tempus edax rerum

      Заинтригованная, фея последовала за Диавалем вверх по лестнице.              Зайдя в свою тёмную горницу, ворон сбросил маску и перчатки через всю комнату на своё гнездо.              — У меня к тебе дело, — сказал он тогда, разворачиваясь. Пара огромных блестящих глаз уставилась на неё. — Ещё одно маленькое заклинание, и мы оставим тебя в покое, обещаю, — он попробовал улыбнуться. Поломанная линия эта настораживала, но фея склонила голову, прося продолжения. — Дар превращения. Тот, что ты обещала мне.              Она взглянула на него, но, казалось, он не шутит.               — Ты наконец передумал? — улыбнулась она. Он кивнул:              — Я понял, что для меня будет очень полезно лучше контролировать свои силы, — протянул он. Отвёл взгляд. — Не то чтобы я не знал этого раньше. Но для меня стало болезненно очевидным то, что я… ограничен в своих способностях так, как не хочу быть ограничен, — ворон приподнял подбородок, выпрямил плечи. — Мне нужно убедиться, что я выдержу битву сегодня вечером, а затем и в замке. И буду менее восприимчив к вражескому яду. Без твоей помощи, — он замялся. — То есть, как раз-таки с твоей помощью, но только в этот раз.              Малефисента нахмурилась — что-то ей не нравилось в его словах. Но, может быть, в ней просто остался горький осадок прервавшегося диспута с волшебным народцем, Тёмными Эльфами и всеми-всеми-всеми. Однобокая улыбка и неожиданно робкое «Ну?» Диаваля отогнало её сомнения.              — Только если скажешь «пожалуйста».              — Ой, да ладно тебе!              Фея смилостивилась над вороном — указала на его гнездо. Они оба сели.              — Предупреждаю: я ни разу раньше такого не делала, — бросила колдунья, выискивая среди перьев на своём платье то, что подобрала вчера. Диаваль издал звук, средний между выдохом и отдышкой. — С другой стороны, я и от многолетних ядов тоже никого не лечила, но ты же сам видел, с первого раза получилось. Дай руку.              Ворон протянул свою тёмную длань — фея вложила в неё его же перо, игнорируя его настороженный вид, и накрыла своей. Старалась не думать о том, что это ей напоминает. Перо оказалось зажатым между их пальцами, и она прикрыла глаза, чтобы ей больше не приходилось смотреть на Диаваля, на то, как он смотрит на неё.              Её зов был коротким и неуверенным — зов к своим силам. Дар Феникса погиб в ней — кто знает, может, такое волшебство и могло бы быть подвластно ей когда-то, но не сейчас? Она надеялась на обратное. Превращение сработало вчера. Значит, всё получится и сегодня. Что-то внутри неё ответило гулким эхо — она обратилась ещё раз. Что ей теперь делать? Она действовала по наитию.              Она пыталась воссоздать ощущение, находящее на неё всякий раз, когда она обращала Диаваля — неудобное сначала, с годами оно стало всё привычнее, до такой степени, что она ожидала его. Это было покалывание в пальцах, шелестящая рассыпающаяся магия. Это было что-то сродни ветру или волне, рождающейся внутри. Это была её магия, так она влияла на неё саму. Она плохо представляла, каково это, когда на тебя влияет чужая — может, этот ветер врывается в тебя, эта волна обрушивается о твою голову. Ей никогда не приходило в голову его спросить.              Она представила, как разбиваются волны, как качаются ивы под ветром, как проходит рябь по воде — из её ладони потекла магия. Она вообразила, как меняются, складываются и растягиваются кости, как сжимаются мышцы — волшебство потекло по ним. Наткнувшись на этот проклятый яд, засевший, въевшийся, фея повелела ему исчезнуть, оставить его в покое. Оставить только то, чем он сам хотел быть. Представила себе перья, и мех, и кожу, и щупальца, и лапы, и чешую, и шипы, и крылья, и человеческий голос. Пыталась вспомнить, как менялись его глаза за секунду, что он превращался, как он скрывался и вырастал из дыма, из темноты, из чего-то, что знал только он один.              Диаваль вскрикнул — птичий вопль.              — Тебе больно? — прошептала она. Он покачал головой.              Что-то убегало от неё. Это страшно пугало, но она попросила себя не бояться. У неё ничего не отбирали — она отдавала сама. Это подарок.              Магия зажглась напоследок небольшой вспышкой под веками, будто накладывая печать — и потом плоть под её ладонью исчезла. Она услышала громкий знакомый хлопок, как бой барабанов — когда она тяжело открыла глаза, над головой била крыльями чёрная птица.              Диаваль каркнул. И ещё раз. Она улыбнулась.              Ворон облетел крошечную спальню, чудом ни во что не врезаясь — наверное, его зрение стало по-настоящему птичьим. Можно только позавидовать. Она сама его почти не видела — только слышала.              Птица присела ей на колено, аккуратно взявшись за ткань брюк, и она не знала, сколько раз уже видела эту картину.              — Ну-ну, привет ещё раз! Красавчик, — улыбнулась она. Диаваль каркнул, а потом вдруг качнул головой со звуком, похожим разве что на человеческое «хм». Он вспушил крылья и поглядел по сторонам, переминаясь с ноги на ногу, а потом вопросительно каркнул ещё раз. — О, боюсь, если хочешь разговаривать, тебе придётся стать человеком, — ухмыльнулась Малефисента, прищурившись.              Она поклялась бы, что его карканье было ворчанием возмущенного ворона. Диаваль хлопнул крыльями. А потом его поглотил чёрный дым.              Из него выросла высокая фигура.              Диаваль выглядел… как Диаваль. Точно так, как выглядел всегда, за исключением наряда. Те же волосы вперемешку с перьями, то же лицо, уже без тянущихся тёмных линий, те же посветлевшие ладони с короткими тёмными когтями, с прячущимися за кистями рук шрамами. Чёрт возьми, даже шрамы, даже шрамы остались.              И глаза стали прежними — две круглых радужки, два чёрных огонька, бегающих туда-сюда… Как она скучала по его глазам.              — У меня что, хвоста нет? — буркнул он первым делом, и она прыснула. — Издевается ещё! У меня хвост отвалился!              Но она продолжала смеяться, смеяться до головокружения — даже когда он поднёс к своему лицу зеркало, поводил языком по зубам, сокрушённо покачал головой.              — Никуда не годится… Я что, ещё и ниже ростом? Какой кошмар. И когтей больше нет. Если бы я заранее знал… Я могу хотя бы?.. — он выставил руку и прищурился — и тут рука его изменилась — когти отрасли на несколько дюймов. — А вот это… Вот это уже неплохо.              Возможно, это действительно было очень кстати — Малефисента чаще полагалась на магию, но Диаваль, похоже, предпочитал сражаться кулаками. Наверное. Ей было немного трудно думать. Но её интересовали не столько его клыки и когти, сколько само его лицо. Казалось бы, она видела его недавно — на испорченном празднике, на заднем дворе, — но она едва ли рассмотрела его тогда. Она даже не запомнила, во что он был одет, был ли побрит. Наверное, был.              Теперь же он стоял перед нею такой же, каким она всегда его помнила, и она почти стыдилась того титанического облегчения, которое принёс ей один только сменившийся его внешний вид. В самом деле, это по-прежнему был Диаваль из параллельного мира, в который её забросило, Диаваль, с которым у неё не было никаких шансов. Но вот его глаза блестели, и это был тот самый Диаваль, что сказал, что ему её не хватает.              Он спрятал блеск своих глаз за маской, что нацепил снова, как и плащ. Она подала ему перчатку, пытаясь вспомнить, куда подевались её собственные.              — Проклятье, я так и знал! — воскликнул он внезапно. — Ты выглядишь измученной. Тебе точно следует остаться.              Она даже не сразу поняла значение его слов.              — Что?!              — Остаться здесь с другими эльфами. Тебе нужно поправиться, как и им.              — Глупости какие…              — Разве ты не понимаешь? Я об этом ведь и говорил! — возгласил ворон. Показал пальцем вниз: — У тебя, как и у них, будет низкая сопротивляемость к тому, что может случиться. Я поэтому и попросил тебя сделать так, чтобы мне не нужно было твоё присутствие на поле боя, — он обвёл себя рукой. — Кто знает, что ещё произойдёт сегодня или завтра. Тебе следует…              — Ничего мне не следует, — поднялась колдунья с места.              — Послушай ты меня! — крикнул он, отступая на шаг назад. — Я же о твоей безопасности беспокоюсь!              Малефисента зашипела, ступая вперёд:              — Я сама за себя могу побеспокоиться! Нечего меня защищать, как какую-то…              Но его взгляд заставил её осечься — не такой жуткий, как когда его лицо было покрыто перьями, а глаза были двумя огромными дырами, но такой, будто Диаваль сейчас обратится в ворона и заклюёт её.              — Мне напомнить тебе, что ты по большому счёту наша пленница? — закипел он. — Как и все другие Эльфы? И что это я из нас двоих здесь раздаю указания? — гаркнул ворон. Взгляд его пробежался по её лицу — злость его чуть рассеялась. Он отступил дальше, к самому проёму. — Не ходи. Это не твоя битва.              Она открыла рот, чтобы возразить, но слова застряли — эта фраза задела её больше, чем должна была, и она даже не сразу поняла.              Она сама так сказала ему однажды. «Это не твоя битва».              Это не твоя битва… Не твоя битва…              — Замолчи! — прошипела она — стыд полыхал в её груди. Как бы она отреагировала тогда, если бы он сам сказал ей такое на мосту в замок? — Конечно, это и моя битва! — выдавила она из себя, глядя на его разворачивающуюся прочь фигуру. — Это настолько же моя битва, насколько и твоя!              Он обернулся, опершись о проём.              — У нас был план задолго до твоего прихода, задолго до того, как пришел кто-либо из вас, — наступил он в темноте. — И с меня достаточно сбоев и так. Ты нам очень помогла, но, клянусь, куда бы ты ни пошла, всё идёт наперекосяк, и я просто не могу больше рисковать, — в его голос вернулась сталь. Эльфийка подняла руку, чтобы высказать всё, что она об этом думает, но её опередили оскалом: — У меня нет времени на перебранки! Я иду, ты остаёшься с эльфами в лазарете, сейчас же! Иди! — он указал на лестницу.              Малефисента замерла на месте. Она не хотела с ним ссориться, никогда не хотела. Злость, жгучая снедающая злость, которая на самом деле была отчаянием, извилась вокруг её души, но поникла под гнётом простого напоминания: это её последний день. Последний день её жизни. Она всё равно не сможет провести его так, как захочет — ей суждено либо расставание сейчас, либо изнуряющее сражение и болезненная смерть на чьих-то глазах с рассветом. Она всё равно не получит того, что хочет — она уже давно за это не боролась. Даже вспорхнувшая, как бабочка, надежда, рождённая его просьбой о даре, его доверием к ней, умирала. Она всё равно не спасётся, не выиграет для себя даже пары часов рядом с ним. Поэтому какая разница.              Она сделает что-нибудь полезное для эльфов и с сумерками скроется в болотных чащобах. Все уйдут на бой с чужим войском, она будет воевать с чем-то тоже.              Она кивнула.              Диаваль шумно выдохнул. Шагнул к ней и коснулся ладони. Рука у него была по-человечески мягкая.              — Я не хочу быть резким, — сказал он, сжимая её длань. — Ты помогла мне больше, чем кто-либо за эти долгие годы. Я у тебя в долгу, — он однобоко улыбнулся. — А сейчас отдохни. Я всё расскажу тебе завтра.              Малефисента судорожно вздохнула.              — Удачи.              — Тебе тоже.              На её глазах человек стал вороном — он вспорхнул над нею — как она хотела бы погладить его перья на прощание! — и вылетел через окно, становясь лишь длинной кляксой на фоне луны и гаснущего неба. Фея проводила его взглядом.              Она и вправду чувствовала себя чудовищно, хоть и не знала точно, отчего — но оно и неважно. Тишину, в которую её погрузила её скорбь, растерзали звуки этажом ниже: постукивание, звяканье, хлопанье, разговоры эльфов. Её ждали. На ватных ногах она спустилась в лазарет.              В жизни Малефисенте и раньше доводилось видеть лазареты — почему-то почти всегда, как и сейчас, из-за Диаваля. Впервые она попала туда в Персефоресте, в тот же вечер, когда к ней вернулись её крылья. Тогда в лазарет поместили обожженных огнём дракона военных — в качестве залога мира между государствами и концом войны она ходила ещё между их койками и лечила их несчастные ожоги, как какой-нибудь госпитальер. Лазарет Персефореста был таким же тёмным, обветшалым и плачевным, как и его почивший король. Как в таком месте люди должны были идти на поправку, она себе не представляла. Тем не менее, тогда она испытывала даже какое-то сожаление, жалость к пострадавшим — события того дня пробили из неё небывалую сентиментальность.              В следующий раз она побывала в лазарете пятью годами позже, и изолятор Альстеда не мог отличаться от своего соседа сильнее. Это был огромный зал с большими окнами, бросающими свет на объёмные колонны и перекидывающиеся через них арки, под которыми стояли постель за постелью, разделённые друг от друга ширмами. Тогда она оказалась там потому, что один большой и страшный чёрный медведь поцарапал нескольких солдат. Приводить их в чувство в этот раз Малефисента хотела ещё меньше, чем в первый. Тогда она ещё совсем не понимала, не осознавала полностью, что с ними всеми на самом деле произошло, и даже не смыслила, почему, несмотря на радостный факт замужества Авроры, она так сильно злится и тревожится. Сейчас это казалось очевидным, но тогда — совсем нет.              В третий и последний раз лазарет был совсем иным — потому что принадлежал не людям, а Тёмным Эльфам. Говоря по правде, она почти его не запомнила — в голове отпечаталась только расступающаяся темнота, пронзающие её две дыры, из которых струёй лился холодный, едва уловимый свет. Всё вокруг было мертвенно тихо, и в сплетённой, как нора, под землёй комнате Тёмных Эльфов, кроме Феникса, никого не было. Ей стоило догадаться, что на острове всегда так и будет — тогда она чувствовала только липкий страх, пронизывающее ощущение, будто чего-то не хватает.              Но в этот раз Малефисента не чувствовала ничего. Из неё по капле, будто для экстракта, высосали всё возможное, и теперь голова казалась ей совсем полой, и всякий звук застревал в ней и отбивался от стенок. Она присела на одну из постелей у двери и позволила миру просто существовать вокруг себя.              Лазарет Сопротивления вересковых пустошей имел что-то общее с людскими: те же постели в ряд, те же сводчатые стены. Но на этом сходства исчерпывались: здесь почти все стены были по сути внутренностью дерева, а потому они искривлялись, пропускали свет, закрывались не куполом, а сцеплением веток. Вместо врачевателей в белых плащах с зелёными крестами здесь туда и сюда суетились пикси: с деревянными чашами, пахучими мазями, тазами воды, сверкающими руками с магией наготове. Даже койки и те скорее походили на гнёзда или гамаки.              Несмотря на это, Тёмные Эльфы не заняли все имеющиеся места, какие смогли — они столпились у нескольких постелей, сдвинув их вместе и рассевшись, как для группового портрета. Они перешёптывались и переглядывались, чистили друг другу перья, пока кого-то не начинало тошнить, и тогда он отходил подальше, чтобы пикси могли ему помочь.              Малефисента сидела отдельно, как и всегда, так и сейчас — наверное, потому, что её тоже от всего уже совсем тошнило.              Она едва заставила себя поднять взор, когда Коналл обратился к ней.              — Я переговорил со всеми Эльфами здесь, и никто не может припомнить, чтобы видел тебя среди нас, — сказал он. — Как так вышло?              Ложь вертелась у неё на языке, но она проглотила её.              — Это не имеет значения. Можете не ломать головы. Всё равно вы больше меня не увидите.              — Что ты хочешь сказать? — вызвалась Ини.              — Я хочу сказать, что это вас не касается.              Малефисента откинула голову к стене. Окно напротив неё превратилось в большой тёмный круг — небо стремительно потемнело, съев все звёзды.              Она могла почти представить, как они идут сейчас — бойцы, готовые сражаться, — спрятанные под покровом ночи, продвигающиеся тихо, но дружно и ритмично. Диаваль наверняка был во главе, вёл всех к замку на Запретных Горах — что он делал? Глядел ли он по сторонам, боялся ли? Пытался ли опробовать новые силы, пока есть время и возможность? Узнали ли его, пришлось ли ему рассказывать, что случилось? Был ли он человеком или сбросил эту личину, как только ушёл от её взгляда?              Всё-таки хорошо, что она смогла одарить его. Даже если всё кончено, даже если её надежда умерла, а она умрёт вслед за нею, теперь у него есть магия — и свобода. Чем бы Диаваль ни собирался заняться после войны, теперь перед ним будут открыты все двери. Никаких ловушек и силков.              Она должна была сделать это давным-давно — подарить магию. Диавалю, которого она знала. Когда улетала на остров впервые, после битвы, с рассветом, или в любой другой раз после. Она не имела права обрекать его на бренную жизнь — почти два года! — в человеческом обличье, без крыльев. Без крыльев — и это она так с ним поступила?              Да, она подарила бы ему магию. Он бы прилетал, наверное — на Остров. Разве нет? Раньше эта идея казалась фее чудовищной — сейчас она могла лишь догадываться, почему. Её собственные чувства всегда были для неё тайной, будто совсем к ней и не относились.              Ей не нравилась эта идея по той же причине, по какой она не призвала Диаваля к себе, когда её только спасли. Из её уст в тот день вылилось столько гадостей, в том числе о её собственной — об их собственной — дочери, что Диаваль никогда бы ей не простил. Это было проявление слабости, жалкой, вызванной страхом и обидой злости, её старой подруги, и она не желала, чтобы это кто-нибудь увидел — тем более он.              В каком-то смысле всё её пребывание на острове следующие два года и было огромной слабостью, жалостливым страхом и злостью. И ему по-прежнему нельзя было этого видеть. Участвовать в этом. Быть свидетелем.              Это была чудовищная идея, казалось ей тогда, — позволить ему быть с нею, когда она такая… когда она ничем не заслужила этого, когда единственное, что горело в её груди, была не любовь, а стыд. Сейчас… сейчас ей казалось такой глупостью, что она отвела его от себя. Она подставила их обоих. Сделала им обоим только хуже.              Он обязательно прилетал бы, если бы мог. Она его знает. Чёрт возьми, она немного знает даже и себя — в какой-то момент она бы предложила ему оставаться подольше, до возвращения на Топи, остаться с ней. Всё было бы так же, только наоборот и без разбитых сердец.              Но незачем размышлять о былом или несбыточном. Фея перевела взгляд с чернильного свода обратно на землю, к ветвям, постелям и шуму. Эльфы по-прежнему сидели на постелях, но пока она витала в облаках, к их компании побитых и униженных присоединился и Стефан, претерпевая недобрые взгляды. Вокруг них слонялись пикси, кто-то в своём настоящем облике, кто-то увеличивший свой размер, чтобы было удобнее помогать пострадавшим.              — Как необычно!.. — отозвалась Фислвит. — Непохоже, чтобы вам было так уж и плохо!              — Фислвит! — прикрикнула Нотграсс.              — А что? Я ничего не говорю… Просто… Обычно всех тошнит часами, — она неопределённо тыкнула в сторону Малефисенты, и та поёжилась. — Но вам почти не нужно никакой помощи. У вас даже со зрением всё в порядке! Как так вышло, что вы почти не чувствуете последствий?              Вопрос этот занял всех, и тот лесной парень, которого колдунья вылечила первым, нерешительно оглядел присутствующих.              — Мне кажется… Мне кажется, с нами сделали что-то… позавчера, или, может быть, вчера, — протянул он. — Нас очищали. От порошка. Довольно долго. Очень много яда выпустили, мы почти нормально соображали, — он снова окинул присутствующих взглядом: — Разве нет?              Коналл медленно кивнул.              — Да, — согласилась другая эльфийка, — Кажется, я помню вчерашнюю ночь. Нам всем было плохо, я не знаю почему. У меня страшно болела голова, как будто я со всей дури во что-то влетела.              — Кто знает, может так и было, — хмыкнула Ини. — В замке же целая колонна повалилась — не будем показывать пальцем.              Упс!.. Малефисента переглянулась с ней, и та прищурилась.              — Эм… В общем, — продолжил первый, — вчера вечером или ночью нам что-то дали, и всё как будто почти прояснилось. Сказали, нам дают отдохнуть… Добавят другим нашим братьям и сёстрам чуть больше, посмотрят, что выйдет… А нас пока оставят в покое.              — Вижу, это была брехня, — усмехнулся Стефан — но поднял руки в воздух, как только в него стрельнули взглядом.              — Видимо. Потому что утром нам снова что-то дали — только… это был не порошок. Да?              — Не порошок, — подала голос эльфийка, что вцепилась в Малефисенту днём — теперь она вспомнила её имя. Кара. У Кары в реальном мире погибла сестра. — Напиток. Но вкус тот же, то же чувство внутри. Разве что… работает быстрее. Но ужаснее. Я не могу объяснить, — покачала она головой.              — Они правы. Выходит, моя память не подводит меня, — Коналл взглянул на неё. — Ночью на нас опробовали новый вариант яда, — подвёл он черту. Его взор потерялся в полумраке. — У него была более сильная концентрация ввиду его формы, потому что его вливали внутрь, а не оставляли на коже, но, похоже, злодей пожертвовал ради силы стойкостью зелья. Я практически его не чувствую.              — Ты-то, может, и не чувствуешь… Не понимаю, зачем было всё менять, — пробурчала Ини, хватаясь за голову. Вокруг неё засуетилась Флиттл, её голубой свет.              — Я могу подозревать, что решение Ликспиттла было связано с новым планом. С Поисками. Ликспиттлу было больше неинтересно ловить эльфов и людей — он искал теперь только одну жертву.              — О, я помню это! — прокряхтел Стефан с места. Все обратились к нему. — Он совсем недавно нам ту же белиберду втюхивал, про розыск. О том, что скоро всё может круто измениться, что наша прекрасная жизнь под угрозой. Уж не знаю, чью прекрасную жизнь он имел в виду… — его сардонический оскал спрятался. — Но он вещал о противнике, чья сила будет опасной. Об… — они вдруг встретились взглядом. Он отвёл глаза. Малефисента встрепенулась. — Эм, ну, эльфе, но не обычном эльфе… — пояснил он тише. Его взгляд снова зацепился, она подняла бровь… — Обещал за неё исполнение любого желания, чего только ни попросишь.              И, как маленький мальчик, он вновь отвёл взгляд. Это-то её и добило.              Ей казалось, в такой ситуации она уже не может смеяться. Но смех вырвался наружу, стукаясь о лёгкие, спотыкаясь в горле, толкая её вперёд —              — Ха! Ха! — она приподнялась с места, как удав. Он и глядел на неё, как кролик. — Мерзкий ублюдок, — прошипела её злость. — Как был мразью, так ею и остался — где бы ты ни был, когда бы ты ни был! Что ж, — хмыкнула она, вцепившись в край постели, чтобы не подойти ближе — хотя сила воли её была слабее её зачахнувшей надежды. — Отрадно знать, что я в конце концов не имею к этому отношения — это просто твоя натура.              — Я не понимаю, что ты имеешь в виду.              — Может быть, — она двинулась, как ползущий аспид. — Зато я прекрасно понимаю, кого ты имеешь в виду. И ты сам понимаешь. Разве не поэтому ты поймал меня? Разве не потому швырнул меня прямо Ликспиттлу в пасть? Подонок, ради исполнения желания? — настигла она его. Время гремело над ней. — Ты остался прежним, Стефан, ты остался мелкой продажной… О-о-о, как же тебе повезло, что мне теперь слишком плевать, чтобы продолжать ненавидеть тебя!              