркус, но тут же повинно покачал головой, делая вид, что сказанные им же слова ему просто «подбросили». В дверь номера раздался быстрый тихий стук. Кальтенубер понял, что с шутками пора завязывать прямо сейчас. Одному сотруднику разведки он ещё может попытаться как-то противостоять. Двум — вряд ли. — Входи, — громко, чтобы человек в коридоре хорошо расслышал, произнес Маттиас, даже не бросив в сторону двери взгляда. Будто был уверен в том, кто сейчас войдет. Будто это было согласовано поминутно. Дверь едва слышно скрипнула. Маркус затаил дыхание, тревожно всматриваясь в полумрак узкого и небольшого коридора номера. Послышался странный треск, будто маленькие колесики с трудом перекатывались по ковролину. Кальтенубер, не контролируя собственную мимику, приподнял брови, испытывая толику ужаса. Но в следующую секунду громко выдохнул, когда разглядел миниатюрную официантку с сервировочным столиком на колесиках. Мысль о том, что даже если она — сотрудница «Штази», то Маркус всё равно физически сильнее и явно сможет дать отпор, очень грела и вновь придавала сил. В отличие от перспективы возможной драки с женщиной. — Gute Nacht, — мягко поприветствовала она, быстро принимаясь переставлять на чайный столик то, что привезла из ресторана при отеле. — Герр Штофф, — почтительно кивнула она, начиная сервировку с него, и уже через секунду перед капитаном оказалась чашка кофе и скромный бутерброд с маслом и сыром. — Спасибо, Луиза, — отозвался Маттиас с едва заметной улыбкой, но приниматься на ночной ужин не спешил, пока та не закончит начатое и не покинет комнату. Официантка смущенно улыбнулась, явно польщенная тем, что капитан помнил её имя, а затем поставила перед Маркусом чашку кофе с лимоном и кусочек торта «Шварцвальд». — Герр Кальтенубер, — кивнула она. — Что-то ещё? — Это всё, Луиза, спасибо, — распорядился Штофф и едва указал ладонью на дверь. — Хорошей ночи. Скромно закивав, официантка торопливо покинула гостиничный номер. А Маркус едва сдержался, чтобы не крикнуть вслед просьбу о том, чтобы она забрала его с собой. Можно попробовать даже верхом на тележке… Когда дверь за Луизой захлопнулась, Маркус бросил обреченный взгляд на аппетитный треугольный кусок «Чёрного леса». Белый крем из взбитых сливок, шоколадные коржи, густо пропитанные киршвассером — алкогольным напитком из чёрной черешни, ягоды вишни и шоколадная крошка… Кальтенубер сглотнул. То ли от разгулявшегося аппетита. То ли от обилия вопросов. — Вы знаете обо мне всё? — уже без тени улыбки, непривычно серьезно уточнил он, встречаясь взглядом с проницательными темными глазами капитана. Маркус обожал «Шварцвальд» — как из берлинских или лейпцигских кондитерских, так и заботливо приготовленный руками Фрау Грессен — домработницы, что работала у Хельги столько, сколько Маркус себя помнил. А аромат кофе с лимоном и вовсе сводил его с ума по одной простой причине — качественного кофе в ГДР не было. Бразилия или Колумбия с радостью поставляли бы обожаемые восточными немцами зерна, но исключительно при оплате валютой. А с валютой в Германской Демократической Республике было туго. Сначала, пытаясь удовлетворить граждан, партия пыталась закупать дешёвый и невкусный кофе, а затем и вовсе создала «микс», состоявший из кофе только наполовину, вторую же составляли различные заменители. Граждане ГДР подобное извращение оценили лишь как насмешку над их вкусовыми предпочтениями и перестали покупать низкопробный кофе вовсе, находясь в ожидании ароматных зерен в посылках от родственников из ФРГ. Маркусу же качественный кофе был доступен чаще, чем другим соотечественникам — Хельге Кальтенубер его привозили из Европы — поэтому часто удавалось начинать свой день с бодрящего аромата и горького вкуса. Но на этом плюсы родства с членом правящей партии, по мнению Маркуса, заканчивались. — Не всё. Только необходимое, — ответил Маттиас. Маркус апатично закивал, делая вид, что ответ разведчика его успокоил, и