4Д Адрианы Де Марко

В начале четвёртого Коннор громко вздохнул и натянул на голову одеяло, переворачиваясь на бок и подтягивая колени к животу. Он уткнулся в них носом, заняв уже привычную для его болезненных одиноких ночей позу. Только сейчас руки не сомкнулись на согнутых ногах, чтобы ещё сильнее сжаться в комок, а зажали уши. Когда он уходил спать, строчки из песни Дина Мартина бесконечной заезженной пластинкой крутились в висках, превращая мозг в подобие проигрывателя. Перемежаясь с яркими картинками прошедшего дня, они преследовали его до сих пор, заставляя бесконечно ворочаться в постели в попытках найти удобное положение. Под раскатистый аккомпанемент храпа Адама на диване рядом и звенящую трель мыслей уснуть и так было невыполнимой задачей. Радовало только то, что из этого «оркестра» хотя бы выпала режущая изнутри острая боль, оставив лишь призрачный ноющий след под правым ребром. Коннор скривился и дотронулся до беспокоившего места, в очередной раз утопая в царапающих догадках. Они ползли, будто ядовитые липкие змеи с пробирающим до дрожи шипением. И Коннор, наконец-то волевым приказом заставив легендарного певца уйти в закат со своей романтикой, переставил несуществующую иглу на другую дорожку ментальной пластинки, снова начав прокручивать в голове терзающий его уже сутки разговор с Дереком, состоявшийся незадолго до встречи с Адрианой. — И теперь, когда вы уже имеете представление о нашей организации, я бы хотел сразу же перейти к ещё одному вопросу… Дерек произносит эти слова в момент, когда Коннор с облегчением думает, что длинный диалог завершён, и сейчас он наконец-то увидит Адриану. Его даже не слишком волнует, что предки состояли в этой тайной организации. Это всего лишь тени прошлого… Сейчас Коннора заботит лишь настоящее и, конечно же, будущее. Но хозяин кабинета напряжённо наклоняется к столу и укладывает замок из пальцев перед собой, похрустывая костяшками. И его резко помрачневшее лицо наводит Коннора на мысль, что разговор о его причастности к тайной организации являлся лишь вступлением… — Следующая часть нашей беседы будет ещё более долгой и не очень приятной. Но нам обоим придётся проявить терпение и доверие друг к другу, потому что от этого зависит дальнейшая судьба Адрианы. И прежде чем я начну говорить с вами о ней, хочу в деталях узнать, что беспокоит вас. Вижу, вы решили не проявлять откровенность с моим другом по поводу своего самочувствия. Возможно, Уильяму было сложно заметить эти изменения в вашей внешности, встречаясь с вами каждый день. Но поверьте, раз они так бросились мне в глаза, то Адриана уж точно с ходу их приметит. — Не пойму, почему вас так интересует моё состояние. Я прилетел сюда ради Адрианы, а не чтобы разбирать с вами нюансы моего здоровья, — грубовато отрезает Коннор, хмуря брови. — Потому что именно откровенность на эту тему напрямую влияет на то, как пойдёт наш разговор дальше. Я не из праздного любопытства спрашиваю. Хочу оценить, насколько ваше состояние может повлиять на Адриану в дальнейшем. — Когда Коннор скептично изгибает брови и прищуривается, Дерек доверительно добавляет: — Я всё вам объясню, профессор Дойл, просто ответьте на простой вопрос. Что вас беспокоило в прошедшем месяце, пока вы не виделись с Адрианой? Что с вами произошло? Коннор прикусывает губу изнутри, смерив Дерека холодным взглядом исподлобья. Он молчит какое-то время, не желая делиться личной информацией. Дерек выжидающе смотрит на него, и Коннор, наконец, разлепляет губы, выжимая из себя буквально по звуку: — У меня возобновились интенсивные боли в животе, к которым подключились и другие проблемы, — Коннор всё ещё смотрит на Дерека исподлобья, опустив подбородок к груди. Ему невероятно тяжело даётся каждое слово. — В последние три недели желудок практически не принимает пищу, что бы я ни ел. Даже воду порой с трудом удаётся удержать внутри. Я могу поесть без неприятных последствий только тогда, когда чувствую голод. А он в последнее время совсем не радует меня своими визитами. — Вы обращались за помощью? — сочувственно спрашивает Рейн. — А вы как думаете? — раздражённо выплёвывает Коннор, дёргая плечами. — Я уже сменил несколько врачей и клиник, прошёл массу обследований, но все говорят одно и то же: мои органы здоровы и идеальны, никаких предпосылок к таким проблемам нет. Никто не может объяснить причину этих приступов и почему ни один спазмолитик мне не помогает. — И в чём, по вашему мнению, причина такого резкого ухудшения здоровья? Вы упомянули сейчас, что боли возобновились? Они и раньше вас преследовали? — Так уже было, когда я пришёл в себя после спасения из лаборатории. Тогда это объяснялось проще, с точки зрения процессов восстановления. Но, возможно, дело не только в физиологии, и причина кроется глубже, — мрачнея всё больше, отзывается Коннор. — Но я всё ещё не понимаю, куда вы ведёте, и признаюсь честно, не хочу обсуждать настолько личные темы. — Хорошо, я спрошу иначе. Вы связываете перемены в своём здоровье с Адрианой? Я имею в виду тот июньский контакт с ней, когда она помогла вам… — Нет, — решительно и быстро отвечает Коннор. — Наверное, никто не может мне сказать, верно ли я ощущаю наши с ней узы, но за эти пару дней с момента, как они снова ожили, я чётко запомнил ощущения, связанные именно с ними. Здесь, — он укладывает два пальца ровно на солнечное сплетение. — Связь ощущается как пульсация. И после того, что я пережил в прошлом, я легко могу отличить, болит ли у меня желудок, кишечник или это нечто совсем иное, что не поддаётся медицинскому объяснению. — То есть вы никак не связываете эти приступы с тем, что их могла спровоцировать Адриана своим актом помощи вам пару месяцев назад? — И всё же мне не нравится вектор нашего разговора, — Коннор щурится с подозрением, нервно ёрзая на стуле, — но отвечая на ваш вопрос: нет, я так не думаю. — Сейчас я вам начну медленно пояснять, почему мне так важно услышать ваш ответ. Я хочу максимально подробно и честно рассказать, что происходило с Адрианой в прошлом и к чему это всё привело её сейчас. И насколько важно учесть все нюансы, чтобы не допустить новую трагедию. По мере того, как Дерек продвигается в своём рассказе дальше, цвет лица Коннора медленно приобретает багровый оттенок, а его кулаки и челюсти сжимаются всё больше. Он тяжело выдыхает и еле слышно похрипывает, слушая про её детство, школу, прошлые внушения, но когда Рейн добирается до запечатанных способностей, нервное напряжение выстреливает накрученной пружиной, заставляя Коннора подпрыгнуть на ноги. — Да какое вы имели право с ней так поступать! — выкрикивает Коннор, опирая руки на стол и наклоняясь к сидящему Дереку. — В этом была суть вашего плана с восстановлением? Профессор Де Марко, да и вы, убеждали меня, что здесь ей не навредят, что она в кругу семьи, а сейчас я узнаю, что у неё отобрали способности и подвергли каким-то экспериментам? — он захлёбывается слюной и резко бледнеет, произнеся последнее слово, до сих пор вышибающее кислород из лёгких даже при одном лишь упоминании. — Вы поэтому не давали мне с ней говорить? — Успокойтесь, — металлическим голосом проговаривает Дерек. — Я понимаю, что вы чувствуете, учитывая вашу собственную историю. Но с Адрианой всё иначе. Вы не понимаете всего того, что с ней происходило, и к чему это могло привести. — Иначе? Вы проникли к ней в голову, воздействовав на участок мозга, отвечающий за сверхспособности. Забрали у неё то, с чем она родилась. Часть её сущности. Как по мне, это ещё хуже разрушенных и собранных заново органов, — рычит сквозь зубы Коннор, снова сжимая кулаки. — Это не навсегда. Охранительный барьер сломается, когда Адриана будет к этому готова. — Голос Рейна звучит спокойно, явно пытаясь заразить покоем и собеседника. — Поймите, в случае с Адрианой у нас не было иного выбора. Этот эксперимент совсем другого характера. — Это — эксперимент, и мне, как учёному, одного