Я отправляюсь в путь со своим лучшим другом
Он знает, куда везти меня — туда, куда я хочу.
Он обещает мне, что я в безопасности
Пока помню, кто из нас главный…
Never let me down again — Depeche Mode
Маркус сдержанно зевнул, прикрыв ладонью рот, и ощутил на себе осуждающий взгляд капитана Штоффа, что снова занимал водительское кресло, пока вез Маркуса домой — в Лейпциг. Однако теперь их встреча состоялась вечером, пролегала до любимого города и проходила не в тюрьме или в «Волге», принадлежащей Народной полиции ГДР, а в гражданском «Вартбурге» светло-голубого цвета. — Всё ещё хочешь спать? — усмехнулся разведчик. — Да, — признался Маркус, что ещё два часа назад собирался добраться до Лейпцига на электричке, — мне было мало этих семи часов. — Мне — достаточно, — пожал плечами Штофф, с тоской наблюдая за тем, как ярко-красные лучи закатного солнца раскрашивали милые немецкие домики в тихом, полном деревьев и парков квартале. — А на тренировки ты тоже будешь ходить со мной? — недоумевал Маркус, всё ещё не в силах переварить известие о том, что агент «Штази» будет сопровождать его не только по Москве. Хотя стоило признаться, что иметь личного водителя, не имея водительских прав, очень удобно. Неудобно — если этот водитель из числа разведчиков и отличников стрелковых упражнений. — Твоей жизни или здоровью там что-то угрожает? — Не «что-то», а вполне себе конкретный герр Штюрц, — оживился Кальтенубер, понимая, что уже успел соскучиться по бассейну и своему тренеру. — Иногда ещё и его жена, если плыву совсем ужасно. — Ну, этих двоих боюсь даже я, — подыграл Маттиас, внимательно смотря на каждый дорожный знак — в Лейпциге он не был давно. Но перед поездкой успел как посмотреть карту, так и вспомнить, исходя из личного дела, где живет Маркус. Но всё же дал Кальтенуберу возможность назвать свой адрес самостоятельно. — Так что тренировки — это как-нибудь без меня. — Но ты будешь отвозить меня и забирать? — Придется, — мрачно отзывался Штофф. При всём уважении к Маркусу, капитану разведки, всегда беспрекословно выполнявшему всё, что было приказано во благо ГДР, хотелось вернуться к своим прямым обязанностям, а не относительно простому сопровождению одного конкретного «героя». Но чем чаще Кальтенубер открывал рот — тем отчетливее Штофф понимал, что «просто» с ним не будет. — А отказаться от этой «опции» как-то можно? — Если бы это не было приказом генерала — я бы тоже задавался этим вопросом. А так — ответ очевиден. Кальтенубер понуро закивал, представляя, как это всё будет выглядеть. Как простой Маркус, что ещё месяц назад приходил в бассейн пешком из частного сектора, а обратно ехал на трамвае, засыпая в обнимку с огромной, местами промокшей спортивной сумкой, теперь, вернувшись олимпийским чемпионом, будет приезжать с личным «водителем» — капитаном Национальной народной армии… Но из неприятных фантазий Маркуса выдернул вид родного дома и долгожданная возможность вновь попрощаться с Маттиасом. Пусть и ненадолго. — Ближайшая тренировка? — ровно поинтересовался Штофф, помогая Маркусу вытащить сумки и чемодан из багажника и с заднего сидения. — Послезавтра, — Кальтенубер накинул на плечо широкую лямку рюкзака с символикой сборной ГДР. — В восемь нужно быть там. Но если это для тебя неудобно, то ты можешь не напрягаться и я са… — Приеду в семь, — кивнул Маттиас, заставляя Маркуса поджать губы и смириться. Обхватив одной ладонью ремень объемной сумки, а другой — ручку чемодана, он направился к воротам невысокого забора из светлого камня. — Может… — Кальтенубер неловко кивнул в сторону дома. — Ты голоден? Зайдешь на… Кофе? Или чай? Или бутерброд с сыром и маслом?.. Маттиас едва сдержал смех. Покачав головой, он отказался от заманчивого предложения, чтобы поехать ужинать в одиночестве и — что ещё важнее — тишине. Попрощавшись, капитан вернулся за руль. Маркус же зашел на территорию дома, с трудом закрыл за собой ворота, прошелся по аккуратной дорожке из крупных камней, выложенных на идеальном газоне, а затем на мгновение замер перед ступеньками, что вели к входной двери. Он оглядел небольшой белый двухэтажный дом, будто видел впервые, и чувствовал, как смотрел на него другими глазами. Другой Маркус. Совсем не тот, что уезжал отсюда пару недель назад на Олимпийские игры. Тот не догадывался, во что придется окунуться, как только вернется. Тот полагал, что олимпийские медали дадут ему свободу делать всё, чего он захочет. Но всё оказалось иначе. И олимпийские медали стали тяжелой ношей, повлекшей огромную ответственность и лишившей Маркуса последних капель свободы. На улице начинало темнеть. В окне первого этажа, между открытыми черными ставнями, загорелся свет. Маркус подошел ближе, замечая склонившуюся над плитой фрау Грессен, и тепло улыбнулся. Несмотря на натянутые отношения с матерью, Кальтенубер любил возвращаться домой. Дом, в отличие от Хельги Кальтенубер, имел душу. И звали её — Эльза Грессен. Маркус бесшумно открыл входную дверь, оставил сумки в длинной прихожей, аккуратно снял кроссовки с ноющих ступней, что не могли забыть болезненной близости с малыми ботинками, а затем, буквально на цыпочках, избегая скрипевших паркетных досок, направился на кухню. В арочном проеме, что соединял просторную столовую с небольшой кухней, где царил аромат запеченного мяса, Маркус на мгновение застыл, любуясь фрау Грессен, что стояла к нему спиной и формировала из картофельной массы аккуратные ровные шары, а затем опускала в глубокую кастрюлю с кипящей водой. Сделав пару широких, но беззвучных шагов, Маркус подошел к Эльзе почти вплотную и остался всё ещё не замеченным — в силу преклонного возраста фрау Грессен слышала уже не так хорошо. Дождавшись, пока она закроет кастрюлю крышкой, Маркус сложил пальцы в виде пистолета и прижал «дуло» к её спине — чуть выше красного бантика на поясе фартука. Ощутив странное, пугающее прикосновение, Эльза разжала сухие, морщинистые пальцы и выронила ложку. — Министерство государственной безопасности, — изменив голос, угрожающе прошептал Маркус, склонившись над миниатюрной пожилой немкой. — Эльза Грессен, вы обвиняетесь в злостном нарушении правил, установленных Маркусом Кальтенубером… Фрау Грессен нахмурилась. Она помнила об упомянутых «правилах». Да и голос представителя «Штази» показался знакомым… — Вам было запрещено суетиться к приезду героя ГДР, — строго продолжал Маркус, едва сдерживая смех. — Но вы всё равно решили наготовить кучу всего и… — Герой ГДР, значит… — прошептала Эльза и провела ладонью по голове, снимая белую косынку, которой покрывала седые волосы во время приготовления пищи. — Агент «Штази», значит… — она схватила со стола полотенце с гусями и, обернувшись, хлестко шлепнула уже во всю хохочущего Маркуса по плечу. — Непослушный мальчишка! — Мальчишка? — с наигранным оскорблением уточнил Кальтенубер, тут же обнимая Эльзу за талию и отрывая от пола. Начиная взывать к богу, фрау Грессен обхватила Маркуса за шею, пугаясь высоты, на которой внезапно пришлось оказаться. Однако в руках «мальчишки» была уверена и знала — Маркус не только выше почти в два раза, но и во много раз сильнее. — Я скучал по тебе безумно! — тепло прошептал он, ощущая родной запах — Эльза Грессен, казалось, насквозь пропахла ромашковым чаем, который пила ежедневно. — Я по тебе тоже, — со скромной, тихой улыбкой призналась она, ласково погладив Маркуса по волосам. — Верни меня на землю, Олимпийский бог, — засмеялась уже через секунду. — Не называй меня так, пожалуйста! — скривился Маркус, поставив Эльзу обратно на ноги. — Тюрингенские клёцки! — с напускным недовольством воскликнул он, уперев руки в бока. — Ничего проще приготовить было нельзя? — Ты становишься похож