tempus edax rerum

      — …уже ни в какие рамки не лезет! Ладно, раньше мне надо было присматривать за его чёртовым двором…              У неё болели руки. Она не могла открыть глаза.              — …за каждой грёбаной свечкой и зеркааА-А!-Аа-а-лом!              Ей не нравился его голос. Не нравилась пустота в голове. Её трясло — само её сердце тряслось у неё в горле. Она не могла пошевелиться.              — А теперь я ловлю монстров, которые потом будут меня колотить, пока я ловлю других таких же монстро… Ай!!       Всё пошатнулось. Стало вдруг так горячо, что она, превозмогая себя, распахнула глаза.       Золото, одно золото. Комната. Крохотная грохочущая качающаяся комната — из золота. Золотые стены, золотые решётки проёма. За ними — сутулый человек на зелёной лошади, в золотой шляпе. Она узнала эту шляпу. Она должна была узнать это лицо. Почему должна была?       Ей хотелось дышать. Хотя бы перевести глаза. Что-то горело у неё в груди.       Он повернулся в профиль — мертвенно-бледное лицо на фоне зелёного неба. Вот глупости. Ну и что тут узнавать? Это же Стефан.       Кто?       Это Стефан. Это был Стефан. Это был…       Малефисента дёрнулась на месте и кинулась вперёд — и не смогла. Вместо этого её будто ошпарило. Не золото. Железо.       Железо превратило её кровь в кипяток.              Это всё его рук дело…       Это всё его рук дело!!!       Ей хотелось вцепиться в него когтями — но она не чувствовала своих рук. Ей хотелось завопить — она завопила — из неё вырвалось только что-то нечленораздельное. Оно ударило её по вискам. Стефан боязливо обернулся — впалые щеки, серые глаза…       Он… почему он.… Какого чёрта…              У неё раскалывалась голова. У неё болело всё тело. Стефан был жив. Стефан был жив и каким-то образом провёл её.              Но Стефан был мёртв. Грязный, лохматый, морщинистый — у её ног. У подножия собственного замка.              Она видела призраков…       Тележку качнуло, и её отбросило в сторону, к железной стене — она зашипела.              — Так тебе и надо! — проронил Стефан снаружи, как ни в чём не бывало. — Теперь своими силами даже не поморгаешь! Ведьмин напёрсток для настоящей ведьмы. Чтоб ты сдохла.              Она всё ещё чувствовала болезненный жар вдоль своего бока — телегу продолжало качать, как на волнах. Железа вокруг было столько, и, похоже, она уже провела здесь без сознания так долго, что сдалась даже магия — старые ожоги не успевали толком зажить, прежде чем её швыряло, и она зарабатывала новые. Ни одна мысль не спешила образоваться в голове, словно ей что-то мешало — как стена, которую она, как туман, хотела обогнуть, но всё не могла. Не могла она и пошевелиться.              — Дёргайся, сколько хочешь! Тебе не сбежать, — фыркнул мужчина громко, натягивая поводья.              Думать… Ей надо было думать… Она могла думать только о боли в руках — от кончиков пальцев до запястий — они болели так, словно их поджаривали на огне, но она даже не могла на них взглянуть.       Её глаза словно застыли, полуслепые и окаменелые, на куске зелёного неба далеко впереди, испещрённого решёткой. Где они сейчас… Что он здесь делает? И куда… Небеса. Куда он её везёт?! Почему она не может…              Она съехала к стене, как груда камней, и коснулась железа сразу и крылом, и бедром. Она по-прежнему не повелевала собственным телом, не могла приказать ему отодвинуться — словно сама она витала над ним и только беспомощно наблюдала, как его швыряет из стороны в сторону.              — Я же говорил не дёргаться. Всё равно ты ничего не сделаешь, ты не можешь колдовать.              Малефисента усиленно умоляла себя перевести взгляд, хотя бы повелевать своими глазами — и, наконец, взглянула вниз — и увидела кандалы на своих запястьях. Длинные цепи тянулись к противоположному краю телеги, терялись в темноте. Боль от них шла такая сильная и постоянная, что она даже не сразу заметила — такая пронизывающая, бурлящая, стреляющая-       У неё вдруг прорезался голос.              — Чудовище! — крикнула она, бросаясь вперёд — и загорелось всё: руки обожглись снова, а её сознание пронзила ужасающая боль, словно кто-то пронзил её чистым звуком или поселил рой пчёл в голове — словно то, что она смогла пошевелиться по всей воле, усугубило действие яда. Этот звук — треск, писк, плеск, гудение — смешался с коротким громыханием и криком лошади, после которого последовала отборная ругань — и новый хлопок. Она упала на спину.              — Даже не дыши в мою сторону, колдунья! — крикнул тогда Стефан. — Я не хочу потерять работу.       Забавно — пол был как раз деревянным. А над ним — ещё один небольшой проём, за который зацепился её недвижимый взгляд. Зелёное небо, салатовое. На нём — те же эльфы, что нашли её — кажется, они только что ударили потоком магии лошадь.       Она пыталась набраться сил. Хотя бы на слова.              Нужно время. Она переключалась с одной боли на другую. Со своего проглоченного мечущегося сердца к горящим рукам, к невыносимой тошноте, к слепым глазам, к сухости во рту… Что бы он ни сделал…       — Стефан, ты, бессмертное чудовище, — полилось из неё вдруг, — я затащу тебя на тот свет за всё, что ты…              — Слушай, чокнутая, ты перепутала меня с каким-то другим Стефаном!.. — проорал мужчина. — Я твоей рожи никогда в жизни не видел! Советую… А-а-а! — в его лошадь снова ударила цветная молния — она покачнулась, покачнулась и телега, покачнулся и Стефан, покачнулась и Малефисента — прямо к ждущей её груде цепей на полу. — Советую привыкать, дьявольское отродье! В замке только так и будет. Тебе место там же, где и другим бесам вроде тебя-А-А-А-Ааа!              