Притяжение тёмных планет

В избушке лесника было сухо и тепло, пахло можжевельником. Гулко стучащее сердце наконец утихло под действием терпкого отвара. Шалфей не любил использовать успокаивающие заклинания сам на себе, но настойка Борея ничем не уступала им по силе. Ожоги на шее и руках Шалфея лесник обработал пчелиным воском и перевязал. Целитель и сам хотел бы залечить их, только вот долгая горная ночь забрала на удивление много сил. Шалфей считался выносливым эльфом, по ловкости ни чуть не уступал воинам деревни. Но холод и жар блуждающих огоньков истощили его тело, а магия отберёт только больше сил. Будет лучше, его он вылечит ожоги по утру, когда выспится. Мята сидела на скамье рядом, сжавшись в комок. Она сильно испугалась нечисти, повстречавшейся им на опушке, и жалась поближе к Шалфею, словно огоньки могли вернуться. От отвара она отказалась, ей не понравился его горький вкус. Прежде чем ответить на все вопросы путников, Борей попросил рассказать их, что произошло и с какой целью они пришли в Белые горы. Шалфей кратко поведал леснику про Светоцвет, про шаги, не оставившие никаких следов на снегу и выманивший их на опушку огонёк. Лесник горько рассмеялся, выслушав историю. — Многие приходили сюда за Светоцветом, — подытожил Борей, поглаживая свою лысину. — Я вам так скажу, молодёжь. Цветка, наделённого столь богатыми целебными свойствами, как рассказывают в легендах, попросту не существует. Я здесь уже восемьдесят лет живу, исходил каждую тропинку и знаю каждый кустик. — Эти блуждающие огоньки, как вы их назвали… Что это такое? — спросил Шалфей, пытаясь не думать о пузырях ожогов, прикрытых перевязкой. — Духи. Они обитают на этой горе, на самой её вершине. Их свет эльфы принимают за Светоцвет, им это только на руку. Они способны имитировать любые звуки, именно поэтому вам показалось, что вокруг землянки кто-то ходит. Огоньки хотели выманить вас на опушку, — объяснил Борей. — Вы сказали, что они крадут сокровища. Что вы имели в виду? — задала вопрос Мята. Её уши ловили каждое слово лесника, а глаза расширялись от страха. — Эти духи барахольщики. Они откуда-то знают, где вы храните дорогие сердцу мелочи: украшения, письма от любимых, или что-нибудь ещё. Уносят украденное куда-то и прячут в своём тайнике, — старик тяжело вздохнул. Было видно — разговор об огоньках тревожил неприятные воспоминания. Но Мята этого не понимала и докучала Борея вопросами. — А у вас они что-то украли? Борей задумался, не решаясь признаваться. В свете лучины он казался не таким старым, как во мраке ночи. Благородные морщины скопились в уголках его глаз, отяжеляя их. — Да… Локон волос моей младшей сестры. Повисло долгое молчание. Лишь лёгкий треск горящей лучины, освящавшей стол, стеснительно пронизывал тишину. — Я ведь из-за неё пришёл в эти края. За свою жизнь я так и не женился, скитался по миру, занимался разным. Когда сестра овдовела, мы решили жить вместе. Ей было одиноко без мужа, а дети выросли, у них были свои семьи. Мы скрашивали наши будни, вместе вели её хозяйство. Она тяжело заболела… Целители не могли помочь, разводили руками, говоря, что ей недолго осталось. Лучина дрогнула и пепел осыпался на деревянную подставку. Запах тепла разливался по комнате, но история Борея пробирала морозом. — Тогда я решил искать лекарство сам. Так же, как и вы, повёлся на легенду о Светоцвете, что способен излечить любой недуг. А вместо этого встретил этих духов… Понял, что легенда лжёт. И лишился локона её волос, который она повязала мне на руку в нашу последнюю встречу, — на этих словах Борей задёрнул рукав своей рубахи, показывая шрам от ожога на запястье. — Огоньки пережги косичку и унесли во тьму. Отчаявшись, я вернулся домой, чтобы провести её последние дни вместе с ней. Но как оказалось, Верда умерла за неделю до моего возвращения… В ту же ночь, когда духи обокрали меня. Мне думается, в тот самый момент, когда они пережгли локон её волос. Её похоронили соседи, не стали ждать меня. Вещи и хозяйство унаследовали дети. Глаза старика потухали с каждым сказанным словом. Они сжимал сцепленные замком руки, и от напряжения на тыльной стороне ладоней проступали тёмные сухие вены. — А мне от сестры ничего не оставили. Я вернулся в Белые горы в надежде найти утраченное. Местные у подножья говорят, что вместе с вещами любимых огоньки крадут их души. Если это так, то я хочу вернуть её волосы и подарить свободу её душе. Я здесь живу уже двадцать три года. Успел построить землянку, изучить всю округу. Но тайник блуждающих огоньков я так и не обнаружил. А так как им больше нечего у меня красть, они мне не показываются. Приходится выслеживать таких же путников, как вы, по ночам, и искать путь к тайнику. Шалфей крепче сжал отцовское кольцо, не вынимая руку из кармана. Сегодня он мог лишится его и позволить украсть и без того намучившуюся душу отца. — И как? Ты понял, куда они прячут награбленное? — спросил Шалфей. — Где-то на западе. Сегодня я увидел, как их свет угас в лощине со стороны Восточной горы. Туда я завтра и отправлюсь. Может, они оставили какой-то след… Что они украли у тебя, Шалфей? Нерешительно целитель вынул кулак из кармана и боязливо разжал ладонь, словно обманутые огоньки могли появится из неоткуда и отнять перстень. — Им не удалось, — ответил Шалфей и быстро спрятал кольцо обратно в карман. Борей почесал мочку уха, хмыкнув: — Повезло, повезло… Вероятно, они очень рассержены. Скорее всего, в бешенстве выжги что-нибудь. Это только предположение, но оно может мне помочь. Спасибо. — Я ведь ничего особенного не сделал. Просто защитил то, что дорого мне. Старик хмыкнул. Лучина догорела, и в комнате стало совсем темно и неуютно. Мерещилось, будто