на свою мать, Маркус, — покачала головой она и обернулась обратно к плите, возвращаясь к готовке. — В каком это смысле? — не на шутку испугался Кальтенубер. — Почему? — он буквально улегся грудью на кухонную тумбу, едва не опрокинув глубокую миску с натертым картофелем, лишь бы Эльза обратила на него внимание. — Отчитываешь меня! — строго добавила она, тыльной стороной ладони мягко отталкивая Маркуса, вынуждая подняться и не мешать готовить. — Учишь, как мне встречать любимого ребенка, — возмущенно продолжала она, формируя идеально гладкий желтоватый шарик. Но Кальтенубер лишь чуть отодвинулся, устраиваясь удобнее, а затем уперся подбородком в ладонь, нарочито любуясь ловкими движениями рук. В присутствии Хельги — Эльза и Маркус старались скрывать свои теплые отношения, но, к счастью для них двоих, фрау Кальтенубер проводила на работе почти весь день, возвращаясь поздно вечером. И Эльза с удовольствием этим пользовалась, с ранних лет заботясь о Маркусе, будто тот был её собственным сыном. Она с удовольствием читала ему сказки, делала забавные поделки из всего, что они могли найти в саду, собирала сумку для бассейна, сытно кормила и баловала. — Гордишься мной? — довольно промурлыкал он. Эльза громко хмыкнула, растянула губы в улыбке, а затем, отрываясь от очередной клёцки, встретилась взглядом с большими, наивными голубыми глазами и тихо призналась: — Я молилась о тебе, мой золотой — теперь в прямом смысле этого слова — мальчик. Маркус благодарно кивнул, становясь серьезнее. — Я чувствовал, — прошептал он. Фрау Грессен посмотрела на кастрюлю, чтобы не расплакаться, и перевела тему, предложив Маркусу заглянуть в холодильник. Прошагав к нему и открыв дверцу, Кальтенубер округлил глаза, уткнувшись взглядом в идеальный и, что ещё важнее, огромный торт. — Scheisse! — громогласно воскликнул секундой позднее, пребывая в полнейшем восторге. — Маркус! — тут же гаркнула Эльза и хлопнула ладонью по столу, не приветствуя грубые выражения. Но Кальтенубера это не пугало — он быстро закрыл холодильник и тут же — благо кухня для него была совершенно маленькой — прильнул к фрау Грессен, принимаясь торопливо целовать в щеку, а затем, обхватив её ладони, мокрые от тертого картофеля, принялся целовать и их. — Я тебя, — Маркус вновь нарочито чмокнул её в щеку, — обожаю! Ты — королева «Шварцвальда»! Если бы я мог купить тебе целое королевство — оно называлось бы именно так! Эльза зажмурилась, не сдерживая громкого смеха, а затем сама прильнула к Маркусу, согреваясь его физическим и душевным теплом. — Я в душ, потом поем и лягу спать, — уведомил о ближайших планах Маркус, всё ещё прижимая к себе родного человека. — Когда тебя разбудить? — Послезавтра. Эльза приподняла седые брови и отстранилась, вопросительно посмотрев на Маркуса. Крепко и долго спать он любил с детства. Но никогда раньше не уходил в спячку на сутки или более… — Тренировка у меня только послезавтра. Если не встану — разбуди. — Мама, Клаудиа? — Нет-нет, — строго нахмурился Маркус. — Этим двоим приближаться ко мне запрещено. Но надеюсь, что проснусь завтра и расскажу тебе много интересного. — Я тоже, — подмигнула ему Эльза. — Иди мойся и отложи вещи для стирки в корзину. А я пока накрою на стол. — Поешь со мной? — с надеждой попросил он. — Конечно! Не могу лишить себя ужина в компании героя ГДР! *** Хельга Кальтенубер сегодня завтракала — по своим меркам — непростительно поздно, воспользовавшись первым за много дней выходным. Экономическая и политическая ситуация в ГДР становилась всё более нестабильной с каждым днём, вынуждая проводить постоянные встречи, в тщетных попытках найти решение задачи, что угрожала решиться самостоятельно — так, как того желал народ по обе стороны Берлинской стены. Распоряжаться свободным временем первый секретарь не умела, а потому совсем не знала, чем себя занять. И завтрак, с которым она обычно справлялась быстро, сегодня растянулся надолго. Положив вилку и нож на опустевшую тарелку, она бросила холодный взгляд на фрау Грессен, что намывала посуду. — Маркус на тренировке? Эльза закрыла кран и обернулась к хозяйке дома, вытирая мокрые руки о фартук. — Сегодня отдыхает. — Он ещё не вставал? — Нет, — спокойно отвечала фрау Грессен, хотя уже успела уловить недовольство в ледяных глазах. — Он спит со вчерашнего вечера? — Да, фрау Кальтенубер… Хельга поджала тонкие губы, бросила взгляд на стол, где ещё стояла чашка с недопитым кофе, а затем тихо, но оглушительно гневно процедила сквозь зубы: — Бездельник. — Фрау Кальтенубер, он… Хельга оскалилась, из-под нахмуренных бровей бросая взгляд на прислугу. — Будешь снова его оправдывать, — закивала она, поднимаясь из-за стола. — Лучше бы начала тщательнее мыть полы, а не тратить силы на глупые разговоры в защиту Маркуса! — добавила, уже выходя из кухни, но затем резко обернулась. — Я вижу, как плохо ты начала справляться со своими обязанностями, Эльза. И я с радостью уволила бы тебя — если бы не твой кулинарный талант и не… дружба с Маркусом. — Я не… — дрожащим голосом попыталась оправдаться Эльза, боясь не потерять работу или разругаться с начальницей, а переживая, в первую очередь, именно за того, о ком шла речь. Хельга залилась хриплым смехом. — Этим вы и похожи. Оба не умеете врать, — с презрением добавила она. — В сентябре он полетит в Москву с первыми лицами страны… Я мечтала о том, чтобы мой сын начал иметь вес на политической арене, — тихо призналась она, до боли сжав пальцами спинку белого стула. — А когда это случилось — пожалела о том, что он — мой сын… Партия видит в нём нового «мессию» социализма, что вернет нам былую связь с СССР… Но «мессии» куда интереснее бегать за непонятной советской девчонкой… — Хотите провести с ним… Беседу? — насторожилась Эльза, понимая, что в случае чего нужно предупредить Маркуса. Как минимум для того, чтобы он не разругался с матерью, а молча выслушал наставления. И, как всегда, сделал свои выводы. Хельга рассмеялась, заставляя фрау Грессен натянуто улыбнуться, чтобы поддержать её пугающий смех. — Говорить с ним бесполезно. Мне жаль наше руководство, — с тяжелой печалью призналась она. — Я подожду, пока они в нём разочаруются. Так же, как давно разочаровалась я. *** Пользуясь последним выходным днём перед возобновлением тренировок, Маркус решил отправить письмо Владимиру из Москвы. Задача эта оказалось непростой сразу по нескольким причинам. Начиная с трясущихся от волнения рук, которыми Маркус перебирал грязную одежду в глубокой корзине, в надежде, что его олимпийка, в кармане которой был листок с адресом, не крутится в данный момент в барабане стиральной машины. Продолжая мучительными попытками собраться с мыслями за письменным столом и написать что-то нормальное, а не «дружище, я, кажется, люблю твою жену, но я же твой кумир, и ты мне это простишь, верно?». Заканчивая опасениями, что по дороге на почту его перехватит капитан Штофф и непременно захочет ознакомиться с содержанием письма. Но самым сложным оказалось добраться до офиса почтовой компании, потому что каждый, кто встречался по пути в этот августовский солнечный день, норовил пообщаться с Маркусом, поздравить с победами и попросить автограф. Закусив нижнюю губу, старательно заполняя конверт сразу на двух языках — немецком и русском, Маркус с первого же раза справился с этой задачей и, под тихий шепот немногочисленных посетителей и их пристальные взгляды, что, казалось, разъедают затылок, отправился к кассе. — В Москву, — попросил он, просунув в небольшое окошко белый конверт. — Заказное. Ускоренное, если можно… Молодая сотрудница почты, не поднимая глаз на Маркуса, нашла необходимые марки и положила поверх конверта. — Оформляйте и можете опускать