слова уже достаточно. — Краска снова приливает к лицу Коннора, от напряжения трясутся руки. — Она не давала вам на него согласия. А сейчас вы хотите, чтобы я тоже поверил в вашу благодетельность? — Я хочу, чтобы вы сели и начали думать здраво. Хотите меня ударить? Бейте! Но Адриане это не поможет, и ситуацию никак не исправит. Вы же умный человек, профессор Дойл. Дайте мне хотя бы договорить. Коннор стоит на ногах, пронзая Дерека ненавидящим взглядом, но кулаки разжимает и кладёт ладони на стол. — Поймите, пуля задела её энергетический центр, который до сих пор не восстановился. Энергия может бесконтрольно вытекать через эти бреши. Мы все думали, что Адриана вернула самоконтроль, но ошиблись. Вы же тоже ощутили на себе этот всплеск силы. И Николь. — Дерек произносит имя дочери Коннора на полтона тише. — Сила Адрианы снова могла беспорядочно ударить по вам обоим и навредить. Как думаете, если бы с вами или с малышкой что-то случилось, она смогла бы с этим жить? Коннор молчит, глядя мимо Дерека. Пауза затягивается. — Возможно, со стороны вам кажется, — наконец глухо отзывается Дерек, — что я поступил ужасно с Адрианой, когда принял решение запечатать её способности. Но это далеко не всё, что я хотел вам сказать. Члены Совета вместе с подменёнными воспоминаниями вложили в её голову ещё кое-что: приказ на самоуничтожение, если она снова кому-нибудь навредит своим даром. — Его голос просаживается окончательно, Дерек кашляет и с трудом продолжает: — Этот всплеск, который вы ощутили… В тот момент Адриана вспомнила про Мэри, ту девочку, которую случайно убила. Но в бреду она повторяла и ваше имя, профессор Дойл, прося прощения. — За что? — ошарашенно проговаривает Коннор, каменея от продолжения и без того пробирающей до костей истории. Его начинает шатать, и он садится на стул, пытаясь успокоиться. Больше всего на свете Коннору хочется поскорее увидеть Адриану, прижать её к себе и забрать отсюда. Увезти подальше от всего этого «Наследия», послав к чёрту такие способы восстановления. Но здравый смысл диктует выслушать каждое слово Рейна. Хоть в висках стучит одно-единственное желание: найти тех, кто сделал это с ней четырнадцать лет назад, и разорвать голыми руками. Он даже вообразить не мог, что Адриану изломали похуже его самого. Да ещё и в детстве. Именно тогда, когда она так нуждалась в поддержке и ласке… — Вот мы и подобрались к самому важному моменту, — говорит Дерек, глядя на Коннора в упор и снова ожидая любую его реакцию. — Она винит себя в том, что навредила вам в той слепой попытке помочь. Нарушила какие-то звенья в восстановительном процессе, и теперь её бездумное вмешательство заставляет вас страдать. — Эта установка… — Коннор широко распахивает глаза и приоткрывает рот. — Ожила в памяти из-за меня? — Его голос дрожит. — Вы хотите сказать, она чуть не убила себя… — Он хватает ртом воздух и закрывает лицо рукой. — Боже… Дерек молчит, отведя взгляд в сторону. — Как она вообще до этого додумалась? — с неожиданной злостью чеканит Коннор, и его пальцы сжимаются на кожаных подлокотниках. — Дело ведь не в ней… — Он запинается и нервничает всё больше, искривляя рот. — Я пока не до конца понимаю, что со мной творится, но уверен, что Адриана здесь не при чём. Я бы никогда не подумал даже… — Я понимаю, профессор Дойл, — мягко соглашается Дерек, — но сейчас Адриану невозможно будет переубедить в этом. Да и не стоит этого делать, лишний раз будоража болезненной для неё темой. — То есть вы предлагаете мне просто молчать, делая вид, что ничего не произошло? — Коннор выкатывает глаза и наклоняется вперёд, вытягиваясь в струну. — Зная, что она чуть не убила себя из-за того, что надумала? — Я предлагаю вам молчать не по этому поводу. Та защита, которая сейчас блокирует её способности, будет держать очень крепко. Но Адриана каким-то образом уже разрушила старый гипноз, что казалось нам абсолютно невозможным. И я склонен полагать, в новом блоке также есть одно существенное слабое звено. Дерек пристально смотрит на Коннора, и по его взгляду уже всё становится понятно, но озвученный ответ доводит Коннора до дрожи. — Это вы… — Дерек делает очередную паузу, и Коннор вспоминает, как дышать. — Адриана совсем иначе будет реагировать на вашу боль. Она может вывести её из равновесия и того зыбкого баланса, который достигнут. Даже без учёта связи. Эмоционально и психически Адриана ещё не совсем восстановилась. Понятия не имею, оживёт ли тот приказ снова, но знаю — чувство вины сейчас разрывает её посильнее. И вопрос здесь только один. Сможет ли она вновь вскрыть из-за этого чувства навешанные замки? Коннор прижимает пальцы к губам, напряжённо думая и откровенно желая получить хотя бы минуту тишины, но Дерек продолжает дальше: — И если Адриана разрушит барьер, это плачевно закончится. Для всех вас… Поверьте, я слишком хорошо её знаю. Она порой не слышит слова. Смотрит глубже, даже если вам кажется, что она — ледяная глыба. Адриана хорошо умеет считывать эмоции и состояния людей. Ни одно слово не остановит её, если оно разойдётся с её предчувствием и пониманием, что дело — дрянь. — Тогда каков ваш план? — всё же выдержав паузу, глядя в пустоту, не своим голосом спрашивает Коннор. — Я не имею права вам что-то навязывать, решение остаётся за вами. К тому же, это всего лишь мои опасения, возможно, я слишком переоцениваю Адриану. Но даже если она не сломает барьеры, то может сломаться сама. Действовать нужно крайне осторожно. Повторюсь, пока энергетический центр полностью не восстановится, Адриана может быть нестабильна и очень уязвима. Таковы уж наши особенности. Даже с учётом отстроенных барьеров, сейчас её могут накрывать чрезвычайно сильные эмоции и желания. Пусть вас не удивляет, если она будет плакать, кричать или громко смеяться в течение короткого промежутка времени. Она привыкла прятать свои эмоции под масками, но они будут трещать по швам. Коннор всё больше бледнеет и тоже расстаётся со своей привычной маской невозмутимости. — Послушайте, ваша связь спит. — Дерек наклоняется к нему ближе. — Адриана никак не узнает, что вам плохо, только если вы сами ей не скажете или не покажете своим видом. Очевидно, ваше лёгкое недомогание не вызовет у неё всплесков эмоций и не всколыхнёт чувство вины, но что-то более серьёзное, заставившее её на протяжении длительного времени смотреть на ваши муки… — Я понимаю, куда вы клоните… — хрипло перебивает его Коннор. — Знаете, доктор Рейн, я недавно узнал, что в прошлом доверился одному человеку, которому было выгодно превратить меня в подопытную крысу. Я поверил ей, потому что она мне понравилась, и к тому же с чего-то решил, что она лучше моих специалистов разбирается в том, о чём говорит. Этот необдуманный доверительный шаг упёк меня почти на три года в «Улей». — Он поднимает тяжёлый взгляд на Дерека. — Я искренне сейчас надеюсь, что мы с вами по одну сторону баррикад. И вы не пытаетесь развести нас с Адрианой из какого-то интереса, о котором я могу не знать. Понимаю, не должен вас винить, и вы действовали в её интересах, но то, что вы рассказали, изрядно подорвало моё доверие к вам. И если вы ожидаете, что я просто так отступлю, то нет… Я не оставлю её! — Голос повышается и каждый звук в словах звучит уверенно, без дрожи. — Особенно теперь. Её слишком часто бросали и оставляли в моменты, когда Адриана отчаянно нуждалась в поддержке. И это то, что я могу ей дать. Возможно, уже не так, как хотел, — мне нужно всё обдумать. Но я не отвернусь от неё. — Вы правы. — Дерек кивает. — Не сомневаюсь: она очень нуждается в вас. Но вы же понимаете, чего я боюсь, чего боится её отец. И это очень жестоко по отношению к вам, но… Вы сможете скрыть от неё своё состояние и те проблемы, которые сейчас вас тревожат? Давайте начистоту. — Звенящий голос звучит мягко и доверительно. — Не хочу вас смущать, но с учётом того, что вы озвучили, мы оба прекрасно понимаем, что некоторые