кто-то царапает дверь с внешней стороны. Выл неспокойный северный ветер. Мята и Шалфей напряглись, а Борей спокойно поставил новую лучину и вернул свет в избу. — Шалфей, я никогда не видела этого кольца. Откуда оно? И почему ты им так дорожишь? — встрепенулась любопытная Мята. — Оно моего отца, — ответил Шалфей, и больше этот разговор продолжать был не намерен. Но подопечная не унималась. — А где твой отец? Ты никогда не рассказывал мне о своей семье. «О той трагедии никто не говорит уже много лет, а Мята родилась не так давно. Разумеется, она ничего не знает.» — Он умер, Мята, — отрезал жёстким голосом целитель. Подопечная часто заморгала, вникая в услышанное. Ей и в голову не приходило понять, что Шалфей сирота. — Прости, я не хотела… — Ничего, ты же не знала, — напряжённой рукой Шалфей потрепал Мяту по волосам. Камень на душе, который целитель привык игнорировать, снова дал о себе знать резкой тяжестью. Воспоминания он отгонял изо всех сил, словно навязчиво жужжащих мух. — Я приготовлю для вас место для ночлега. Можете остаться до утра, — перевёл тему Борей. Он как никто понимал Шалфея, и то как больно вслух произносить, что любимых больше нет в этом мире. Целитель поблагодарил лесника за приют и помог ему растопить сильнее печку. Остаток ночи выдался спокойным, и с первыми лучами солнца Мята и Шалфей покинули сторожку. Восстановив свои силы, целитель успел залечить волдыри ожогов так, что от них не осталось даже шрамов. Они держали путь обратно в Мальхин. Из-за того, как высоко путники забрались в горы, путь предстоял долгий. Но спускаться давалось легче, чем подниматься, и добраться до деревни путники планировали дня через три. Скоро снег отступил, оставаясь позади, и тяжёлые меховые шубы отправились в заплечный рюкзак Шалфея. Ему не нравилось тащить на себе так много вещей, и он поклялся без крайней необходимости не ходить в походы в холодные места. Вообще, не будь с ним Мяты, было бы гораздо проще — не пришлось бы брать с собой столько провизии из дома и одеяло. Шалфей умел выживать в лесу — находить пропитание, укрываться от дождя. Ему не нужен ни спальный мешок, ни одеяло — он привык укрываться плащом и спать на еловых иголках. Магия, текущая в его венах, позволяла Шалфею поддерживать здоровье благодаря опыту тренировок, а холод он привык не замечать. Но Мята совсем юна. Ей тяжело давался этот поход, как бы восторженно она к нему не относилась. Двигались они медленно, делали долгие привалы, тщательно готовили еду, чтобы чувствительный желудок девочки ни в коем случае её не беспокоил. Шалфей относился с пониманием к подопечной, хотя иногда сильно ускорялся так, что Мяте приходилось почти бежать за ним. И замечал он это только после того, как девочка жаловалась и просила идти медленнее или передохнуть. Всё-таки путешествовать самостоятельно Шалфею было комфортнее, чем с кем-то. Они часто подолгу молчали, говорили только по делу. Мята расстроилась сильнее, чем Шалфей того ожидал — всё-таки они были готовы к тому, что ничего не найдут. Видимо именно блуждающие огоньки, притворявшиеся чудотворным цветком, пошатнули её нежное представление мира. Но этот опыт был необходим. Мир не так красочен и прекрасен, его наполняют и опасные создания, знакомые девочке, и неизвестные твари, полные лицемерия и жестокости. Урок с вершины Волчьей горы послужит только во благо Мяте, хоть уже и расстроил её. Когда впереди показалась родная деревня, девочка приободрилась. Она ещё никогда не покидала дом так надолго, и возвращение после сурового пути было слаще мёда. Мать Мяты вышла навстречу, едва завидя ту из окна. Шона приветливо распахнула объятия, и дочь с радостью прыгнула в них, вдыхая родной запах. Прямо с порога она начала тараторить обо всём, что видела за неделю их похода, а мама смеялась и уговаривала девочку поделится впечатлениями, когда та отдохнёт и поест. Мята нехотя согласилась и скрылась в доме, а Шона обратилась к Шалфею, стоявшему в стороне. — Спасибо, что приглядел за ней. Я волновалась, как бы с вами ничего не случилось. Зайдёшь в дом? — мягкий материнский голос напоминал журчание ключа. — Нет, благодарю. Как вы поживаете? — ответил Шалфей, сам мечтая поскорее вернуться домой. — Всё хорошо. Только тихо без бесконечного щебета Мяты. Так по ней соскучилась. Ну, не буду задерживать тебя больше, ты, верно, устал с дороги. Заходи к нам обязательно на чай! — Шона ласково приобняла Шалфея за плечи, прощаясь. Собственный дом встретил целителя громким нежным звоном ловцов солнца, увешанных по всему потолку. День выдался ветренным, и поток воздуха из распахнутой двери потревожил изящные разноцветные стёклышки. Знакомые переливы заменяли приветствие родных, которых у Шалфея не было. Звон ловцов успокаивал его, и не давал чувствовать себя совсем одиноким. Спрятав в кладовой походный рюкзак и отложив его разбор в долгий ящик, Шалфей разделся и лёг в постель, давая себе немного отдохнуть. Уже завтра он должен будет вернуться к работе, ведь все свои обязанности он свалил на Магонию. Та обязательно отомстит — себе выходной не возьмёт, но работой целителя определённо завалит, ещё и попробует выяснить, с чего бы вдруг Шалфей решил ни с того ни с сего рвануть в Белые горы. «И как объяснить ей. Мол, наставница, обокрал чиновника по собственной прихоти, знал, что тот станет искать меня и решил на время переждать опасность. Что украл? Всего лишь дорогущее устройство, которое покажет любого эльфа, где бы тот не находился. Чтобы посмотреть на свою мать.» Предусмотрительно по ночам, когда Мята спала, Шалфей пользовался Оком и проверял, где находится чиновник. Хаврелс действительно искал вора в Мальхине, расспрашивал местных. Разумеется, все