вновь уткнулся взглядом в кусок торта, что уже покосился под собственным весом и норовил распластаться по тарелке из белого фарфора. Хотелось есть. Но вместе с этим в горле ощущался ком. Кожей ощущалась неопределенность, носом — ледовито-колючий аромат одеколона капитана, смешивающийся с кисло-горьким ароматом качественного кофе. Кальтенубер на мгновение приоткрыл губы, желая поинтересоваться, по каким соображениям «Штази» считают информацию о вкусовых предпочтениях необходимой, но передумал. — «Неважной информации не существует», — с улыбкой вновь ответил на неозвученный вопрос Маттиас, процитировав девиз Министерства Государственной Безопасности. Маркус вновь подавленно кивнул. — Пахнет хорошо, — задумчиво добавил секундой позднее, впиваясь взглядом в чашку, где дрейфовал идеально тонкий кусочек лимона. — Явно не наш. В ресторане при гостинице, во время обеда днём, там тоже был только «микс»… — не в силах противиться желанию, Маркус обхватил тонкую ручку чашки и сделал глоток. — Верно, — разведчик поощрительно ухмыльнулся. — Этот я привез из Бонна. От одного упоминания столицы ФРГ Маркус поперхнулся и, закашлявшись, убрал чашку обратно на блюдце. — И часто… Бываешь в стане… «Врага»? — К сожалению, — сухо отозвался разведчик, небрежно отодвинув пальцами плотные шторы, и приподнялся, чтобы на мгновение выглянуть в окно. — Чтобы дома было спокойно, кто-то должен дежурить снаружи… — сквозь зубы, куда тише и печальнее добавил он. — Зато там есть «Кока-кола», а не «Вита-кола»… — пожал плечами Маркус, понимая, что кусочек «Шварцвальда» буквально умоляет скорее с ним покончить. Вновь опустившись на стул, Маттиас проследил за взглядом Кальтенубера и издал тихий смешок. — Силы тебе пригодятся — ночь будет долгой. Ешь. Когда тебе доставят двадцать пирогов, которые ты не заказывал, — с тенью улыбки предостерег капитан, — тогда можешь напрягаться. Пока — рано. Кальтенубер ощутил урчание в животе. За недостатком сна организм требовал предоставить альтернативные источники энергии. — Двадцать пирогов — не наказание, — устало улыбнулся он, представляя аппетитную и ароматную выпечку с вкусным тестом, что было бы мягким внутри и хрустящим снаружи. — А вот счёт за них — может быть… Хотя… Смотря откуда… — Маркус вдруг нахмурился, будто ожил вновь. — А откуда вы заказываете пироги? Маттиас прищурился, а затем вновь не сдержал ухмылки. То ли потому, что Маркус казался ему забавным, то ли потому, что в глубине души — вернее, её скудных останков, что не были выкорчеваны работой, не знавшей порой жалости и человечности — завидовал Маркусу, потому что тот сохранил какую-то очаровательную беспечность. Такую, какую легко сохранить, если твоя жизнь идет параллельно политическим играм и военным конфликтам. — С какими они начинками? — продолжал Маркус. — У вас там какие-то договоренности? Или это отдельная пекарня «Штази»? Пироги в виде… Как там твой пистолет называется? — Пистолет Макарова, — на русском ответил капитан. — Pistole Mk, — добавил на немецком. — А я могу сразу передать через тебя свои пожелания? — не унимался Кальтенубер. — С капустой, но без яиц, пожалуйста! Можно с мясом, с яблоками, с джемом тоже пойдет… — В чем основная идея марксизма-ленинизма? — уже без улыбки, строго и резко спросил Штофф, выбрасывая Маркуса из мечтаний о сытных пирогах. Кальтенубер потерянно уставился на разведчика. Несколько раз похлопал длинными светлыми ресницами, пытаясь расшевелить засыпающий мозг. Маркус отлично учился в школе, особенно интересуясь гуманитарными направленностями — иностранные языки, литература, история входили в число его любимых предметов. Кальтенубер мог увлечься чем угодно, кроме математики, физики, химии, граждановедения и введения в социалистическое промышленно-сельскохозяйственное производство. Но от влияния матери Маркус мог спастись только в бассейне. В остальном она, если того желала, брала над сыном и его интересами верх, насильно запихивая в