реакции организма невозможно задушить сознательным контролем. Вас самого сильно шатает и мутит, сможете ли вы удержать Адриану в таком положении, которую тоже, скорее всего, будет мотать от одного состояния к другому? Коннор выпрямляется и отодвигается от спинки кресла, чувствуя сковывающее напряжение внутри, которое подступает и к лицу. Он ставит локоть на подлокотник и сжимает пальцами переносицу. — Не люблю пафосные громкие фразы, — оставаясь всё в той же позе, начинает с прежней уверенностью говорить Коннор. — От них веет пошлостью. Но будьте уверены, даже если я буду падать, я не выпущу её из рук до самого конца. А мои кошмары и боль останутся только внутри меня. Я могу быть рядом с ней, в то же время оставаясь на нужной дистанции, чтобы не ранить и не расстраивать её. — Он поднимает холодный взгляд на Дерека. — Разговор окончен, доктор Рейн. Я хочу увидеть Адриану. Договорив, Коннор выдыхает, но вдохнуть получается не сразу. Все те слова, которые он тщательно выбирал для разговора с Адрианой, раскалываются в голове и колющим градом опадают вниз, острыми краями задевая сердце и оседая тяжёлыми глыбами в животе. Лёжа в своей кровати, Коннор так же тяжело вздохнул и отмотал плёнку воспоминаний в самое начало, мысленно погружаясь в картинки того отрезка времени, который он провёл с момента их последней встречи с Адрианой в госпитале. Эти три недели были сравнимы для него с бесконечно выматывающей и укачивающей поездкой на американских горках. Его бросало из огня в холод, из эйфории в сокрушающую тоску, из бьющей через край энергичности в полную немощность… Но в первые дни после того, как он осознал и принял любовь к Адриане, мир окрасился в яркие контрастные цвета, а запахи и ощущения стали чётче. Коннор вдруг, впервые с момента освобождения из «Улья», почувствовал себя живым и целостным, а не разорванным и сшитым по кускам. Это доводило его до такой приятной одури, что он забывал обо всём вокруг, наслаждаясь давно утраченными и абсолютно новыми для себя ощущениями. Всё это шло из сердца, и эта лавина просыпалась, стоило лишь коснуться в сознании образа Адрианы. И всё больше падая в омут с головой, в какой-то момент он задумался и… испугался, позволив сомнениям и страхам запустить свои щупальца внутрь и обкрутить живот. В одну из ночей гонгом в голове ударило воспоминание о том вечере, когда он, сидя на кухне, понял, что его любовь к Линдсей всего лишь защита. А что если и в этот раз он недооценивает свою психическую здравость? Он задыхался от этих мыслей до утра, не сомкнув глаз, и встал абсолютно больным и поникшим, будто у него выбили почву из-под ног. Коннор безумно боялся снова принять одно за другое. Слишком бережно относился к своим зародившимся чувствам, и тем более к тому, как Адриана могла среагировать на них. Он больше не доверял себе, хоть и осознавал: с ним происходит нечто совсем иное, не похожее на то, что он испытывал раньше к другим женщинам. Однако всё равно боялся просто принять на веру и полностью отдаться новому всепоглощающему опыту. Ни в какие крылья за спиной, растущие от любви, он никогда не верил, скептично каждый раз хмуря брови, когда приходилось выслушивать истории вдруг воспаривших над землёй приятелей. Фильмы о том самом желанном многими чувстве, меняющем жизнь, он всегда выключал с презрительной улыбкой, считая всё это чушью. Он хорошо понимал лишь, что такое возбуждение и желание, симпатизировал многим женщинам, которые мелькали в его жизни, но ни с одной из них не видел совместного будущего. Только появление Никки и перестройка ценностей в «Улье» расставила акценты иначе. Любовь впервые ему увиделась желанием создать полноценную семью. Его прошибло озарением, для чего всё это на самом деле нужно. И в роли своей жены и матери Никки тогда Коннор видел лишь Линдсей. Именно с чувств к ней и начались многочасовые сеансы с Антоном Хендриксом, психиатром его команды, к которому Коннор всё-таки пошёл, чтобы окончательно расставить для себя все точки над i. День за днём, час за часом Коннор рассказывал Антону все моменты, когда вспоминал о Линдсей и осознавал, что сломался бы психически, если бы в «Улье» он не выбрал ту, ради призрачного возвращения к которой захотел бы пройти все круги ада на земле. И Хендрикс не сомневался, что если бы Коннор и Линдсей сошлись, то у них, возможно, были бы все шансы стать вполне счастливой семьёй. Более глубокие чувства иногда зарождаются в союзе людей, которые небезразличны друг другу и которые испытывают сильные эмоции. А Коннор их явно испытывал, но раз уж они с Линдсей разошлись, даже не начав толком встречаться, то требовалось детально разобраться с тем, что он на самом деле переживал. Чтобы понимать, куда двигаться дальше. Но не оформившееся до конца чувство к Линдсей рассыпалось ещё до начала сеансов, и на них Коннор лишь окончательно утвердился в понимании — никакая это не любовь. В какой-то момент он понял, что больше не хочет вспоминать о Линдсей, и вдруг без умолку заговорил об Адриане… Антон мягко вернул его в самое начало их отношений, попросив рассказать о первых впечатлениях. И в нескольких встречах с психиатром Коннор детально вспоминал, как сильно она его раздражала, как выводил из себя её напор и желание везде быть правой и первой. Потом эти отрицательные моменты начали постепенно разбавляться словами благодарности, ведь Адриана помогала ему с Николь и понимала её порой лучше, чем он сам. В такие моменты он восхищался ею и её умением успокоить малышку после длительных истерик, но стоило Адриане перевести взгляд на него, заговорить — всё… Аж ком к горлу подкатывал, и иногда хотелось захлопнуть дверь прямо перед её носом или даже вышвырнуть из квартиры, когда она переходила на директивный тон, унижая его беспочвенными подозрениями, что он плохой отец. В таком ключе и текли его рассуждения около недели, пока они с Антоном вплотную не подошли к временному отрезку, связанному с ранением и восстановлением Адрианы. Коннор резко замолчал и вдруг пропустил несколько сеансов, сославшись на то, что ему нужен перерыв. Но внимательный и чуткий Хендрикс первым из команды заметил, что в состоянии шефа едва заметно что-то изменилось, и незначительные изменения стали предвестниками настоящего шторма. Сначала Коннор просто часто хмурился и сжимал челюсти, а затем его стала выводить из себя буквально каждая мелочь. И он начал повышать голос, проявлять резкость, вспыльчивость и категоричность. Не заметить это было невозможно, так как ещё ни разу невозмутимый профессор Дойл так себя не вёл без веской причины на протяжении нескольких дней и не пребывал постоянно во взвинченном состоянии. Когда в очередной раз под горячую руку Коннора попал Питер, и они разругались в пух и прах, Антон отвёл начальника в сторону и спросил, чем вызвано такое поведение. Коннор выдохнул и признался, что пора возобновлять сеансы. Его крайне измотал этот гремучий коктейль из рвущихся изнутри откровений и внезапно разыгравшихся сильных чувств, буквально загоняющих его в тупик. Очень неохотно он также объяснил, что раздражительность ещё и связана с резкими ухудшениями в самочувствии. Абсолютно все те доканывающие симптомы, которые беспокоили его после «Улья», снова захлестнули тело, и Коннор не понимал, почему они снова вернулись. А главное, — почему не гасятся препаратами. Выслушав его, Антон предложил пройти сеанс регрессивного гипноза, чтобы понять истинную причину происходящих метаморфоз. Ту плёнку с записью регрессии Коннор пересмотрел уже десяток раз и запомнил наизусть. — Коннор, попытайся вспомнить сегодняшнее утро. — Речь Антона, как всегда, тихая и спокойная. Он сидит в своём кресле, не спеша отпивая из фарфоровой чашки чай в паузах между вопросами. — С каким настроением ты проснулся? — С отвратительным. — Коннор полулежит на кожаном кресле, его веки плотно сомкнуты, а голос звучит мрачно и сдавленно. — Но я и вчера весь день пребывал