знали кто такой Шалфей и где его найти, но в деревне не было принято делится с чужаками информацией о своих. Если кто-то хотел что-то выяснить, его направляли к цалишу. Цефлая Шалфей предупредил, не вдаваясь в подробности случившегося. Отшутился, что напился и сильно подрался в таверне, а после сбежал. Цалиш такого поведения не одобрил, но вроде поверил целителю, и пообещал Шалфею сделать вид, что не знает его. Шалфей взял Око, запустил механизм и снова проверил Хаврелса. Устройство показало ему чиновника в богатых палатах — такие бывают только в городах или поместьях. И то, и другое в округе Мальхина не находится, и Шалфей ещё раз успокоился, что его не обнаружат. Выключив Око, рука потянулась запустить его вновь, но тут же одёрнулась. Нет, он не готов увидеть мать. Он должен отбросить выбросить её из головы. Она же смогла сделать это. Шалфей ей не нужен. Значит, и он сам сможет жить без неё, без малейшей информации о ней, как и жил долгие годы до этого. Надёжно спрятав Око в подполье, Шалфей занялся рутиной. Приготовил незамысловатый ужин из вяленой говядины и овсяной каши, поел, развесил над окном собранные в походе травы. Из тех, что нужны были свежими, поторопился приготовить настойки, пока растения не испортились. За привычной рутиной прошёл остаток вечера. Заготовка лекарств была любимых делом Шалфея — ведь при этом не нужно было контактировать с эльфами и сильно растрачивать магию. Он мог отдохнуть в тишине наедине сам с собой. Словно наперекор его желанию, в дверь постучали. Шалфей насторожился — кто мог прийти к нему так поздно? Неужели что-то стряслось и кому-то срочно нужна была помощь? Шалфей отворил дверь. На пороге стоял Зэн. Его молодое лицо, так похожее на лицо Корзы, осунулось от усталости, под глазами пролегли яркие синяки недосыпа. — Здравствуй. Мне нужно с тобой поговорить. Можно войти? — тихим, безучастным голосом попросил Зэн. Он смотрел пустым взглядом на Шалфея, словно не находился здесь. Удивлённый странным гостем, целитель шире распахнул дверь и впустил воина внутрь. Что могло привести его к нему? Зэн хоть и выглядит нездорово, но откуда такая жёсткая серьёзность в тоне? Шалфей поставил два стула в центр комнаты и сел в один из них, готовый к разговору. Зэн опустился напротив, согнув спину и скрепляя руки в замок перед собой. Шалфей не торопил, ожидая, когда воин решится начать. — Ты знал, что Корза хотел стать детективом? — спросил Зэн, вопросительно приподняв одну бровь. — Да. В детстве мы играли в детективов. Расследовали пропажу картошки из сарая вашей мамы, — ответил Шалфей, припоминания их с Корзой детские игры. — А что такое? Зэн тяжело выдохнул, продолжая свою мысль. — Он не бросил эту затею с возрастом. Но я не знал, что это зайдёт слишком далеко. В его комнате мы нашли дневник. Корза записывал в него ход своего расследования и собственные суждения по нему. — Что за дело он изучал? — спросил Шалфей, всё ещё не понимая, почему Зэн разговаривает об этом именно с ним. Да, они с Корзой были близким друзьями, но с тех пор много воды утекло. — Их было много. Он часто ездил в Винсогольм в отгулы, оставался там подолгу. Мы считали, что там он проводит время с городскими друзьями. Но это оказалось совсем не так. Корза изучал исчезновение эльфов. Да, эльфы часто стали пропадать в Винсгольме. Его это заинтересовало. Он общался со стражей, местными, выискивал любую информацию. Всё записывал в этот дневник, — из-за пазухи Зэн достал потрёпанную временем тетрадку в коричневом переплёте. — Корза считал, что все исчезновения связаны между собой. Но ему никто не верил. Немудрено — город большой, а пропадали в основном малоизвестные личности. Но Корза нашёл один неопровержимый факт, связывающий все исчезновения воедино. — Какой же? — задал вопрос Шалфей. История вызвала у него интерес, и ему самому захотелось полистать дневник, но такой наглой просьбы Шалфей себе не позволил. Зэн замешкался, словно принимая решение, продолжать говорить с целителем или нет. Он задумчиво потирал ладони, размазывая пыль, и глядел перед собой. — Большинство пропавших оказались тенями, — сказал Зэн, и этими словами плеснул в лицо Шалфею. — Разумеется, сами пропадавшие тщательно скрывали этот факт. Но нашлись эльфы, подтвердившие это в отношении пятерых пропавших. «Хана тоже исчезла. Испарилась, словно её никогда и не было в нашем мире. Неужели…» — Корза пришёл к выводу, что их похитили. Я решил, что раз твоя новая подруга-тень тоже недавно пропала, тебя заинтересует это дело. Или в память о бывшем друге ты захочешь мне помочь. Не знаю, что между вами произошло тогда, когда вы рассорились, но я надеюсь, что его… смерть… притупит твоё чувство обиды. Слова Зэна задели Шалфея. Нет, он не обижался на Корзу ни до его смерти, ни после. Он понимал, почему они перестали общаться. Виноватым в ситуации целитель считал только себя, и это Корза должен был обижаться на него. И даже когда Шалфей расстался с Дери, не нашёл в себе силы поговорить с Корзой и вернуть их дружбу. — Я не обижаюсь на Корзу, и мне жаль, что он погиб. А что касается Ханы… Меня обеспокоило её исчезновение, но она вольна сама решать, как ей жить. Я решил, что она просто сбежала. «Тогда почему Око не хочет показывать мне её? Если дело не в том, что я не знаю место её рождения, тогда в чём?» — Возможно и так. Но согласись, это лишний раз подтверждает выводы Корзы. Теней кто-то похищает, — Зэн ещё ниже опустил плечи под грузом собственных мыслей и тоски по брату. — На последних страницах дневника Корза пишет, что ему удалось выйти на след похитителя. Но изложено неподробно, почерк неровный. Он явно торопился, или волновался и не мог чётко сформулировать