С треском его лошадь ударили снова — её откинуло к стене, лицом к окну — и он замолчал. Лошадь под ним, изнеможенная и побитая, поплелась медленнее, едва переставляя ноги — но теперь телегу хотя бы меньше качало. Больше никого не били — Малефисента не заставляла Стефана отвечать. Она не могла заставить ничего сделать саму себя, не говоря уже о других. Силы покинули её совсем, и голова покатилась набок. Боль становилась всё хуже. Казалось, она уже чувствует запах горелого. Она не чувствовала своих пальцев. Всё потеряло смысл. А может, всё было чудовищно просто, но она этого не понимала — она не могла ни о чём подумать. Её преследовал то невыносимый звук, то ужасающая тишина — кажется, она перерывами выпадала из времени. Сколько его прошло — неизвестно. Когда она стала вновь что-то понимать, они были уже в Персефоресте.              Это точно была не главная улица, по которой она шла утром. Здесь, на окраинах от Персефореста остались лишь жёлтые каменные улочки — остальной мир, казалось, погряз в пыли — таким нечётким, запустелым, будто старым он стал. Дома глядели на неё разваленными лестницами, провожали разбитыми окнами, снимали шляпы-покошенные крыши в качестве приветствия. Из них вываливались такие же коричневые, жёлтые, поношенные, разбитые люди — их взгляды угрюмы, их вилы остры, их лица неразличимы. Они проплывали мимо, как тонущие лодки, пока телега покачивалась, минуя их по дороге во дворец. Может, если бы Малефисента не испытывала лишь смрад собственной коптящейся кожи, она бы и почувствовала, чем пах воздух.              Кто-то в толпе начал кричать про эльфов, или ведьм, или фей, неважно — главное, что в небо полетели разные предметы, а чем-то даже стукнули по её телеге — Малефисента согнулась слишком низко, чтобы увидеть, чем именно, или стать мишенью. Кричали и о короле, и о солдатах, и обо всём — звуки смешались в месиво.              В одно мгновение она продолжала кричать внутри от боли в запястьях, раздирающей и проедающей — а в следующее мгновение кто-то уже выталкивал её наружу и защёлкивал железный обод вокруг её шеи.              Ей стало чуточку лучше, если можно так сказать, стоило ей покинуть железную камеру. Она моргнула впервые за вечность, хотя видела всё так же плохо. Теперь ей вдруг показалось очень странным, что небо было зелёного цвета. Стефан куда-то делся и не появился вновь. В голове хотя бы немного прояснилось, и она как будто даже вдохнула раз или два. Та же вонь, что она чувствовала ранее, царила и здесь, между стенами коридоров, а может, и в самих стенах.              Валящуюся с ног, задыхающуюся, горящую изнутри, Малефисенту почти протащили по ступеням и коридорам и ввели в тронный зал.              Сначала всё погрязло в чёрном, а потом появились жёлтые блики. Они превратились в свечи и факелы — на стенах, вокруг в чьих-то руках и под потолком — огромная люстра, качнувшаяся от хлопнувших дверей. Затем в темноте проступили фигуры — крылья и рога, зубастые улыбки. Её несли по живому коридору среди вооружённых солдат и Тёмных Эльфов — и теперь, когда мешало ей только кажущаяся почти незначительной боль от железа на шее, она глазела на них, ничего не понимая. Они глядели в ответ, с земли, с балконов — десятки пар одинаковых жёлтых глаз. Они даже стояли в одной позе: руки по швам, прямо взгляд. Как по сигналу, они зашипели ей вслед. Кто-то рассмеялся.       Она посмотрела в сторону звука. Прямо по курсу. Ликспиттл.              Ликспиттл?              — Ах, Малефисента! — вскрикнул он — эхо его гнусного голоса разнеслось, ударилось о люстру. Её потащили вперёд, к нему — он подлетел поближе. На крыльях. — Вот и она! Мы прямо заждались! Ну же, не будем дикарями, снимите это уродство с её шеи, она ведь должна разговаривать!              Её привели к его ложе, у самых ступенек, сквозь оклики и смешки, с мерным лязгом железа о холодный пыльный пол, и теперь фея могла разглядеть сияющее золото его одеяния, заставленный кушаньями стол, могла слышать звон украшений, когда он спрыгнул у ней. Огромные острые уши украшали блестящие золотом серьги, от серой рабы учёного не осталось и стежка — расшитый дублет занял её место. Короткая бородка была пострижена, а голову украшала — прятала! — огромная, переливающаяся в полумраке, тяжёлая инкрустированная корона.       Эльфы, что держали её, отпустили её руки. Ликспиттл жестом приказал им отойти — они так и сделали, вступив в ряды, встав в ту же позу. Ликспиттл растянул лицо в улыбке, обводя взглядом зал:              — Не могу не поприветствовать. Такая честь — та, благодаря которой всё и свершилось! — в следующую секунду оказался прямо под её ухом: — Ну, расскажи мне, как проводишь время?              Малефисента со всей силы дёрнула крылом и сбила его с ног. При этом она дёрнулась — и острейшая боль пронеслась по её запястьям и ещё не исцелившейся шее. Всё гудело.              — Ладно, уродец, раскалывайся, — прошипела она. — Что ты наделал?              — Ну же, Малефисента, — блеснул глазами пикси, — это не я наделал, а ты наделала! Благодаря тебе королевство досталось мне! — он обвёл ручонками тронный зал, его горящие огни и жёлтое золото. Даже своим угасающим сознанием Малефисента поняла, что ей скармливают какую-то чушь.              — Это ещё каким образом? — выдавила она.              — Каким образом? — взвизгнул он. — О, позволь мне поведать тебе, нет, позволь мне поведать вам всем! — рассмеялся он — и вздохнул: — Хотя, такая неблагодарная публика, здесь никто не соображает…       Она проводила взглядом его отлетающую фигуру — он присел на столешницу собственного стола, перед троном, среди тарелок. Она глядела на его золотые башмаки. А может, они были другого цвета. Он болтал ногами. У неё кружилась голова.       — Давным-давно, — начал он, — жил на свете один король, король по имени Генри, что хотел подчинить себе соседние земли, кишащие волшебными тварями. Он даже обратился за моей помощью, чтобы создать совершенное оружие. Согласился сделать меня королём после своей смерти в обмен на него… Но вот незадача! — губы его разрезала треугольная ухмылка. Малефисента представила себе короля Генри таким, каким запомнила в последний раз — объятого железом, с белоснежной бородой, тысячью морщин на лице, унизительно старого, непростительно жестокого. — Договор оказался с подвохом… — Ликспиттл покрутил бородку между пальцами. — Он умер, как только подписал бумагу.              — Он умер, потому что я ранила его! — рыкнула Малефисента, несмотря на горящую отраву, выметающую всякие мысли из головы, кроме боли, боли, боли — надо от неё избавиться, срочно, срочно, вылезти, вытащить, вылететь…              — Как же, если тебя никогда не существовало?              Прыжок.              — Тебе лучше говорить вразумительнее, ты, грязный мелкий!..              Резкий рывок назад — её повалили обратно на пол, и она приземлилась на висящие цепи. Она едва чувствовала руки.              — Небеса, да тебе по буквам объяснять надо! — прогремел Ликспиттл. — Кажется, я переборщил с наперстянкой… — ухмыльнулся он. Огляделся. — Смейтесь!       Эльфы засмеялись — одновременно и жутко. Короткими шажками Ликспиттл приблизился к ней с протянутой ладонью.       — Ты подарила мне день из своего прошлого, который ты даже не вспомнила бы, — проворковал он, — день, когда ты была безмозглой маленькой крохой…              Он отошёл снова, взял золотой кубок со стола… Но его слова…              — …И ты забрал день моего рождения… — прошептала фея. Ликспиттл улыбнулся.              — Нет, Малефисента — ты отдала его мне.              Его ухмылка была худшей, что можно было себе представить. Никакие богатства не изменили её противности, кривости, злобности — только преумножили. Стоя на золочёном столе, окружённый повалившимися кубками и разваливающимися яствами, сопровождаемый смехом эльфов и лязгом железа, он казался чёртом.              Малефисента набиралась сил.              — Что ж, можешь радоваться, пока можешь, — она подалась вперёд, — потому что когда всё это прекратится!..              — Да неужели? — пробормотал пикси. — Ты ещё не услышала лучшую часть! Раз уж ты никогда не родилась, выходит, у твоих родителей никогда не было ребёнка, и линия Феникса не продолжилась. А я забрал твой день рождения, ну и, в общем… — Ликспиттл надул губы. — Когда эти два дня закончатся, тебя не станет вместе с ними.              Малефисенту облили водой. А может, снова ранили в бок и уронили в море — что-то упало на неё, тяжёлое, холодное, перекрывающее звук.              Тень смерти, уже однажды обнявшая её, пронеслась мимо — холодная, бездушная, абсолютно пустая. Бесконечно глубокая. Втягивающая в себя абсолютно всё, никогда не отдающая назад. Почти никогда — однажды чудо помогло ей выпутаться из её шлейфа, из этой невообразимой пустоты. Теперь чуда с ней не было.              Теперь её ждала только пустота.              Из неё она пыталась вытянуть хотя бы слово, хотя бы мысль. Хотя бы имя. Через, казалось, тысячу лет она всё же нашла.              — Где сейчас Аврора? — выдавила она из себя. — Где…              — Ха! Какие глупости… — проревел пикси. — Ты совсем не понимаешь! — Ликспиттл развёл руками, маленькие глаза впились золотом в неё. Голос разнёсся по залу. — Тебя! Никогда! Не было! Ты никогда не встретила Стефана, он никогда не стал королём, Авроры — не существует.              Не существует. Не существует. Авроры… её… её не…              — Как тебе такое?! — прорвалось до её слуха — прорвалось сквозь толстую стену смеха, визга, улюлюканья, звона. Сквозь горящую боль, холодящую толщу воды, в которую она упала — упала к самому дну. Он хохотал у её лица. — Разве это не то, чего ты хотела?! — проорал он. — Хороших выходных! Хватать её!              Она попыталась броситься вперёд, к нему — кандалы только оттягивали её обратно.              За спиной послышался знакомый свист — она развернулась как раз вовремя, чтобы летящая в неё кусачая цепь вцепилась в цепь от кандалов, и они обе упали.              Теперь пора…              В неё летела другая. Фея поймала её рукой и что есть сил потянула на себя — с высокого потолка сорвался солдат и ничком упал на землю. Плевать на жгучую боль. Она поднесла железные зубы к оковам на второй руке. Щёлк!              Теперь пора убираться отсюда.              Взмах — и фея поднялась в воздух, минуя прикованных к земле стражей. Её опасно пошатнуло от головокружения — неважно, это неважно! Эльфы смогли бы подняться, но, похоже, они пока не совсем понимали, что делать. Тем лучше. Вперёд, вперёд! Она беспомощно и беспощадно хлопала крыльями. Вперёд! Она летела прямо в закрытую дверь. Что ж. Только плечо у неё пока ещё не болело.              Малефисента протолкнула себе путь в соседнюю комнату. Огромный зал. Долго лететь. Много места для врагов. Нехорошо.              