Притяжение тёмных планет

      Губы растянулись в ухмылке, обнажая выступающие из ряда зубов клыки. Отражение золотого пламени плясало в чёрных глазах. Костёр вышел достойным: на радость горела не она, а тысяча её лиц. По эльфийской традиции в Мальхин свезли портреты «разыскивается», расклеенные по всей округе на многие километры. В города и деревни, находящиеся дальше одного дня пути, отправили письмо с просьбой уничтожить листовки и разнести весть о невиновности бывшей подозреваемой, но Цефлай рекомендовал не покидать пределов Мальхина в ближайшее время, пока история не забудется. Хана и не собиралась никуда уходить — многое предстояло сделать здесь.       Множество незнакомых лиц окружило костёр. Кто шушукался, кто молча косо глядел, но запрет цалиша на открытое обвинение или оскорбление никто не смел нарушить. Хана стояла ближе всех к огню, до неё долетали искры и рассыпались пеплом, не успевая обжечь. Растрёпанные волосы подхватывал тёплый ветер, кружа их в победном танце и ласково сдувая с волос прах. Зелье, способное поменять их цвет, покоилось на дне сумки. Хана твёрдо для себя решила не пить его, с какой бы неприязнью на неё не смотрели. Остаться среди эльфов не значит стать одной из них. Их мораль умерла в войне с людьми и сейчас похоронена в легенде. Была ли она когда-то вообще, как об этом рассказывают? Историю пишут победители и те, кто сбежал с поля боя и изолировался от врага. Сколько бы разных измерений существовало, если бы каждый конфликт у людей решался так же? Хана запрокинула голову к звёздам, отвечая сама себе: «Столько же, сколько и людей.» И сидели бы все одинокие: каждый на своей Земле.       — Здравствуй, Хана! А это что, волк у тебя? — задорный девичий голос позвал со спины.       Хана обернулась — Мята смотрела на неё снизу вверх и как будто бы стала выше с момента их последней встречи.              — Здравствуй, Мята. Только наполовину. Его зовут Банши.       — А он не кусается? — боязливо осведомилась Мята, держась чуть в стороне от пса.       — Нет конечно, он очень ласковый и послушный. Погладь его, не бойся.       Крохотная девичья ручка протянулась к Банши. Пёс обнюхал ладонь и тут же ткнулся в неё мокрым носом. Крупный, больше обычной собаки, Банши доставал Мяте до пояса. Страх и осторожность исчезли с лица девочки и заменились восторгом. Уже обе руки утопали в жёсткой серой шерсти Банши, с особым усердием начёсывая его. От удовольствия пёс высунул язык.              — Я рада, что ты не оказалась убийцей! — не глядя на Хану, призналась Мята. Так странно прозвучала эта фраза из уст маленькой девочки, и так искренне.       — Знала бы ты, как я этому рада. Меня настолько сильно убеждали в обратном, что я сама чуть не поверила, — горечь сквозила в тихом голосе, противореча улыбке на лице.       — Но теперь то всё хорошо! — не замечая грусти Ханы, говорила Мята, подставляя ладошки к костру, словно бы она замёрзла. — А где ты была всё это время? Почему никого не предупредила, что уходишь?       Эту версию Хана наедине с цалишем тоже тщательно проработала, чтобы не раскрывать настоящей причины её пропажи.       — Я попыталась найти путь домой. Импульсивное решение. Полночи шла вдоль озера, пока не наткнулась на стаю шапду.       И без того огромные зелёные глаза Мяты округлились ещё сильнее:       — Шапду?       — Видела их? — поинтересовалась Хана. Утром она прочла статью в энциклопедии местных существ, на случай если кто-то спросит, но горела любопытством, что расскажет о шапду очевидец. По иллюстрации из книги она знала, что это зверьки, похожие на соболей с недоразвитыми отростками на лопатках.       — Да! Однажды к нам в дом забрался. Милый, пушистый. Его видимо изгнали из стаи, раз он настолько отчаялся что подобрался так близко к эльфийскому жилью. Я сначала испугалась, когда увидела его в передней. А потом смотрю — он такой маленький, и глаза грустные-грустные! Мне его жалко стало. Я в миску молоко налила.       — Они же кровь пьют.       — В дикой природе они питаются кровью птичек или мышек, но я решила — молоко тоже сойдёт, и не прогадала. Он так жадно пил, — не переставая гладить Банши, ответила Мята. — Эльфийская кровь для них самая вкусная, ведь в ней течёт магия. Говорят, если шапду выпьет всю кровь эльфа до последней капли, то атрофированные крылья отрастут и он сможет летать! — глаза блеснули огоньком то ли от восторга, то ли то были простые отблески костра.       — Чем история закончилась?       Мята отвела в сторону взгляд:       — Потом пришёл папа, стал ругаться, прогонять его. Шапду испугался и тяпнул меня, — Мята закатала рукав платья и показала следы множества зубов, вырисовывавших на коже полукруги маленьких, но сильных челюстей. — Он пил мою кровь. Было больно. Папа едва оторвал его от меня, хотел убить. Я умоляла его не делать этого. Он пообещал, что не станет, и сказал что отнесёт его подальше в лес. Малыш больше не возвращался.       — Я читала, что если шапду распробовал вкус эльфийской крови, то он не отстанет, и будет наведываться к жертве каждую ночь… — Хана осеклась, догадавшись, что случилось на самом деле. Но Мята была иного мнения.       — Враньё всё это. Он слишком сильно испугался папу, поэтому и не возвращался.       Наивность обрамляла круглое курносое лицо Мяты нежно-зелёными кудрями, обнимала невинное существо, закрывая большие доверчивые глаза розовыми стёклами. Через пару лет повзрослеет и сама догадается.       — Ты очень добрая, Мята, — улыбнулась Хана.       Девочка засмущалась.       — Папа тоже так говорит. И добавляет, что меня это до добра не доведёт. Он как-то сказал: «Ты и в пасть к дракону залезешь, переживая, что он голодный».       Повисло недолгое молчание. Мята задумчиво потирала место укуса, словно кожа до сих пор ныла или озвученная история заставила её пересмотреть свой взгляд на историю милого кровожадного пушистика. Но скоро дёрнула головой, смахивая наваждение.       — А что с тобой дальше случилось?       Хана продолжила врать:       — Я испугалась и бросилась в лес. Шапду загоняли меня, точно волки добычу. В лесу столкнулась с бандитами — не из Мальхина. Они отпугнули стаю, но меня похитили. Хотели увезти и продать в рабство на чёрном рынке.       — Какой ужас… И куда только король с королевой смотрят? — Мята обняла ладонями щёки. — Они тебя обижали?       