мысли. Так или иначе, я считаю, что похититель всех этих теней настиг его раньше. Шалфея ошарашил такой вывод, и ища подтверждение своим мыслям, он задал вопрос: — Ты считаешь, что он убил Корзу? — Да. И я хочу найти его, лично бросить в яму страдать, — Зэн зло прохрустел пальцами в такт своим словам. — Но как мы это сделаем? — Шалфей не заметил, как согласился участвовать в поиске убийцы. «Мало мне проблем за последние дни. Ещё и в это ввязываюсь. Но если ради Корзы…» — Я рад, что ты хочешь помочь, — выдохнул Зэн. Видимо до этого он переживал, что Шалфей откажется. — В дневнике указано место, где Корза предполагал обнаружить преступника. Я отправляюсь туда завтра. Ты со мной? Шалфей помотал головой, но это было не ответом, а признаком сомнения. «Я давно не исполняю своих обязанностей в деревне. Магония будет недовольна, если завтра же я не вернусь к работе.» — Я разговаривал с Цефлаем. Он одобрил мой план. Так или иначе Мальхин должен найти преступника. Чтобы впредь это не повторилось. И цалиш разрешил мне взять тебя с собой, если ты согласишься. «Я безумно устал. Месяц выдался очень насыщенным. Сначала множество раненых в Филани, которых я лотал добрую неделю, потом Хана, чиновник в таверне, поход… Мне нужен отдых, иначе я буду бесполезен и в этом деле.» — Но почему именно я? Вряд ли только из-за моего знакомства с Ханой. Почему бы тебе не взять опытных воинов. Я не говорю, что не хочу помочь, но не понимаю своей пользы в этом расследовании. Зэн горько усмехнулся: — Мы идём на убийцу, Шалфей! Этот эльф готов на всё, лишь бы остаться непойманным и сохранить свою тайну. Таких беспринципных сейчас с трудом можно найти. Он готов убивать. В этом деле просто необходим эльф, который спасёт от любого ранения, целитель, а не какой-нибудь рядовой лекарь, — и добавил чуть тише. — Я не хочу, чтобы моё место заняла какая-нибудь тень. «Верно. Мог бы и сам догадаться. Но главное, что я услышал это от него» — Я согласен, но только если мы отправимся послезавтра. Мне нужно время подготовиться, путь неблизкий, — дал ответ Шалфей, пристально взглянув в глаза воину. Зэн поскрипел зубами, размышляя. — Нужно торопиться, Шалфей. Ты понимаешь, что чем дольше мы тянем, тем дальше от нас убийца? Мне не повезло найти дневник Корзы так поздно, он хорошо его спрятал. Я не хочу больше терять время. Он был мне братом… — Я понимаю, Зэн. Но я должен восстановить свои силы. Я сам только что вернулся, и от моей магии будет мало толку, если я буду уставшим. Один день в поиске убийцы ничего не решит, а в нашей безопасности — решит многое, — убедительно объяснил свою позицию Шалфей, постукивая пальцами по подлокотнику. Повисло долгое молчание, нарушаемое лишь нервным скрипом зубов Зэна и звоном ловцов солнца под потолком. Шла битва взглядов — холодные голубые глаза воина пытались пробить лёд упрямства в белых неприступных глазах целителя. И изморозь взяла верх. — Решено. Выдвигаемся послезавтра. *** К горлу подкатила тошнота. Сглотнуть противный комок не выходило. Труп коня стоял перед глазами. И образ шамана, тянущего испуганного гнедого коня, чьего сородича закололи у него на глазах. Сколько дьявольской силы было в том старике, что он сумел совладать с вставшим на дыбы животным и увести его в своё тёмное логово. Хана боялась представить, какая участь ждала этого жеребца. Но сделку нарушить было непозволительно. И страшно. Даэрон и Хана были в пути уже второй день. Они двигались вдоль реки, которую Даэрон называл Слащью. Пешком шли очень медленно, часто останавливались по просьбе девушки. Хану стала мучать тяжёлая одышка — пережитый стресс и страх обострили боли в груди. Она принимала лекарства строго по часам, и пузырёк быстро истощался в своих запасах, но до Мальхина должно было хватить. Там появится возможность поговорить с Магонией и найти альтернативу ему в эльфийском мире. А быть может, Хана и вовсе переместится в людской, и прибегать к местным травам не понадобится. «Так хочется вернуться домой навсегда и забыть обо всём, что здесь произошло. Этот мир такой жестокий, подчиняется древним законам. А ведь Мальхин показался мне цивилизованной деревней, хоть и чудной. Я конечно, мало там пробыла, но не видела никаких жертвоприношений и храмов богам. Шалфей говорил, они не больше, чем мифы и сказки. Видимо, в глуши остались ещё те, кто таких взглядов не разделяют.» На закате они разбили лагерь. Даэрон, державшийся по-прежнему сухо с Ханой, дал ей привычное указание — набрать хвороста. Сам он ушёл в лес в противоположную сторону, на поиск ягод и грибов. Путники питались только ими, и Хана скучала по человеческой пище и крыше над головой. Костры у Даэрона выходили толковые, палящие. Будучи здоровым, попутчик поддерживал огонь в течение всей ночи, не позволяя Хане замёрзнуть. А вот защиты от насекомых не было. Особенно сильно от комаров пострадали голени, и бесконечный зуд множественных укусов не оставлял ни на мгновение. Даэрон, кажется, не мучился такой проблемой, или же просто не замечал её. Попутчик почти всё время молчал, и выглядел удручённо, погружённый в свои собственные мысли. Переговаривались они только по делу — как лучше приготовить еду, как скоро они доберутся до Мальхина, если будут двигаться вдоль реки, а не срежут путь через лес. Хане не нравилось их сухое общение. Хотелось снять это напряжение, но гордость не позволяла начать наводить мосты первой. Обида на попутчика не покидала её. Да, Хана не разбиралась в правилах этого мира. Теперь она знала, что поступила опрометчиво, приведя к Даэрону вместо целителя шамана. Но она сделала это ради его спасения, хоть и корыстно думала о том, что боится оставаться одной. — Дворянка, извини, я тогда