в таком же. — Ты помнишь, после чего оно испортилось или какую-то причину, которая могла на него повлиять? — Вечером я беседовал с Рейном. Всё ещё не понимаю, почему они не дают нам поговорить с Адрианой хотя бы минуту. — Коннор замолкает и зло произносит что-то невнятное на русском. — Точнее, понимаю, я не должен лезть и нужно ждать. — Голос становится громче и ещё злее. — Но всего минута, почему нет? Неужели они думают, что я наврежу ей, если скажу пару ободряющих слов? Скажу, что мне важно, чтобы она вернулась поскорее. — Почему для тебя это важно? Длительная пауза. Антон терпеливо ждёт, всматриваясь в лицо Коннор. Нельзя задавать следующий вопрос, пока не получен ответ на предыдущий, а этот — крайне важен. Коннор должен обязательно на него ответить. Ему необходимо услышать свои слова и осознать их. Но Коннор лишь морщится, его веки дрожат, а зубы и кулаки сжимаются. Пауза всё затягивается, но он только мычит и начинает бледнеть. — Коннор? Почему для тебя это важно? — Важно… Очень… — Вены на лбу Коннора вздуваются, дыхание учащается. — Но я… — Что ты чувствуешь к ней? — так же спокойно произносит Антон, отставляя чашку и склоняясь над своим пациентом. — Я запутался. — Коннор кривится. — Ещё совсем недавно я думал, что она меня раздражает, вызывает только отрицательные чувства. Потом её ранили, и я… Я понял, что… — он замолкает на минуту, пытаясь совладать со сбившимся тяжёлым дыханием, — я влюбился. И это произошло гораздо раньше, чем я сам это понял и принял. — Тебе сложно поверить в то, что ты влюблён? Почему? — Потому что я думал всегда, что это сказки для романтиков. Что любовь — цепь физиологических и химических реакций в организме. Но сейчас я понимаю, что одной наукой это всё не объяснишь. — Коннор чуть успокаивается, но его голос проседает и становится грустно-обречённым. — Боюсь, что ошибаюсь и опять принимаю одно за другое… Что если и эта моя «любовь» на самом деле тоже обманка? Иллюзия, что если она рядом, мне будет хорошо? Я не хочу ранить её, не хочу обмануть. Это… Важно. Антон внимательно всматривается в каждое движение Коннора, который, морщась, трёт уже несколько минут солнечное сплетение, а затем прижимает руку к левой стороне живота. Тогда Антон пробуждает Коннора, уверенно и методично делится с ним своими догадками и мыслями. — Коннор, мы обязательно разберёмся: защитный ли это механизм или твоё истинное желание и понимание, что так выглядит путь к тому наполнению, которое соберёт тебя окончательно и сделает счастливым. Пока ты осознал нечто очень важное для себя, но не уверен в этом. Пытаешься подавить, так как боишься ошибиться и причинить боль другому человеку. Давай пока не будем обсуждать, насколько вербализация твоих чувств может быть травматичной для Адрианы. Ведь сейчас ты запрещаешь себе чувствовать что-то нетипичное и наносишь в первую очередь вред себе. Сам должен понимать, как работает подавление, и к чему оно может привести. Возможно, именно в нём кроется причина твоих проблем со здоровьем. Однажды из тебя уже вырывали органы, лишили чувства безопасности и целостности, и твой организм всякий раз напоминал тебе об этом болью в ситуации, когда ты не мог получить что-то из своей прошлой жизни. Я припомню твои кошмары, где ты просыпаешься пустым, тебе уже не больно, и ты знаешь, что вот-вот умрёшь. Счёт идёт на секунды. Где-то подсознательно, возможно, замкнулась связь, что боль лучше, чем пустота. Пока ты заполняешь себя именно ею, потому что находишься снова в положении, когда переживаешь очередную потерю. Ты хочешь получить иное наполнение, но твоя психика искажает это желание, отыгрываясь на пострадавших органах, категорически не принимая другие формы насыщения. Ты не можешь есть, но иногда срываешься, переедая, когда уже больше не можешь выносить ощущение дыры и той доводящей до исступления пустоты. Только еда не облегчает ситуацию, верно? Лишь когда ты перестанешь отрицать чувства и получишь то, что хочешь, тебя отпустит по-настоящему. И цель наших сеансов — выяснить и помочь тебе понять, в чём же ты нуждаешься на самом деле. На плёнке невозможно было заметить, но Коннор прекрасно помнил, как лежал с закрытыми глазами, слушая длинный монолог Антона. И далеко не сразу разлепил веки, чувствуя, как на ресницах дрожат слезы. Хендрикс не мог знать, насколько сильно били по ушам звучащие то и дело слова о наполнении. Наполнении любовью. Перед глазами сразу вставал текст, выбитый на чаше. Коннор вдохнул в Адриану жизнь и свою любовь. Но он и сам нуждался, чтобы сосуд его тела преисполнился дыханием нового для себя чувства, оживляющего сгоревшее сердце. Взаимного, обязательно разделённого на двоих. Смущала и расстраивала только эта извращённая реакция организма на отсутствие желаемого наполнения. И как дать себе шанс на счастье, если настолько болен и сломлен, что абсолютно не понимаешь, как достать разорванный в клочья разум из фантома проклятых стен завода и лаборатории? Как обещать кому-то стабильность, если под ногами постоянно проваливаются плиты, и во сне слышишь хруст ломающихся костей, а разбитый череп разрывают последние остатки связанных мыслей? Он умер в Архангельске, но его тело вернули к жизни хирурги. Только разум так и продолжал гореть под теми плитами. В попытке помочь, Хендрикс очень медленно и методично стал заставлять разбирать Коннора все эпизоды прошлого в течение многих сеансов, категорически запрещая перепрыгивать и пропускать детали. Антон сразу предупредил, что в каждой незначительной мелочи могут быть спрятаны ключи к замкнувшимся ассоциациям и пути к их разрушению. Поиски смыслов явно затянулись, заставив Коннора ещё сильнее увязнуть в липкой паутине пережитых ужасов и вскрывшихся в памяти ранах, о которых он мечтал забыть. Сотрясаясь от воспоминаний о своих последних минутах перед взрывом, Коннор стал ненавидеть ночное время. Вечером не хотел ужинать, больше всего опасаясь, что живот заболит именно во сне, и тогда спазмы заставят его вновь ощутить тварь внутри. Пережив за короткий промежуток времени в кошмарах свою смерть десяток раз, он начинал сомневаться, что однажды сможет вернуться назад из иллюзий, полностью уничтожавших зыбкие границы реальности вокруг. И иней, ползущий по вискам, являлся лишь слабым отголоском леденящего анабиоза, в который Коннор сам себя загонял, пытаясь лишний раз не спровоцировать полыхание внутри, обращающее в тлен весь его мир до основания. Радовало то, что эти сеансы виделись не только бесконечной пыткой и ежедневной путёвкой в смертельное прошлое, они давали хрупкий шанс на будущее, не преломленное через линзу кошмаров и набора защит. Ведь всего нескольких встреч хватило, чтобы Коннор убедился, что его любовь к Адриане настоящая. И даже с иронией отметил про себя, что начала чесаться спина в районе лопаток. Только эти самые проклёвывающиеся крылья продолжало обламывать лишь одно: даже после того, как он позволил себе полностью отдаться чувствам, которые снова приятно наполняли, разрезающая на части боль чудесным образом не покинула тело. Хотя Антон убеждал: следующие улучшения наступят тогда, когда Коннор встретится с Адрианой и когда ощутит, что они теперь вместе и, главное, оба в безопасности. А если не наступят? Этот вопрос терзал душу Коннора, не отпуская ни на секунду. Его разрывали противоречия. С одной стороны, он верил словам Антона, но с другой, сомневался. И сначала просто не хотел навешивать на Адриану груз своих проблем, надеясь, что всё же получится побыстрее разобраться с ними самому. А теперь, учитывая слова Рейна, ещё и не мог позволить себе рисковать её безопасностью. Это, в конце концов, не шахматная партия, в которой можно поставить под удар ценную фигуру и выйти по итогу победителем, заполучив заветный трофей. Но в чём-то Хендрикс всё-таки оказался прав. Все неприятные ощущения у Коннора как рукой сняло в момент, когда он увидел Адриану в замке Рейна. Прошлую ночь