в ящик у выхода, — на автомате произнесла она. Маркус нахмурился, рассматривая три одинаковых почтовых марки в голубых тонах. С каждой на него смотрел его же портрет с олимпийских игр. Сбоку был изображен Герб ГДР, включавший в себя молот, циркуль и венок пшеницы. Внизу — имя Маркуса. Для тех, кто каким-то образом умудрился не знать национального героя в лицо, чье имя в последние дни не сходило с обложек газет, экранов телевизоров и уст граждан республики. — Других марок нет? — мрачно, но с надеждой поинтересовался он. — Раньше были красивые, со снегирями… Или хотя бы с кем-нибудь из членов партии… Сотрудница почты на мгновение замерла с опущенной головой, упираясь взглядом в таможенные декларации. Вопрос Маркуса вклинился в привычную матрицу и рисковал её разрушить. — Нет. — Олимпиада в Мюнхене? Замок Рудельсбург? Что угодно! — отчаянно взмолился он. — Эти — соответствуют стоимости вашего отправления, — собралась с мыслями сотрудница, а затем, отложив ручку, возмущённо вздохнула. — Чем вам не угодили марки с Маркусом Кальтенубером? Все от них в восто… Девушка подняла голову и застыла с приоткрытым ртом. Маркус натянуто и виновато улыбнулся. Так, будто то, что сегодня он проснулся в теле шестикратного олимпийского чемпиона — глупая ошибка, от которой страдает он сам в первую очередь… *** — Фу, Рита! — прошипел с набитым ртом Косарев, когда Платова села к нему за стол в буфете бассейна, в котором Володя — ещё тренировался, а Рита — теперь лишь тренировала. — От тебя за версту несет сигаретами… — Это Олег, — вздохнула она, уже переставая ощущать запах табака как какой-то чужой и раздражающий. — И каково оно — быть на подхвате у бывшего гениального пловца, который едва не тронулся умом? — сквозь торопливые попытки утолить голод после тренировки, интересовался Косарев, жадно поедая какой-то непонятный пирожок. Рита аккуратно обернулась, убедившись, что самого Олега, о котором так бесцеремонно выражался Володя, поблизости не было, а затем, угрожающе наклонившись ближе, произнесла: — Войтова натаскивали на Олимпиаду-84 как цепного пса. А в последний момент этой же цепью придушили. Имей хоть каплю уважения к коллеге. Он здорово плавал. Косарев перестал жевать, выпрямился и сглотнул, пытаясь пропихнуть кусок пирожка с картошкой дальше в пищевод. Но тот встал поперек горла. Рита же довольно ухмыльнулась и откинулась на спинку стула, скрестив руки под грудью. — А ты, милый ангел с небес, — расправившись с пирожком, всё же продолжил Вова, — решила утолить его печали? А как же… Маркус? — теперь уже Косарев, будто решая отыграться, подался ближе к Рите и многозначительно поиграл бровями. Ухмылка с губ Платовой исчезла мгновенно. Кальтенубера она старалась не вспоминать, загружая себя работой, но неизбежно возвращалась к их совместной ночи, потому что она стала последней яркой вспышкой, что была в её жизни перед тем, как та скатилась в сплошную черную полосу. — Я не знаю «как» Маркус, — дернула бровью Рита и застегнула наглухо красную олимпийку с белыми вставками, то ли потому, что ощутила холод реальный — кто-то открыл в буфете окно — то ли потому, что ощутила холод душевный — из-за отсутствия рядом Маркуса. — Судя по тому, что он теперь герой ГДР, а рядом с ним какая-то счастливая красотка — у него всё складывается замечательно. — Он написал мне письмо, — внезапно выдал Косарев, больше не в силах утаивать это от Риты. Два дня назад, сжимая в руках только выданное почтальоном письмо, ему хотелось рассказать о случившемся всему Союзу. Сейчас же это желание ослабло. Но перед Ритой похвастаться всё же хотелось. И это удалось — Платова, услышав новость, поперхнулась «витаминным» салатом, а затем потянулась за стаканом с соком, что не успел допить Вова. — Очень беспокоился о Лене, представляешь? — изумился он, с трудом умалчивая о другой части письма, что жизни Лены Косаревой не касалась совсем. Платова на мгновение замерла, переваривая не только сок, но и странные фразы друга. — Господи, ты и ему наплел про свою Лену… — страдальчески вздохнула секундой позднее. — Темы лучше не нашлось? — Я?! — взвизгнул Владимир, буквально подпрыгнув на стуле, а затем вынужденно обернулся в сторону прилавка с выпечкой, когда поймал на себе осуждающий взгляд суровой буфетчицы. — Нет, я! — зарычала Рита, ощутив странную ревность к жене Косарева, потому что про неё Маркус почему-то писал. А про Риту — судя по всему — нет. Впрочем, зная Володю, а точнее — его сумасшедшую любовь к Лене — это было не удивительно. — Вообще-то, — выразительно, с толикой обвинения зашипел Косарев, — ты! В первую встречу, правда, он даже будто и не знал, что она моя жена… Просто выдал «хочу увидеть Лену» и… Оставшуюся часть фразы Рита уже не слышала. Перед глазами вновь было утро Сеула. Маркус Кальтенубер. И её спонтанное «Лена» в ответ на вопрос. — Ты сказал, что «Лена» — твоя жена?! — едва сдерживая порыв обхватить голову руками и сорваться на возмущенный крик, испугалась Рита. — А разве это не так? — перестал понимать что-либо Володя. Он помнил, что отношения у Риты с Леной никогда не были теплыми, но был уверен, что она уже смирилась с тем, что Дубравина теперь — Косарева. — Или ты всё ещё надеешься нас разлучить, а её сплавить… Маркусу? Но Платова прикрыла ладонью лицо, принимаясь что-то гневно, но беззвучно нашептывать. Володя пытался разобрать, но интуитивно понимал, что это явно какие-то проклятия. То ли в адрес их с Леной, то ли в свой собственный. А может всё разом. Но Рита лишь вспомнила поцелуй в аэропорту на глазах у Маркуса и поняла, как это всё теперь выглядит в голове несчастного немца. «Как цельная, мать его, картинка» — завершила мысль Платова, а затем, нервно убрав прядь волос назад, строго обратилась к Вове: — Ты должен мне показать это письмо. Оно с собой? — Нет, — стушевался Косарев. — С собой, — кивнула Рита, поднимаясь со стула, а затем по-хозяйски потянулась к рюкзаку Володи, принимаясь расстегивать синюю молнию. — Нет! Рита! Оно слишком личное! — попытался помешать беспределу Косарев, хватая рюкзак, но Платова уже успела запустить руку внутрь внешнего кармана, понимая, что в основном отсеке будут мокрые вещи и туда Володя важное письмо бы класть не стал. Рита вытащила белый вскрытый конверт, ещё несколько секунд пытаясь отбиться от нелепых попыток Володи отнять письмо. Но прибавившееся, после очередных завершившихся тренировок, количество людей в буфете, что косо посматривали на их странный «танец», убедило Косарева отмахнуться и обиженно плюхнуться обратно на стул, чтобы утопить печали в недопитом Ритой яблочном соке. Платова, разглядев на конверте сразу «трёх Маркусов» в виде марок, смачно выругалась, заставляя даже Володю на мгновение подвиснуть, а затем медленно, не отрывая глаз от письма и рискуя промахнуться мимо стула, опустилась за стол. «Привет, Володя! Я только что понял, что тебя зовут как Ленина. Поэтому из всего набора имен я всё же остановлюсь на Володе, если ты не против. Владимир — красиво, но слишком по-социалистически. Как у тебя дела? Расскажи, какими стилями и на каких дистанциях плаваешь — я совсем ничего о тебе не знаю, к сожалению. Что интересного происходит в Москве и Советском Союзе? Я слышал о планирующемся запуске нового космического корабля с международным — советско-афганским — экипажем на старте. Это впечатляет. Как и вся космическая программа СССР с самого начала её существования. Как дела у Лены? Она сейчас занимается семейным бытом или уже вернулась к прежней деятельности? Буду рад твоему ответу и очень его жду. Надеюсь, Лена, как и ты, в порядке, и грустит редко. P.S. Ты хорошо знаком с Маргаритой Платовой? Можешь рассказать о ней подробнее?..Маркус».