погорячился, — разрезал тишину голос Даэрона за скудным ужином. Хана удивлённо подняла на него глаза, перестав жевать. Она ждала продолжения извинений, но их не последовало, что её не устраивало. — Мне не нравится, что ты называешь меня дворянкой, — дожевав, сказала Хана. — Хочешь сказать, ты не дворянка? — флегматично подметил Даэрон, вытирая рот рукой. — Я аристократка, но зачем это бесконечно подмечать как презрительно? — призналась Хана. «Я принадлежу к знати в своём мире, это верно. Видимо, Даэрон сделал такой вывод по одежде. Деревенские и простые горожане, которых я успела встретить, так не одевались. Пускай думает, что я дворянка, раз ему так угодно.» — Хорошо, буду подмечать без презрения, — улыбнулся Даэрон. — Как ты вообще оказалась в таком положении? Почему тебя никто не выкупил из темницы? «И как мне отвечать на такие вопросы? Я не хочу, чтобы он знал, что я тень.» — Я одна была в городе, — нашлась что ответить Хана так, чтобы не солгать. — Я не оттуда. — Не из Царьгрота? А откуда, позволь спросить? — продолжал допытываться Даэрон, подкидывая хворост в костёр. — Из Винсогольма, — соврала Хана. Изучение эльфийских атласов по ночам не прошло даром. — А почему путь держим в Мальхин? Это же деревня. Не хочешь вернуться домой? «Как же он достал со своими расспросами.» — У меня там одно дело. И вообще, почему ты меня допытываешься? — раздражаясь, перешла в наступление Хана. — Хочу узнать тебя получше. Это незаконно? — Ну почему, законно. Только вот, о тебе я совсем ничего не знаю. Даэрон поправил кудрявую причёску элегантным жестом, определённо красуясь напоказ. — Ну, это мы исправим. Я простой бард, — Даэрон взял в руки лютню и играючи ударил по струнам. По берегу раскатилась нежная трель. — Скитаюсь по миру, развлекаю толпу. Этим и зарабатываю. — За что же тогда тебя задержали, раз ты простой бард? — с сомнением спросила Хана. — Я же говорил. На меня напали, я применил магию. А ты знаешь законы Царьгрота. Меня ждала каторга. Так что я очень благодарен тебе за помощь, — Даэрон активно перебирал пальцами струны, играя грустную тонкую мелодию, и разговор ни чуть его не отвлекал. Хана внимала убаюкивающей мелодии. Бард никогда до этого не играл на привалах, хотя и ухаживал за лютней, протирая её сухим платком и смазывая гриф каким-то маслом, сладко пахнущим лимоном. — Почему ты не применил магию для побега? — спросила Хана, и тут же предположила. — Ты мог расплавить решётку. На этот раз Даэрон произнёс её прозвище мягко, поражаясь наивности попутчицы: — Дворянка, ведь меня же сковали в браслеты из висмута. А он обладает свойством запирать магию. Думал, это все знают. Снять их можно специальным магнитом, который я потом отобрал у стражника, — бард открепил от пояса мешочек и вынул из него чёрный камушек. — А можно браслет померить? Ты же его тоже забрал? — вдруг попросила Хана. Даэрон удивился: — Так ведь у тебя и так нет магии. Значит, и запирать нечего. «Возможно, так оно и есть. Но я не уверена в этом — я не успела ничего узнать о тенях. Вдруг она есть, просто пока не проявилась?» — Мне просто интересно… — ответила Хана, не произнося вслух своих рассуждений. — Ну ладно, — Даэрон протянул ей белый разомкнутый браслет. — Только осторожно, не порежься. Края острые. Бард помог Хане закрепить наручник на тоненьком запястье. Он прилегал неплотно, рассчитанный на крупную мужскую руку, но снять его оказалось нереально. Хана прислушалась к своим ощущениям. По началу ничего необычного не происходило, но потом внутри что-то резко зашевелилось, и сопротивляясь неведомой силе, улетучилось из груди. Хана ловила ртом внезапно закончившийся воздух, хрипела. Но ощущение продлилось недолго — скоро она снова спокойно задышала. В области сердца поселилась прежде неведомая пустота, а руки и ноги наполнила ватная слабость. Даэрон внимательно следил за состоянием Ханы, но ничего не делал, только спросил: — И как ощущения? — Пусто, — огласила Хана, желая больше всего на свете снять браслет. — Слабость нахлынула. Сними его пожалуйста. — Очень странно, — подметил Даэрон, выполняя её просьбу. — Ты уверена, что не владеешь магией? — Не знаю… Ох!.. — стоило барду поднести магнит к браслету, тот разомкнулся и упал на траву. Силы вернулись к Хане, и неведомое чувство вновь наполнило грудь, только теперь она ощущала его ярче, чем прежде, словно мимолётная тюрьма висмута позволила заметить нечто, поселившееся в ней давным-давно. — Как это не знаю? — всплеснул руками Даэрон. — Магия либо есть, либо её нет. Даже если ты никогда ей не пользовалась намеренно, она проявляется случайно. С тобой происходили какие-то странности? «Конечно! Я прыгаю из своего мира в эльфийский, совершенно незакономерно. Но этого я тебе не скажу.» — Нет вроде… Ты прав, у меня нет магии. А это ощущение пустоты я себе надумала, желая поверить, что она всё-таки есть. Самовнушение, не больше, — отмахнулась Хана и подскочила на ноги. — Я пойду к реке. Ужасно пить хочется. Несмотря на то, что разговор зашёл в тупик и Хана позорно сбежала, она была очень рада, что они снова разговаривают. Без общения приходилось тяжело, чаще появлялась возможность подумать о нерешённых проблемах и лишний раз испугаться. На берегу Хану настиг Банши. Пёс пропадал где-то в лесу последние полчаса. Последние дни он убегал на время привала, от ужина отказывался. Хана не сразу заметила его, а когда обернулась, ужаснулась и завизжала. В зубах пёс стискивал труп кролика. Мягкая шкурка багровела от крови животного, лапки и ушки безвольно свешивались. — Фу, Банши, брось! — прокричала Хана. Пёс покорно положил кролика под ноги хозяйки, и та отскочила. Банши сел, с непониманием склонил голову на бок. Что он