он спал как убитый, несмотря на ворох информации, который на него вывалил Дерек. Осознание, что их с Адрианой разделяет всего пара стенок, подарило долгожданный покой, заставляя выдохнуть и порадоваться, что завтра он увезёт её к себе. Но эйфория бесследно схлынула во время перелёта… Коннор снова дёрнул одеяло, тяжело сглотнув. С этих мыслей спрыгнул на другую изъезженную за сегодня пластинку. После встречи с Адрианой в замке по его мечтам ударил топор реальности, моментально вернув с небес на землю. Ведь он сам себе настроил воздушных дворцов за этот месяц, в которых чётко по комнатам разложил все мысли, эмоции и чувства, впервые в жизни отключив гудящее эхо разума там, где это касалось дел сердца. Вымел весь ненужный ментальный хлам, избавился от заржавевших замков, замыкающих душу. Тот чужой властный голос, убеждавший его, что он не нужен Адриане, смолк. Коннор вспоминал даже незначительные детали, связанные с ней, взгляды, улыбки. Он вслушивался в каждый звук её голоса по телефону, пытаясь понять, а что она чувствует к нему? И всё больше убеждался — он ей не безразличен. Неужели ошибся? Он никак не ожидал, что перед ним предстанет Адриана, отвергающая любое его действие с каменным лицом. Будто и не существовало никаких трёх недель разлуки и того длинного доверительного ночного разговора. Она шарахнулась от него на лестнице, вела себя крайне отстранённо, и Коннора пробрала тревога: а что если голос, который он огромным усилием заставил заткнуться, всё это время был прав? Может, Коннор переоценил свою значимость в её жизни? И даже несмотря на то, что Адриана потом объяснила, почему дёрнулась в самолёте, её признание не сразу охладило жгучее волнение. А ведь она всего лишь не хотела доставлять ему дискомфорт. Как просто и сложно одновременно. Её короткий честный ответ остудил пыл, вот только слишком поздно: бушующие от любых сильных эмоциональных всплесков внутренности так быстро не успокаивались. Резко нахлынувший страх, что он не сможет скрыть своё плохое самочувствие, лишь добавил спектров в и без того яркую гамму ощущений, тут же загнав мечущийся разум в болезненную клетку, через прутья которой начало просачиваться только раздражение. И по мере того, как ему делалось хуже, Коннор убеждался в одном: стоило контролировать не только свои слова, но ещё и снова жестоко подчинять разбушевавшиеся не в меру эмоции, которые вдруг решили «припомнить» ему все годы, когда он их буквально забивал ногами и заколачивал наглухо внутри. Теперь они лезли наружу, и когда Коннор пытался их снова задушить, падали вниз, царапая и раздирая когтями нутро. Но во время перелёта и сейчас, лёжа в постели, его волновало только одно: а действительно ли связь уснула, и Адриана его не чувствует? Ведь её ладонь так точно проскользила на заболевший от нервного напряжения участок. Боль тут же притихла и не докучала, пока её ладонь лежала на нём. Это заставило Коннора сначала напрячься, а затем засомневаться. Точно ли способности Адрианы запечатаны? А сейчас он и вовсе сходил с ума, так как тянущие ощущения сместились больше вправо: в то место, куда ранили Адриану. Его ли это боль? А вдруг отголоски связи, которая вроде как должна спать? Или его разгулявшееся не в меру сочувствие, позволяющее на своей шкуре ощутить страдания любимого человека? Как тут разобраться, что к чему? Коннор буквально молился, чтобы связь действительно угасла, так как в уснувших способностях Адрианы тешило и радовало только одно: она не будет чувствовать, как его каждый день скручивают спазмы. От кошмаров ли, от голода, от еды или от мыслей… Какая разница? Главное, что она не потянет в себя живущий внутри него кошмар. И в каком-то смысле просто не говорить с ней об этом не виделось чем-то сложным. Ведь он скорее проглотил бы кактус, чем вымолвил хоть слово о том, что его терзало. Может, и глупо стыдиться озвучивать такие вещи, но он и раньше испытывал затруднения, смущаясь от детализации симптомов, а теперь и вовсе бессилие против ситуации доводило до бешенства. А жаловаться было противно до тошноты, которая и без того выворачивала наизнанку. Кому от его жалоб легче станет? Ему точно нет. Коннор даже на приёме в клиниках с трудом выдавливал из себя слова, когда его просили описать подробнее причину обращения. А когда столкнулся ещё и с неуёмным желанием коллег поделиться с ним теми способами, которые помогали им бороться со схожими проблемами, то вообще чуть не взвыл. Во время последнего расследования Коннор не мог оставаться невозмутимым и молчать о своём состоянии. Испарина никак не хотела стираться с лица, которое было белее тех чистых бумажных листов, сиротливо дожидающихся, когда Коннор на них начнёт писать отчёт. Вот только резкие внезапные скручивания внутри вышибали все мысли о работе и заставляли ловить стоны губами, а тошнота не давала отойти от санузла и покинуть пределы мобильной лаборатории. Коннор прекрасно понимал, что члены команды действовали из чистых и самых искренних побуждений, но они советовали давно испробованное, и ничего из предложенного ему не помогало, заставляя чувствовать безнадёжность своего положения. Окончательно вывело из себя, когда вокруг него начали водить чуть ли не хоровод, упорно продолжая навязывать разные бесполезные варианты, да ещё и бесконечно спрашивая, стало ли ему лучше. Лучше не становилось, и Коннор лишь укреплялся в желании отправить всех куда-нибудь подальше по делам и остаться в жалком состоянии наедине только с собой… По итогу его чересчур утомило внимание к собственной персоне, и Коннор до неприличия громко рявкнул. Выделил, что объект их изучения — не его желудок, и он сам как-нибудь разберётся со своим состоянием. От него отцепились, но уже через час Коннор понял, что коллеги перестали тормошить вопросами, зато распределили половину его обязанностей между собой, молча начав выполнять их. Ещё через пару часов Антон, явно отправленный как миротворец всё так же переживающей за состояние шефа делегацией, деликатно предложил ему пойти отдыхать в мотель. И Коннор сдался и признал — он, как руководитель группы, может сейчас допустить какую-нибудь досадную ошибку, о которой впоследствии пожалеет. Возможно, и не он один. И если уж члены его команды проявляли такую озабоченность, то Коннор абсолютно не сомневался, что Адриана так же рьяно и безрассудно будет искать пути помощи ему… И когда ни один из них не сработает, это действительно может толкнуть на необдуманный шаг. Её способности, похоже, являлись тем единственным спасительным лекарством, которое могло вырвать его из этого бесконечного плена отвратительного самочувствия. Поэтому и с ней он собирался до конца придерживаться тактики: молчать, терпеть и ждать. Но эта блестящая по его мнению тактика чуть ли не с грохотом провалилась в первый же день… Когда его ушей коснулась знакомая мелодия, доносящаяся из проигрывателя, перед глазами тут же побежали картинки череды проведённых в одиночестве вечеров за прослушиванием этой песни, а в голове застучали мысли и слова, которые он так старательно складывал во фразы, желая озвучить их Адриане после её возвращения. Коннор представлял, как они будут сидеть с ней на диване, слушая лирику из уст Дина Мартина, которая удивительно точно передавала все чувства и мысли Коннора. И после того, как звуки музыки стихнут, он признается Адриане в том, насколько она важна для него. Не только из-за Николь. И вот его мечта наконец-то предстала перед ним не только в воображении, и ему уже не нужны были никакие сеансы психотерапии и доказательства, чтобы понять, насколько сильны его чувства к ней. Как бы это странно или даже смешно ни звучало в тридцать девять лет, но она — его первая настоящая и единственная любовь. Наверное, он бы не решился быть настолько откровенным в этот первый диалог, но Коннору пока хватало и того, что он чувствовал это сам. Весь сожжённый внутренний мир оживал рядом с ней, и на