Рита опустила письмо на стол, но продолжала смотреть на аккуратные, явно старательно выведенные буквы, потерянным взглядом, почти не моргая. — Здорово, правда? — закивал Косарев, принимаясь за творожную запеканку с изюмом. — Очень, — бесшумно выдала Платова, понимая, в какой «социалистический тупик» загнала и себя, и Маркуса, а теперь ещё и Володю. — Он даже откуда-то знает, что Лена брала отпуск, представляешь? — возбужденно продолжал Косарев, не замечая убийственно-мрачного взгляда Риты. — Не пойму, почему ты такая кислая. Он спрашивает о тебе, просит рассказать подробнее… — Он спрашивает обо мне даже несколько раз. — Разве? — с набитым ртом уточнил он, вновь забирая письмо себе, и бегло пробежался взглядом по строчкам. — Да нет, только в конце. Рита болезненно ухмыльнулась, издавая тихий смешок, а затем, прикрыв ладонями лицо, навалилась на стол. — Тебе так обидно, что он сначала спросил про Лену, а только потом — про тебя?.. Плечи Платовой дрогнули. То ли от смеха. То ли от порыва разрыдаться. — Ты собираешься писать ему ответ? — невнятно пробубнила она, не поднимая головы. Однако Володя всё разобрал. — Так я его уже отправил. Даже заплатил больше, чтобы доставили лично в руки, — пожал плечами Косарев, вынуждая Риту поднять голову и вновь выругаться. — Да что не так? Я описал тебя в лучшем виде! Он, вообще-то, и сам знает, какая ты… Не знаю, зачем спрашивает. Немец. Странный… Может, хотел узнать мнение друга… — О боже… — прохрипела Платова, утыкаясь лбом в руки, лежавшие на столе, и судорожно размышляя о том, как выбираться из сложившегося недопонимания. — Боже… — Для коммунистки ты подозрительно часто стала упоминать бога, — ехидно прищурился Косарев. — У нас теперь свой бог — олимпийский и социалистический, — едва не смеялся он, продолжая по-дружески издеваться. — Где ты была, когда его обожествлял весь мир? Рита подняла голову, обожгла Володю недовольным взглядом, и, вставая из-за стола, прохладно ответила: — С ним в постели. — Я так и знал! — довольно воскликнул он, оборачиваясь Рите вслед. — У тебя сейчас морда треснет, Косарев, — качнула головой она, намереваясь вернуться в тренерскую и немного отдохнуть перед вечерними тренировками. Хотя понимала, что думать всё это время будет исключительно про Кальтенубера. И немного про Володю, в контексте того, как признаться ему в содеянном. — От счастья? — От пирожков с запеканкой. *** — Хм-м, — Клаудиа нахмурилась, рассматривая три золотых медали и заставляя Маркуса на мгновение допустить мысль о том, что она могла о чем-то догадаться. Фэссэль знала, что две медали он отдал своим тренерам — фрау и герру Штюрц. Про то, куда делась ещё одна, Клаудиа пока не спрашивала. — Значит… Вот эту медаль я могу… — она игриво ткнула в одну из наград и медленно провела пальцем по женскому силуэту. — Это… Какая-нибудь богиня? — предположила, вдруг сбившись с мысли. Кальтенубер усмехнулся, в который раз поражаясь, как Клаудия могла запоминать огромные массивы текста, чтобы затем выдать перед камерами или со сцены, потому что в обычной жизни с направления разговора её могла сбить любая мелочь. — Ника, богиня победы, — кивнул он, вытягивая ноги на постели, чтобы немного отдохнуть после тренировки, прежде чем помогать Эльзе по дому, чтобы успеть до прихода Хельги. — Красивая. — Очень, — согласился Маркус, всматриваясь в лицо древнегреческой богини, но видя в нем лицо советской спортсменки. Клаудиа взяла медаль в ладонь и удивлённо вздохнула. — Тяжёлая! Маркус улыбнулся теплее, выплывая из пелены воспоминаний. — Заберу её себе, — улыбнулась Клаудиа, уже собираясь кинуть медаль в небольшую сумочку, в которой, казалось, места хватит только для неё. — Нет, — внезапно холодно отозвался Маркус, даже не сразу понимая, что Клаудиа, в общем-то, даже не спрашивала. Просто поставила перед фактом, распоряжаясь чужим. — Что? — изумилась она, подобно ребенку наивно приподнимая брови, а затем и вовсе поднялась с края кровати, принимая возмущенную позу. — Почему? — Она для тебя ничего не значит. Она тебе не нужна. — Как это не нужна? Почему тренерам, которые для тебя — чужие люди, ты медали отдал, а мне… — Хватит! — разозлился Маркус, резко перебивая Клаудию и не давая возможности превратить свою спальню в театральный помост. — Фрау и герр Штюрц — мне очень дороги, — строго добавил он, поднимаясь с постели. — Без них не было бы ни одной из этих медалей. — А я?.. Я ведь тоже была с тобой рядом… — Нет, Клаудиа! — психовал Маркус, в два шага приблизившись к ней и забирая из ладоней медаль. — Я приготовил её для Эльзы, — при упоминании фрау Грессен, он тут же смягчился, расставаясь с непривычной для себя агрессией, что резко вспыхнула минуту назад. — Ты не была со мной рядом, — спокойно, без упреков или злости, констатировал он, вновь встретившись взглядом с Клаудией, в глазах которой, то ли от искренних чувств, то ли от освоенных актерских техник, уже стояли слёзы. — Именно тогда, когда ты, возможно, нужна была мне больше всего, ты методично устраивала истерики. — Маркус, я ведь не знала… — всхлипнула она, не утирая слёзы, а давая им полностью обогнуть скулы. — Прости, у меня ещё много дел, — Кальтенубер убрал три медали в выдвижной ящик прикроватной тумбочки из темного дерева, а затем прошел мимо Клаудии в коридор. — А тебе стоит отправляться обратно в Берлин. Уже темнеет. — Какие у тебя дела? Ты уже был на тренировке! — верещала Фэссэль, торопливо перебирая ногами, чтобы успеть за Маркусом, спешащим вниз по массивной винтовой лестнице. — Дела по дому, — деловито отвечал Кальтенубер, на ходу стягивая с себя уличную футболку. — Маркус! — Клаудиа вынырнула перед ним, тут же прижавшись к горячему обнаженному торсу. — Дела по дому — работа Эльзы. А мы могли бы заняться чем-то более интересным… — выразительно интригующе выдохнула она, игриво пробежавшись кончиками пальцев по сильным плечам. Прикрыв глаза, она поднялась на носки и запрокинула голову, будучи уверенной в том, что Маркус ответит на поцелуй. — Опоздаешь в Берлин, — прошептал в её губы он, так, что Клаудиа ощутила дразнящее теплое дыхание, а затем, едва сдерживая смех, направился дальше по коридору, чтобы взять из кладовой ведро и тряпку. — Электричка скоро уходит! — донеслось уже из маленькой комнатки с инструментами и старыми вещами. Одернув короткое прямое платье из плотной синей ткани, Фэссэль, нарочито недовольно топая по паркету, вновь последовала за Маркусом. — Вообще-то я думала, — заискивающе начала она, поглаживая ладонью дверной косяк и с удовольствием цепляясь взглядом за обнаженную спину Маркуса, пока тот, присев на корточки, что-то искал в небольшом шкафчике, — ты попросишь своего водителя отвезти меня в Берлин… Кальтенубер издал возмущенно-недоумевающий стон и резко выпрямился, ударившись об одну из полочек, а затем, тихо выругавшись, выглянул из шкафа. — Это не водитель, Клаудиа! Это — капитан Национальной народной армии! — А какая разница? — Для тебя, конечно, разницы нет ни… — начал Маркус, но, услышав шаги в прихожей, прервался. Клаудиа, выглянув обратно в коридор, натянуто поприветствовала фрау Грессен, вернувшуюся с ежедневной прогулки у пруда. — Что ты делаешь, Маркус? — через несколько секунд она заглянула в кладовку, попутно расстегивая тонкий плащ подрагивающими пальцами. — Прячешься от фрау Фэссэль? — с едва заметной ухмылкой предположила она. Клаудиа чуть слышно фыркнула. — Ищу ведро, — Кальтенубер почесал ушибленный затылок. — Я забыла его в саду, — закивала Эльза, вспоминая, что