молодежные кружки политической направленности. Вот только чаще всего вместо посещения заунывных собраний, где его ровесники воспевали Карла Маркса и ругали «загнивающий запад», Маркус отправлялся на тренировки. Сделав глубокий вдох, а затем резко выдохнув, Кальтенубер выдал четко заученное: — Основу социально-политического и философского учения марксизма-ленинизма — «идеологии рабочего класса» — составляют идеи о борьбе пролетариата за свержение капиталистического строя и построение коммунистического общества, о созидательной деятельности трудящихся, непосредственно занятых строительством социалистического и коммунистического обществ… Маркус замолчал, вспоминая себя вчерашним выпускником школы на вступительном экзамене в университет Гумбольдта. — Слабовато для студента юридического факультета. — Я в процессе перевода на факультет философии, — напомнил Маркус. — Там есть направление, связанное c политикой в области спорта, правда я не очень вижу себя в эт… — Ешь. Маркус поджал губы, испытывая какую-то странную обиду, а затем всё же приступил к торту, бросая короткие взгляды на капитана разведки, что довольно быстро — буквально в два укуса — расправился с бутербродом и теперь допивал кофе. И хотя Кальтенубер был голоден, процесс шел медленно — есть под пристальным взглядом Маттиаса было неловко. — Собирайся, — в приказном тоне произнес Штофф, как только Маркус допил кофе. — Куда? — не понял он, вновь ощущая легкое оцепенение, будто рассчитывал, что капитан разведки заехал к нему посреди ночи только для позднего ужина, непринужденной беседы и теста на знание оружия и партийной идеологии. Маттиас, поднимаясь, бросил на Маркуса тяжелый взгляд, давая понять — ответа не будет, а новые вопросы на эту же тему не приведут ни к чему хорошему. — Я могу предупредить Клаудию? Это моя… А, — Маркус стушевался, поднимаясь из-за небольшого столика. — Вы и так знаете, кто это. — Фрау Фэссель, должно быть, спит, — холодно, но с ощутимым нажимом напомнил капитан и, бросив взгляд на наручные часы, принялся надевать куртку. — Дадим ей возможность восстановить силы. Маркус, не сдерживая мимику, округлил глаза, мысленно вопрошая о том, когда ему будет позволено поспать и восстановить силы. — Ты пойдешь так? — Да, — пришел в себя Маркус, пожимая плечами. — Ещё пиджак и… — Кальтенубер страдальчески вздохнул, бросив взгляд на ботинки в прихожей, внутренняя подкладка которых ещё с утра была белой, а теперь местами красной. — И обувь. Но Маттиаса, судя по нахмуренным бровям, этот «образ» героя ГДР совсем не устраивал. Если не полностью, то частично. Взгляд особенно остро цеплялся за оголенные щиколотки — слишком неприлично и по-западному. Капитан догадывался, что высокий рост Маркуса не станет убедительным аргументом для генерала, с которым ему предстоит встретиться. — Другие брюки найдутся? — Да, — заторможенно закивал Кальтенубер и уже через минуту вытащил из чемодана, с которым прилетел из Сеула, спортивные брюки из синего трикотажа. Приложив их к бедрам, он поднял вопросительный взгляд на капитана, потому что по его скромному, изрядно извращенному недосыпом мнению, в белой рубашке и синих спортивных брюках он выглядел изумительно. — Не такие. Строгие, Маркус, — тверже обозначил Маттиас, размышляя о том, всегда ли Кальтенубер такой или только когда не выспится. — Есть? — Есть. Капитан улыбнулся уголками губ, осознавая, что не всё так плохо. — В Лейпциге. Капитан перестал улыбаться. — Плевать. Поедешь так. Обувайся. *** Огромная Москва начинала просыпаться рано — в районе пяти часов. Но Рите не было до родного города никакого дела. Рита сегодня не просыпалась, потому что не ложилась спать. Рите было плевать на всё. На всё, кроме свербящей дыры в груди — где-то там, где ещё были живы воспоминания об отце. Рита моргнула, не сводя глаз с мамы — та спала, свернувшись на крохотном диване в гостиной. Неподалеку стоял развернутый стол-книжка, остатки еды с которого помог