Тут же следом за ней с треском выломанной двери понеслись Тёмные Эльфы. Очень нехорошо.              Вниз! она юркнула под мостик, минуя лестницы, на этаж ниже. Дальше от окон, но и дальше от противников. Вправо, влево — заслышав звук, она уворачивалась, и мимо неё пролетали зубастые цепи и цветные фонарики. Они врезались в камень и взрывались алым порошком, она едва успевала увильнуть. Проверка — вперёд — надо снять кандалы — проверка — вперёд: вечно приходилось оглядываться, и она понятия не имела, куда летела. Только всё ниже и ниже.              Караван позади пытался обогнать её по бокам — она резко сворачивала в сторону. Сшибить на них что-нибудь? Она сама потом не излечится. Она едва летела. Всё взрывалось золотом и блестело. Всё качалось. Всё болело.              Вперёд. Не останавливаться. Искать выход. Вправо, вправо, искать-              Перед ней взорвался алый цветок.              Её откинуло назад. Нельзя! Быстро, быстро! Она хлопнула крыльями и взмыла вверх.              Эльфы остались внизу. Воздух гудел вокруг неё. Её колотило. Колонны, колонны, сыплющийся камень. Дрожащие люстры. Гремящие останки цепей на руках. Рассекающая боль. Окна чуть выше, дальше, с другой стороны. Проклятье.       На мостике под нею, почти за её спиной стояли Ликспиттл, Стефан и несколько солдат. Она могла попасть под стрелу. Было ли у них оружие? Нет времени выяснять. Она ускорилась. Ускорилась сильно. Ещё. Они следовали за ней — со свистом, с криками. Она летела прямо навстречу стене. Ещё немного. Хвост за ней превратился в облако. Ещё немного… Стена уже близко… Раз, два- Быстро!       Она юркнула вниз и развернулась в обратную сторону — за спиной послышались громкий звук и крики тех, кто не успел притормозить. Неудачники! Но нет времени злорадствовать. Быстро, вперёд, к окнам! Против движения летящих на неё эльфов. Вперёд. Почти у мостика с солдатами. Остаётся только надеяться.       Она услышала свист перед собой — в сторону! обратно! она изо всех сил хлопнула крылом — эльф, летящий на неё, сбился — зато она потеряла высоту. Мостик был уже почти под нею. Стрелой или копьём до неё рукой подать. Проклятье. Ладно. Никакого оружия. У них не должно быть никакого оружия.       Надо поднажать. Перед ней уже виднелось окно — большое и вытянутое. Она уже подлетала к нему, когда…       Её цепь резко потянулась назад. Она закричала и взмыла прочь. Как ни странно, получилось — но хватка никуда не делась. Она с трудом обернулась, не сбавляя скорости.       Его бывшее королевское Величество Стефан. Схватился за её цепь. И орал, несясь по воздуху.              Но в неё не попали. Малефисента поднажала. Ради всего святого, она швырнёт его в окно перед собой — пусть будет дырка.              За ней снова собирался рой озлобленных безрассудных эльфов. Теперь, почти добравшись до витража, она запоздало осознала, что им ничего не стоит вылететь наружу прямо за ней. Она почти упала от злости. Думать надо быстро. Они приближались. В ушах свистело.       Взгляд вправо, влево — чем задержать их? Взгляд наверх — огромная великолепная люстра прямо над ними, больше, чем жизнь. Сойдёт. Она взяла курс наверх.       Стефан закричал, и она тряхнула рукой. Он закричал сильнее. Она бы тоже закричала от боли, если бы ещё могла. Он всё ещё висел, держась за неё. Ей никогда не нравилась эта игра.       Протягивая свою погибающую руку, она схватилась за толстый трос, на котором висела эта зажжённая громадина. Люстра покачнулась. Может, оно и хорошо, что с грузом она весила больше. Люстра с ошеломляющим скрежетом понеслась в сторону, проехавшись по балкону и сбив пару людей — и теперь, набирая силу, преследовала их самих на пути к приближающемуся витражу. Она отчаянно потянула наверх в последний раз — и свернула крылья в кокон.       Оглушительный звон и треск со всех сторон — несущийся, особенно когда она закрутилась, как волчок. Свист и звон цепи в воздухе. Навалившаяся свежая пустота в открытом пространстве, вечерняя прохлада. И вдруг громкий, содрогнувший воздух за её спиной гул от удара.       Она расправила крылья и помчалась вперёд, не оглядываясь, до последнего не оглядываясь. Но вокруг неё больше не взрывались алые цветы смерти, не стучали зубы и не свистели цепи — кроме одной, за которую тянули, дёргая её несчастную, почти почерневшую руку. На неё она тоже не хотела смотреть. На него — тем более.       Она не хотела ничего на свете.       Под ней мчался прочь ненавистный грязный жёлтый город, изумлённые кричащие лица, их крики — писк для её ушей. Или это у неё самой. Голова раскалывалась на части. Болели даже крылья — наверное, осколки застряли между перьями. С усилием Малефисента всё же оглянулась, пока замок не оказался слишком далёк: дыра в окне и вправду была огромная — и за ней не было зияющей пустоты, лишь застрявшая люстра.       Городские стены сменились полями — чёрными, серыми и белыми, заваленными снегом. Наверное, белыми — ей они казались бежевыми, почти жёлтыми. Её уже тошнило от этого цвета. Затем проступил и лес, в котором её схватили. Дом лесничего. Нет смысла останавливаться там снова.       Слева от неё золотилось и краснело закатывающееся прощающееся солнце — первый из двух вечеров, отведённых ей. Она летела дальше, пока больше просто не могла лететь. Её слишком сильно качало — или это качалось всё вокруг. Она совершенно не могла ясно мыслить. Можно было, конечно, избавиться от балласта…       Впереди была какая-то поляна. Всё ещё человеческие владения — не Топи. Но выбора не было. Малефисента едва чувствовала своё тело, едва ощущала ветер и не понимала, куда он их несёт. В глазах темнело. Всё ещё было трудно дышать и глотать. Рук будто никогда не было.       