Она силой заставила себя не ударить его. Не вышвырнуть из окна. Не отдать на съедение зверям. Пошёл к чёрту. Пошли все к чёрту, и она сама.              Фея отошла от Стефана, сжимая поднятую трясущуюся руку в кулак, прижимая её к себе, как зверь с простреленным боком.              — Чёрт возьми, о чём ты говоришь?! — крикнул ей в спину, как трус, Стефан, прежде чем она села или ушла. — С чего ты ненавидишь мен… меня… Я понял, — сказал он медленно. Его тон качнулся, как маятник. — Мы знали друг друга, да? До этой бумажки, что ты подписала. В твоём мире — мы были знакомы.              Фея застыла, как кукла, уставившись на стену, что как будто плыла перед нею. Что-то вскипало в ней.              — «Были знакомы», — ухмыльнулась колдунья. Поджала губы. — Ты разрушил мою жизнь, — проговорила она — и тогда пуще бередившей раны опостылевшей обиды её пронзил стыд. — Я сама её разрушила, — поправилась она — и улыбнулась, развернувшись лицом: — Но я бы не обошлась без твоей помощи.              Да, она сама сделала этот выбор — и все выборы в своей жизни до этого. Но это он, это он сделал её той, кто смогла до них додуматься — это он завёл её в угол, это он сделал её слепой ко всему, что у неё было…              — …Мне жаль, — раздалось хриплое с его уст. Увы, почти досадно, но это никак её не тронуло.              — Оставь себе, — выдавила она и отвернулась.              Это он… Но это она сама. Это она сама, это ты сама, подсказал ей монстр, которого она видела уже сотню раз. Это ты взяла на себя роль Феникса, это ты подвела того, кто понадеялся на тебя. Это ты не смогла защитить сотни эльфов, это ты дала одной половине сгинуть во тьме, а другой зачахнуть от горя…              — На что мы сейчас смотрим? — услышала она Ини неподалёку. Кто-то хмыкнул. Что-то вдалеке двинулось.              Это ты пожелала свободы от того, что было твоей обязанностью, от того, с чем ты даже не умела справляться. Это ты отрешилась от своих близких, это ты оставила Диаваля человеком.              Это ты сказала ему, что хотела бы, чтобы вы не были знакомы. Это ты сбежала, это ты подписала…              — Она подписала договор с Ликспиттлом, и он швырнул её сюда, — бросил Стефан эльфам вместо объяснения. Почему он говорил за неё? Почему он не мог молчать? Почему он жив? Он умер — он упал с башни — они падали с башни… — Поэтому вы её и не знаете — она вообще из… чёрт знает откуда, — прошипел он.              Да… Чёрт знает откуда.              Она развернулась.              — Я из другого мира, — вылетела из неё стрела. — Из другого времени. Оттуда, где ты погиб, пытаясь меня убить, — ткнула она — и развернулась к Коналлу: — А ты погиб, пытаясь меня защитить, — она прошлась глазами по своим жертвам. — Как и… — и наткнулась на крохотную фигурку Флиттл, и слова застряли в горле и выпали сдавленным вдохом и судорогой. — Как и многие среди вас, потому что вы поверили, потому что ты поверил, — она вгляделась в Коналла, — будто я того стою, будто я смогу вас спасти, будто, будучи Фениксом, вашей легендой, я смогу даже после твоей смерти сделать что-то хорошее!              Она не видела его лица — почти не видела — она едва слышала себя —               — И ты умер из-за меня, и ты сказал… — она стиснула зубы — это он… Но это она сама, это она, это ты, это ты, это ты, ты, ты… — И это не твоя вина, это моя вина, — выдохнула она, отшатываясь… — Ты не должен был доверять мне этого… Ты не должен был… Я не…              Ей показалось, что она сейчас рухнет, поэтому она собралась и, не глядя ни на кого — она всё рано никого не видела — только протянутую к ней руку — попятилась назад. Ей нужно наружу — на холод, на ветер, потушить пожар. У неё горели глаза. У неё горело сердце. Была бы она до сих пор Фениксом, решила бы, что наконец-то умирает. Но она не была Фениксом. Она не горела. Она тонула. Она шла ко дну. Она захлёбывалась —              Вот он, воздух, шёл из её лёгких — толчком — толчками — её ударили в грудь — в плечо —              Её выталкивали из комнаты.              Перед ней кто-то был, кто-то толкал её прочь — а затем захлопнул за ними дверь, и, падая на пол, она схватилась за того, кто уже однажды спас её из воды.              Коналл обнял её в ответ, и она зажмурилась.              — Я не хотела тебя подводить… — всхлипнула она всем, что у неё было. — Прости меня. Прости меня…              Это всё, что она могла — это всё, на что она годится — на то, чтобы просить прощения.              — Ты — Феникс? — проговорил Коналл низко. — Мы нашли тебя?..              Её крылья подрагивали. Её дыхание свистело вокруг неё.              — Ты спас меня, я тонула в море… А после ты спас мою жизнь снова, ценой своей собственной… Извини меня… — полилось из неё вновь. Она уткнулась в его плечо, будто, если постарается достаточно, то сможет протолкнуть их обоих обратно в свой мир. Коналл ничего не сказал, и вскоре её всхлипы показались ей такими уродливыми, что она приказала себе дышать глубже и избавиться от них.              — Ты сказала, что подвела меня, — проговорил он тогда.              — Я не выполнила своего обещания, — выдохнула Малефисента.              — Я брал с тебя обещание?              — Ты… — она отодвинулась, чтобы видеть его лицо — хоть и едва заметное. Они сидели на полу рядом с большой дверью между комнатой с постелями и круглой передней с котлом и лестницей. — Ты сказал, что я обладаю силой настоящей трансформации, — нашлась она наконец. — Самой…              — Самой мощной силы в природе, — сказал с ней одновременно Коналл — и удивлённо поднял брови.              — Ты сказал, что я способна привести Тёмных Эльфов к миру с людьми, и что он станет… нашей финальной трансформацией.              Слова трудно давались. Она вспомнила, когда и где он это сказал — в первый день в Убежище, после экскурсии по всем невероятным землям над теми, кого она должна была — могла — звать своим народом. Под огромной скалой, на которой огнём и болью была высечена большая кричащая птица.              — Похоже на то, что я бы сказал, да… — хмыкнул Коналл. Его молчание тяжелело с каждой секундой. — Выходит, мы проиграли?..              Она осеклась.              — Нет, мы- мы заключили мир. У нас есть мир, — кивнула она медленно, и слово прокатилось по её языку — «мир» — желанное, но обманчивое. — Тот, о котором пишут на бумажках и провозглашают с башен.              — Но ведь это превосходно… — молвил Коналл удивлённо. — Это то, на что мы всегда рассчитывали, чему я посвятил свою жизнь… За что же ты тогда коришь себя?.. — нахмурился он. Малефисента склонила голову — грудь её сжалась. За что она корила себя? За то, что он действительно посвятил этому свою жизнь — положил её за это. Но она осталась безмолвна. — Феникс, — повторил эльф, и от его голоса как будто прошло знакомое эхо, как по ветрам, свистящим внутри Гнезда. — Почему ты здесь?              — Я больше не Феникс, — сглотнула она, не поднимая взгляда. — Я подписала договор с Ликспиттлом, чтобы сбежать от своей жизни. Чтобы перестать им быть. Хотя бы на время.              — Почему… что было не так с твоей жизнью? …Прошу, скажи мне, — смягчился он. — Даже если я не сумею помочь, я могу предложить свой слух. Что случилось?              По ней прошёлся холодок. И она догадывалась, что Коналл мало что поймёт из её дрожащего, разорванного объяснения, но оно всё равно выкатилось:              — Феникс. Феникс, вот что со мной случилось. Всё это… смерть, и перерождение, и всё, что было после него. Всё, что стало моей обязанностью после этого. Я не могу жить с этим. Я не понимаю, как я оказалась Фениксом. Каким образом столькие из нас погибли, но я выжила ради своего большого обещания, которое я не могу выполнить.              — Какого обещания?              — Что я возьму на себя Тёмных Эльфов.              — Я взял с тебя такое обещание?! — насупился он. Ей почти позабавило какое-то раздражение в его голосе.              — Нет, ты… — пришёл её черёд хмуриться. За глазами вспыхнуло его охваченное магией лицо, красные цветы вокруг его головы. — Ты сказал мне помнить, кто я такая. Я думала, ты это имел в виду, — произнесла она. Закравшееся в душу сомнение неприятно полоснуло её, она сдавленно выдохнула. — Что мне нужно стать лидером, когда тебя не станет. Что теперь на мне лежит ответственность защищать и следить за тем, чтобы Темные Эльфы были в порядке… — вдохнула она, но вышло как-то рвано, и шёпот, что преследовал её уже больше года, вырвался наружу: — …Но дело в том, что это не так. Прошло уже больше года, а мы по-прежнему на Острове, хотя нас ничто не останавливает, мы до сих пор не улетели на Болота. Мы как будто пригвождены к земле, потому что… потери… Мне кажется, серьёзность этого только начинает доходить до нас, — она сжала кулаки. — Мы… мы потеряли столь многих, это невероятно… И я даже не могу уложить это в голове, потому что пару лет назад я не могла и предположить, что вы существуете, и любое количество кажется мне огромным, но ты повторял, что нас так мало осталось, — она всхлипнула и пожалела, что вообще открыла рот, потому что глаза её горели, и… — А теперь половина из нас умерла, а другая половина скорбит и чахнет, и я не знаю, что делать! — предложение её оборвалось сдавленным всхлипом, что сотряс её тело, и она спряталась в его подставленное плечо. — А я должна знать, я… Они рассчитывают на меня. Но я не могу делать это в одиночку.              Горечь съела её сердце, схватила её за горло, и вместе с тем было так хорошо наконец-то сказать это — и сказать это ему, даже если было уже поздно.              Она почувствовала ладонь на своём затылке. Коналл пару раз провёл рукой по её голове.              — Конечно, ты не можешь сделать это в одиночку. Ты не должна делать это в одиночку, — сказал он над её ухом. Она испустила тяжёлый вдох — она уже слышала это вчера, от Диаваля — это его ужасное, сокрушительное «В одиночку вообще ничем нельзя заниматься» — но теперь она не пыталась спорить или не верить. У неё не было на это сил.              С минуту Коналл молчал, даря ей возможность выровнять дыхание. Но после он глубоко вдохнул:              — Послушай, я не могу знать, что сказал тогда… и я искренне задаюсь вопросом, должна ли ты вообще брать это во внимание, учитывая, что я сказал всё это, а потом умер… — протянул он, и Малефисента невольно усмехнулась. Ей никогда не приходило в голову, что у Коналла может быть чувство юмора. — Но если ты готова внемлить словам ещё пока дышащего живого другого меня, вот что я скажу, — он вернул голосу серьёзность. — Я прожил достаточно, чтобы видеть потери своими глазами и услышать о них от родителей и родителей моих родителей. Мы многое потеряли — наши дома, наше чувство безопасности, наших близких. Утрата для нас не нова, вместе с тем она так же мучительна. Есть в ней и гнев, и печаль, и много стыда. Много вины.              Она задержала дыхание.              — Я должен признаться… Даже сейчас мне не чуждо… я… — он несвойственно себе осёкся, но затем тяжело продолжил, — я чувствую свою вину за то, что мы сделали с Топкими Болотами, которые называем нашим истинным домом. Это ведь было в некотором роде потерей самих себя. Мы должны защищать это место, а не быть теми, от кого его надо защищать.              Малефисента подняла голову. Лицо Коналла окинула тень, отдавшейся эхом в её сердце, хоть рана эта и была стара. Она подумала о долгих годах своего печального правления над Вересковыми Топями. О том, как она позволила чужой жестокости лишить её самой себя.              — Но это… Это не наша вина, — произнёс он. Она ему не поверила и, кажется, он это заметил. — Точнее… Мы не можем контролировать выбор кого-либо другого, — он сузил глаза: — И неправильно скрываться ото всех из-за чувства вины за чужие поступки и решения или что-то, что не было твоим выбором.              Её взгляд смягчился по своей воле, и дыхание замедлилось в ответ на премудрость, которую она, на самом деле, давно должна была уже знать. Может быть, подумалось ей, она действительно её знала.              — Другими словами… Мне неизвестно, было ли решение переложить все дела Тёмных Эльфов на твои плечи твоим собственным, или тебе это подкинули в голову, будто бы у нас такая традиция сваливать всё на Феникса, — его уста тронула едва заметная улыбка, — но я… я уверен, что с этим что-то можно сделать. И если тебе для этого нужно моё прощение, то я прощаю тебя.              Её сердце… что-то почувствовало. Слова Коналла пролетели сквозь неё, как крохотные птицы высоко в небе, и пару секунд она полюбовалась ими, пока те не наткнулись, как на шипы сорокопута, на острый наконечник стрелки часов. Время. У неё не было времени. Нет времени и нет любви. Всё кончено.              Удивительно, но она всё равно была признательна за его слова. Она уткнулась ему в плечо, чтобы не смотреть в лицо, не давать глупой надежды. Но Коналл продолжил, вернувшись к своему серьёзному тону, такому, что на Острове отбивался эхом от скал.              — Нас действительно очень мало, и если это и научило нас чему-нибудь, так это тому, что нужно держаться вместе. Помощь неоценима, необходима, только это и помогает нам преодолеть горе, только благодаря ей мы ещё живы и будем жить, — сказал он и провёл ещё раз рукой по её голове. Его слова согревали хотя бы тем, что теперь она им верила. Даже если она умрёт с рассветом — всегда, наверное, приятнее умирать, что-то зная наверняка. Наверное… Она ужасно прожила эту жизнь, но хотя бы знала, что сделала бы, если бы могла жить дальше. Если бы вернулась. Она бы что-нибудь придумала. Она бы перестала скрываться в сырых пещерах, она бы не стала прятаться от своей любви. Да… Об этом она и подумает, когда придёт её время. Она даст себе помечтать напоследок. Это почти успокоило её. — Каждый из нас — лишь крохотная тонкая ветка, способная сломаться на ветру или в чужих руках, — произнёс Коналл, видя, как выравнивается её дыхание. — Но вместе мы… ну? Что, вот этого я тебе не говорил? — цокнул он языком. — Ну, додумай сама.              Она насилу улыбнулась.              — Не знаю. Метёлка?              Эльф невнятно вдохнул и издал совсем негожий вожаку эльфов смешок.              — …Вообще-то, дерево… Но ладно, метёлка. Метёлка — тоже хорошо, — кивнул он. Его смешок переметнулся к ней. У неё почти всё прояснилось в голове.              — Спасибо тебе, — сказала она искренне, протягивая к нему руки вновь. От него ещё пахло наперстянкой, но больше — лекарствами. Хорошо, что он жив. Хорошо, что он выживет. А ей пора было…              — Лучше расскажи мне, почему ты здесь, — перебил её мысли Коналл. Она отстранила лицо, вытерла мокрые стянутые щёки.              — Потому что никто всего этого раньше мне не сказал, — выдохнула она досадливо. Гладь воды, с трудом успокоившаяся, грозилась перелиться снова. — Я… Я ненавидела свою жизнь. Я подписала договор с Ликспиттлом, чтобы избавиться от неё, хотя бы на время — но теперь жизнь избавилась от меня, — усмехнулась фея. — Этот мир живёт так, словно я никогда не появилась на свет. Поэтому меня не знаешь ты или кто-либо ещё, кого знаю я. И совсем скоро… совсем скоро моё время закончится, — взгляд её пал на выход из лазарета, большую арку, за которой белый снег казался тёмным в ночной глуши. Около полуночи, до рассвета несколько часов. Она прошептала: — Сегодня утром. Сегодня с рассветом оно закончится. И я умру навсегда без возможности возродиться.              Она почти свыклась с этой мыслью. Она её почти радовала. Но Коналл слышал это впервые.              — Наверняка должен быть способ выбраться, даже если речь идёт о Ликспиттле! — возразил он негодующе. Малефисента грустно улыбнулась.              — Есть только один способ, одна лазейка… Но она недоступна мне. Поцелуй Истинной Любви, — обернулась она. Брови Коналла подпрыгнули, то ли от удивления, то ли от надежды на чудо. — Это невозможно, я… мои попытки были тщетны, — покачала она головой, и сердце её сжалось. Нет времени и нет любви. — Единственный, кого я люблю, только что улетел.              