секунду исчезли все опасения, страхи и установки. Он почти позволил вырывающимся из горла словам песни преобразиться в те желаемые собственные, ведь огромная дистанция между ним и Адрианой сократилась до пары шагов. Но лёгкая горечь во рту, как злой предвестник, заставила его на секунду обмереть, а в голову прилетела картечь мыслей, грубо возвращающих его в реальность. «Ради её безопасности… Ты должен подождать!» — отрезвляющим ударом прошибло сознание. Только в тот короткий миг ему вдруг стало всё равно, душевный порыв снова заставлял разум замолчать. Коннор забыл, почему он твёрдо решил ждать. Будет ли она в безопасности вдали от него? Не захотят ли другие люди под видом благих намерений снова покопаться в её голове? Стоит ли ему её отпускать и томиться в ожидании выходных? Прежние мысли и решения стремительно подменялись другими, более удобными и желаемыми. Коннор сделал ещё одно движение навстречу к ней, и следом его живот будто пронзило раскалённое копье, бесповоротно вернув в реальность и заставив тут же ещё чётче вспомнить о причинах, побудивших сделать тот нелёгкий выбор. Яркий цветной мир снова рухнул перед глазами, ввергая всё в темноту. Теперь слова для Адрианы, в очередной раз задушенные, отчаянно искали выход, желая разломать черепную коробку или разорвать плоть, но он устоял. Хоть и сомневался, что ему удалось сохранить самообладание и своим вырывавшимся хрипом даже мимолётно не намекнуть ей, что послужило причиной такой резкой перемены. Уже до удушающей горечи омрачало понимание: со стороны это выглядело странно и отталкивающе. И он ненавидел себя в ту секунду. Ведь так долго выстраивал в мечтах этот момент, желая сделать его идеальным, и так глупо, так рано пошёл на поводу своих трепыхающихся желаний. Так прокололся. Опять. И сидя через десять минут после случившегося на кухне рядом с молчаливой Адрианой, которая смотрела куда-то мимо него, больше всего на свете Коннор хотел упиться до смерти ромашковым чаем. И чтобы успокоиться, и чтобы охладить сжигающий внутренности костёр. Адриана снова мимоходом спросила, как он себя чувствует. Коннор отмахнулся и тут же словил её огорчённый взгляд, отчего возникло желание ещё и утопиться в этом чае. Вот и сейчас, вспомнив её наполненные сначала волнением, а потом досадой и разочарованием глаза, Коннор чертыхнулся, накрыв голову подушкой. В контексте сложившейся ситуации разговор про доверие, который он ни с того, ни с сего затеял, выглядел в высшей мере лицемерием с его стороны. Конечно, он хотел, чтобы она доверяла ему, поэтому раздражался, когда Адриана отвергала его помощь и закрывалась. Он ясно запомнил свои мысли, увидев её на лестнице, такую маленькую и растрёпанную, совсем непохожую на ту апрельскую Адриану, которой он увидел её впервые. В этот момент он осознал, что сделает всё, чтобы никто не посмел причинить ей боль. И будет оберегать её. Даже от самого себя, если того потребуют особенности её восстановления. Но так уж выходило, что обещать ей ответное доверие сейчас не мог, а своим вынужденным отмалчиванием сам одаривал болью. Прошёл всего один день, и между ними уже грозила разверзнуться пропасть… Конечно, никто не мешал ему признаться в чувствах, но что-то подсказывало, что тогда его «блестящая» тактика точно обвалилась бы куда быстрее. Ответь Адриана взаимностью, признание повлекло бы за собой отношения, а в них планка откровений существенно повышалась, предполагая ещё и ночи в одной постели. За прошедшие три недели Коннор по пальцам мог пересчитать те из них, в которые спал, а не стонал и корчился не только в постели, но и лёжа на кафеле в ванной. «Вот и кто меня сегодня с этим грёбаным разговором о доверии вообще за язык тянул? И как я так не сдержался у проигрывателя? Тоже мне, защитник херов!» Коннор снова громко вздохнул, откинув подушку и одеяло в сторону. Боль под ребром неожиданно утихла, но тут же на её место явились другие проблемы, доводящие не менее сильно: дикое желание поесть и голодное утробное урчание. Вот это уже точно явились его «симптомы», которые изрядно удивили, хотя не должны были: ведь он уже почти двое суток нормально не ел. «С ума сойти, как вовремя, конечно… — он резко выдохнул и тут же сморщился, обхватывая живот руками. — Молока, что ли, хотя бы сходить попить? Нет… Мало ли что. Потерплю до утра». Усиленно пытаясь игнорировать сигналы стремительно проснувшегося и запротестовавшего против вынужденной голодовки организма, Коннор словил себя на мысли, что уже не может ни о чём другом думать, как только о прикосновениях Адрианы. Пытаясь в мельчайших подробностях вспомнить ощущения во время перелёта, пока она лежала у него на плече и держала руку на животе, ему на миг показалось, что это её ладонь сейчас касается его. После «Улья» Коннора действительно бросало всякий раз в неприятную дрожь от чужих касаний. Но от её пальцев озноб был совсем иного характера. Коннора знатно колотило как раз от желания почувствовать её прохладу на своём теле, а в непосредственной близости и вовсе голову сносило, заставляя каждой клеткой тянуться к ней. Рядом с этой огненной носительницей кипящей лавы внутри, чья кожа всегда оставалась холодной, ему на удивление делалось так спокойно, что ударная огненная волна прошлого, бесконечно сжигающая дотла, угасала, укрощаясь её простыми прикосновениями даже без всяких способностей. Он вспомнил её ласковые поглаживания, запах волос и тут же почувствовал, как начал просыпаться голод совсем иного характера. Возбуждаясь всё больше, Коннор зарычал, поняв, где по итогу оказалась его рука, проделавшая путь от живота вниз. Раздражённо скинул одеяло на пол, теперь пытаясь отвлечься на мысли о дочери и прислушаться к звукам в квартире, пока храп Дженнерса стал тише. А ведь Николь за ночь ни разу не заплакала. Отчасти это выступило ещё одной причиной, по которой Коннор никак не мог уснуть: боялся забыться крепким сном и пропустить плач дочери. Не хотелось ночные заботы о Никки полностью перекладывать на Адриану. Но и проверить, как у них дела, хотелось невероятно сильно. Он ещё минут пять поборолся с собой, но всё же встал и тихо побрёл в гостиную. В комнате горело ночное бра над кроваткой Никки, но постель малышки пустовала. Коннор инстинктивно дёрнулся и тут же перевёл взгляд на диван. На нём мирным сном спала Адриана, обняв одной рукой сопящую Николь. Обе выглядели счастливыми и умиротворёнными. Коннор застыл, глядя на них, еле сдерживая себя, чтобы не поддаться желанию залезть под одеяло и обнять обеих. Он тряхнул головой, сцепив руки за спиной, расслабленно улыбнулся и пошёл обратно в комнату в надежде поспать хотя бы час, а лучше — два. Хватит с него на сегодня этих ментальных заезженных пластинок. Знал бы, что они так легко смолкнут от вида двух любимых дам, пришёл бы раньше на них полюбоваться… *** Адриана проснулась около четырёх утра от сильной жажды. Николь тихо сопела рядом и за ночь ещё ни разу не побеспокоила криком. Только пару раз захныкала, но тут же успокоилась, стоило её приобнять. Зря Коннор волновался и будоражил перспективой войти в комнату среди ночи. Бесшумно выскользнув из постели, чтобы не потревожить малышку, Адриана пошла на кухню. Там включила мягкий свет нескольких лампочек над плитой, не желая зажигать яркую люстру. Кухня Коннора казалась такой уютной в тусклом освещении, что хотелось опуститься на деревянный стул, прижать к себе ноги и долго пить любимый травяной чай, смакуя терпкие нотки на языке. Но вместо чая Адриана налила себе стакан воды, быстро осушила его и остановилась у окна, рассматривая чуть посветлевшее предрассветное небо. И так увлеклась мыслями, что не сразу ощутила горячее дыхание на шее. Она вздрогнула и резко обернулась, оказавшись в руках Коннора. — Прости, я напугал тебя, — глубоко гортанным голосом сказал он. — Тоже не спится? Она кивнула, и их взгляды встретились. Коннор смотрел, не моргая, и его дыхание становилось