убрать Володя, прежде чем уехал домой к жене. Рита была благодарна другу, но горе, застилавшее туманом сознание и слезами — глаза, не давало произнести «спасибо». Но подтолкнуло упасть в объятия. Крепкие. Настоящие. Никогда не предававшие. Рите впервые было их — этих дружеских объятий — мало. Рите как никогда не хотелось Володю отпускать. Несмотря на любовь к разговорам, с Косаревым можно было трепетно помолчать, прижавшись к крепкому плечу. А молчать сейчас Рите хотелось больше всего. Молчать и плакать. Но у Володи была своя жизнь. А у Риты теперь — её жалкое подобие. Без соревнований. Без воды. Без отца, что внезапно скончался от инфаркта, случившегося на рабочем месте — в разгар смены на заводе, которому он отдал всю жизнь. Который свел его с любимой женой — Светланой. Рита провела ладонью по голове, стягивая с волос черную траурную косынку, и тревожно нахмурилась, когда мама начала беспокойно ворочаться, будто кошмары преследовали её не только наяву. Рита поднялась со стула и, сделав два шага, опустилась на пол возле дивана, аккуратно касаясь светлых волос мамы. Обычно всегда собранные на работе и распущенные дома — так очень нравилось папе. — Рита?.. — Светлана медленно открыла всё ещё красные, усталые глаза, на мгновение лишая дочь возможности говорить. Рита всё ещё не привыкла видеть маму такой — с безжизненно-пустыми глазами, вокруг которых за считанные дни появилось пугающе много глубоких морщин, состаривших физически сильную, волевую женщину, что больше двадцати лет трудилась над созданием абразивных и шлифовальных инструментов. — Ещё пустырника? Валерианки? Снотворного? — тут же встревожилась Рита, вспоминая, как вместе с Володей и тётей Наташей пыталась уложить маму спать. Но Светлана сопротивлялась долго и упорно, ведомая траурной агонией и страхом признать случившееся. Она не боялась заснуть. Она боялась проснуться всё в том же аду. Без Юры. — Ты спала? — привычным свистяще-хриплым голосом поинтересовалась она. — Да. — Я ничего не помню, Рита. Главное — помню, — нахмурилась она, всё ещё не в силах называть вещи своими именами. — Остальное — смутно. Милая, — вздохнула она, вновь ощущая горячие слёзы. — Как ты себя чувствуешь? Тебе нужен отдых. Рита попыталась улыбнуться. Но ничего не выходило. Усталая после эмоциональных потрясений душа и изможденное бессонницей тело отказывались создавать иллюзию нормы. В самолете Рита в красках представляла, как будет обниматься с родителями в аэропорту. Как отец — всегда румяный и улыбающийся — будет гордиться принадлежностью дочери к сборной Советского Союза. Как мама непременно заплачет от эмоций. Рита совсем не ожидала, что плакать вокруг будут все — от мамы и дальних родственников до незнакомых людей с Московского абразивного завода. Потому что даже не допускала мысль, что из аэропорта отправится на поминки папы. А если бы Риту не задержали сотрудники КГБ — она успела бы и на похороны. — Он не посмотрел твой заплыв, — с трудом произнесла Светлана, в следующую секунду жмурясь от слёз. — Рита, он не… Не успел… Он ждал… Рассказал всем на заводе… — Мама, — покачала головой Рита, успевая привыкнуть к непросыхающим солёным дорожкам на щеках и почти не замечая неприятного покалывания на коже. — Там не на что было смотреть. Я всего лишь восьмая. — Рита… — осипло хрипела мама, напрягая больное горло. — Как же так, моя девочка… Светлана застонала, утыкаясь лицом в небольшую подушку, и крепче сжала руку дочери. — Я принесу ещё пустырника, — закивала Рита, с трудом освобождая свою ладонь из холодных сухих пальцев. — Тебе нужно поспать. И беречь горло. Я сейчас. Я быстро. *** Маркус моргал попеременно, сопротивляясь сну, что брал его в плен несмотря на неудобное положение тела — в советской белой «Волге» с немецкой надписью «Volkspolizei» на капоте, говорившей о принадлежности машины Народной полиции ГДР, можно было чуть отодвинуть сидение, чтобы колени не упирались в бардачок. Но Маркус боялся