сделал не так? — Что тут у вас? — осторожно подошёл Даэрон. Он держался в стороне от пса и был только рад тому, что он взял за привычку убегать. — О как, вот ведь улов. Бард наклонился и взял труп кролика за уши, демонстрируя окровавленную тушку Хане. Та только поморщилась и отвернулась. — А ты думала он будет одними грибами питаться? Не выдержал, стал сам добывать еду. И с нами поделился. Похвали своего волка. Если он каждый день будет нам такое богатство приносить, я даже не против его присутствия. — А тебя никто не спрашивал! — зло выкрикнула Хана. — Да что ж ты всё животину жалеешь. Кушать надо хорошо! Довольный, Даэрон удалился к лагерю разделывать тушку зверька. Он соорудил вертел над костром и нанизал на него кроличье мясо, а сам давился слюной и всё причитал: — Специй бы каких-нибудь сюда! Хана осталась на берегу, не желая смотреть на процесс готовки. Она разулась и опустила ноги в остывшую к ночи воду. Волны нежно лизали пятки и стыдливо убегали обратно, но всегда возвращались. Вода остудила зуд комариных укусов. Хана погрузилась в свои мысли. Банши лёг рядом, привычно положив голову на бёдра хозяйки. «Его можно понять. Я каждый день кормила его мясом, а тут вдруг перестала. Он недоедает, и потому научился искать пропитание сам. Как же мне стыдно, что я не сделала этого сама.» Ветер принёс аромат жареного кролика. Грибы и ягоды это, конечно, хорошо, но ими Хана едва наедалась, да и вкус за несколько дней сильно приелся. Она держалась долго, не желая есть убитое её псом животное, но как только Даэрон сказал, что мясо готово, она совестливо поплелась к костру, пытаясь заглушить журчание живота громкими шагами. Бард готовил просто отлично. В лесных условиях сумел сделать мясо таким сочным, что Хана убедилась, что никогда прежде не ела ничего вкуснее этого. Даэрон, закончив свою порцию, принялся облизывать жирные пальцы. Осуждающе приподняв бровь, Хана ничего не сказала. Сама она вымыла руки в реке. — Сыграешь что-нибудь? — спросила Хана, кивая в сторону лежащей на траве лютни. — Пять серебрянников, — невозмутимо ответил бард, ухмыляясь. — Чего?! Я тебе трижды жизнь спасла! Даэрон вытянул губы трубочкой, показательно размышляя. Ответ не заставил себя ждать: — Тогда два серебрянника. — Всё ясно, — обидевшись на попутчика, Хана демонстративно легла по другую сторону костра. Даэрон рассмеялся от такого детского жеста и принялся заниматься своими делами. Хана закрыла глаза и попыталась поскорее уснуть. — Я пел о морях и океанах… Она удивлённо распахнула глаза. — О горах и о дальних странах, Я пел — но песни эти уже забыты даже мной. Я знал о том, что не быть нам вместе, Но я позволял себе это забыть, ведь без тебя Мне было бы слишком больно Быть собой. Мелодичный, совсем не грубый голос разлился по поляне. Хана привстала на локтях и взглянула на барда сквозь огонь. Его образ дрожал в жаре костра. Каштановые кудри ловили его яркие отблески и колыхались от лёгкого речного ветерка. — Но это всё прошло и забыто, Века пройдут — ты не заметишь, Ты не вспомнишь верного друга своего. Но я пойму и прощу — тебе не до того. Журчание реки ловко переплеталось с нотами и добавляло живости песне. Бард смотрел вниз, на землю, и в словах его слышалась тихая тоска по чему-то утраченному. — Я пел о деве и странном скитальце, Пел королю и королеве, Я пел — но никто не слышал голос мой. Я знал, что судьбу изменить невозможно, Я знал, но рвался из кожи, тревожно Метался, пытался спасти хоть что-то И вызвать в роке сбой. Но это всё прошло и забыто, Века пройдут — ты не заметишь, Ты не вспомнишь верного друга своего. Но я пойму и прощу — тебе не до того. Даэрон поднял голову к звёздам. Кто бы мог подумать, что его огрубевшие большие пальцы способны заставить лютню издавать такие нежные, скорбные, слаженные звуки. Мелодия ускорилась, нарастало напряжение и в музыке и в голосе барда. Я пел потом на вашей свадьбе, Я пел, прокусывая губы до крови, Я пел о том, что ничего не изменишь, Я пел, и был пьян от собственных слёз! Я пел, но мой голос никто не слышал, Он потонул в бушующем море, Он потонул в винных бочонках, И я растворился с ним. Чем дольше пел Даэрон, тем сильнее слышалось отчаяние в его словах. Он высматривал кого-то в ночном небосклоне, обращался к небу, хотел быть услышанным и получить ответ. Но немые звёзды молчали, только моргали в ответ блеклым мерцанием. Голос барда ушёл в молящий звонкий крик. — О, если бы я мог сказать тебе всё, Что выжжено страстью в моей душе, О, если б я мог прокричать в пустоту, Избавиться от груза тоски! Но я не могу — и Нести придётся мне ношу свою, И прятать печаль глубоко в сердце, Как прячут лицо в ладонях. Мелодия затихла. Дрожащие пальцы барда застыли на струнах. Выплеснув свои эмоции, он тихо закончил песню. Я пел о победах и пораженьях, Пел о девах, чьи слёзы лечат, Я пел о благородных героях в крови и поту. Говорят, что вы счастливы вместе, Честно, я рад, только жаль, что без Тебя мне так сложно и тошно что жить невмоготу. Но моя любовь тобой позабыта, Века пройдут — ты не заметишь, Ты не вспомнишь верного друга своего. Но я пойму и прощу — тебе не до того. Лютня выдала последние ноты и замолкла. Даэрон спрятал взгляд под упавшими на глаза волосами. Ветер утих вместе с песней. Только костёр не тронула тоска мелодии — он продолжал жадно трещать, пожирая хворост. Хана ловила каждую эмоцию Даэрона. Как же красиво он пел — в словах песни, в интонации слышалась боль его души. Зря он зовёт себя бардом. Он нечто большее — поэт. — Это ты написал? — спросила Хана. — Я, — ответил Даэрон, убирая лютню. — Очень красиво… — восхищённо выдохнула Хана, пересаживаясь на колени. Пока бард играл, она боялась