Хана усмехнулась.       — Нет. Не хотели портить товарный вид. А чтобы меня скрутить и связать много сил не нужно.       — Как ты выбралась?       — Мне помог другой пленник, — здесь ложь плавно перетекала в правду. — Мы сбежали, и он проводил меня до Мальхина.       — А где он сейчас?       Хана устремила взгляд в огонь, боковым зрением замечая, что они с Мятой не одни. Группка эльфов незаметно подошла поближе, прислушиваясь к истории. Хорошо. Так ложь распространится быстрее.       — Я не знаю, он ушёл.       Вернулся Шалфей, уходивший поговорить с встретившимися знакомыми, и застал конец почти выдуманной истории. Он не проявил ни капельки интереса или удивления, делая вид, будто слышит уже не первый раз.       — Жаль, что тебе не удастся вернуться домой, — в больших зелёных глазах Мяты плескалось море сочувствия. — Но ты не бойся, тебе у нас обязательно понравится! Пусть в лесу и правда опасно, но зато жуть как интересно! У людей же нет магии? А у нас есть! Покажем тебе её во всех проявлениях! И если вдруг скучно будет или одиноко, ты меня зови. А лучше приходи в гости! Мама будет рада с тобой познакомиться!       — Мята, тебя слишком много, — простонал Шалфей, показательно закатывая глаза. — Почему малышня ещё не спит? Ночь на дворе!       Обиженно надув губы, Мята огрызнулась:       — Я не малышня, не обзывайся!       — Только малышня станет отнекиваться, что она не малышня, — провоцировал Шалфей, почёсывая за ухом Банши. Пёс млел от ласки, заваливаясь головой на ладонь.       Мята замолчала и сердито отвернулась, скрестив руки на груди, а Шалфей озорно высунул кончик языка, глядя на Хану. Та только покачала головой — она не очень одобряла такие шутки над детьми.       — Не задирай её, — вступилась Хана.       Почувствовав поддержку, Мята ощетинилась:       — Да, не задирай меня!       Очень по-взрослому она показала Шалфею язык, тот ответил тем же.       — И кто ещё здесь ребёнок? — приподнимая бровь, Хана бросила полный наигранного осуждения взгляд.       — Шалфей, ветреная твоя башка, клянусь, я выпорю тебя, и не посмотрю что тебе тридцать один год!       Интенсивным шагом обходя костёр, в их сторону спешила Магония — злая, наводящая ужас. Шалфей, почуяв опасность в лице своей наставницы, поспешил спрятаться за девичьими спинами. Выглядело это забавно, учитывая, что он был выше Ханы на голову, а Мяты — на две.       — Тётушка, чего это ты такая сердитая? — боязливо спросил Шалфей.       — Ты ещё спрашиваешь? Прохлаждаешься вороний глаз видит где половину лета, от работы отлыниваешь! Я для этого потратила два десятка лет на твоё обучение? Неблагодарный мальчишка!       Хана не знала, куда деть глаза, стоя между ругавшимися эльфами. Магония сыпала ругательствами, а Шалфей неумело пререкался, оправдываясь. Мята легонько потянула Хану за рукав, намекая, что им пора идти.       — А ты? Почему в такой час не спишь? Клещевина! Не тебе ли завтра травы от диареи учить? — Магония нападала уже на Мяту, прячущуюся за спиной Ханы.       — Всё выучу, наставница, обещаю! — стыдливо потупив глаза оправдывалась юная целительница. — Я уже иду домой.       — Я провожу её, — Хана взяла Мяту за руку и повела её в сторону.       — Идите! — махнула рукой Магония, концентрируя всю свою злобу перед новой порцией нравоучений. — А с тобой я ещё не закончила…       Оставшийся беззащитным, Шалфей стал отбегать от наставницы, стараясь вести диалог на безопасном расстоянии.       — Тётушка, завтра же всё сделаю! Ты можешь даже взять выходной. Отдохни, тебе полезно… Так нервничаешь.              — Не указывай мне, гадкий мальчишка! С вами расслабишься! И прекрати называть меня тётушкой!       Девочки шли в потёмках лесной деревни, ориентируясь лишь на свет редких фонарей, висевших на ветвях деревьев. Банши нырял из кустов в кусты, пугая местных кошек — те с визгом и шипением выскакивали из укрытия, потревоженные, и забирались на деревья. Пёс вставал на задние лапы и громко облаивал беглянок. Хана шикала на его — боялась, что Банши перебудит спящих и те придут ругаться. Мята показывала дорогу молча, вероятно, обижаясь на наставницу. Стараясь разрядить обстановку, Хана заговорила:       — Ты тоже можешь приходить ко мне в гости. Когда ремонт закончится.       — Ремонт?       — Домик старый: дверь расшаталась, ставни рассохлись, из всех вещей сквозит. Шалфей помогает мне. Вернее, это я ему помогаю — я ничего не умею.       — Я завтра как освобожусь от занятий, тоже приду к вам помогать! — Мята радостно похлопала в ладоши. — Можно же?       — Если тебе это интересно, приходи.       У порога дома Мята остановилась, замявшись, словно хотела что-то ещё сказать. Хана не уходила, чувствуя её настроение, да и хотела убедиться, что девочка зайдёт домой.       — А ты… А чем ты занималась… Дома? — не желая бередить рану, но и не сдерживаясь из-за любопытства, спросила Мята.       — Училась, как и ты, — отвечала Хана, пряча тоску внутри себя, чтобы Мята не чувствовала себя виноватой. — Я изучала звёздное небо, карты, физику и математику.       — О! Я тоже кое-что знаю про звёзды!       Мята задрала голову к небу. Здесь деревья расступались, и над головой сиял миллиардами звёзд небесный купол.       — Видишь этот след из звёзд? — Мята указала на крылья Лебедя, проводя горизонтальную линию до самого Пегаса. — Это следы Белой Волчицы. А она совсем маленькая, потому что уже далеко убежала. Вон её силуэт, совсем тусклый.       Хана старательно всматривалась в небо, пытаясь понять, куда именно показывает Мята, но никак не могла разглядеть в звёздах силуэта волчицы.       — Мы с Шалфеем путешествовали в Белые горы, там много легенд о белых волках, отсюда и название. Говорят, там жила стая, но это так давно было, что уже никто не верит, что это правда. Альбиносы среди волков встречаются очень редко, а тут целая стая! И белыми рождаются только волки, но никогда волчицы. Белых волчиц не бывает. Она бежит по небу, оставляя снежные следы. Бежит, и ищет свою белую стаю. Уже тысячи лет.       Дверь дома отворилась, из-за неё показалась молодая женщина.       — Я собиралась идти искать тебя. Ты почему ещё не дома? — строго спросила эльфийка, недоверчиво поглядывая на Хану.       — Всё хорошо, мама! Меня Хана проводила. Она моя подруга, познакомься, — Мята потянула Хану за руку в сторону дома, но та аккуратно вырвалась, не сделав и шага. Лицо женщины обезобразилось презрением.       — Мята, тебе не стоит общаться с ней, — голос женщины превратился из строгого и обеспокоенного в сталь, режущую наповал.       — Мама, она ни в чём не виновата. Её бандиты похитили, представляешь? Хотели…       — Зайди домой, живо!       Мята изменилась в лице, непонимающе хлопая глазами она смотрела на маму и не узнавала её.       — Мама…       — В дом!       Мята нехотя скрылась за дверью, бросив на Хану виноватый взгляд. Попыталась сказать что-то в её оправдание, но женщина грубо затолкнула её в переднюю и закрыла дверь, оставаясь на улице.       — Не смей подходить к моей дочери, — отрезала эльфийка. В свете фонарей распущенные ко сну зелёные кудри отливали изумрудным золотом.       Губы Ханы сжались в тонкую линию. Хотелось оправдаться, объяснить, что она не желает зла Мяте, просто проводила её домой. И вообще, это её дочь первая к ней подошла. Но был ли смысл? И слова остались невысказанными.       — Доброго вечера.       Хана брела среди домов, в которых постепенно гасли лампы. Безлюдная полуночная тропинка становилась всё темнее. Сбоку зашуршали кусты — из-за них выбежал нагулявшийся Банши. Он привёл за собой Шалфея — тот отдирал от рукавов репейник — видать, гонялся за псом.       — Не боишься снова напороться на бандитов? — снова лукавая улыбка.       — Выдуманных я не боюсь, — бесстрастно отвечала Хана.       — Провожу тебя, вдруг выдуманные всё-таки нападут. Еле отделался от наставницы. Она конечно права, но и я уже не маленький, чтобы всё это выслушивать… Эй, ты чего? Почему оправданная заключённая грустит? — Шалфей по дружески толкнул Хану плечом, пока та пыталась разглядеть среди густой кроны очертания Белой Волчицы. Как странно — она всегда видела в огромном кресте благородного Лебедя с длинной изящной шеей, а теперь не может отделаться от ощущения, что его крылья и правда похожи на волчьи следы.       — Я о Белой Волчице думаю. Все говорят, что её не бывает, а она несмотря на это продолжает искать стаю. У легенды есть конец? Она найдёт своих?       Шалфей запрокинул голову к небу. Он и сам не раз задумывался и переживал о Волчице. Словно у них было что-то общее, и если она найдёт, что ищет, то и у Шалфея получится.       — «Кто ищет, тот всегда найдёт». Так ведь люди говорят?       — Дэри рассказала пословицу?       — Мята рассказала про Волчицу? — парировал Шалфей, не желая обсуждать бывшую подругу.       Хана неумело перевела тему:       — Любишь легенды?       — Мама в детстве рассказывала, да и в разъездах понабрался. Люблю такие истории. Надеюсь и от тебя услышать.       — Я помню уговор.       — Кстати об уговоре, — Шалфей выудил из сумки, с которой никогда не расставался, пузырёк. — Выпей это перед сном. Горицвет — для укрепления сердечной мышцы. Заговорённый.       — Спасибо. Что ты хочешь узнать?       — Помнишь, ты про телефон рассказывала? Есть у вас ещё какие-нибудь интересные вещи?       Хана спросила, знает ли он, что такое радио, но поняла ответ на свой вопрос, стоило ей услышать родной язык из собственных уст. Она рассказала ему про радио, как с помощью радиоволн разных частот передают информацию по всему свету, сильно углубляясь в любимую физику. Шалфей молча слушал и кивал.       — Я ничего не понял. Это не считается.       Они уже дошли до сторожки Ханы, скрывавшейся в зарослях малины. Ещё утром Шалфей предложил остричь их, чтобы было удобно заходить в дом. Банши лёг на порог, в ожидании, когда его впустят в дом.       — Считается, — смеясь, отвечала Хана. — Тем более мы уже пришли.       Разговор иссяк, но ноги остались пригвождёнными к земле. Влажный воздух дышал сыростью, пряными травами и дымом костра. Им пропиталась одежда, чёрные и белые волосы, озябшая на ветру кожа. Вечером лес быстро остывал, умываясь росой. Жаркий день и прохладные сумерки — точно контрастный душ.       — Ну и заросло у тебя здесь. Неба не видно, а ты любитель. Приходи ко мне на опушку — там прекрасный обзор.       — Без телескопа как-то не очень… Это ты хоть знаешь, что такое? — поддела Хана.              Шалфей пожал плечами.       — Это знаю. Но никогда не смотрел в него. Не было возможности.       — Был бы у меня телескоп, я бы научила им пользоваться и много всего показала.       — Научишься пользоваться своей силой — смотаешься за телескопом, — пошутил Шалфей, а Хана покачала головой, отвечая:       — Если бы всё было так просто. Я боюсь пользоваться силой. Будто не я управляю ей, а она мной. Повезло, что есть это.       Она вытянула руки, точно сдавалась страже. Шалфей презрительно поморщился:       — На самом деле это очень гадкая штука. Ни один эльф в здравом уме добровольно не закуёт себя в висмут. После него плохо, магия беснуется и наказывает тебя. И соображать тяжко.       Хана не обиделась на слова о здравом уме. Каждый раз, слыша обобщение эльф — она представляла кого угодно, но только не себя. Даже на уровне подсознания не признавала, что так могут назвать её.       В подтверждение последствий от белых браслетов в памяти всплыл фрагмент пожара в подвале тюрьмы, и как Даэрон свалился без чувств у реки после вспышки магии. А ведь он проносил висмут не дольше нескольких часов.       — Для кого как, для меня это спасение. Хотя, признаться честно, голова иногда болит. Но это меньшее зло.       Шалфей посмотрел каким-то странным взглядом. То ли вопросительно, то ли недоумевающе, но ничего не сказал.       — Кстати, чуть не забыл. Подарок тебе.       В белых руках показалось что-то хрупкое, звонкое — блеснул в слабом свете восходящей луны крохотный полумесяц.       — Оберег. Его надо повесить над окном. Этот отпугивает шапду.       Потряс цепочкой прямо перед глазами Ханы, чтобы она получше рассмотрела его работу. В ряд висели выгравированные изображения луны: растущий и стареющий полумесяц, неизвестные руны и посеребрённые кристаллы. В самом низу шатались, точно маятник, несколько бубенцов, связанных в узел. Любое движение отдавалось ласковым звоном.       — Ты смеёшься надо мной? Бандиты, шапду? Не уж то легенда совсем не правдоподобная? — не протягивая к подарку рук, спросила Хана.       — Правдоподобная, Цефлай постарался. У озера за деревней и правда можно встретить всякую погань, — Хана не поняла, про работорговцев он или про нечисть. — Но шапду правда могут забраться в дом, тем более ты живёшь на краю леса. Плотно запирай двери и окна.       — А чем он мне поможет? — Хана не верила ни в амулеты, ни в заговоры, ни в обереги. Даже в такие красивые.       — Думаешь, мои обереги мне помогают из-за каких-то особенных магических свойств? Нет. Просто я верю, что они меня защищают. И тебе нужно поверить. И запирать всё крепко. Тогда точно защитит.       Хана приняла из рук Шалфея ловец.       — Спасибо, — снова поблагодарила она и сделала шаг назад, пряча руки за спину. — Но я не возьму. Ты и так слишком много для меня делаешь.       — Ты видела, сколько у меня таких дома? Я хочу, чтобы и в твоём доме на чужой пока земле стало чуточку уютнее. Возьми, не обижай меня.       Хана ничего не сказала, лишь кивнула. Лёгкое касание, пока она принимала подарок — пальцы Шалфея оказались удивительно тёплыми в такой холодный вечер. Её же остыли настолько, что почти достигли температуры воздуха.       — Я завтра приду после всех пациентов, скорее всего на закате. Тётушка серьёзно настроена загрузить меня работой. Спокойной ночи, фея.       Знакомое слово зацепило слух. Хотелось потянуть за рукав, остановить, спросить — почему фея? Но Хана одёрнула себя. Пусть пока побудет тайной. Однажды она обязательно спросит. А сейчас хочется, чтобы Шалфей унёс загадку в свой тёплый уютный дом, лёг с ней спать, чтобы когда-нибудь обязательно рассказать ответ. Он когда-то говорил, что феи представляют себя совсем не то, что думала она. Секрет обращения манил и поселил в душе приятное чувство ожидания. Как хорошо, когда есть, чего ждать.       Её же дом встретил сыростью промозглых стен — ночная прохлада украла тепло утренней бани, загнала его в ловушку и поглотила без остатка. Неумолимо приближался сентябрь — он давал о себе знать ледяным полом от остывающей земли, сыпал пересохшей за летнем пекле листвой по крыше, дышал в спину сквозняками, шептал, что пора заделать все щели в этой затхлой лачуге. Но с приходом позднего рассвета осень вновь спрячется за август, словно бы её и не было этой тёмной ночью. Словно всё приснилось или показалось.       Банши забежал в дом, виляя хвостом. Заново изучал новое пристанище — словно уже не был здесь сегодня.       Утром по возвращении в дом после Суда Хану ждал беспорядок — воины перевернули всю хижину: выпотрошили энциклопедии, разбили купленную на первые заработанные деньги посуду, разрезали матрас и подушки. Пух до сих пор лип по углам — не всё удалось вымести на скорую руку. Весь день Хана и Шалфей приводили домик в порядок, в тишине. Конечно, Хана провела в этих стенах несколько неполных ночей, но гадкий осадок плескался на дне души, как скисший чай в осколках кружки. Чужие ворвались, смели маленький мирок, построенный ею, потоптались на том что осталось и плюнули, ничего не найдя.       Пропал дневник тени, который Хана так и не успела прочесть, хотя на него были все надежды. Она очень надеялась, что его вернули в библиотеку и можно будет взять снова.       Над окном удачно вбит гвоздик, словно ждал своего часа. Аккуратно, боясь повредить, Хана повесила ловец солнца. Тот ответил тихим позвякиванием бубенцов. Пламя керосиновой лампы отразилось в гладких полумесяцах, выточенных из неизвестного тёмного камня. Шалфей оказался прав — с ловцом комната показалась уютнее и спокойнее. Видна рука мастера — ювелирная работа. Тонкое переплетение серебрённой проволоки, удерживающей в гнёздах мелкие кристаллы неправильной формы, руны, выточенные в тёмном дереве. Ни единого изъяна. Сколько таких ловцов таились под потолком его светлого дома? Он сам считал?       За окном толпились заросли малины и плюща. Хана задёрнула шторы — она никогда не боялась спать с открытыми окнами, но то было дома. А здесь, среди чужих, она боялась распахнуть глаза посреди ночи и увидеть чьё-то лицо или морду, глядящую неё, спящую. Лицо, конечно, страшнее. Разумеется, не каждый продерётся сквозь зелёную стену вокруг дома — но и эльфийская Земля полна безумцев.       Горицвет на вкус был горьким, как и другие травы. На языке осталась терпкость настойки, и Хана запила её водой. Переоделась в одежду Шалфея — своей пижамы у неё не было, и провалилась в сон, прячась от потрясений последних недель. Пёс лёг рядом — чтобы как всегда согревать своим теплом.       ***       Одиноко. Тихо. Душно.       Воздух не шевелился, от того и молчали обереги. Он давно хотел завести кошку, но боялся, что если уедет куда-то, то её не с кем будет оставить. Шалфей завидовал Хане, ведь у неё был Банши. Пёс всегда был с ней. А Шалфей предпочитал кошек, а они привязаны к дому, а не к хозяину. С собой не повозишь.       Здесь, на опушке, его дом стоял не защищённый деревьями, а потому лунный свет без препятствий и приглашения заглядывал в гости, нехотя играя в стёклах и кристаллах ленивыми бликами. Не такой игривый, как солнечный. Полная луна взошла на востоке — безликая, скучающая.       Шалфей подскочил на кровати, резко отходя ото сна. Как полная луна? Как он мог забыть?       Босыми ногами он прошлёпал к столу, нашёл среди бумаг и сухоцветов деревянный браслет, испещрённый рунами. Дрожащими руками стал обматывать его вокруг запястья.       — Ку-ку, мой сладкий.       Не успел. Браслет лопнул и руны рассыпались на полу. Знаки обуглились и стали неузнаваемы. Он обернулся.       На его кровати сидело существо. Кожа отражала лунный свет, точно водная гладь. Блики прыгали от каждого движения и расходились кругами в тех местах, где из-под кожи выглядывали светящиеся голубые глаза. Заметив взгляд Шалфея, духи быстро прятались в тело своей Богини, но из любопытства продолжали боязливо подсматривать — по очереди. Самый смелый дух не прятался, сидел прямо на щеке и прожигал в Шалфее дыру. Юновица не обращала внимания на соседей, искавших приют под её кожей. Она была перевозбуждена и тряслась от восторга.       — Шесть Лун ты от меня прятался. Почему? — Богиня склонила голову на плечо и улыбнулась, обнажая острый ряд зубов. С волос-водорослей капала вода, обильно окропляя его постель.       Шалфей не ответил. Ночь будет длинной.       — Слышала, Центарий тебя навещал уже много раз. А я нет. Ему позволяешь приходить, а мне нет? Что ж рунами не обвешиваешься, укрываясь от него?       — Нет таких рун, что спрячут тебя от Бога Смерти и Снов, — пришлось говорить, иначе хуже будет. Он вспомнил тень, нависшую над кроватью умирающего старика. Юновица нарочно преувеличивала — за последние полгода, сколько он от неё прятался, Центарий встречался ему лишь дважды — в Филани, близ потрёпанных зверями воинов и у погибающего от болезни Ульгельма.       Юновица вздрогнула, глаза — белые лунки без дна — недобро пощурились.              — Намекаешь, что я слабее его?       Богиня Луны и Вечного Горя обладала на редкость неприятным характером. Ей под стать своему имени грустить бы и проливать веками слёзы по погибшим в бою эльфам, как гласили легенды. Познакомившись с ней, Шалфей узнал что ей нет дела до живых или мёртвых. Она любила мериться силой с другими Богами, злилась, что те пропускали её провокации мимо ушей и с превеликим удовольствием топила краденных младенцев каждое полнолуние. Правда, сколько Шалфей не слушал её рассказы, в Мальхине ещё ни разу не пропадали младенцы.       — Я ни на что не намекаю, просто констатирую факт, — Шалфей опёрся руками на стол за его спиной и понурено опустил голову на грудь. Он так хотел выспаться.       На удивление, Юновица не стала продолжать эту тему.       — Ты мне сегодня не нравишься. Ты не швыряешься книгами, не кричишь, не умоляешь меня уйти. Чего такой понурый? Мне с тобой скучно, — десятки пар глаз разом вынырнули из-под кожу и выжидающе уставились на Шалфея.       Он тяжело вздохнул.       — Я не хочу тебя видеть. Хочу выспаться.       — А я хочу твоих эмоций! И я выдавлю их из тебя! — Богиня подбежала к нему. Каждый шаг сопровождался звуками капель и волной по телу, в которой тонули духи. Юновица положила мокрую ладонь на шею Шалфея, вынуждая посмотреть в свои пустые белые глаза. В легендах говорилось, будто бы они ослепли и побелели из-за веков безудержного плача. Может, Юновица не всегда была такой, как сейчас? Быть может, она устала горевать, и её душа иссохла, утратив способность к сочувствию?       Шалфей, точно безвольная кукла, посмотрел в ответ. Богиня копалась в его голове, разыскивая что поинтереснее. Обнаружив желаемое, она удовлетворённо растянула губы в оскале.       — Дай мне! Хочу!       — Что именно? — он не понимал.       — То, что украл! Хочу-хочу-хочу!       Она отпустила его, давая возможность выудить устройство из ящика. Чем только Око привлекло Богиню, он понятия не имел, но надеялся, что игрушка отвлечёт её. Только бы вода не повредила механизм.       Юновица вцепилась длинными пальцами с острыми когтями в устройство, принявшись крутить, осматривать его. Изучающе принюхалась.       — Чую её. Видел мамочку?       — Видел, — безвольно отвечал Шалфей на любой вопрос и требование.       — И что ты будешь делать теперь? — Богиня подкидывала Око в руке, и каждый раз, когда ловила, облако серебряных брызг падало Шалфею на лицо.       — Ничего.       — Совсем? Не хочешь её найти?       — Зачем?       — Ну это же мама. Вы, эльфы, столько значения придаёте родственным связям.       Юновица лезла в самую душу, точно назойливая девица и дико кое-кого напоминала.       — Она мне не мать. Она убила моего отца, — заскрипели зубы. Он едва сдерживал гнев.       Богиня Горя усмехнулась, кидая Шалфею устройство. Он успел среагировать и поймал, а Юновица дала знак кинуть Око ей. Затеялась игра в мяч.       — То же мне проблема! — с улыбкой-оскалом на лице, Богиня всё активнее и активнее играла в мяч. Шалфей едва успевал поймать его, боясь, что Око разобьётся. — Тем более, что Хаммет выполняла поручение.       Шалфей не успел поймать Око и то с треском упало на деревянный пол. Он опешил.       — Как — поручение?.. Чьё?       — О-оу, — Богиня подобрала разбившееся Око и неловко покрутила его в руках. — Я проболталась. Хи-хи!       Кинув Око обратно на пол, Юновица шлёпая по мокрому полу двинулась к окну, запрыгнула на кровать. Шалфей настегал, но поскользнулся и упал у подножья. Хлопнув по полу ладонью, он требовал:       — Кто сказал маме убить отца? Отвечай!       Весело стреляя пустыми глазами, которые видели всё и даже больше, Юновица одновременно игриво и устрашающе сказала:       — Я перед смертными ответ не держу.       И исчезла в распахнутом окне. Шалфей не помнил, как оно открылось, как и не знал, как Богиня попадает в его дом. Никогда не видел: оборачивался — а она здесь. Смеётся, стреляет глазами. Душит словами.       В напоминание о присутствии Богини остались только лужи на полу и насквозь мокрая постель. Ветер загулял в комнате, разбудив ловцы солнца под потолком. Те, словно наперебой, стали обсуждать увиденное, будто появилось о чём поговорить.       И резко замолкли.       — Хотя знаешь, — белёсое лицо возникло в оконном проёме. — Жди меня на следующее полнолуние. Если будешь ждать, то я расскажу.       Шалфей ответил ненавидящим взглядом. Мятежная метель кружилась, рисовала вихри на стекле глаз и билась прорваться и заморозить водную кожу Юновицы. Заковать в вечный лёд.       — Ты меня не разочаровал. Я насытилась вдоволь.       И скрылась с концами, растворяясь в беспокойной тёмной ночи.       ***       В библиотеке, окуренной поздним рассветным туманом таился покой. Хана чувствовала себя как дома среди книжных полок. Апрель снова доверил ей сортировку в секции на высокой платформе под самым куполом. День обещал быть ветренным, поэтому, чтобы не нагонять в библиотеку опадающую листву и пыль, крыша была закрыта, но сквозь прозрачные стёкла было видно высокое голубое небо, безоблачное и умиротворённое. Хана расставляла по алфавиту издания эльфийского закона и права. Она усмехнулась, когда услышала задание от Апреля.       — Может, нужно навести порядок в секции астрономии?       — Юриспруденция для тебя сейчас актуальнее.       Хана не понимала настроение Апреля. То ли он был недоволен, то ли насмехался над ней, то ли всё вместе и сразу. Апрель будто бы встал не с той ноги: даже будучи на первом этаже, умудрялся делать Хане замечания:       — Ты слишком долго возишься, тебе ещё пыль протирать.       Закончив сортировку, она принялась за уборку.       — Травоведение. Почему не смела листву? Что значит не успела? Ты должна закончить до полудня!       Видимо, прошлой ночью Апрель забыл закрыть крышу и в библиотеку занесло много листьев — они легко путались в живом травяном настиле. Удивительно — но размашистое древо, вокруг которого была построена библиотека, даже не думало ронять на землю свою листву.       — Зачем в библиотеке раздвижная крыша? — осмелилась спросить Хана. Про дерево молчала — вдруг священное?       — Чтоб ты спросила! Заняться больше нечем? Я же сказал — до полудня чтобы всё сияло.       Сам Апрель работал быстрее обычного. Выдавал книги посетителям и параллельно восстанавливал старые издания, реставрируя осыпавшиеся корешки. Но что-то было с ним не так. Библиотекарь часто врезался в шкафы, спотыкался и громко ругался, когда Хана оставляла метлу в непривычном месте. И выглядел он не так ухоженно, как раньше — лазурные волосы небрежно собраны в хвост, ленты под коленками завязаны несимметрично, кошачьи глаза бегали и ни на чём не останавливали свой взгляд. Осунулся и будто бы постарел. Теперь поверить в неизвестную болезнь было легче, какой бы та ни была.       Отношение к Хане тоже изменилось — Апрель стал грубее, крикливее, невнимательнее. Должно быть, обозлился из-за её пропажи или из-за ложного обвинения в убийстве.       — Почему до полудня?       Апрель, с которым Хану разделял длинный шкаф, вынул толстую книгу и посмотрел на неё сквозь образовавшееся окно.       — Потому что в полдень будет урок. Или ты не хочешь освоить магию? Так и будешь носить эти побрякушки?       Оковы на запястьях прятались под пышными рукавами рубашки — очередной предмет одежды с мужского плеча. Хана специально надела её, чтобы не привлекать внимания эльфов к своим рукам. Металл на удивление был холодным — словно магия притихла и ждала своего часа, не пытаясь вырваться наружу.       — Ты будешь меня учить? — удивлённо спросила Хана. Цефлай сказал лишь, что найдёт для неё учителя, но не говорил, что это будет ворчливый библиотекарь.       — Да. И я не хочу, чтобы наши занятия были во вред порядку в библиотеке. За работу!       Больше Хана не задавала вопросов, придержав своё любопытство до назначенного часа. Почему именно Апрель будет учить её? Она даже не знала, какой магией он обладает. Как будет проходить занятие? Что, если она снимет висмут и провалится в мир людей, и не сможет вернуться?       Как странно. Раньше она мечтала об этом. Да и сейчас хочет вернуться к прежней жизни после всего пережитого ужаса. Хану удерживала в Конхейре одна только жажда исцеления, которую сулил ей Шалфей.       Полдень приблизился не заметно и гаркнул на ухо голосом Апреля:       — За мной!       Он привёл её в свой закуток. Хана ожидала увидеть маленькую библиотеку, стопки особо ценных книг, кисти и клей для реставрации. Каково было её удивление, когда она увидела четыре стены, сплошь завешанные зеркалами.       Старые и новые. Большие и маленькие. Изящные и уродливые. С канделябрами по бокам и кованными узорами завитков. Расписанные каллиграфическим почерком — то были неизвестные имена. Зеркала отражали друг друга, создавая бесконечные иллюзорные коридоры во все четыре стороны. Хана почувствовала себя неуютно. Зачем здесь столько зеркал?       В центре комнаты на высокой подставке на уровне пояса стояла трёхгранная стеклянная призма. Что будет, если поймать луч света и направить его на многочисленные зеркала? Прорисуется радужный лабиринт, образовывая некий таинственный символ? Какой ритуал здесь проводится? Что бы то ни было, магия была обязательно светлой.       Прела под ногами колючая трава — где протоптанные в часах блуждания тропы от зеркала к зеркалу, от стены к стене? А может, она ошиблась, и здесь просто изучали свет? Апрель занимался наукой? Правда, совсем не похоже на университетскую лабораторию по работе со светом.       Апрель встал у призмы. Наличие зеркал его совсем не смущало — напротив, эльф словно чувствовал себя спокойнее, окружённый мнимыми коридорами и десятками собственных отражений. Его взгляд упёрся в Хану.       — Цефлай всё рассказал?       — Цалиш.       — Что?       Апрель раздражённо вздохнул.       — Главу деревни надо называть титулом. Цалиш. Да, рассказал, иначе бы я тебя не пригласил бы сюда.       Хана огляделась ещё раз. Может быть, он рассчитывает, что теперь она должна всё понимать?       — Что это за место?       — Мой кабинет. Здесь я практикуюсь в магии. Практика — самый лучший способ освоить магию. Сколько бы теории ты не знал, всё впустую, если ты не тренируешься на деле.       — Какой магией вы обладаете? — тихо спросила Хана. Принято ли у эльфов задавать такой вопрос? Вдруг это что-то личное.       — Это к делу не относится, — не ответил Апрель. — Сначала зазубри себе на носу. Отныне я — твой наставник. Твой учитель и повелитель. Моё слово — закон. Ты делаешь всё что я скажу. Для меня не существует отговорок: «Я не могу», «У меня не получается» или «Я устала». Усвоила? Если хочешь, чтобы я тебя учил, ты должна беспрекословно выполнять всё что я скажу и выкладываться на полную. Уяснила?       — Да, наставник, — Хана испуганно заморгала, не ожидая такого напора. Не хотелось привыкать к новому положению дел в библиотеке.       Было неуютно в обществе Апреля. Воздух стал густым и наполнился грубостью и неприязнью. Хана невольно вспомнила школьные года — почти все гувернантки вели себя так же высокомерно, как сейчас Апрель.       — Внимай. Первый урок магии: не магия управляет тобой, а ты ею. Не магия подчиняет твоё тело и разум, а ты подчиняешь её. Неважно, какой стихией ты обладаешь. Самое важное — обрести полный контроль и власть над своей силой, заставить её подчиниться.       Хана кивнула, что внимательно слушает. Ей казалось, что Апрель говорит слишком очевидные и невыполнимые вещи. Что значит — подчинить себе магию? Она ведь внутри тела — её нельзя достать и скрутить, как слабого противника в бою. С таким же успехом Апрель мог толковать о том, что сердце должно слушаться её, а не наоборот. Попроси он остановить сердце силой воли — и она не смогла бы. Это не то же самое, что задержать дыхание.       — Что ты чувствуешь сейчас?       — Здесь холодно, — озябнув, Хана обняла себя за плечи. От зеркал веяло прохладой стекла — она просачивалась в воздух и морозила его.       — Я про магию, разрази меня Юона. Где она сейчас?       Хана закрыла глаза, пряча пренебрежение. Если Апрель заметит ответное раздражение — точно прогонит. Она прислушалась к себе. К чувству, неведомому ей в мире людей. Словно другое — разумное существо делило с ней одно тело. Текло по жилам, перемешиваясь с кровью, могло как и Хана управлять её руками и ногами. Сила этого существа сдерживалась металлом на запястьях, как глушит излучение от солнца земная атмосфера. Совсем ослабшее, оно сосредоточилось в одной точке.       — Здесь, — Хана указала на ложбинку между ключицами. — Совсем крохотная, ослабшая.       — В душе спряталось. Это из-за висмута. Стоит тебе снять оковы, ты почувствуешь себя совсем иначе. Снимай.       Боязливо Хана достала из кармана магнит. Вот так сразу? Никакой теории, сразу практика?       — Это всё, что я должна знать прежде чем сниму наручники? — неуверенно спросила она.       — Ты смеешь сомневаться в моих указаниях? Я что тебе объяснил, прежде чем мы начали? — Апрель то и дело вздрагивал головой, и волосы окончательно рассыпались, а кожаный шнурок улетел под ноги, незамеченный.       Магия почувствовала приближение магнита к запястьям и тот час сбежалась к рукам. Словно подначивая Хану поскорее снять оковы, стала греть металл.       — Она в руках. Кожу жжёт, — тянула время.       — Так и должно быть. Снимай скорее, я не собираюсь торчать с тобой здесь до вечера.       Лёгкое движение — и браслеты остались в ладонях. Апрель протянул руки, забирая их. Хана сжала запястья, чувствуя, как магия стала насыщать каждую клеточку тела, подчинять себе его. Заискрилось пространство вокруг — оно захотело уйти.       — Сопротивляйся, — Апрель и бровью не повёл, когда Хану окутали ультрамариновые всполохи. — Магия — твой инструмент, а не ты её.       Сказать легко — а сделать как? Хана сжала руки в кулаки и мысленно приказывала существу внутри подчиниться. Оно не слушалось — чувствовало её страх, знало, что сейчас имеет власть над Ханой. Мгновение — и самое маленькое из зеркал провалилось в пространство, исчезая в другом мире.              — Сопротивляйся! Важно прилагать не только мысленные усилия, но ещё и физические. Чувствуешь магию в мышцах? Напряги их, толкай её, притесняй и заставь подчиняться!       Хана хранила молчание, стараясь использовать советы в реальности. Только толку не было. Раз — и второе зеркало исчезло. Пространство проглатывало предметы, но не перемещало саму Хану в Улимм. Магия словно издевалась над ней — своими выходками выбивала из колеи. Всполохи потянулись к Апрелю, окутывая его в кольцо. Хана злилась на него, за то что заставил её совсем не подготовленную справляться с чудовищной силой внутри. Магия восприняла эти мысли иначе: «Раз Апрель причиняет нам вред — пусть он исчезнет!».       Наставник отошёл за постамент — руками он поймал луч света, направил его на призму. Пространство пожрало и поглотило расходящуюся во все стороны радугу и продолжило надвигаться.       — Лови!       Тяжёлый наручник полетел в сторону Ханы по параболе, выше искажённого пространства. Она поймала браслет и тотчас закрепила его на запястье — сила схлынула, но всего лишь наполовину. Только когда второй наручник сомкнулся с характерным щелчком, воздух перестал поглощать всё на своём пути.       Повисла тишина. Хана мысленно приготовилась к ругани, к тому, что Апрель прогонит её из зеркального зала и вовсе уволит с работы, не желая видеть и знать её. Она смотрела на оголившуюся белую стену — от зеркал не осталось даже креплений. Хана представила, как удивятся местные в мире людей, когда обнаружат посреди густого персикового сада осколки разбитых зеркал и сломанных рам. Как им там оказаться?       — Извини, — прозвучало сломанным напуганным голосом вместо обвинений. Хана подняла глаза на Апреля — тот был не на шутку напуган. — Я считал, что после той мощи, которую ты продемонстрировала на Суде тебе не составит труда подчинить себе магию. Ошибся. Без упражнений не обойтись.       Хана коротко кивнула. Она и сама не понимала, как ей удалось вчера напоказ сотворить тёмную планету. Наверное, всё получилось, потому что она хотела колдовать — того же хотела и сила внутри неё. А когда её желания и желания магии совпадали — магия просто делала всё за Хану. Бесполезная и бессильная — она то считала, что всё сделала сама. На самом деле шла на поводу разума, к которому не имела доступа.       — Начнём с упражнений, — Апрель вновь подошёл к Хане. — Твоя задача, как и раньше — научиться притеснять силу и показать ей, кто в твоём теле хозяин.       — Магия разумна? — решила озвучить свою догадку.       — Не сказал бы. Вернее будет, что она обладает своей волей. Сознанием — вряд ли.       — Как одно может существовать без другого? Воля — это последствие решения, принятое сознанием. Разве не так? — искренне желая разобраться, Хана выпытывала из наставника подробности.       Апрель нахмурил бирюзовые брови, но не злобно, как раньше, а задумчиво. Кошачьи глаза смотрели как-то криво, их размыл необъяснимый морок — будто бы приходилось прилагать много усилий, чтобы сфокусировать взгляд.       — Волей обладает не только живое. Речная вода, текущая с вершины горы — делает это по своей воле.       — О нет, — как ярый приверженец науки и студент, помнящий и ненавидящий философию в первом семестре, Хана открыто не соглашалась. — Вода падает под силой тяжести. Никакой воли — законы физики.       Смех сотрясал зеркала и отражался вместе с образами ученицы и наставника. Апрель расхохотался, будто Хана была ребёнком, посмевшим озвучить своё неправильное мнение взрослому, который точно знает правду.       — Если тебе так будет проще, хорошо: тогда воля Земли тянет воду вниз.       — Да какая воля, это всё масса и гравитация…       — Хана, скажи мне, почему гравитация не может быть проявлением воли массы?       — Потому что она не обладает разумом! Ведь тела всегда падают вниз, всё притягивается к Земле. Если бы это была «воля массы», — Хана выделила последнюю фразу, скрутив пальцы в кавычки, — тогда масса могла бы повелеть антигравитацию и выкинуть все предметы к чёртовой матери в космос! — и поняв, что выругалась, пусть и на непонятном Апрелю людском языке, добавила: — Извините, вырвалось.       