всё более тяжёлым и прерывистым. — Я ужасно голоден, — вырвалось у него с хрипом, а пожирающий взор побежал вниз по шее к груди, скрытой за объёмной рубашкой. Он обронил громкий стон и запустил пятерню в её волосы, а губами впился в приоткрытый рот. Адриана, закрыв глаза и чувствуя ответное притяжение, тоже вплела пальцы в его взлохмаченную шевелюру. Руки Коннора быстро скользнули от её затылка по спине, и он подхватил Адриану под ягодицы, а она крепко обвила ногами его торс. Коннор усадил её на стол, в одну секунду смахнув всё содержимое позади на пол. — Ш-ш-ш, — приложив палец к губам, с улыбкой прошептала Адриана. — Разбудишь Николь и Адама. Но Коннор, будто не слыша, снова припал к её губам. Поцелуй, такой тягучий и забвенный, растворял не только мелочи вокруг, но и всё значимое. Коннор ненасытно целовал, кусая губы и проникая языком в рот. Его ладони проделали уже медленный путь от коленок Адрианы по внутренней стороне бедра. Он удовлетворённо зарычал, когда убедился, что на ней лишь его рубашка. — Я не могу удержаться, должен тебе это сказать… — Он немного отклонился и облизал губы, игриво пробираясь под мягкую фланель. — Ты такая… сексуальная в моей одежде, уже пропитавшейся твоим запахом. Затем его пальцы начали расстёгивать пуговицы своеобразного халата в чёрно-белую клетку, доходившего Адриане почти до середины бедра. Он оголил её грудь и наклонил голову, коснувшись языком правого соска. Тот мгновенно затвердел, и по коже Адрианы побежали мурашки. Следом Коннор обдал его горячим дыханием, а затем всосал в рот, то поигрывая с ним языком, то нежно чуть сжимая губами. Адриана с дрожью выдыхала и таяла под силой рук Коннора, сжимавших и ритмично растиравших её бедра. Проделав с левым соском всё то же самое, Коннор наконец стянул с Адрианы рубашку и бросил в сторону. Он приподнялся, и кончиками пальцев Адриана проскользила по его пояснице, поглаживая напряжённые мышцы спины. Затем она зацепилась за края майки, стянув её резким движением с наклонившегося Коннора. Теперь на нём остались лишь пижамные штаны, а Адриана уже сидела перед ним абсолютно нагая. Коннор прижался горячим телом к её прохладной коже, облегчённо застонав и запрокинув голову назад. Затем зарылся носом в волосы, замерев и перестав дышать на несколько секунд. Отпрянул, снова склоняясь, и резким движением раздвинул Адриане ноги. Начал медленно прокладывать дорожку из поцелуев от шеи к животу. Не оставил без внимания грудь, двигаясь к лобку. Ладонью мягко толкнул сидевшую Адриану, жестом обозначив своё намерение, и она легла на стол. Адриана послушно опустилась на поверхность, громко простонав имя Коннора и выгнув спину, когда он добрался до клитора. Начала вздрагивать от каждого прикосновения его длинных пальцев и языка. Ни один мужчина ещё так умело не ласкал её, словно зная наизусть все точки и движения, доводящие до сладкого безумия. В блаженстве она не смогла бы осознать, сколько это продолжалось, изо всех сил противоречиво желая, чтобы эти ощущения не прекращались и чтобы поскорее раскрутился тугой узел внизу живота. Ноги предательски затряслись, когда Коннор в очередной раз втянул в рот клитор и игриво провёл пальцами от влагалища к анусу. У Адрианы занемели кончики пальцев, и мурашки устремились от низа живота к горлу, порождая импульс поделиться раздавленным криком наслаждения с тишиной и тем, кто даровал ей его. Миллионы пламенных искр рвались наружу, желая разорвать её и собрать заново в умелых руках Коннора. Сотрясаясь в его ладонях, Адриана всё же полностью рассыпалась и потеряла себя. Она только спустя какое-то время поняла, что набухший клитор хранит следы его губ и языка, а сам он уже нежно выцеловывал след от ранения под её правым ребром. Адриана приподняла голову, растянув губы в благодарной полуулыбке. Оставив последний почти невесомый поцелуй на небольшом шраме, Коннор взял Адриану на руки, и она даже опомниться не успела, как они оба оказались на полу. Он уложил её на небольшой коврик, расстеленный у холодильника. Огладил ладонью грудь и приподнялся, с хрипами выдыхая. Одним движением перевернул её тело, конечности которого до сих пор не слушались, на живот, просунув под него ладонь. — Встань на колени, — прошептал он ей на ухо, покусывая мочку. Он чуть потянул её на себя, и Адриана с трудом встала на четвереньки. Коннор надавил на поясницу, заставляя её выгнуться ещё сильнее. Его руки невыносимо медленно начали скользить по спине к ягодицам. Адриана опустилась на локти, прикусив губу. Ожидала, что сейчас Коннор войдёт в неё, но он продолжал лишь ласкать, рисуя спирали пальцами и пробираясь к влажным складкам. Добавляя к каждому движению всего пару дюймов, он стремительно протягивал длинные дорожки вверх, заставляя Адриану раз за разом недовольно мычать в ожидании совсем иного завершения мучительно долгого путешествия. Наконец, добравшись до влагалища, он собрал немного смазки и замер, дыша ртом. Затем, наклонившись, снова прижался к ней и резким движением потянул на себя, обхватывая чуть ниже горла и поднимая с локтей. Его горячее дыхание снова защекотало кожу, а шёпот заставил задрожать: — Как хочешь ты, моё пламя? — Пламя? — Адриана дёрнулась. Мутной вспышкой в памяти полыхнул недавний кошмар, но руки Коннора прижали её ещё крепче, не давая вырваться из захвата. — Не бойся… — Коннор оставил нежный поцелуй на виске, снова доведя Адриану своим тембром до мурашек. — Ты так нужна мне… Я знаю, что твой огонь не причинит мне вреда, наоборот. Я хочу быть с тобой… И для тебя… Адриана медленно повернулась к нему, высвободившись из захвата и уложив руки на плечи. Неуверенно улыбнулась и мотнула головой, заставив кудряшки беспорядочно рассыпаться по плечам. Коннор, едва касаясь, провёл по ним ладонью, но теперь Адриана легко толкнула его, заставляя лечь. Он не спеша опустился на пол, и из его горла вырвался стон. Скорее болезненный, чем страстный, и Адриана, сев сверху, тут же наклонилась над ним, пытаясь всмотреться в лицо. Но в темноте она могла лишь чувствовать жар его кожи и силу возбуждения. Пальцы Коннора, продолжавшие вырисовывать немыслимые фигуры на её спине, снова начали медленное движение от плеч к бёдрам. Потёршись носом о его щеку, Адриана тоже решила подыграть ему, принимая правила путешествия «сверху-вниз извилистыми тропами». Оставив несколько поцелуев на груди, Адриана задержалась подольше на животе Коннора, нежно и очень осторожно касаясь его губами, будто боясь сделать больно. Поцеловав практически каждый дюйм под нижними рёбрами, начала прокладывать цепочку — длинную, состоящую из десятков звеньев, чередуя касания губ и языка. Коннор нетерпеливо поддался бёдрами вперёд, пытаясь одеревеневшими пальцами самостоятельно развязать шнурки в штанах, но Адриана отвела его руки и закончила то, что у него никак не получалось: стянула остатки одежды на нём вместе с бельём. Проведя по эрегированному члену кончиками пальцев, она склонилась к паху Коннора. — А как хочешь ты? — сама от себя не ожидая, игриво спросила Адриана, прекрасно зная ответ на этот вопрос. Она дразняще коснулась языком головки и оставила там пылающий след губ, заставив Коннора затрястись. Ожидала чего угодно, но только не того, что его мягкий сокровенный шёпот и смысл сказанной фразы заставят ком возбуждения внизу живота запульсировать ещё сильнее. — Вместе… Я так этого хочу. Сказав, Коннор распахнул глаза. В ночном мраке его зрачки горели красным светом, и Адриану это абсолютно не смутило. Он пребывал на пике энергии. И чувствуя, как его ледяная стихия напитывает и её саму, Адриана хотела лишь сильнее прижиматься к его телу и сливаться, чтобы между ними не осталось и дюйма. Её усыплённый огонь острыми языками всколыхнулся и захотел пойти за Коннором, подчиняясь и не причиняя вреда ни ей, ни ему. И это казалось невероятным наслаждением: найти того, с кем её стихия могла биться в унисон. Того, с кем нити энергий и