заснуть, если станет удобно. И боялся после этого не проснуться вовсе. А впереди ещё чемпионат мира по плаванию, на котором нужно доказать, что он — не случайный олимпийский чемпион. И на котором, возможно, вновь удастся встретиться с «Леной» и Вовой-Володей-Владимиром… — Маттиас Штофф — твоё настоящее имя? — вновь оживился Маркус и устало провел ладонями по лицу, будто умывал его. Он надеялся, что разговор удержит в сознании ещё какое-то время. Но капитан лишь красноречиво ухмыльнулся, уверенно выворачивая большой черный руль влево, уезжая из центрального района Берлина в сторону окраин. — Вопрос останется без ответа, — закивал Маркус, принимаясь смотреть в окно и вспоминать, что находится в этой стороне города. Но столицу ГДР Кальтенубер знал не так хорошо, чтобы ориентироваться вне наиболее красивых и известных улиц. Знал лишь, что здание Министерства Государственной Безопасности и штаб-квартира «Штази» находились в центре. Следовательно, они направляются не туда. — Ты начинаешь улавливать суть нашего диалога, — отметил Штофф. — Только это — далеко не диалог, — пробубнил Маркус, шире открывая глаза. — Почему ты не состоишь в Союзе свободной немецкой молодежи? — поинтересовался капитан, а затем привычно бросил быстрый взгляд в зеркала — заднее и боковое, будто боялся слежки. — Потому что она — совсем не свободная? — предположил Маркус, уперевшись локтем в подлокотник, а затем — кулаком в щеку. Бросив страдальческий взгляд на колени, которым было плохо и в малых, натянутых до предела брюках, а теперь ещё и больно от пластмассового края бардачка, Кальтенубер обреченно вздохнул. — Однако официально декларируется, что ни одно решение партии, затрагивающее интересы молодёжи, не может быть принято без согласия Союза, — напомнил Маттиас. — Ага, — зевая, продолжал Маркус. — А перед этим они запрашивали предоставить им все политические права, право на труд и отдых, право на образование и — моё самое любимое — право на радость и веселье. — Сорок шестой год, — поощрительно закивал Маттиас, позволяя себе искреннюю, довольную улыбку. — А вот это уже достойно студента университета Гумбольдта. — Danke, — заторможенно отвечал Маркус, прикрывая глаза. В машине укачивало несмотря на тряску. Маттиас бросил на Героя ГДР косой взгляд и улыбнулся, замечая, как тот прильнул виском к окну и, приоткрыв губы, погружался в сон. — Ехать осталось не так долго, — громче произнес он, замечая, как Маркус зажмурился, страдальчески качая головой в надежде, что поспасть всё же немного удастся. — И если заснешь — потом будешь чувствовать себя ещё хуже. — Советы от разведчика? — неразборчиво пробубнил Маркус, не открывая глаз. — Вроде того. — Я привык много спать. Мне так нужно. Чтобы восстанавливаться, — хрипло отвечал Кальтенубер. — А мне казалось, что ты неплохо «восстановился» и без продолжительного сна в компании советской пловчихи, — не сдержался капитан, с удовольствием наблюдая за тем, как Маркус тут же распахнул глаза и выпрямился. — Она разбила твоё сердце? — с ухмылкой продолжал он, уже глядя на дорогу. — Мне так жаль! Маркус с раздражением поджал губы. За несколько часов в компании агента разведки он отчетливо понял одно — ему никогда не «жаль» на самом деле. — Ты сам, возможно, уже просто забыл о том, каково это — заниматься сексом, — от обиды попытался парировать Кальтенубер. — У тебя вообще есть… Девушка? Жена? Или как это у вас называется… «Ближайший идеологический соратник»?.. — задумчиво перечислял Маркус. — Она знает, чем ты занимаешься? — Знает ли, что я вожу болтливых легенд мирового спорта? — стиснув зубы язвил Маттиас. — То есть она — существует? Капитан выразительно молчал. — А может она — агент разведки? Или контрразведки? — глаза Маркуса загорелись от собственной сумасшедшей догадки. — Она из «Штази»? — Кальтенубер буквально подпрыгнул на сидении, поворачиваясь к Маттиасу всем телом и ощущая, как в грудь болезненно впился ремень безопасности. — Я