Он не упал. Скорее упали они оба. С грохотом и лязгом развалившихся цепей, поднимая пыль и грязь, они врезались в землю, проехавшись ещё немного, чудом не задев повалившееся неподалёку дерево.       Нельзя лежать. Нельзя лежать. Сейчас он ударит её.       Малефисента кое-как поднялась на локтях — всё затряслось — и направила на встающего на ноги Стефана ладонь. Она надеялась поднять его в воздух и отбросить подальше — но руки болели так, что никакой магии не появилось. Небеса!       Она понятия не имела, как сейчас будет бороться против него.       Ей и не хотелось. Как целую жизнь назад, он стоял перед её поверженной фигурой. Может, в этот раз ему правда надо её прикончить, и дело с концом.       Хотя, судя по ошарашенному лицу Стефана, одного её взгляда и жеста хватило, чтобы пригвоздить его самого к месту. Он упал на колени.       Что ж. Можно и так.              — Просто забери всё, что у меня есть! Я просто хотел сбежать из замка! — проблеял он удивительно высоким для своего возраста голосом. Когда-то давно она мечтала увидеть такой ужас. Сейчас ей хотелось просто избавиться от него и от его рожи — казалось, отпечатанной в памяти навсегда, но, что удивительно, на деле почти забытой. Тёмную густую бороду, скрывавшую также и щёки, рот и шею, глубокие морщины на лбу и между бровями, загорелую кожу. Сощуренные, вечно недоверчивые глаза, вечно предвзятый взгляд, даже у ненастоящей копии. — Главное, не ешь меня живьём!              — Мы не едим… — она начала, но… она… уже говорила ему это? Когда-то?.. Точно… Когда они впервые встретились… — Небеса, — она не сдержала вздоха. — Я не собираюсь тебя убивать. Хотя мне хочется сильнее, чем ты думаешь.              На самом деле к ней подступала рвота от одной мысли о еде. Но нужно было остаться где-то на ночь, чтобы её не нашли. Нужно было прогнать его поскорее — разве что, подумала она вдруг, он вернётся в замок и раскроет её. Что теперь, держать его подле? Последние часы своей жизни?              Нет, он сказал, что хотел сбежать из замка… У неё совсем путались мысли… Она прижала пальцы к вискам — и почувствовала, какие они горящие на ощупь. У неё в голове как будто волны разбивались о берег. Где её магия? Почему всё заживало так медленно?       Стефан нахмурился — морщины проявились. Удивительно — несмотря на всё это, он выглядел моложе человека, что встретил свою смерть у её ног у подножия собственного замка столько лет назад, в одну невероятную ночь. Может, этот Стефан не провёл десяток лет, сходя с ума… Он моргнул пару раз. Встал.              И тут же понёсся прочь, как ужаленный.              Она глядела, как горят его пятки, не имея ни сил, ни желания возвращать его на место. Да пожалуйста. Как будто ей хотелось шататься со своим злейшим врагом перед смертью! Ничего хорошего он ей в этой жизни не сделал и не дал! Только Аврору! Даже Аврору!              Авроры не существует.              …Авроры не существует.              Её раны на шее должны были уже зажить — почему же было так трудно дышать…              Подкошенная, фея опустилась на сваленное дерево, не чувствуя себя. Всё плыло. Она вспомнила, что где-то в складках её платья должна была прятаться кукла Мэрейд, и боялась достать её. Она боялась увидеть её — но ещё больше, что и её вдруг не окажется…              Мэрейд никогда не было. Авроры никогда не было. Её дочери. Её солнца над головой. Ни её смеха, ни её небесных глаз, ни мягкого голоса, ни шелеста её платьев, ни…              Что она наделала?..              Столько лет назад это уже случилось, почти случилось — по её вине, из-за того, что она дала своей ярости, своей обиде победить её разум, даже само её сердце, и развязаться зелёным пламенем… Задеть тех, кто её гнева не заслужил…              И даже теперь, столько лет спустя она позволила этому случиться снова, снова, теперь навсегда, теперь абсолютно навсегда — и снова винить было некого, кроме самой себя. Она хотела быть той, кем была, и стала — о, она стала. Потерявшей рассудок феей, убивающей всё, что ей дорого — снова. Она… в носу щипало… она ничему не научилась… Ничему…              Что она наделала?              Конечно, если ты проживаешь одно и то же, наступая на те же грабли, допуская те же ошибки… Тогда и новая жизнь Фениксу не нужна. Всё и так повторяется. И закончиться может только смертью. И её, и…              Кукла была на месте. Маленькая, мягкая, потёртая, пожёванная. Неправильного цвета. Что-то случилось с её глазами, потому что всё было не того цвета — только волосы остались жёлтыми, какими и были. И глаза были из маленьких блестяшек — на землю падали солнечные зайчики. Маленькая светловолосая девочка со светящимися глазами… Слёзы брызнули и покатились медленно, тихо.              Их не существовало. Их нельзя было найти нигде, кроме воспоминаний одной непростительной, одной глупой жестокой феи — да и феи этой не существовало, и когда через день и она исчезнет навсегда, от Авроры не останется совершенно ничего. Только чёрная, смердящая, абсолютная пустота…              — Вы, ведьмы, оказывается, тоже реветь умеете?              Стефан неловко шаркнул ногой — наступил на солнечного зайчика.              — Я эльф, а не ведьма, — произнесла Малефисента, выпрямляясь. Щёки стянуло. — И я вовсе не…              — Да какая мне разница, ревёшь ты, почему ты там ревёшь… — он пробежался взглядом. — А почему ты там ревёшь?              