шевельнуться, спугнуть игру, и только сейчас позволила себе сесть удобно. В алых глазах Даэрона блеснула горечь. — Спасибо. Я редко играю эту песню. Она моя самая лучшая. И самая нелюбимая. — Она очень печальная, и заставляет тебя вспоминать грустном, но ты не хочешь это забыть? — Верно, — подтвердил Даэрон. — А ты внимательно слушала. Не каждый понимает её, что эта песня для меня значит. Что, даже не спросишь, о ком она? — Нет. И так понятно, — ответила Хана. — Так тоскливо стало, не уснуть теперь. Бард подбросил веток в костёр и расположился удобнее на земле. — Надо. Завтра нам предстоит продолжить путь, Дворянка. Хана вновь легла и закрыла глаза. Только уснуть совсем не выходило. Физическая усталость, накопившаяся за день, вынуждала отдохнуть, но сама Хана не чувствовала сонливости. — А ты правда выступал перед королём и королевой или это для красивого словца? Даэрон, по всей видимости уже впавший в дрёму, прохрипел: — Я сплю! *** Концентрация на дыхании — основа владения любым оружием. Это первое, чему учили будущего воина и последнее, чему учили целителя. Целитель должен уметь себя защитить — иначе он не сможет помочь другим. Разумеется, он не был так искусен в владении мечом или луком. Для себя в качестве оружия Шалфей выбрал кинжал и яды. Смертельные — для нечисти, парализующие — для эльфов. Другие не удивлялись такому выбору — целитель прежде всего лечит воинов и латает их раны, а уже потом — представляет опасность для врагов. Он никогда не вступал в бой первым, никогда не шёл в атаку на прямую. Целитель должен быть быстрым, как вода, неуловимым, как ветер, огибающий скалу. Сейчас Шалфей чувствовал себя камешком, лежащем на обочине дороги. Он тренировался совсем недолго, уворачиваясь от ударов расставленных среди деревьев ловушек. Знал местоположение каждой наизусть, нарочно запускал их и уклонялся, в полёте разрезая ткань тяжёлых мешков и срезая кору с брёвен, летящих со всех сторон. «Подпрыгнуть. Влево. Упасть. Перекатиться. Вправо.» Каждое движение, отточенное годами тренировок, было настолько естественным и правильным, что казалось, будто бы ничего не способно нарушить баланс системы. Шалфей сильно увлёкся размышлениями о предстоящем деле и переоценил своё тело и технику, которая, как ему казалось, была доведена до совершенства. Забыв о сосредоточенном дыхании, он быстро выдохся, и уворачиваться от ударов и наносить свои несуществующему противнику стало тяжелее. Разозлившись на усталость, Шалфей выжимал из себя всё. Появились лишние движения в попытке удержать равновесие, и тренировка из превосходного танца быстро превратилась в полёт оглушённой мухи. Шалфей не успел отскочить о мешка, набитого песком, и тот упал ему на голову. Сознания целитель не потерял, но в ушах повис звон. Больше он не активировал никаких ловушек. Спрятал кинжал в ножны и, держась за ушибленную голову, присел под дерево. Шалфей старался ни о чём не думать — дышал ровно, восстанавливая силы и шептал заклинание, унимающее боль в затылке. Всё шло наперекосяк — тренировка позволила вспомнить навыки боя, но показала целителю его недостатки. Он слишком себя переоценивает и много думает не о том. Как можно сосредоточиться, когда появился шанс выйти на убийцу бывшего друга? «Хочу ли я отомстить?» Вопрос повис в воздухе непроизнесённый. Мечтал ли он вообще когда-нибудь о мести за отца? Хотел ли, чтобы убийцу Корзы и возможного похитителя Ханы постигла участь вроде ямы? На этот вопрос он не мог дать ответ. По опыту героев из книг, чтением которых Шалфей увлекался время от времени, он знал, что месть не приносит радость, а лишь разрушает эльфа. Но так ли это на самом деле? Желал ли он сам заставить убийцу бывшего друга страдать в яме? Так и не найдя для себя ответа, Шалфей поднялся и поплёлся в сторону дома. Время шло к вечеру, но солнце по-летнему висело высоко в небе. Сгущались тучи — наверное, скоро пойдёт дождь. Предстояло подготовиться к завтрашнему отбытию. Шалфей был уверен в одном — больше всего на свете он мечтал отсидеться дома где-то недельку. Ни с кем не контактировать, ни во что не ввязываться и позаботиться о самом себе. Но жизнь не преподносила ему таких подарков. Обещанный тучами дождь настиг его на полпути домой. Он не раздражал — тёплые крупные капли остужали голову. Шалфей не пытался прикрыться от дождя. Он шёл, наслаждаясь моментом и позволяя себе ненадолго отпустить всё. Мир сквозь стену воды казался несуществующим, размытым, но пах так ярко мокрой зеленью и землёй, что убедиться в реальности было легко. На пороге дома Шалфея поджидали. Дери нарочно мокла под дождём и игнорировала навес в метре от себя. Шалфей тяжело вздохнул. Он устал просить её не приходить, не искать общения с ним. Быть может, стоило ещё раз объяснить ей всё? — Здравствуй, — приветливо улыбнулась Дери, как только Шалфей поравнялся с ней. — Заболеешь, — вместо ответного приветствия сказал Шалфей, оставаясь рядом с ней под дождём. — Спасибо за беспокойство, — поблагодарила Дери, расплываясь в счастливой улыбке. — Меня последнее время мучат головные боли. Не поможешь? «Знаем, проходили. После нашего расставания ты бегала ко мне, то и дело жалуясь на несуществующие болячки.» — Почему к Магонии не пошла? — спросил Шалфей. Он отработал своё утром, принимая больных в целительском доме, и сейчас имел полное право отказать Дери в помощи. Но не стал, твёрдо решив обсудить с ней их нынешнее положение ещё раз и чётко обозначить границы. — Она мне дала лекарство, но оно не помогло. Вот я и решила к тебе прийти, — сказала Дери, и Шалфей распознал её ложь. Он слишком хорошо её знал — когда она врала, то нервно крутила на запястье кожаный браслет с позолоченным орешком-талисманом. Его