Брови Коналла, как ни странно, поднялись ещё выше.              — …Та птица, что ли? — вякнул он. Она прерывисто рассмеялась, хоть смех отдался болью в висках. — Пути любви неисповедимы… — покачал он головой, чем позабавил её ещё сильнее. Как странно, на самом деле, подумалось ей, что она влюбилась в птицу. Она снова влюбилась в своего лучшего друга. А он влюбился в неё. И они почти поцеловались, потому что он так обрадовался, что у их дочери родилась дочь. Она бы никогда не поверила, что когда-нибудь эта мысль так согреет её. Как хорошо, что они были друг у друга, хотя бы какое-то время… — Ну, и что, поцелуй не сработал? — спросил вдруг Коналл. Вопрос вывел её из колеи.              — …Мы не целовались, — пробормотала она, внезапно чувствуя себя неловко. Она вдруг вспомнила, что они сидят между двумя жилыми комнатами. Она почти слышала звуки за дверью, хотя это мог быть и шум в ушах.              — Тогда почему ты так уверена?              — О, это глупости, — выдохнула она. — Только пустые надежды, навеянные страхом. Невозможно влюбиться за два дня. Я едва успела за двадцать лет, — улыбнулась она разочарованно.              И тогда оказалось, что звуки за дверью ей не померещились.              — Откуда тебе знать? — крикнули с другой стороны. — Может, он успел влюбиться в тебя!              О небеса…              — Разве он только что не звал тебя к себе наверх? — вторил кто-то другой из эльфов.              — Да, и ты осталась у него вчера на всю ночь! — крикнула вдруг Флиттл.              Небеса! Да их тут… Да их там целый… целый веник собрался!..              — Что?!              — Флиттл?!              Это были Фислвит и Нотграсс.              — Ой! — пискнула Флиттл. — Да ладно вам, девочки!..              Она готова была провалиться сквозь землю.              — Я просто позволила ему менять свою форму самостоятельно… — прошипела она бессильно.              — О! Уже и подарки! — она расслышала голос Ини. — Вы летали вместе? Ну, если летали, то в чём вопрос?              Она услышала, как Коналл тихо смеётся. Яростно она вцепилась в него взглядом, надеясь передать всю свою… Это была не злость, это… Отчаяние. Это было щекочущее глотку отчаяние. Она стояла на середине шатающихся весов.              — Сестра, ты ничего не теряешь!!! — крикнула Ини и задолбила кулаком в дверь. — Хватайся за рога!              — Чьи рога?              — Не мешай!! Он знает, что должен поцеловать тебя?! Знает или нет?!              Рассудок её совсем помутился.              — Он… он не знает, почему именно, — проговорила Малефисента слабо, не зная, к чему её эта слабость склоняла.              — Тогда иди и скажи ему! Иди и скажи ему всю правду!              — Пусть знает, что часы тикают! — крикнула Фислвит.              У Малефисенты кружилась голова. Все эти крики, какими бы бесстыдными они ни были, они… они смогли… Что-то шаталось внутри неё.              Она взглянула на Коналла, давая ему последний шанс переубедить её, вытащить из бушующей воды какой-то отчаянной, вопящей… надежды. А может, это была и не вода. Может быть, это был огонь. Но тот, будь он проклят, только улыбнулся и кивнул головой.              — Ты правда ничего не потеряешь, если скажешь ему правду. Либо… Либо то, что ожидает тебя… либо ты сможешь вернуться домой, — сказал он тихо и взял её за руку. — Ты сможешь обрести свой собственный мир, теперь, когда ты помогла нашему народу обрести наш. Я же не просто так всё это сказал… — улыбнулся он. У него была красивая улыбка, хоть и тяжёлая. Она упала на чашу весов и опрокинула их. Он сжал её руку крепче. — Ты Феникс или кто? Вернись к своей жизни и живи. Живи так, как сама хочешь. Слушайся только себя.              Малефисента моргнула. Дыхание застыло у неё в груди — а затем вылетело, рывками, силой, как перед взлётом.              Ей было нечего терять. Она всё равно умрёт, даже если не успеет, даже если он ей не поверит. Даже если… Ей нечего терять.              Значит, она могла пойти на что угодно.              Она могла! Она правда могла! Она могла полететь за Диавалем.              Малефисента пошатнулась, вставая на ноги, едва веря собственным мыслям, пока они не стали кристально чисты — так, что показались очевидными. Она посмотрела на Коналла сверху вниз и шатко, глупо улыбнулась. В ней было столько благодарности, что она грозилась перелиться через край. Она была благодарна Коналлу, чьи слова она, если выживет, будет повторять себе, пока не выучит. Она была благодарна Флитл, которую увидела мельком в крохотном окошке в двери, она любила каждую бабочку над её головой. Чёрт подери, она была благодарна даже Стефану — хотя бы за то, что, что бы с ней ни случилось, она могла быть уверена, что никогда больше его не встретит.              Она помчалась сквозь темноту и тучи, как будто её подгоняли. Так оно и было — её подгоняли, её подгоняло само Время.              Запретные Горы никогда не были её любимым местом, но сейчас она неслась к ним, как к родному дому, хоть и приютил он её лишь однажды и ненадолго.              Свинцовое небо висело над руинами восточного замка. Он погряз в темноте — но наверняка на то и было рассчитано. Если засада сумела спрятаться от неё, то от Ликспиттла — и подавно. Замок был огромен, башня за башней, даром что все расколотые, но, если следовать логике, отряд Сопротивления должен был занять ту из них, к которой тянулся мост над дорогой. Она как будто вырастала из каменного заснеженного склона, вставая разбитым лицом прямо к полям между Вересковыми Пустошами и Персефорестом.              Если она всё поняла правильно, Диаваль должен был караулить на самой её вершине, там, около окна. Время смеялось вместе с ней, время предвкушало, время оказывало ей поистине волшебную услугу — то место, у окна, где он должен сидеть. Они встретились там впервые.              Фея подлетела сбоку, приземлилась со стороны моста и готова была поклясться, что увидела край его плаща. Да, он был там, скрытый от чужих глаз — человек! — на углу каменной рамы, почти там же, где она и в ту ночь сидела. Она бы рассмеялась, если бы так не нервничала.              Малефисента приказала сердцу не выпрыгивать из груди.              Он был в маске — наверное, поэтому и не услышал, когда она подошла ближе. Её тянуло на всякие глупости.               — Отсюда красивый вид, — произнесла она небрежно, тронув его плечо.              Диаваль дёрнулся и пошатнулся.              — Что ты здесь забыла?! — прошептал он ошарашено, вскакивая с места. — Почему ты не с остальными?              — Ты должен знать, раз и навсегда, кто я такая на самом деле!              — Ты сейчас всё испортишь… — тяжелый шаг в её сторону. Что-то блеснуло.              — Я сейчас всё исправлю, — заявила она. — Всё с Ликпиттлом, с Топями, с твоей жизнью!              — Малефисента…              — С охотниками, что поймали тебя!              — Откуда ты знаешь про охотников?!.. — он круто развернулся.              — Я…              Что-то громкое раздалось внизу, далеко — блеск пронёсся прямо у её лица — а потом её снова толкнули, и она прижалась к стене с более громким звуком, чем ожидала. Ещё меньше она ожидала светящегося клинка у своей шеи.              — Вас даже не было на службе у Ликспиттла тогда! — крикнул Диаваль — под маской она совсем не различала его глаз. — Откуда ты знаешь об охотниках? Говори!              — Я и пытаюсь объяснить! — крикнула она. Проклятый страх засквозил в её голосе — а может, это всё-таки была злость — и он отнял кристальное лезвие. Бросил тревожный взгляд из окна и снова на неё.              — Говори. Быстро.              — Я знаю, потому что это я спасла тебя от охотников. В том мире, из которого я пришла! — воскликнула она. — А теперь меня заточили здесь, а тебя поймали и держали в замке из-за меня, чтобы мы никогда не встретились. Чтобы ты не смог полюбить меня так же, как прежде, и я не смогла снять заклятье. Но у него ничего не выйдет, если мы… — она сглотнула. Он был всё ещё близко, опасно близко, приятно близко. Какой-то свет отражался в стёклах его очков. Она коснулась пальцами места, где кончалась его маска. — Мне нужен лишь один поцелуй.              Диаваль отстранился.              — У меня нет времени на этот бред!              — А у меня нет времени на твоё недоверие! У меня всего лишь несколько часов!.. — она вцепилась в его плащ, притягивая, отшатнулась к стене вновь, когда он достал клинок. Звук отбился и стал далёким — или это было что-то снаружи. У неё самой шумело в ушах от переполняющего отчаяния.              — Я понятия не имею, откуда ты знаешь об охотниках, или почему тебе кажется, что ты знаешь меня и у нас любовь до гроба, — рыкнул Диаваль, — но если ты сейчас же не…              — Я знаю тебя! Я всё о тебе знаю! — крикнула она наконец, отталкивая его от себя. — Ты… Ты никогда не завязываешь свои рубашки! И ты ужасно плаваешь!              Он склонил голову набок, но это только вот…              — Я птица, конечно, я ужасно…              …но только вот её было уже не остановить. Она шагнула вперёд, не оставляя ему никакого выхода, кроме как пятиться назад, к мосту. Её саму что-то толкало вперёд — огромная боль в её сердце.              — Я знаю, что ты прекрасно поёшь и очень хорошо танцуешь, хотя никого не приглашаешь. И ты любишь чернику и пирог с грушей — мы оба любим пирог с грушей!              — Как ты хочешь, чтобы я в это…              — Ты был здесь раньше. Ты оставался тут на ночлег, после того, как прилетел из-за моря. Ты родом с западных земель, далеко отсюда. Где часто идут дожди и рыскают волки. Ты любишь дожди и ненавидишь волков.              Они дошли к мосту, под которым, казалось, бушевало море, разбивался корабль — но она не смела отвести от него взгляд.              — Прекрати, я не понимаю…              На секунду он мотнул головой, и она уловила момент — притянула его к себе настолько близко, насколько позволяла маска. Теперь она видела, как бегает его взгляд — его бегающий взгляд — сказать ему о нём? о его взгляде? который она любит больше всего на свете? Что сказать ему, чтобы он поверил, чтобы он знал, насколько они —              — Ты хотел, чтобы у тебя была дочь, когда был моложе? — сказала она тише. Его глаза расширились. — Не говори мне. Я знаю, — фея улыбнулась. Она услышала его резкий вдох даже в общем гуле, в свисте, откуда бы он ни взялся… — Но, самое главное, я знаю, что Ликспиттлу удалось схватить тебя, потому что тебя так и не спасли, когда должны были… Должна была… Я должна была тебя спасти, — прошептала она. — А сейчас всё происходит, потому что я ещё не поцеловала тебя.              Она прикоснулась к его маске с немым вопросом, с просьбой. В ушах свистело — пронизывающий звук снизу вверх. Она застыла. Диаваль посмотрел вниз, оглянулся — прямо туда, где этот свист как будто бы приземлился — а потом подался вперёд к ней…              …и схватил её, утягивая за собой…              …а потом что-то ярко зажглось. И она уже ничего не слышала.              А вскоре оказалось, что больше ничего и не видела. Она зажмурилась, а потом не смогла открыть глаза.              Всё затряслось — она почувствовала это под собой. Всё затряслось — а она не могла пошевелиться. В глазах что-то танцевало. Светлячки, звёзды, золото.              Золото. Оно оставило её неподвижной. Зачарованной. А поэтому…              …а поэтому когда после взрыва к ней всё же вернулся слух… и когда после громкой отчаянной ругани Диаваля раздалось громогласное «Слушайся меня!»…              …она застыла совсем. Потому что голос внутри велел ей не двигаться. И она не могла ослушаться.              Что-то происходило вокруг неё, что-то страшное. Что-то полоснуло по коже, она знала, что больше не лежит на земле — её кто-то держал, холодная кожа, перчатки. Той частью мыслей, что ещё не отсохла окончательно, она поняла: западня. Вот, что происходило. Троянский конь. Они пропустили патруль. Диаваль не подал сигнала, потому что выслушивал её серенаду.              А теперь в них бросили всем, чего накануне не дали спасшимся Эльфам, всем запасом порошка. Он витал в воздухе. Она чувствовала запах. Дышать она ещё могла. Яд забился ей в горло — так обжёг слизистую, что глаза заслезились, и часть порошка ушла со слезами — она открыла глаза. Только это не помогло. Она увидела только трясущееся небо над головой — её несли. Она не могла посмотреть — наверное, Диаваль. Он остался в маске, она чувствовала его перчатки. Значит, на него не действовали слова Борры — а это был Борра, вожак оставшейся части Эльфов, который крикнул снова — «Слушайся меня!» — и она вдруг увидела, как рука её поднимается…              …поднимается, чтобы вдарить Диавалю по животу.              Они пошатнулись — но не упали — и не упали бы, но она ударила ещё и ещё, пока он не рухнул вместе с ней на руках. Фея повалилась набок и увидела, что часть моста, соединяющая донжон с остальным замком, исчезла, оставляя клубы пыли и шлама. Осталась только часть рядом с самой башней, под наполовину уцелевший купол которой Диаваль чудом добрался.              — Чёрт возьми! Чёрт возьми! — под ней содрогнулась земля. Диаваль стукнул кулаком по камням под их телами — раз! Два! — но привстал на коленях. Она думала, он возьмёт её снова, но он поспешил обратиться — она краем глаза увидела чёрный дым…              …и Борра засмеялся в её голове…              «Слушайся меня!»              Раз! Два! Так же, как Диаваль только что по земле, она ударила по нему самому — по его едва превратившейся птичьей фигуре — он закричал — она сама закричала бы, если бы могла —              Он обернулся вновь и схватил её ладони. Они дёрнулись, дёрнулись вопреки своей воле, принялись царапать его перчатки, пытаться их снять — Диаваль перекинулся через неё, заламывая руки, прижимая их между спиной и крыльями.              «Слушайся меня!»              Она дёрнулась — он не обратил внимания. Он принялся расстёгивать свою маску. Она хотела завопить, запретить ему пытаться спасти её — но её опередили.              «Слушайся меня!»              Она ударила по маске, и та покосилась, обнажая нижнюю половину его лица. Теперь они оба были в опасности. Яд не остановился на этом. Её потянуло вперёд, она толкнула Диаваль назад и запрыгнула сверху точно так же, как он пытался только что. Он поборолся, отражая удары, которые она не хотела наносить, проклиная её на языке, которого она не знала, пока не откинул назад и не выиграл возможность встать на ноги прямо спиной к окну.              Но это было плохое решение. Она уже знала это. Потому что её тело замерло, замерло в очень правдоподобной позе. Замерло перед прыжком.              Борра кричал в её голове, где-то далеко. «Слушайся меня!»              Ещё дальше, Коналл отвечал: «Не слушайся никого. Живи, как хочешь. Никого, никого не слушайся».              Диаваль чуть расставил руки, как крылья, тяжело дышал. Маска открыла почти всё его лицо. Его бегающий взгляд — проверяющий, надеющийся. Его расслабляющуюся позу.              Он попался в ловушку.              «Слушайся меня!»              Её тело вскочило, и руки её зажглись пламенем — её бросило на него, с руками наготове — и она толкнула Диаваля вперёд в окно.              Он пошатнулся и выпал.              Крик застыл у неё в груди — крик такой надрывный, что заглушил даже приказы Борры.              «Слушайся только себя».              Она прыгнула за ним.              Крылья не разомкнулись, и ветер — ветер свистел — ветер стирал границы проносящихся мимо мест, только жёлтый цветок дороги и Эльфов, выше, теперь выше их летящих фигур — она смогла схватить Диаваля за руку — «слушайся только себя» — она разомкнула крылья — они почти упали — он превратился в чёрный дым — но было уже поздно — она перевернула их и из неё вышибло дух.              …Она понятия не имела, сколько прошло времени: когда вновь открыла глаза, небо было по-прежнему чернильно-тёмным, ни проблеска. Но грудь её уже глубоко дышала, хотя спина жутко болела, но она смогла перевернуться на живот и распахнуть крылья. Они упали в усыпанную снегом траву. Могло быть гораздо хуже — они чудом остались живы. Диаваль…              Где Диаваль? Она принялась судорожно оглядываться, пока не увидела лежащую чернильную фигуру около себя. Диаваль лежал на спине, его маска со сломанной застёжкой, свалившаяся набок, лежала сбоку от него. Фея потрясла его за плечо. Он зашипел и распахнул глаза.              Секунду он глядел на неё, шумно выдыхая, затем взгляд его уплыл выше, к башне, с которой они упали. Лицо его исказилось — как будто по нему провели огромным чёрным когтем. Он перевёл взгляд на неё, такой, что она отпрянула.              — Ты в порядке? — выдавил он. Она кивнула. — Пре-вос-ходно, — рыкнул он — рывком поднялся — и тут же превратился в ворона. И полетел прочь.              — Диаваль! — рванула она за ним — птица с громкими криками улетала от неё наверх и вперёд, прямо через окно и дальше, покачиваясь, снижаясь, пока она наконец не догнала его и не попыталась схватить — он тут же исчез в чёрном дыме —              — Прочь с моего пути! — прорычал он, как только стал человеком — она громко хлопнула крыльями, чтобы не врезаться в его стоящую фигуру. Лик его был безобразен от злости. — Вот почему ты должна была остаться на Топях и заниматься своими чертовыми делами! И дать мне заняться моими! Не лезть ко мне с глупыми сказками! — крикнул он, тыча пальцем, показывая в стороны — Они все исчезли, зачарованные! Что… Что, черт возьми, мне теперь делать?.. Битва- Они все… — он задыхался. — Ты все испортила!              Правда била больно.              — Я не хотела этого.              — О, я очень надеюсь, что ты не хотела, — ощетинился ворон. — Я не знаю, что бы я сделал с тобой, если бы ты хотела! А я ведь… Я даже… — он не договорил, только отвернулся от неё, выпустил из себя ещё один бессильный рык, как загнанное в угол животное.              Они и правда были загнаны в угол. Волшебный народец пал под заклятием и исчез — они даже не знали, куда. Обратно в замок, в логово врага? Или, может, эльфы напали на Топи и сравняли всех с землёй, пока они вдвоём лежали без чувств? Они сами были по-прежнему слабы. Часть эльфов осталась зализывать раны, другая готова была их убить. Диаваля обвели вокруг пальца. У них не осталось никакого выхода.              …Кроме одного, подумала Малефисента вдруг. Никакого выхода — кроме одного-единственного.              — Постой! — позвала она, не узнавая свой голос — она схватила его за руку и развернула к себе. — Диаваль. Поцелуй меня.              — Что?!              — Поцелуй меня, и всё закончится, — выдохнула фея. — Это единственный способ спасти всех.              — Оставь меня в покое! — гаркнул ворон, едва дав ей договорить, отнимая руку. — У меня нет времени на твои разговоры об Истинной Любви!              Он захромал прочь — всё рушилось — всё рушилось — всё было так неправильно, неправильно —              — Ты- Это ты должен верить, что Истинная Любовь спасет всех! — крикнула она ему, и воздуху, и себе. — Это ты, кто должен уверять в том, что —              — Я не знаю, о ком ты говоришь!! — рявкнул он, оборачиваясь, как внезапный ветер. Глаза его были налиты кровью, снег таял на лице, как слёзы. — Не знаю, кого ты представляешь в своей голове, но это не более чем сказки, — выплюнул он, шагая вперёд. — Истинная Любовь не спасёт нас сейчас, никогда не спасала! Истинная Любовь не вытащила меня из сети, Истинная Любовь не спасала меня в замке — я сам себя спас и сам вытащил!              — Да, но всё должно было быть иначе! Всё должно быть иначе — и будет, Истинная Любовь —              — Неужели ты ещё не поняла? Нет такой вещи на свете!              Малефисента осеклась. Время смеялось над ней. Само её прошлое смеялось над ней. Из всех, кто мог сказать ей это — из всего, что можно было ей сказать —              — Диаваль, — прошептала она, не находя воздуха. — Не говори так- ты- Она существует.              Она слышала, слышала его хохот — самого Времени.              — Тебе откуда знать?              — Я знаю, потому что я твоя Настоящая Любовь. Я та, кто спасла тебя от сети… — она зажмурилась: — Должна была спасти тебя от сети! —              — Ну и где же ты была тогда? — скривился ворон. — Где ты была, когда я нуждался в тебе?              «Останься со мной, останься со мной, пожалуйста».              Она зажмурилась, чтобы ничего не видеть — ни его гневного лица, ни их разрушенного времени, ни своего крушащегося мира. Только огонь, полыхающий в её груди, сжигающий сердце и лёгкие, бьющий по глазам горячей водой, как лавой — и пронизывающий холод вокруг.              — …Просто дай мне один шанс, — выдавила она из себя. — Это спасёт всё. Я обещаю, — она услышала стук. — Просто поверь мне —              Она почувствовала его губы на своих.              У него было холодное лицо, холодные уста. Но руки были тёплые — он притянул её к себе — она даже не сразу поняла, что он в самом деле целует её — а потом была только одна мысль — как же это приятно, чёрт возьми, какая приятная вещь этот поцелуй Истинной Любви! — что-то менялось вокруг неё — она подняла руки, чтобы провести по его плечам, по его щеке —              — он отстранялся —              И его руки оставили её, как отступающие волны.              Она открыла глаза и увидела его лицо. И всё то же чернильное небо вокруг. Ни одной звезды.              Волны вернулись к ней. Они накрыли её с головой и разбились на её глазах.              Ничего не изменилось.              Диаваль отстранился от её лица.              — Хотелось бы мне, чтобы ты была права, — прошептал он. И отступил совсем, на несколько шагов назад, оставляя её стоять, как часть руин замка. — Мне нужно идти, — сказал он громко, скованно. — Не следуй за мной. Не следуй за мной! — прикрикнул он напоследок, и чёрный дым поглотил его, и темнота понесла ворона прочь от неё в сторону замка.              Ноябрь ударял ей в спину, швырял снежный ветер, грозился забрать тот последний кусочек тепла, который она получила, на который она так надеялась. Который подвёл её.              Поцелуй Истинной Любви не сработал. Не потому, что любви не существовало, ведь она чувствовала её, как никогда прежде. Не потому, что Ликспиттл обманул её — здесь всё было честно. Потому что Диаваль её не любил.              Она сделала всё, что могла, но этого оказалось недостаточно. Жажда жизни была утолена холодным снегом. Феникс не сжёг себя ради жизни. Феникс утонул.              Стоя на уцелевшей части моста, Малефисента взглянула вниз, на дорогу. На ней, зелёной — её глаза снова смешали все цвета — осели остатки золотой пыльцы, как огромный зловещий цветок. Она снова подвела свой народ, теперь уже навсегда.              Медленно Малефисента ступила ближе к камням, прочь от снега, укрываясь от мира там же, где когда-то давно. Здесь, у стены и окна, ветер свистел не так сильно, не так жалобно, оставляя её в бесценной тишине, и она смирилась со своей судьбой. Мир её был не только глух, но и слеп — она ничего не могла разглядеть — и не желала. Как и всегда, время для неё остановилось, подходило к концу, протекало мимо, тогда как другие жили в нём: захваченные мятежники тщетно пытались отвоевать свою свободу, исцелённые эльфы залечивали раны на родных Болотах, Ликспиттл смаковал будущую победу, люди рыскали по городским улочкам и туманным лесам Персефореста, надеясь вовремя отыскать Малефисенту и привести её к Ликспиттлу, чтобы получить в награду исполнение своих драгоценных желаний…              Она сморгнула. Привести Малефисенту к Ликспиттлу. Стефан говорил об этом, там, в лазарете. Голова феи за исполнение любого желания… Любого желания.              У неё было как раз такое.              Как прелестно.