Она не хотела говорить. Она его ненавидела. Даже больше, чем обычно — и его голос, и его лицо, и то, что он не знал её, и не знал самого себя. Но зато она больше никого тут не знала — некого было знать.              — Я подписала что-то, что не должна была подписывать, — процедила она, шаря в складках платья — и вытащила договор. Стефан ахнул — наверное, забавный звук в любой другой ситуации.              — Договор с Ликспиттлом? Зачем? Ни в коем случае нельзя иметь дело с Ликспиттлом! — прокричал он.              — Я уже догадалась.              — Он всегда просит слишком много взамен.              — Спасибо, гений.              — И найти лазейку для расторжения договора — да легче умереть.              Что?              — Расторжения? — моргнула Малефисента. Стефан продолжал тарахтеть — про оплату труда при новом короле, про обезумевших фей, про мятежников с Топей… — Я прочла всё, что написано на этой жалкой бумажке, и не было ни слова о расторжении договора! — прогремела фея. Сердце колотилось.              — Ты ведь не ожидала, что он сверху красными буквами напишет! — хохотнул тот. — Он заставит попотеть… Дай-ка сюда, — и тогда у неё выхватили документ. — Я работаю у него по контракту, и даже у меня нашлась строчечка в секретном месте. Смотри и учись.              И тогда Стефан принялся кряхтя и пыхтя складывать: в сторону треугольником, напополам, выворачивая — так, что на секунду можно было испугаться, что он вот-вот порвёт бумагу вовсе. Мучительно шли секунды. Малефисента глядела, как перед её глазами складывается что-то. Раз, и два, и три, и ещё немного — прямоугольный лист сложился в круглый — по его окружности полз змей, пожирающий собственный хвост. И всевозможные буквы в центре, такие же, как были в тексте договора, но толще. Три слова.              — «Поцелуй истинной любви», — прочитала фея.              По краям протянулась тонкая линия слов, едва различимых. «В случае неудовлетворительного исполнения услуги Поцелуй Истинной Любви сможет расторгнуть данный договор».              Кто-то в вышине смеялся над ней — наверное, сама Судьба. А может, и Ликспиттл — сейчас у них было одно лицо на двоих.       Она бы рассмеялась, если бы хватило дыхания.              Поцелуй истинной любви. Позволить только Поцелую Истинной Любви разрушить заклятие — найти бы способ уткнуть её в грязь лучше! Плюнуть в лицо её же ошибкой, оставить без единого шанса. Поцелуй истинной любви… Единственная, на кого она могла положиться, никогда не существовала.              Поцелуй истинной любви. Что за способ убить.              — Поцелуй истинной любви, — повторила она отупело. Стефан вдруг побледнел.              — Только через мой труп!              Что он- А…              — Небеса! — рыкнула Малефисента. — Ты-то тут при чём?!              Она позволила этой мысли пробежаться по её голове — нырнуть через одно ухо и вынырнуть из другого, потому что ничего безнадёжнее она представить себе не могла. Стефан не любил её даже в той жизни, не говоря уже об этой. Насчёт своих собственных чувств сомневаться не приходилось.              То, что когда-то, недосягаемую вечность назад казалось ей истинной любовью, было в лучшем случае юношеской влюблённостью, сильной, пылкой и острой. Она идеализировала её тогда и даже после, когда от неё ничего не осталось — ведь если всё это был жестокий обман, а она повелась на него, то обман должен был быть хорош! И память услужливо скрыла то, что внесло бы и тень сомнения. Даже когда она ненавидела его — а ненавидела она сильнее и дольше, чем когда-либо любила — ей казалось, что обман этот взялся из ниоткуда, потому так и жёг, даже больше, чем железо. Поэтому так и вырезал её сердце — потеря даже опаснее украденных крыльев.              И от её громкой влюблённости не осталось и шёпота. Вместо неё на семнадцать лет в дыру, где было её сердце, скрутилась змея. Она показывала клыки и щедро делилась ядом со всеми, кто имел оплошность приблизиться к ней слишком близко. Когда Диаваль смотрел на неё своими умными глазищами, или когда Аврора назвала её своей Крёстной.              Змея уползла, только увидев смерть. Как ни удивительно, смерть остудила даже ненависть. Из-под пара вылезла только жалость. Через многие года, после бесчисленных полётов на возвращённых ей крыльях, и объятий её дочери, и острых кончиков клюва и мягких пальцев на её перьях жалость сменилась почти что равнодушием.              Ничего из этого не было любовью, тем более истинной.              Истинная любовь, если она и сумела за всю свою жизнь что-то о ней узнать, была отнюдь не такой обрывистой, не такой скорой. Скорее, наоборот — очень… аккуратной. Осторожной, несмотря на свою силу, как подступающая к Терновой стене девочка, что разбила тюрьму её крыльев. Или прячущийся в ветвях ворон, огромный дракон. Очень мягкой, несмотря на строгость, и укор, и разочарование, как чей-то хриплый голос под ухом, возражающий словам о том, что её же и не существует.              На неё смотрели. Она прочистила горло.              — Мне надо найти… — начала она, но дальше ничего не шло. Кого найти? Истинную любовь? Авроры больше не было. Не осталось никого, кто бы был… был… — Мне… мне надо найти Диаваля.              — Диаваля?              Погодите, что? Что она сказала?              — …Диаваля?..              