на самом деле оставила его в ванной. — Принесешь? — Конечно! — Маркус расплылся в широкой, благодарной улыбке, радуясь возможности улизнуть от Клаудии. — Хорошей дороги! — на прощание помахал он, направляясь к двери с витражными стеклянными вставками, что вела сразу в сад. — Уже опаздываете, Клаудиа? — с деланным сожалением поинтересовалась Эльза, убирая плащ в просторный шкаф. — Вам что-то известно о поездке Маркуса в Москву? — тут же перешла к делу Фэссэль, понимая, что у неё действительно мало времени, и последовала по всему дому теперь уже за Эльзой. — Фрау Кальтенубер не говорила о том, что я должна поехать с ним?.. Вы можете убедить её, что я должна его сопровождать? Фрау Грессен!.. *** Рита возвращалась с работы поздним вечером. Набиваясь в помощь Войтову, что тренировал детей в том же бассейне, где ещё месяц назад тренировалась она сама, Рита полагала, что так будет легче и в родных стенах работать станет удобно. Но это оказалось лишь тяжелее. Рита сделала глубокий вдох, любуясь яркой, круглой луной на фоне почти черного неба. В воздухе ощущалась прохлада приближающейся осени, в сердце Риты — жар расцветающей влюбленности, которую Платова жаждала уничтожить на корню. Ещё вчера она верила, что ничего не чувствует к Маркусу. Сейчас же имела смелость признаться — если увидит ещё раз, забыть не получится точно… С твердым осознанием, что она завтра же расскажет обо всем Володе, Рита зашла в гастроном, без энтузиазма возвращаясь мыслями в реальность, так как большим не был ни продуктовый ассортимент, ни её первый аванс. *** Эльза вышла из своей комнаты после полуденного сна, а затем ускорилась, немного прихрамывая из-за ноющих суставов. Даже приглушенным слухом, она уловила музыку, доносившуюся из столовой. И музыка эта, судя по зажигательному мотиву, была явно «западной», а значит Маркус снова поймал радиоволну ФРГ. Едва не теряя мягкие тапочки с помпонами, что Маркус подарил ей на прошлое рождество, Эльза помчалась вниз по лестнице, по старой привычке, въевшейся в мозг, желая попросить либо выключить «вражескую» волну, либо хотя бы уменьшить громкость. — Маркус! — воскликнула она с напускным недовольством, но уже через секунду расплылась в улыбке. Кальтенубер, вернувшись с тренировки, всё ещё одетый в белую футболку и синие спортивные брюки, пританцовывал у кухонной тумбы, небрежно раскладывая сыр и ветчину на несколько кусочков хлеба. — Солнце светит, так приходи в город, — громко подпевал на английском Маркус, даже не замечая Эльзы. — Освободи свое тело! * — он прикрыл глаза и, виляя бедрами, расправил руки в стороны. Но, задев небольшую статуэтку в виде ангелочка, что стояла на полке с приправами, тут же дернулся, успевая поймать фарфорового крылатого пупса в последний момент. А затем обернулся, услышав смех фрау Грессен. — Может, всё-таки выключишь? Это не наше радио, дорогой… — покачала головой она. — Вот это? — Маркус, водрузив ангела обратно на полку, указал пальцем на черный массивный приемник. — Наше. Я лично привез его из Берлина. — Маркус! — Обними меня покрепче, моя любовь! — громко воскликнул Кальтенубер, радуясь, что Эльза не знает английского, и буквально в один шаг приблизился к ней, обхватывая одной рукой за талию, а другой взял ладонь, увлекая в нелепый, но веселый танец. — Останься, солнце заходит. Используй шанс закрутить любовный роман. Развлекись сегодня вечером! — энергично подпевал он, вынуждая Эльзу кружиться по кухне в своём быстром ритме. — Летняя любовь на пляже сегодня вечером. Не останавливайся, не шевелись. У меня есть твое прекрасное тело! — Поется о чем-то непотребном?.. — сбивчиво дыша, напряженно уточнила фрау Грессен. Ощутив головокружение, она крепче сжала твердую ладонь Маркуса, и тот, моментально считав намек, медленно остановился, но ещё несколько секунд не отпускал. — О любви! — воскликнул он, счастливо улыбаясь, и чуть прищурился, когда повернул голову к окну, встречаясь взглядом с ярко-розовыми лучами закатного сентябрьского солнца. — Что тебя так обрадовало? — изумлялась она. — Клаудиа уехала в пожизненные гастроли? Маркус залился смехом. — Лучше! — он вновь посмотрел на Эльзу и обхватил её хрупкие плечи ладонями, наклонившись к её лицу. — Я получил письмо! — От кого? — удивилась фрау Грессен. — От мужа девушки, в которую я влюблен! — тут же выдал Маркус, а затем замер, переваривая то, что только что произнес. Улыбка на его губах сначала застыла, становясь жуткой и неискренней, а затем исчезла вовсе. Эльза непонимающе моргала, отчетливо замечая, что Маркусу… Больно. — Ты не хочешь мне расс… — Нет, — он выпрямился, становясь непривычно и даже пугающе серьезным, а затем, взяв со стола запечатанный белый конверт, за который пришлось оставить сразу два автографа почтальону — один в ведомости о получении письма, а второй — лично для работника почты, побрел наверх в свою комнату, даже забывая о бутербродах. Закрыв дверь, чтобы никто не помешал, Маркус опустился за письменный стол. Несколько секунд он рассматривал конверт, понимая, что испытывает совершенно противоречивые чувства. Радость, что получил хоть какую-то весть. Горечь, что она — от мужчины, которому он завидует. Аккуратно коснувшись пальцами советских марок, каждая из которых была посвящена зимним олимпийским играм 1988 года, Маркус особенно заострил внимание на той, где была изображена пара фигуристов, а затем несмело вскрыл конверт… «Привет, Маркус! Да. Фразу «Прямо как Ленин» раньше я слышал очень часто. Сейчас, к счастью, уже реже. Дела мои неплохо — много тренируюсь. Хочу быть в составе сборной весь следующий сезон, хотя шансы не велики… Соревнуюсь в основном на дистанциях 50 и 100 метров вольным стилем и в эстафетном плавании. Приятно, что ты поинтересовался. Наша космическая программа развивается настолько стремительно, что я не успею за ней следить, извини. Я что-то слышал о международном экипаже, но никаких подробностей не знаю. Из того, что мне ближе — стычки преступных группировок. Буквально на днях произошла довольно крупная, на районе, где мы с Леной снимаем комнату. Из-за этой криминальной дележки мне страшно отпускать её одну на улицу. А вот на первый конкурс красоты меня не отпустила уже Лена… Она, кстати, с удовольствием вернулась к детям. Отдых пошел ей на пользу. Грустит редко, ждёт, когда меня выдворят из сборной и я смогу «найти нормальную работу» и «проводить с ней больше времени». Плавание ей никогда не нравилось. За исключением тех редких моментов, когда я побеждаю, а она наблюдает за этим с трибун. Но такое было в последний раз очень давно. С Ритой мы знакомы уже лет десять. Она — прекрасный, верный друг. Иногда может выдать крепкое словцо, но за это я её и люблю. Она мало похожа на обычных женщин, бывает угрюмой, но она хорошая. К слову, недавно у неё скончался отец, и ей пришлось начать тренерскую деятельность. Мне кажется, ей как никогда нужна твоя поддержка. Она храбрится, делает вид, что всё идёт как надо, но я уверен, что ей очень больно и тяжело. Я так понял — на прямую вы не общаетесь? Быть может, она обижена на тебя за то, что с ней беседовали сотрудники комитета госбезопасности, после того, как вы провели время вместе?.. У тебя есть её адрес? Могу выслать. Я бы очень хотел, чтобы ты был с ней рядом. Расскажи, как у тебя дела? Что нового в ГДР? У нас перестали глушить все западные радиостанции, представляешь? Но у вас, наверное, ловило всегда? Какую музыку ты любишь? Мне очень нравится Modern Talking. Они из ФРГ. Жду ответа.Володя».