не буду отвечать на эти вопросы, — качал головой Штофф, сохраняя хладнокровие. — Ну она хотя бы… Хотя бы знает, как называется этот твой пистолет? — переживал Маркус. Маттиас недоумевающе покачал головой, въезжая на пригородную пустую дорогу, и ощутимо прибавил скорость. — Почему за мной послали именно тебя? — не унимался Маркус, заставляя опытного разведчика стиснуть зубы от раздражения и пожалеть о том, что он не дал ему хоть немного поспать. — Я задаюсь тем же вопросом, — мрачно ответил Маттиас. Ещё час назад его подкупала болтовня Маркуса и его относительное спокойствие — Кальтенубер не падал на колени, не умолял его не убивать, не испытывал животного страха, не мямлил про семью и близких. Нервничал — да. Но не терял при этом чувства юмора и собственного достоинства. Теперь же Штоффу хотелось двух вещей — чтобы Маркус ощутил всё, что обычно испытывают люди, к которым поздней ночью стучатся агенты спецслужб, и чтобы он, наконец, заткнулся. В конце концов и у Маттиаса сегодня не было восстанавливающего ночного сна. Вот только его организм к этому был адаптирован куда лучше. — Если тебе предложат работу на «Штази» — внезапно начал Штофф, проезжая дорожный знак о том, что дальше могут следовать лишь машины специального назначения. — Что скажешь? Маркус оторопел, впиваясь взглядом в дорогу, что, теряясь в предрассветном тумане, начинала петлять среди подозрительно ровной лесопосадки — будто деревья были высажены специально, чтобы что-то спрятать. — Я не… — Маркус замер с открытым ртом, теряясь в мыслях. — Я не хочу. — Разумеется, — звонко усмехнулся Штофф, замечая, что Кальтенубер, кажется, только сейчас по-настоящему начал осознавать происходящее. — Но порой нужно защищать родину не только на спортивных аренах, но и в театрах военных действий. Кальтенубер моргнул, понимая, что проще свыкнуться с тревогой на ближайшее время, потому что проститься быстро точно не выйдет. — Я не люблю театры, — машинально выдал Маркус, безжизненными глазами цепляясь за видневшуюся на горизонте длинную «крепость» с коричневыми стенами и высокими наблюдательными башнями. Капитан Штофф едва сдержал смех, с трудом сохраняя строгость. — Клаудиа Фэссель — солирующая скрипка Немецкого драматического театра, — напомнил Маттиас. — Поэтому я и не люблю театры… Но к тем, о которых говоришь ты, я питаю особую неприязнь. Я против военных действий. Я за мир. Капитан не выдержал, коротко просмеявшись. — Все мы пацифисты, Маркус, пока наш дом не становится «целью номер один», а «миролюбивые капиталисты» не нашпиговывают свои огороды ракетами, что смотрят на Восток. — Что происходит? — голос Кальтенубера стал тише, а сам он — куда серьезнее. — Мы действительно на пороге Третьей мировой? — Спроси об этом у своей матери. — У моей матери перед глазами — пелена социализма, — Маркус, растопырив пальцы, помахал ладонью перед своим лицом. — Настолько плотная, что она ничего и никого больше не видит. — Пелена социализма… — мечтательно повторил Маттиас, всматриваясь в светлеющее голубое небо. — Это ли не прекрасно?.. — Нет. Это не прекрасно, — рвано отвечал Кальтенубер, всерьез ощущая желание выпрыгнуть из машины на ходу. — Куда мы едем? — стараясь не выдавать лишних эмоций, поинтересовался он, в надежде, что спокойный тон расположит капитана к откровениям. Но даже не получив ответа, Маркус знал, что он ему не понравится. — Хоэншёнхаузен, — так же спокойно и непринужденно отозвался Штофф. И, бросив беглый взгляд на Маркуса, успел заметить, как по его вытянувшемуся лицу пробежала тень ужаса. Одного упоминания тюрьмы, принадлежавшей Министерству государственной безопасности, было достаточно, чтобы вселить ужас в любого жителя ГДР. Особенно в тех самых пацифистов, выступавших за «мир во всем мире» и единую Германию. Для таких политических заключенных здесь всегда можно было найти как дополнительное место, так и дополнительную максимально тяжелую работу. — Рассчитывал пройтись по