Почему она… То есть, конечно, она вспомнила о нём, он же… Они…              Она хотела бы убедить себя, что назвала его имя лишь потому, что он был последним, кого она вспомнила. И вспомнила она как раз тот момент, когда он пытался доказать ей, что она наломала уже достаточно дров и не может решать за Аврору, когда ей остались считанные дни. Когда с горящими глазами и побледневшим лицом говорил, что это только ей кажется, будто любви не существует. Он говорил об Истинной Любви, и теперь ей снова приходится о ней думать, конечно, вырвалось.              Но, разумеется, это было не так. Она могла лгать себе настолько убедительно. А если она хотела добраться до чего-либо истинного, врать было нельзя. Он любил её. Это она точно знала. Он бы не сказал, если бы не был уверен сам, он бы не попытался сделать первый шаг, если бы не прошло достаточно времени, и в отличие от любви, его искренность ей никогда не приходилось ставить под сомнение.       И она… Она…              Это должно было сработать. В любом случае, она должна была его найти.              — Диаваля, — повторила она чётко. — Мне надо найти Диаваля.              Только где он? Если коварный план Ликспиттла был правдив, получается, они не были знакомы. Они никогда не встретились. Он мог быть… Он…              В следующую секунду она бежала — а ещё через мгновение летела со всех сил. Деревья подпрыгнули, превратились в мечущийся зелёный ковёр под нею, ветер хлестал крылья.       Он мог быть где угодно.              Редкие леса Персефореста сменились голубой — бирюзовой, почти зелёной — полоской реки, словно упавшей лентой для волос, а затем начались поля: жёлтые и зелёные прямоугольники, покошенные деревянные ограждения, протоптанные тропинки. Вдалеке, чёрный и грозный на фоне пылающего солнца, её ждал разрушенный замок. Давным-давно Диаваль рассказывал, что ночевал в руинах замка — он жил там, пока одним тёмным пасмурным вечером его жилище не отобрала одна бессовестная фея и не прогнала его магией. В ту ночь переночевать дома он не решился, а потом уже и не смог — на следующее утро жестокая гостья спасла его от дубины и сети. От пса и человека.              Может, железо давало о себе знать, может, что-то ещё — замок казался нестерпимо далёким. Под ней всё тянулись и тянулись золотые поля зерна, одно за другим. Она не сдавалась.              Что ж, раз здесь Малефисенты никогда не было и в помине, никто не помешал гордой птице ютиться в каменном убежище, и она всё ещё имела шанс найти его там. Раз уж она… раз уж она… никогда…              Осознание ударило по ней, как пуля в бок. У неё вдруг подкосились крылья. Она опускалась всё ниже и ниже, к высоким колосьям. Она никогда не встретила его — а значит, может быть… значит, точно, она никогда его не спасла. Там, в поле. От дубины и сети. От пса и человека.              И его забили до смерти.              Малефисента приземлилась, как брошенный с высоты камень — сердце её рухнуло так же гулко. Диаваль был мёртв.              Она думала, хуже уже не будет. Судьба пнула её в грудь.              Она то ли качалась, то ли всё же шла — перед ней расступались колосья, хлестали по щекам, мешали делать каждый шаг. Диаваль погиб.              Всё в этом было так неправильно, так бессмысленно, так больно. Она пролила столько слёз по Авроре, сколько смогла; теперь их будто не осталось вовсе — и это злило, так злило: разве Диаваль не заслужил скорби? Разве он не заслужил того, чтобы по нему… чтобы она скучала… по нему?.. По своему ворону. Её ворон… Это была такая странная фраза, такая маленькая. Ёмкая. Близкая.              Он погиб.              Ноги вели её туда сами, хотя что ей там было делать? Искать следы? Через столько лет?              Диаваль погиб. Она должна была спасти его, но не спасла — и он умер там, один, без чьей-либо помощи, от жестокой ненависти, доведённый до смерти чистой болью. И всё по её вине. Тот, чью жизнь она держала в руках столько лет, никогда её не дождался.              Разводя руками, она плыла сквозь колючее золотое холодное море, как шлюпка или разломанный плот, пошатывающийся и чудом не тонущий. Что держало её на плаву, она понятия не имела.       Ведь Диаваля не было, как и Авроры. Кроме всего прочего, это означало, что для неё не осталось никакой надежды. Она погибнет, как того и хотел Ликспиттл. Одна, как того и хотела она сама.       Над нею возвышалось пугало — огромное, полуразваленное, голое и вызывающее. Одна только несуразная шляпа, съеденная временем и Бог весть чем ещё. Ни лица, ни тела — торчащие руки и столб. Место, раньше вычищенное, теперь заросло, и колосья обступали его покоцанное туловище со всех сторон, как трава — и тот стоял, один в поле воин.       Пускай ему недоставало глаз — чучело всё равно будто смиряло взглядом сверху вниз: то ли грозно, то ли сочувственно. Он-то был здесь в тот день. Теперь не осталось даже никакого «здесь».       Можно было бы опуститься на землю прямо тут и проследить за следующими двумя закатами отсюда, проводить себя саму в последний полёт. Но ей не хотелось оставаться на этом поле. Вороны, она знала, часто облетали стороной места, где кто-то из их сородичей погиб — теперь она прекрасно их понимала. Ей нужно было оказаться как можно дальше отсюда.       Фея выпрямилась во весь рост, едва возвышаясь над соцветиями, вглядываясь в далёкое впереди. Там чернели Топи. Удивительно, но теперь можно было с лёгкостью начать придумывать, чем же ей заняться в этот оставшийся день с хвостиком, уготованный ей перед смертью. Больше всего на свете ей хотелось домой. Может, она найдёт там сухое, тёплое и уединённое место. Тёмное и тихое. И будет ждать. В конце концов, так птицы и должны умирать.       