Маркус поднял голову, уставившись в окно, стекла которого царапали ветки большой яблони, несколько раз заторможенно моргнул и усомнился в том, что хорошо знает русский язык. Письмо Владимира было понятным с точки зрения перевода. Но совершенно не понятным с точки зрения смысла. Кальтенубер ощутил, как зашевелились извилины мозга. Отчетливо было ясно только одно — нужно вернуться за бутербродами. И выпить кофе. *** — Где твои вещи? — вместо приветствия, сразу строго поинтересовался капитан Штофф, приехавший за Маркусом, чтобы поехать в аэропорт Восточного Берлина. — Выглядишь потрясающе! — не сдержался Кальтенубер, разглядывая парадную форму Маттиаса, где каждая деталь — от небольших пуговиц, до стрелкового шнура, погон и ремня, были в идеальном состоянии. Удивительно острыми стрелками его серых брюк и вовсе можно было нарезать хлеб для бутербродов. Но закрепленная на поясе кобура давала понять — лучше этого всё же не делать. — Вещи, Маркус? — голос капитана стал пугающим. Внешний вид героя ГДР — синяя футболка и домашние черные шорты — его категорически не устраивал. — Где костюм? — Я должен надеть его сейчас? В аэропорт? — Да. — Но ведь прилетаем рано утром и… Мы с Гертрудой сразу поедем в бассейн?.. К советским пловцам? — уточнил Маркус, едва сдерживая возбужденно-нервную улыбку. — Да. Но ты не можешь сойти с правительственного борта ГДР в спортивном костюме. — Но я — спортсмен. — Протокол, Маркус. Ты не можешь сойти с пра… — Понял! — страдальчески перебил его Маркус, вспоминая, как вчера Маттиас всучил огромную сумку из коричневой кожи, внутри которой было несколько строгих костюмов, рубашек, галстуков и даже запонок. В другой небольшой сумке — две пары ботинок: коричневые и черные. К подобной заботе «Штази» Маркус начинал привыкать. Но то, что вся одежда и обувь подходила идеально, всё равно пугало. — Я выбрал один из тех, что ты привез вчера. — Отлично. Хочу видеть твои обнаженные щиколотки только в бассейне. — Мне нужно ещё минут десять, — сконфуженно признался Маркус. Он ждал и в то же время боялся этого дня слишком долго и теперь не мог собраться — как с мыслями, так и с вещами. — Очень в этом сомневаюсь, — скептически отозвался Штофф, рукой отодвигая Маркуса к стене, чтобы пройти в дом. — Взгляну? — Ты замечал, что большинство твоих вопросов — чистая формальность? — возмущенно крикнул ему вслед Кальтенубер, торопливо закрывая входную дверь, чтобы не впустить прохладный ночной воздух. — Маттиас! — он побежал следом. — Герр капитан! — удивленно воскликнула Эльза, когда «водитель» Маркуса быстро прошел мимо, вынуждая её прижаться к стене. — Добрый вечер, фрау Грессен! — не оборачиваясь, отозвался он, резким толчком открывая дверь в спальню Маркуса. — Может, чаю? — неловко продолжила странный диалог она, несмотря на то, что и Маттиас, и Маркус уже были в комнате. — Капитан предпочитает кофе, — донеслось оттуда. — Я сварю кофе, — кротко улыбнулась Эльза, отправляясь на кухню. — Zehn Minuten? — уточнил Штофф, стоя посреди абсолютной анархии — а анархию любого вида и происхождения капитан тайной полиции яростно ненавидел — и рассматривая вещи, валявшиеся кругом. Казалось, что они, выползая из большого шкафа, боролись друг с другом за право оказаться в Москве, и лишь сильнейшие всё же добирались до большого синего рюкзака с аббревиатурой DDR и брелоком в виде тигренка — символа игр в Сеуле. — Ты поедешь с этим? — будто брезгливо указал ладонью он. — Это же рюкзак сборной! Патриотично. Разве нет? — Нет. И это, — капитан демонстративно посмотрел по сторонам, отмечая ужасный беспорядок, — тоже не патриотично. Где твоя немецкая педантичность? — Вышла покурить, — пожал плечами Маркус, в надежде развеселить и Маттиаса, но тот был ещё серьезнее чем обычно. — Ну, или при рождении тебе отдали мою. — Вряд ли, — монотонно отвечал он. — Я старше. — Сколько тебе? — оживился Маркус, чувствуя, что может узнать агента «Штази» чуть лучше. — Больше двадцати пяти я бы не дал. — Перекладывай вещи в саквояж, в котором были костюмы и надевай один из них, — в привычном, приказном тоне, произнес Штофф, направляясь в коридор. — Надеюсь, ты его погладил? — вспомнил он, обернувшись к растерянному Маркусу. — Нет… — выдохнул Кальтенубер, тут же опуская взгляд на кобуру пистолета. — Маркус… — Эльза погладила, — он широко улыбнулся. Беззвучно выругавшись, Маттиас отчеканил: — Пойду скажу ей «спасибо». И выпью кофе. Собирайся. Не забудь про галстук. — Вы голодны, капитан Штофф? — Эльза заботливо поставила перед ним чашку свежесваренного кофе, дождавшись, пока он расстегнет пару пуговиц на кителе, снимет фуражку и опустится за стол. — Нет, фрау Грессен, — Маттиас благодарно и искренне улыбнулся, внимательно рассматривая пожилую домработницу и пытаясь понять — знает ли она о его принадлежности к «Штази». Учитывая болтливость Маркуса и доверительное отношение к Эльзе вероятность этого была высока. — Путь до Берлина не близкий. Два часа за рулем. А потом ещё и самолет… Устанете, — мягко намекала она, опытным взором замечая заинтересованный взгляд капитана в сторону яблочного пирога. — Я всё же отрежу вам кусочек… *** — Сяду возле иллюминатора? — улыбнулся Маркус, остановившись возле двух кресел, что, судя по инструкции от одного из секретарей партии, были предназначены им с капитаном. — Да, — Маттиас опустился рядом и вздохнул с облегчением, что обратного пути уже нет, а долгие проводы Маркуса, что включали в себя попытки Эльзы завязать ему красиво галстук, десять попыток плотно накормить, а затем ещё и финальную речь Хельги Кальтенубер в виде «постарайся не опозорить страну, что считает тебя героем», наконец завершились. — Ты был в Москве? — воодушевленно поинтересовался Маркус, пытаясь спрятать волнение за диалогом. — Да. Кальтенубер внимательно округлил глаза и развернулся к нему всем телом, готовясь услышать красочный рассказ. — И это всё, что тебе позволено знать. Маркус обиженно закивал, постукивая пальцами по подлокотнику непривычно широкого и удобного кресла на борту правительственного самолета. — Что происходит, Маркус? — с подозрением прищурился Маттиас, хотя ответ ему был известен. — Мы… Летим… В Москву… — несмело уточнил он с такой интонацией, будто после каждого слова стоял вопросительный знак. — Мы знакомы месяц. Ты знаешь, кто я такой. И ты уже редко задаешь личные вопросы. Но сегодня… Волнуешься перед встречей с Маргаритой Платовой? — на губах разведчика появилась тень улыбки. Кальтенубер подвис и нервно поправил узел черного галстука, что бесконечно его