красной ковровой дорожке в штаб-квартире «Штази», а не по бетонному полу тюрьмы? — усмехнулся Маттиас, въезжая на появившуюся из ниоткуда асфальтовую дорогу, что вела к контрольно-пропускному пункту. — Честно говоря… — вздохнул Маркус, пытаясь собрать мысли в кучу. — Я рассчитывал пройтись по мягкому коврику ванной комнаты. Дома. В Лейпциге… *** Убедившись, что мама крепко спит, а сестра папы — тётя Наташа в случае чего будет рядом, чтобы помочь и успокоить, Рита торопливо зашнуровала кеды, накинула любимую зеленую куртку и вышла из квартиры, аккуратно захлопнув дверь. Быстро спускаясь по лестнице, Рита старалась не обращать внимания на урчащий живот. Рита помнила, что в холодильнике ещё остались блины, пироги и закуски, что готовили мама и тётя, но притрагиваться к этому, несмотря на голод, не хотелось. Необходимость проветрить голову и подумать о том, что делать дальше, была сильнее физических потребностей. Толкнув ногой тяжелую дверь, Рита вышла во двор, стараясь максимально быстро пройти мимо сердобольных бабушек, что за неимением жизни собственной — жили жизнью соседей. Но в спину всё равно донеслось жалостливое «прими наши соболезнования, деточка» и тут же гневно-осуждающее «невоспитанная девчонка, зазвездилась в сборной». Поежившись от августовского ветра, Рита подняла воротник куртки и ускорила шаг. В последний день Олимпийских игр Рите казалось, что она никогда не станет вспоминать их с теплом. Но теперь понимала — они стали в её жизни последним приятным воспоминанием. Там была надежда. Там было плавание. Там был Маркус. Рита зажмурилась, стараясь вышвырнуть немца из своей головы. Влюбленность — последнее, что сейчас было нужно. Эмоции и чувства лишают трудоспособности. А именно она в ближайшее время поможет Рите выжить. И обеспечить свою семью в лице мамы и деда, что после смерти бабушки переехал жить за город в крохотный дом с огородом. Отправляясь в Сеул, Рита мечтала не только о медалях. Рита мечтала о деньгах. Не ради квартиры, «Москвича» или путешествий по Союзу. Рита мечтала наконец помочь маме справиться с новообразованием в гортани, что появилось около года назад из-за работы на вредном производстве. Светлана Платова стояла в очереди на лечение и свято верила, что любимый завод обязательно поможет. Но Рита смотрела на это иначе, замечая, как быстро у мамы садился голос. Как молниеносно она начала уставать. Как едва волокла ноги, возвращаясь с работы. И хотя Рита насмехалась над маминой верой любимому заводу, сама была не лучше и верила в спорт, понимая, что победительнице или призеру Олимпийских игр обязательно пойдут на встречу в просьбе о медицинской помощи для мамы. А неизвестную брассистку, занявшую ничего не значившее для СССР восьмое место, никто не станет слушать. Запнувшись о бордюр, Рита ощутила прострел боли в колене, но упрямо пошла дальше, намереваясь дойти до бассейна пешком. И через полчаса — чуть дольше, чем раньше — ей это удалось. Неловко лавируя между маленькими детьми, что торопливо переобувались в холле, натягивая на ноги шлепки, Рита направилась в тренерскую. Из коридора доносились недовольные вопли вахтерши, но Платова их не замечала. Бросив взгляд на местную стену почёта, под выцветшими некогда красными словами «Герои «Звезды» — герои Союза» Рита нашла и своё фото. Неподалеку от более старой фотографии Олега Войтова, которого она собиралась повидать. — Сколько можно? — недовольно поинтересовалась она, заходя в небольшую тренерскую коморку и ощущая едкий аромат сигаретного дыма. Им, казалось, пропахло буквально всё — диван, шкаф, стол со стулом и каждый бесполезный диплом на стене. — Ты куришь прямо здесь? Длинный Олег, вынужденно скрючившийся на коротком диване, открыл глаза и поспешил сесть. Присвистнув от удивления, он обвел Риту нарочито внимательным взглядом. — Какие люди… — хриплым ото сна голосом отозвался он, ухмыльнувшись. — Выглядишь хреново. Не понравилось занимать восьмое место? Или