души переплетались в одну сеть, заставляя забыть, что их двое, а не одно целое. Сближение не ощущалось только на физиологическом уровне, оно пульсировало глубже, в тысячи раз усиливая притяжение и единение. Коннор схватил Адриану за плечи, быстро уложив на ворсистый коврик и накрыв собой. Он вошёл в неё одним движением на всю длину, одну руку оперев на пол, а вторую уложив на её грудь. Их стоны сошлись в одну звуковую дорожку, а мир вокруг задрожал, озаряясь то красным, то голубоватым свечением. Наконец краски схлестнулись в один спектр, рассыпаясь яркими волнами соединившихся брызг. Всё вокруг погрузилось в темноту и вакуум, поглотив все ощущения и чувства. Исчезли касания, стёрлось ощущение парения и рассыпалось время, увлекая за собой в бездну и пространство. — Адриана! — неожиданно громко раскроил тишину голос Коннора. — Адриана, что с тобой? Она распахнула глаза, вскрикнув, и зажмурилась от яркого света люстры. В уши ударил громкий крик Николь, возвращая её в реальность. — Скажи что-нибудь, — обеспокоенно проговорил Коннор, уложив руки на её трясущиеся плечи. — Тебе плохо? Адриана сильнее задрожала и прикусила язык, чтобы громко и разочарованно не простонать. Она лежала на его диване в комнате, а не на полу в кухне. Сильные руки и искренне испуганные глаза Коннора заставили её буквально заколотиться от осознания происходящего. — Ааааа… — беспомощно выдавила она из себя. — Я… Слова предательски закончились, в отличие от ощущений. Тело не слушалось, расслабленно тая и немея. Она попыталась приподняться на локтях, но тут же упала обратно на постель. Коннор подсел ближе, растерянно глядя то на неё, то на сидящую и орущую у стены Николь. — Ты меня напугала, — просевшим голосом начал он. — Воды? Или таблетки? Адриана, ты вся красная, скажи, что случилось, наконец. Я проснулся от твоего вскрика. И Николь тоже, — он протянул к дочери руки, и малышка поползла к нему, захлёбываясь слезами. — Тебе кошмар приснился или болит что-то? Или… что? Он никак не унимался со своими дурацкими вопросами, не смолкая ни на секунду, а Адриана только хватала ртом воздух, желая, чтобы он облил её ледяной водой с ног до головы. Или… обнял. — К-кошмар… Нет, с-сон, — наконец еле вымолвила она. «Сон, это всего лишь сон, — Адриана мысленно всё же застонала и зажмурилась, пытаясь дышать ровно и утихомирить грозившее вырваться из груди сердце. — Твою ж маааааать!» Наконец, Коннор умолк, так и не добившись связного ответа. Но одна его ладонь осталась лежать на её колене, спрятанном под одеялом, а взгляд беспокойно скользил то по дочери, то по лицу Адрианы. И в какой-то момент Адриана просто не смогла больше сдерживаться, послав логику вместе со здравым смыслом к чертям. Она рывком села и онемевшими руками обняла его за шею, сделав то, что ей хотелось ещё в замке. Прижалась сбоку к Коннору, уложив подбородок на его плечо, уничтожая то невыносимое пространство, которое всё время разделяло их. Сейчас, здесь, в этой реальности, а не где-то там, в царстве сновидений, где, возможно, их души побывали вместе, схлестнувшись потоками энергий. Коннор затаил дыхание и замер, явно не будучи готовым к такому повороту событий. Одной рукой он продолжал гладить Николь по голове, а вторую неловко уложил на спину Адрианы. Но, чувствуя одновременное всхлипывание и дрожание обеих, потянул к себе поближе, заключив их в крепкие объятия. — Это всего лишь сон… Я рядом, всё хорошо, — твёрдо произнёс Коннор. Адриана печально усмехнулась, прижавшись губами к ткани его майки. Знал бы он, какой ей снился сон, и с кем в главной роли. И желая сейчас ощутить ту утраченную близость, сильнее сомкнула руки, обнимая одновременно Коннора и малышку. — Паааааа-маааааааа… Коннор и Адриана, утонувшие в объятиях друг друга, вынырнули из забытья, одновременно расцепив захваты и глянув влюблёнными глазами на испуганного ребёнка. — Прости, милая, — прошептала Адриана, потрепав Никки по щеке. Малышка перестала громко плакать уже спустя минуту, начав дремать и улыбаться от ласковых поглаживаний сразу четырёх рук. Когда она окончательно уснула, Коннор едва слышно спросил: — Возьмёшь её? Адриана молча кивнула и забрала у него Николь. Коннор остался сидеть на диване, пристально сверля её взглядом. Адриана скосила на него глаза, видя, как он начал ёрзать на месте. Затем посмотрела уже прямо, вопросительно подняв бровь. С дрогнувшей улыбкой Коннор коротко кивнул, встал и дошёл практически до двери, но остановился возле шкафа в углу комнаты. Чуть повернул голову, посмотрев на диван, и нерешительно открыл дверцу. Адриана увидела, как его рука потянулась к длинной вертикальной нише, в которой до приторной педантичности ровной и аккуратной стопкой было уложено белое бельё. Коннор взял лежащие сверху трусы, и Адриана спешно отвернулась к окну, не желая смущать его ещё больше. Судя по шороху, Дойл достал из шкафа что-то ещё. — Спокойной ночи, — прошептал он и хлопнул рукой по выключателю. Адриана лишь промычала что-то невнятное в ответ, пытаясь смотреть и, главное, видеть перед собой уснувшую Николь. И поскольку малышка тихо спала, Адриана ясно и отчётливо услышала, как Коннор пошёл в ванную и включил там воду. — Какая занятная ночь, — себе под нос проговорила Адриана. — Кажется, у нас обоих. *** Выйдя из ванной, Коннор в несколько быстрых шагов в темноте преодолел расстояние до комнаты Адама. Плотно затворив дверь, опёрся об неё и вдохнул с открытым ртом, а затем очень медленно выпустил воздух, вытянув губы трубочкой. Стёр проступившую испарину со лба. Как же он озаботился-то тем, чтоб случайно не застать Адриану в неподобающем положении! Даже не подумал, что может выйти как-то иначе. Он скосил глаза на шкаф Адама. Завтра нужно будет попросить там немного места для своих вещей. Стукнувшись затылком о дверь, Коннор вдруг хмыкнул и чуть не застонал, снова мысленно возвращаясь в ощущения, которые до сих пор хранили конечности. Движения и касания Адрианы во сне пропустили миллион электрических разрядов через его тело, заставив рассыпаться, а затем снова полностью собраться, без единой трещины или рваной раны внутри. Её стоны так обласкали его слух, что Коннор даже не понял, в какой момент открыл глаза, осознав, что они ему не снятся. А потом ясно услышал, как Адриана за стенкой закричала, и дальше сам не помнил, как оказался уже рядом с ней. Коннор с трудом сглотнул и криво усмехнулся в темноту. Сначала он подумал, что ей стало плохо, но, кажется, и Адриане приснился сон похожего содержания, как и ему. Или восприятие преломилось сквозь собственные ощущения? Он снова выдохнул, на этот раз резко, и лёг в кресло, блаженно прикрывая глаза и думая о том, что ни разу его эротические сны не были настолько осязаемы в плане деталей и реалистичной обстановки. Даже захотелось сходить и проверить, а остались ли лежать на столе в кухне те мелочи, которые он снёс одним движением руки, усаживая Адриану… Казалось, что ладони всё ещё помнят не только прохладу её кожи, но и шероховатость паркета, а спина всё ещё утопает в ворсистом коврике, который стелился перед холодильником отнюдь не с целью использовать его как подстилку для утех… Коннор снова улыбнулся, вспомнив, как кудряшки Адрианы приятно щекотали его грудь, а осторожные движения губ стирали, как ластик, неприятные рези под ребром. Голод по этим ощущениям терзал его куда сильнее гастрономического, и сейчас Коннор расслабленно растянулся в полный рост, чувствуя приятное насыщение. Проваливаясь в сон, он вертел в голове лишь одну мысль: кто же заставил Адриану так стонать и кричать? И было ли ей так же хорошо, как ему? Он будто снова почувствовал лёгкий поцелуй, оставленный ею на головке члена, и услышал вопрос: «А как хочешь ты?» Коннор коснулся солнечного сплетения и хрипло повторил фразу, которую он твердил, как заклинание, почти каждую ночь в пустоту и которую произнёс во сне в ответ на её вопрос: «Вместе… Я так этого хочу».