раздражал. Он действительно волновался. И потому, что в груди зародилась надежда на то, что девушка, с которой он провел ночь — вовсе не жена Володи. И потому, что не был уверен в том, что его короткое письмо с просьбой оказаться на встрече с советскими спортсменами в бассейне «Звезда» и привести туда «Маргариту Платову» могло не успеть дойти. — Это та девушка из сборной СССР, с которой я был в Сеуле? — приподнял светлые брови Маркус. — Актерские курсы Клаудии Фэссэль? — усмехнулся Матиас. — Браво. — Просто ответь на вопрос. Пожалуйста! — шепотом взмолился он. — Её зовут Маргарита Платова? Штофф дернул бровью, вновь допуская мысль о проблемах с когнитивными функциями у героя ГДР, но решил всё же ответить, понимая, что на них уже косо смотрят члены партии. — Да. — Gott sei Dank! — обрадовался Маркус, откидываясь на спинку кресла. — Я ничего не понимаю, но очень счастлив! — Значит, самое время обрадовать тебя ещё больше. Держи, — капитан, наклонившись ближе, протянул знакомый Маркусу бархатный футляр. Точно такой же, с орденом героя ГДР, он специально оставил дома. — Завершающая деталь твоего образа, — Gott, nein… — страдальчески прошептал он, взывая к богу. Но там, где были представители коммунизма или социализма, бог, как правило, был бессилен. — Взял запасной. Не прогадал. — Социалист-фанатик, — шикнул Маркус, обречённо забирая футляр. — Пацифист-идиот. Маркус усмехнулся, а затем протянул капитану ладонь для дружеского рукопожатия. — Будем знакомы. *** Рита, сонно моргая, сидела за небольшим кухонным столом, покрытым старой клеенкой в мелкий цветочек, что местами уже потеряла цвет от многолетнего использования. Вчера вечером Войтов сообщил, что сегодня в «Звезде» не будет никаких тренировок, так как, по слухам, ждут приезда какой-то «неприлично важной шишки». Внезапному выходному Рита обрадовалась как долгожданной возможности выспаться и постоять в длинной очереди в гастроном, чтобы отоварить продовольственные талоны. Но первой части плана было не суждено сбыться — ночевать напросился Володя, поругавшийся с женой. И зачем-то поднял её рано утром, поедая последние запасы еды Платовых за прослушиванием утренних новостей по радио. — И почему я не могла досмотреть свои несладкие, но всё же сны? — обреченно поинтересовалась Рита, подперев ладонью щеку. — Что снилось? — бодро интересовался Косарев, торопливо поедая манную кашу. — Неважно, — вздохнула она, поежившись от утренней прохлады. В квартире ещё не дали отопление и не спасал даже теплый свитер, в котором приходилось спать. — Разбудил, потому что ты пойдешь со мной в бассейн, — улыбнулся он, допивая несладкое остывшее какао, лишний раз убеждаясь что Рита всё-таки готовить умеет только картошку. — Все тренировки сегодня отменили, — напомнила она, ощущая урчание в животе. — Но Карповников собирает взрослую и юниорскую сборные… — Но я — не в сборной, — мрачно огрызнулась Рита. — Ну-у, — Володя неопределенно взмахнул пустой ложкой. — Ты недавно в ней была. Платова приподняла брови. — Выгоняя тебя из дома, Лена не заехала по твоей голове чем-то тяжелым? — Она меня не выгоняла, — надулся Косарев. — Она… — Володя замолчал, прислушиваясь к словам диктора радионовостей: «В столичном аэропорту «Шереметьево» состоялась торжественная встреча правительственного борта дружеской для Советского союза страны-участницы социалистического ла…» — Надоела эта политическая ерунда, — заворчал Косарев, подрываясь с места, чтобы скорее выключить приемник. Он не был уверен в том, что сможет выполнить просьбу Маркуса из последнего письма, но твердо понимал — если Платова узнает, кто её ждет — она не пойдет точно. А если сохранить ореол таинственности — маленькие шансы всё же будут. На руку Косареву играло ещё и решение правительства до последнего не афишировать ни приезд членов СЕПГ, ни дружеский мастер-класс Маркуса Кальтенубера и Гертруды Штайн. Но Володя узнал об этом сначала из письма шестикратного олимпийского чемпиона, а затем из уст тренера, что попросил всех прийти утром в «Звезду» в парадной спортивной форме и непременно взять всё необходимое для тренировки. И если остальные члены сборной могли лишь гадать о том, что может произойти, то Косарев, польщенный собственной исключительностью, едва дожил до сегодняшнего дня никому не проболтавшись. — Ешь манку и иди собирайся! Надень олимпийку сборной! — важно раскомандовался Косарев, замечая, как брови Риты поднимаются ещё выше и рискуют «отъехать» прямо под чёлку. — Что мне там делать? — не понимала Платова. — Ты даже сам не знаешь, кто там будет! Володя поспешил выйти с кухни, рискуя расхохотаться. — Будет какой-то важный… Мужик! — отозвался он из коридора, начиная изображать деловитую спешку. — Кажется, он даже имеет отношение к КПСС, — врал Косарев, специально с грохотом роняя металлическую ложку для обуви. — Подумай, Рита, может это — твой шанс обратиться за помощью для мамы? — Вова выпрямился и посмотрел в своё отражение в маленьком куске зеркала, что упало со стены и теперь, за неимением в доме мужчины, было просто приставлено к ней. Косарев присмотрелся, опасаясь, что от стыда покраснел и слился со своей красной спортивной формой. Лгать Рите и пользоваться её страхом потерять мать — последнее, что он мог сделать. Но тут же попытался успокоить себя — у Маркуса есть связи, влияние и наверняка имеются деньги. И несмотря на принадлежность не к КПСС, а к СЕПГ, он точно сможет помочь. — Подожди! — Рита поднялась со стула, вновь игнорируя завтрак. — Я пойду с тобой! Косарев довольно улыбнулся, наблюдая за тем, как Рита убежала в спальню. — Надень форму сборной! — напомнил, понимая, что так ему будет проще протащить Платову внутрь. Хотя он всё ещё надеялся, что они столкнуться с Маркусом где-нибудь в коридоре. *** — А погода-то какая изумительная! — счастливо воскликнул Вова, греясь в лучах утреннего сентябрьского солнца и шагая к бассейну какой-то подозрительной, по мнению Риты, дорогой. Подняв голову к небу, Платова нахмурилась. Солнце светило ярко, но совершенно не грело, заставляя кутаться в тонкую куртку, накинутую поверх олимпийки сборной, от каждого порыва пронизывающего осеннего ветра. — Почему идем дворами? — поймав пристальный взгляд бабушек на скамейке, мрачно поинтересовалась Рита. — Зайдем через служебный, — отвечал Косарев, продолжая идти чуть спереди, изображая спешку и радуясь, что Платова не может видеть его лицо. — С парадного наверняка будет милиция… «А ещё флаг ГДР возле флага Советского Союза…» — закончил свою мысль Вова. Остаток дороги Рита брела