скучаешь по объятиям Маркуса Кальтенубера? Говорят, тебя видели в его компании… — Дели на два всё, что говорят, — сдержанно посоветовала Рита, неловко снимая кое-где уже прохудившуюся куртку, которую носила с шестнадцати лет. — На последнем чемпионате мира ты занял место не многим выше. Войтов неприятно нахмурился. Он был старше Платовой и четыре года назад, когда она только приблизилась к сборной, должен был представлять СССР на Олимпийских играх в Лос-Анджелесе. Олег подходил к этому старту в лучшей форме, четыре раза подряд став лучшим в Союзе и дважды в Европе. Но Советский Союз бойкотировал игры в Соединенных Штатах. Спортсменам из СССР было не суждено на них выступать. Войтов справиться с этим не смог. Даже несмотря на то, что неплохо выступил и завоевал две серебряных медали на серии международных соревнований «Дружба-84», которые прошли в девяти государствах «социалистического лагеря», присоединившихся к бойкоту игр в США. — И если бы не курил так много — возможно смог бы поехать и в Сеул, — добавила Рита, понимая, что мотивировать этим Олега уже поздно. А вот разозлить получится легко. — Прости, — сдержанно добавила, осознавая, что пришла просить о помощи и нужно переводить разговор в более доброжелательное русло. — Ты извинилась? — Войтов ошарашенно приподнял темно-рыжие брови. — Это точно влияние Маркуса. Он весь из себя такой замечательный… Наша пресса и телевидение его боготворят. Герой ГДР! Ты слышала? — Мне нужна работа, — перебила Рита, больше не в силах слушать про Кальтенубера. Тем более из уст Олега. — Тебе нужен помощник? Второй тренер? — А как же твоя карьера? — на мгновение в мутных глазах Войтова блеснула искренняя тревога. — Ты молода, Рита. Подлечи колени и плыви дальше. Платова поджала дрогнувшие губы. Нормальная заработная плата у спортсмена была только если он побеждает. А в процессе «подлечивания» Рита вряд ли сможет брать золотые медали. Оставаться спортсменкой сейчас — непозволительная роскошь. И умирающая мечта. — Я хочу быть тренером. Мне нужна работа, — холодно повторила она. Войтов почесал щетинистую щеку. — Почему не у Карповникова? Он твой тренер. Он старый. За всеми уже не успевает. — Он тренирует сборную. У меня недостаточно опыта и образования. — Я тренирую детей, Рита, — напомнил Олег. — Они противные, шумные, непослушные. На них нужно кричать, им нужно поправлять плавки. — С последним справлюсь точно, — едва улыбнулась она, замечая на столе булочку с маком. — У них сопли. И глисты. — У нас тоже бывало и то, и то, — пожимала плечами Рита, не замечая, как облизнула губы. — Хотя, быть может, ты права. После Игр будет как всегда бешеный спрос на летние виды спорта, — задумчиво продолжал Олег. — И много детей… Платова кивала после каждого слова, а затем неловко прикрыла живот курткой, когда тот громко заурчал. — Снова не завтракала? — улыбнулся он, в тот момент напоминая Рите себя прежнего. Себя сильного. Такого, который когда-то давно ей был симпатичен. — На что ты готова ради этого, Маргарита… Как там тебя? — Маргарита Юрьевна, — машинально ответила она. — Кара божья для картавого ребенка, — печально вздохнул Олег. Но Рита уже не слышала. Округлив глаза, она посмотрела на Войтова как на сумасшедшего, когда до неё дошел смысл его вопроса. — На что ты намекаешь? — напряглась она, неосознанно сильнее прижимая к груди куртку, будто пытаясь ей прикрыться. — На секс за булку с маком. Рита моргнула, неосознанно сделав шаг назад — к двери. Но Олег от этого зрелища внезапно расхохотался, откидываясь на спинку старого дивана. — Оставайся, Маргарита Юрьевна. Будет тебе и работа, и булка с маком. — Н-но… — Рита испуганно нахмурилась. — Платова, — устало вздохнул Войтов. — Просто улыбнись — ты хорошенькая, когда улыбаешься. И повесь куртку на крючок — иначе в твоих беспокойных руках она рассыпется в труху. Я даже отсюда вижу потертости. Ешь булку и пойдем знакомиться с соплежуями. Посмотрим, на что ты способна.