подарок ей. — Заходи, — пригласил Шалфей и отпер дверь. — Что тебе дала Магония? — Настойку зверобоя и кипрея, — ответила Дери. Её одежда промокла насквозь, с собранных в высокий хвост волос на пол капала вода. Шалфей снял с плеч промокший плащ и повесил его на крючок сохнуть. Зажёг свет в лампах и направился к одной из полок с пузырьками. — Какие боли? — спросил Шалфей, всматриваясь в подписи на стёклах. — Может, сам проверишь? — тихо сказала Дери, кокетливо подходя ближе. — Какие боли? — процедил сквозь зубы Шалфей, повторяясь. «Мне не до твоих игр, Дери» — Спазмы в висках, — не настаивая, призналась гостья. Шалфей передумал давать её настой и нашёл мешочек со смесью трав. — Душица. Одну чайную ложку на два стакана кипятка. Заваривай десять минут. Принимай утром и вечером по полстакана. Дери приняла из рук Шалфея мешочек, нарочно коснувшись его кожи. Поблагодарила, и на удивление скоро направилась к двери. «Это что, всё?» Опровергая эти мысли, словно слыша их, Дери остановилась и вновь обернулась к Шалфею. — Там дождь ещё идёт… Можно заварить отвар у тебя и переждать, пока распогодится? «Так и знал.» — Ничего такого не подумай! Просто я не ожидала, что дождь пойдёт. Я сама отвар сделаю, и тебе чай могу налить. Я ведь знаю, где что у тебя лежит, — стала оправдываться Дери, накручивая на палец прядь волос, потемневших от влаги. Ловцы солнца тихо перезванивались под потолком. Шумно бил по прикрытым ставням дождь, бросая вызов укрывшимся внутри. Шалфей стоял спиной к Дери и прислушивался к звукам — словно мир должен был подсказать ему ответ. Но слов было не разобрать. Дери стояла у двери и не смела шелохнуться. Боялась разозлить Шалфея неосторожным действием. Она глядела на его напряжённую спину и покорно ждала решения. — Хорошо, — сухо согласился Шалфей. — Только не смей ничего трогать. Гостья кротко улыбнулась, пряча своё счастье, и села за кухонный стол. Шалфей развёл огонь и поставил греться чайник. Пока тот вскипал, он вышел в купальню переодеться. Мокрая одежда неприятно липла к телу, словно Дери к нему. Сменив броню на домашнюю рубаху и брюки, Шалфей распустил волосы и прошёлся по ним полотенцем, подсушивая. Поймал себя на мысли, что давно не стригся, и пообещал себе сделать это по возвращении из Винсгольма. Когда он вернулся в комнату, Дери сидела на том же месте. Шалфей окинул окружение строгим взглядом, проверяя, не изменилось ли ничего. Но Дери вела себя на удивление послушно — когда они были вместе, она никогда не учитывала просьб Шалфея и поступала так, как считала нужным. И только расставание дало ей понять, что стоит прислушиваться к близкому человеку. Шалфей заварил лекарство и сел напротив Дери. Он не мог ничем заниматься под её изучающим взглядом. Столько лет, воспоминаний — и горьких, и счастливых, связывали их. А теперь они просто чужие друг другу. Шалфей отгородился от неё неприступной стеной, а Дери, раньше разбивавшаяся о неё с разбегу, теперь изредка тихонечко стучала, мечтая о прощении. Но он даже не смотрел на неё, устремляя пустой задумчивый взгляд на чайник. В щели между ставнями ярко блеснул свет молнии, бросая мимолётную полосу на предметы в комнате. По крыше дома прокатился грохот. Дери вздрогнула. Она всегда боялась грозы, с самого детства. Непогодные ночи они проводили вместе. Дери прятала лицо в ложбинке между его шеей и ключицами, вдыхая родной запах. А Шалфей ласково смеялся и крепче обнимал дрожащую Дери, приговаривая слова успокоения. Он и сам прекрасно это помнил, но насильно оставил всё в прошлом. — Шалфей, я очень перед тобой виновата, — начала Дери, и её прервал раскат грома, угрожая: «Замолчи!». Она зажмурилась, втягивая шею в плечи, и продолжила уже тише. — Я не должна была этого делать. Но ты же знаешь, я хотела как лучше для тебя. Холодный взгляд резко сосредоточился на Дери, а слова Шалфея били, словно пощёчина: — Подменивать и стирать мои воспоминания — это ты считаешь лучше для меня? — Мне так казалось! Вдруг это бы помогло избавиться от кошмаров? Ты такое пережил… Я просто не могла оставаться в стороне, я хотела помочь! — воскликнула моляще Дери, пытаясь убедить не только его, но и весь мир в своих благих намерениях. Шалфей отвернулся. Он не мог смотреть на неё. Было мерзко — снова повторять одно и то же, снова отгонять того, кто так отчаянно тянулся к нему. Одиннадцать лет прошло, а Дери так и не может оставить его в покое. — Я тебя об этом не просил. Я хочу помнить своё прошлое, пусть и ценой кошмаров. Я дорожу этими воспоминаниями, сколько бы боли они мне не приносили, — голос резал сталью пространство маленькой комнаты и достигал нежных девичьих ушек. — Я простил тебя, когда ты сожгла дом моей семьи. Но никак не могу простить тебе вмешательство в мои мысли. Ты не имела на это право. Дери расчёсывала шею, не зная, куда деть руки. На коже остались яркие следы ногтей. Волнение звенело в её голосе: — Прости меня, пожалуйста. Она не знала, что ещё сказать, не знала, как добиться милости. Залетевший в дом мотылёк крутился вокруг зажжённой на столе свечки, но неприступный огонёк обжигал. Тонкие крылышки пекло жаром. Но улетать мотылёк не хотел. Спиралью кружил в воздухе и не сдавался. Повисло долгое молчание. Шалфей смотрел на жалкие потуги мотылька, а Дери глядела на свои сложенные на коленях руки, страшась поднимать голову. Только шум грозы и ветра нарушал беспощадную тишину. Мотылёк подлетел слишком близко к свече. Светлое крылышко вспыхнуло. Огонь быстро распространился, захватывая мотылька целиком. Без звука крылья распались пеплом, а тлеющее тельце упало на поверхность стола. Шалфей накрыл его ладонью и резким движением стряхнул на пол. — Это не в моих силах.