молча, изредка слушая странные высказывания обычно равнодушного к хорошей погоде Косарева. Но, заметив возле служебного входа в бассейн нескольких сотрудников милиции, помрачнел и Вова. — Добрый день! Лейтенант Лавроненко, — представился один из них, преграждая путь. — Вы приглашены? — Да, мы из сборной, — серьезно отвечал Вова, ощущая на себе ядовитый взгляд Платовой, которой он обещал избежать столкновений с милицией. Лейтенант бросил нарочито внимательный взгляд на спортсменов и холодно попросил: — Позвольте ваши документы. Изучив сначала паспорт Владимира, он жестом подозвал коллегу, у которого был список членов сборной. Сверив документы, Косарева пропустили внутрь, вынуждая наблюдать за происходящим из небольшого окна тесного служебного коридора. Ознакомившись с паспортом Риты, лейтенант пристально посмотрел ей в лицо, то ли желая скрыть удивление, то ли желая запомнить лучше. Платова нервно вздохнула. До недавнего времени её не пугали представители органов правопорядка. Но теперь, любой интерес с их стороны, воспринимался болезненно. — Вас нет в списке, Маргарита Юрьевна. — Я уже не вхожу в сборную, — старалась говорить спокойно она. — Я детский тренер. Я могу пойти домой, если мне нельзя и… Рита запнулась на полуслове, когда лейтенант попытался скрыть ухмылку. — Вам — можно. Проходите. Платова заторможено кивнула, отказываясь что-либо понимать. Хотелось теперь зайти не в бассейн, а домой. Забраться в незаправленную кровать. И накрыться одеялом с головой. Но сотрудники милиции этого не поняли бы точно, поэтому Рите пришлось подняться по ступенькам к небольшой металлической двери и зайти внутрь, тут же встречаясь с встревоженным Вовой. — Что сказали? — Что мне, почему-то, можно… — Рита пожала плечами, будто начинала если не догадываться, то как минимум задумываться о том, что происходит на самом деле. И Косарев понимал, что у него осталось совсем мало времени. Если Платова психанет сейчас и уйдет, будучи в нескольких шагах от Кальтенубера, это будет слишком обидно. Нужно приложить все усилия, чтобы они увиделись, а там Маркус уже разберется сам. Если, конечно, не испугается гнева Риты, который, казалось, уже близок и неизбежен. — Опаздываем! — Вова схватил её холодную ладонь и потянул за собой, выбегая в коридор, который редко бывал таким пустым, как сейчас. Косарев понимал — все уже на трибуне и у чаши. Бросив торопливый взгляд в одно из окон, он заметил оцепление у центрального входа и две правительственные «Волги». — Всё! пошли! — он открыл дверь, что вела к бассейну, но Платова выдернула руку. — Я не член сборной, — сквозь зубы процедила она. — Я туда не пойду. Не сейчас. — Но это так важно… — Вова понимал, что если Рита сейчас просто уйдет — он разрыдается подобно ребенку. — Официальную часть посмотрю с трибун, чтобы не подставлять Карповникова, — сухо пояснила она, направляясь к лестнице на третий этаж. — Потом, если увижу возможность поговорить лично, спущусь вниз к этому «важному мужику»… — добавила, уже отдаляясь. Косарев шагнул за дверь. Рита неторопливо принялась подниматься по лестнице, чувствуя неприятное напряжение в колене c каждым шагом. Потянув на себя массивную серую дверь, Платова шагнула на трибуны, но тут же замерла, не в силах сдвинуться с места. Она слышала голос, эхом усиливающийся от высоких стен крупнейшего в Москве бассейна. Низкий, бархатно-мягкий, с приятным немецким акцентом. Это был Маркус. Даже не подходя к металлическому парапету второго яруса трибун и не видя, что происходило внизу, Рита была уверена, что это он. Слух подвести мог. Но сердце, так трепетно отозвавшееся в груди сбивчивым биением — нет. Прижавшись спиной к холодному металлу двери, Рита зажмурилась, не замечая сидевших на трибунах воспитанников столичных спортшкол. И не вслушиваясь в дежурные приветствия и дифирамбы бассейну, которыми вежливо сыпал Маркус. Рите достаточно было слышать его голос, звучавший, как музыка, как вода — плавно, обволакивающе. Платова распахнула глаза, дрогнувшими пальцами пригладила торчащие в стороны волосы, стянула куртку и, откинув её на пустое сидение, осталась в олимпийке. Сделала медленный шаг вперед, будто пол, по которому она ступала так часто, стал льдом, что мог треснуть в любой момент. Ещё один шаг, игнорируя приветствия воспитанников, что узнали в ней своего тренера. И последний. Маркус стоял у кромки бассейна в компании коллеги по сборной ГДР — Гертруды Штайн. Оба были одеты в белые футболки с аббревиатурой «DDR» и синие спортивные брюки. И пока Гертруда предлагала поделиться на команды и устроить дружеское соревнование, Маркус, ощутив среди сотни направленных на него взглядов один — совершенно особенный, посмотрел на верхний ярус трибун. И перестал дышать, замирая с приоткрытыми губами, что ещё секунду назад были растянуты в сдержанной улыбке. Рита обхватила ладонями прохладный белый парапет, пытаясь унять дрожь, и, позволяя чувствам взять верх над разумом, смущенно улыбнулась, даже не представляя, насколько красивой и нежной эта улыбка получилась. Но Маркус не представлял, а видел. И теперь улыбался сам — широко, искренне и тепло, не скрывая восхищения, плескавшегося в голубых глазах. И понимал, что влюбился в эту девушку — как бы там её ни звали — с первого взгляда. И будет влюбляться при каждом последующем — вновь и вновь. Гертруда прервалась и, вместе со всеми присутствующими, заметила странное поведение Маркуса. Через секунду на Риту снизу вверх смотрели все, кто находился у бассейна и на нижней трибуне. Где-то послышался щелчок фотокамеры, а затем волна недоумевающего шепота. Платова неловко поджала губы, унимая улыбку, и многозначительно кивнула Маркусу, намекая, что он должен продолжить. Кальтенубер кивнул в ответ, с сожалением опустил взгляд и, вздохнув, продолжил разговор с Гертрудой. Секундой позднее он отыскал среди пловцов сборной Советского Союза буквально светившегося от счастья Володю, и благодарно ему подмигнул. Рита, ощущая бешенную пульсацию биения сердца везде — от кончиков пальцев и до покрасневших ушей, сначала плавно шагнула назад, а затем резко бросилась прочь, забывая про оставленную на трибуне куртку. Через секунду она уже бежала по коридору, залитым лучами золотого осеннего солнца, отчетливо понимая только одно: в жизни её теперь есть своё солнце. От которого не спрятаться и не убежать, потому что оно — не на небе. Оно глубоко внутри — в районе сердца. И согревает вне зависимости от погоды и времени года. И солнце это — Маркус. С его невероятно широкой, незабываемой улыбкой.