Стефана, разумеется, не было нигде поблизости — никогда в жизни он не поспел бы за её крыльями. Она надеялась, что ему не пришло в голову последовать за ней. Единственным, кто понимал её, было одинокое бездушное пугало в поле. Она обернулась, чтобы попрощаться с ним. Оглядела посеревшую солому, разваливающееся голое тело, ничем не защищённое.       Авроры не было — Диаваля тоже не было. В конце концов, именно этого она заслужила.              Теперь оставалось только дождаться, когда не станет и её самой.       Летать не хотелось, у неё не осталось крыльев — шаг за шагом, с черепашьей скоростью она двинулась вперёд по золотому выцветшему полю к изумрудной полосе, теряющейся в вечернем небе, мимо тонких ненадёжных колонн-колосьев, за которые нельзя было схватиться. С опаской она вновь глядела на руки и с прискорбием видела, что они выглядят ничуть не лучше. Тёмно-красные, почти коричневые обугленные полоски поперёк кистей, и при этом никаких ощущений. Никакого волшебства.       Хоть Топи и не узнавали её, она узнала их прохладу, их вечернюю тишину. Наверняка все были сейчас около Голубого Пруда или Больших Камней… Хотя, сейчас им было бы не с кем там собираться. Эльфов здесь не было, это точно — все они остались в замке, едва живые, несоображающие, заколдованные, подчинённые. Да и королева Топей…       Но это не имело значения. Малефисента не собиралась никому показываться на глаза.       — Эй, ты! Ведьма! Эльф! — раздалось вдруг за её спиной. Ну вот и её планы. Фея обернулась, становясь лицом к бегущему в её сторону человеку. Стефан вцепился в ствол дерева неподалёку от неё и согнулся, тяжело дыша. — Я, конечно, знал, что вы, твари, быстро летаете…       — Тебе не следовало идти за мной, — отчеканила она. Стефан изумлённо уставился на неё исподлобья.       — А куда идти — к Ликспиттлу?! Я в этот Ад и под натянутой стрелой не вернусь! Я устал терпеть этот бесславный труд… — она зашагала вперёд, — устал быть у всех на побегушках… Да стой ты! Я что, зря сюда бежал? Мне нужно отдохнуть. Куда мы идём?       — Я иду домой. Ты идёшь на все четыре стороны.       — Ты здесь живёшь? Разве ты не прилетела с острова, как все ваши?       Малефисента вспомнила своих собратьев, дикие жёлтые взгляды… Значит, они жили в Пристанище, как и в настоящем мире. Когда они только прилетели сюда? Что с ними сделал Ликспиттл? И как давно? Ведь… ведь, наверное, войны с Альстедом не было. Ликспиттл, кажется, даже никогда не работал на Ингрид в этом мире. Да и Альстед не мог иметь никаких отношений с Персефорестом — не было продажи железа после соединения королевств… Если не было короля Стефана, то не было и железа… Или… Она уже ничего не понимала.       Ну и пусть. Это её не касалось. Её касалось только место, где она собиралась провести свой последний «выходной». Жил ли кто-то на её старой Рябине? В пещере? Если кто-то не додумался взлететь так высоко, то вряд ли — до пещеры Малефисенты могли долететь только она сама и Диаваль. Но они оба…       — Ты не собираешься отвечать? Головой качаешь… Не знаю, как ты, но я очень хочу есть. Тогда можно будет и поспать. Но сначала поесть… — Малефисента вытянула руку и провела вокруг себя, не оборачиваясь — всё, до чего он мог дотянуться, было в его распоряжении. Пусть идёт. К чёрту. Только бы он не заставлял её смотреть на него лишний раз, только бы оставил её в покое, в её луже из яда, в своих мыслях… Она уже видела склоны родных заснеженных холмов, пусть они и были не того цвета, чувствовала запах тины. — Надо найти груши, — продолжал Стефан свою болтовню — неясно только с кем, потому что она всё уходила, и голос его всё удалялся, зато не прекращался. — Говорят, тут хорошие груши круглый год, даже зимой. Я сам не знаю, я тут никогда не был. Только в детстве. Меня сразу прогнали два мерзких великана, так что…       Болтовня вдруг прервалась криком и обезоруживающим молчанием — а когда Малефисента обернулась, оказалось, что Стефана и след простыл. Она бы и рада больше никогда его не видеть, но дело могло быть в солдатах или Эльфах — пришлось возвращаться и проверять. Всё, как обычно, за исключением огромной чёрной дыры в земле. Малефисента подошла к краю, чтобы вытащить этого придурка и вышвырнуть в поля, но его внизу не увидела.              А через секунду её со спины ударило что-то тяжёлое. И дыра оказалась достаточно глубокой.       До Малефисенты донёсся громкий гулкий звук — а потом приземлилась и она сама. Холодная влажная земля. Полумрак. Что-то схватилось за ногу. Какой-то свист — крик Стефана — и снова свист. Она протянула руки вперёд, чтобы дотянуться до него — но её руки отвели назад под локтями, и всё перед глазами стало темнотой.       Прошли долгие секунды — даже её сбивчивое дыхание сошло на нет. Она знала, что у неё кто-то за спиной. Кому бы ни пришло в голову поймать её в этот раз, им лучше поторопиться.       Движение сбоку. Толчок вперёд. Она упёрлась спиной в земляную стену, вдоль которой падала. Руки в крепкой хватке длинных когтей. И из черноты прямо перед собой, под самым ухом, она услышала голос.       — Ни шагу дальше.       Она знала, чей это был голос. Это был последний, кого она ожидала услышать. Но она где угодно бы его узнала. Он… Он был жив.              Она протянула ладони, чтобы коснуться его лица, открыла рот, чтобы произнести его имя, и тут когти Диаваля впились ей в шею.