Пропустив непонятные слова мимо ушей, Апрель продолжал объяснять свою точку зрения:       — В этом и есть важное отличие между волей разумной и неразумной материи. Неживое всегда действует по одному и тому же принципу: его воля — это что-то одно. Одинаковое. Постоянное. Оно никогда не рассматривает других вариантов. А мы — эльфы, и другие разумные существа — знаем, что можно повелеть что-то другое. И делаем это.       Философские речи не убеждали Хану, хотя в словах наставника сквозил смысл. Она перестала спорить, а Апрель тем временем продолжил:       — С магией так же. Она есть, и она знает только то, что умеет. Магия внутри водных эльфов велит управлять влагой. Она течёт в крови, чтобы выполнять свою прямую функцию. А магия внутри тебя — искажает пространство, играется, перекидывая туда сюда то тебя, то вещи, — наставник метнул многозначительный взгляд на пустоты стены.       — Почему тогда магия не делает этого постоянно?       — Сила может существовать только за счёт твоей энергии. И когда её достаточно — делает, что ей вздумается. Единственное, что может её удержать — это твоя воля противостоять ей. Но ты иногда не обращаешь на неё внимание, так? Почему тогда не «колдуется»? Это значит магия притихла, чтобы накопить побольше энергии для чего-то глобального. Иногда на это уходят недели — поэтому ты можешь жить спокойно какие-то дни, не прикладывая усилий к внутренней борьбе. Поэтому ты не перемещаешься туда сюда каждый день, даже без оков. Но нужно быть готовой к последствиям.       Картина мира магии складывалась кусочек за кусочком, точно паззл. Хана обдумывала услышанное, поглаживая натёртые запястья и прислушиваясь к воле внутри себя — та снова сбежала в душу и холодела, закованная и уставшая, в ложбинке между ключицами.       — Значит, каждый эльф, обладающий способностями — всю жизнь ведёт борьбу против них? Как вы с ума не сходите от тотального контроля?       — К этому привыкаешь и не замечаешь, точно дыхание.       Апрель махнул рукой, снова выхватил из пучка света луч и метнул его в зеркало. Свет запрыгал по стёклам солнечными зайчиками и улетел в открытое окно. Хана отчаянно пыталась уследить за его мгновенными перемещениями. Так вот какая она — магия наставника. Хана и представить себе не могла, что существует такая разновидность колдовства.       — Пока что ты будешь учиться подчинять силу с висмутом на руках. Потом мы снимем один браслет, а позже — оба. Готовься к долгим месяцам тренировок. Эльфы учатся этому с малых лет, и урождённым с магией гораздо проще — она растёт одновременно с ребёнком. А твоя тебе досталась разом — но обладает той же силой, что и ты.       Месяцы? Она не сможет покинуть Конхейр месяцы? Сколько именно? Больше года? Многие лета? Хана уже смерилась с невозможностью вернуться в университет, но семья наверняка уже сейчас обнаружила её пропажу и забила тревогу. Как она будет объяснять своё исчезновение? Насколько сильно разрушится её жизнь, пока Хана учиться владеть магией по другую сторону измерения?       Она не стала озвучивать свои мысли наставнику. Утешала себя мыслью, что всегда есть возможность накопить энергию, позволить магии выбросить её в родной мир и заковать себя в висмут дома. Да, эльфы говорили, что это вредно — но готова ли Хана пожертвовать и без того шатко налаженной жизнью в своём измерении, пока учится противостоять нежелательному соседу?       — Что я должна делать?       — Присядь на траву, — Апрель первый опустился на землю. — Сначала подумай о каждой точке своего тела. Начинай с пальцев ног — подумай о концах ногтей, о подушечках.       Стараясь не удивляться странному упражнению, Хана стянула обувь, носки и вытянула ноги вперёд. Пошевелила пальцами — те смешно прохрустели, затёкшие.       — Нет, главное не шевелить ими. Главное — понимать, что они тебе принадлежат. И кожа, и мышцы, и кости, и каждый отдельный волосок.       Опять философия. Хана ломала голову, что наставник имеет в виду. Потихоньку стала сосредотачиваться на самых малых точках тела — мысленно представляла, как тыкает себя иголкой. По очереди, со всех сторон, долго и вдумчиво.       — Вот, — словно чувствуя, что Хана поймала нужный посыл, Апрель продолжал. — Напряги пальцы. Нет, не сжимай, просто напряги. Поняла, что это твои пальцы? Теперь перейдём к ступням…       Урок длился вечность, состоявший из потока бессвязных требований наставника. Не понимая смысла в этих мыслительно-двигательных упражнениях, Хана делала ровно столько, сколько выходило. Когда она уставала и к горлу подкатывала зевота, Апрель тыкал её в ногу взятой из неоткуда иглой. Хана дёргалась, но молчала, продолжая выполнять скучные указания. Мысленно ругалась — будто бы без этого она не знает, что это её ноги.       — На сегодня закончим, — спустя пару часов заявил Апрель. — Повтори сегодня вечером всё то же самое. А сейчас марш в секцию художественной литературы! И не вздумай зачитаться какой-нибудь книжкой! Дома читать будешь. Знаю я, как ты отвлекаешься, когда думаешь, что я тебя не вижу! Надо было взять в подручные не такого книжного червя, как ты. Например, своего внука…       — Да, Апрель, — зашнуровывая ботинки, соглашалась Хана.       — Чего?!       — То есть… Да, наставник.       ***       Три ангины, двенадцать простуд, две аллергии, четыре перелома и одна ампутация — на сладкое.       Магония не шутила, когда обещала завалить его работой. На закате, закончив перевязывать культяпку, Шалфей с сожалением протянул воину смердящий гнеющий обрубок руки. Эльф запустил инфекцию, попавшую в рану после укуса виверны и горько поплатился за свою халатность. Одурманенный обезболивающим, он ошалело взглянул на свёрток и принял участь вместе с рукой. Впустил в палату ревущую матушку и оставил их наедине, а сам набрался смелости заявить наставнице, что сегодня он больше никого не принимает.       — Я усвоил урок, хватит! — взмолился Шалфей на пороге комнаты.              Магония опрашивала Мяту по выученному материалу. Младшую целительницу замутило от вида окровавленных рук, и Шалфей поторопился отмыть их в тазу.       — Закончишь, когда я скажу.       — Я подам на тебя в суд за нарушение трудового права! Ты вообще в курсе, что такое нормированный рабочий день? А о правах ребёнка знаешь? Нельзя мучить Мяту до самого вечера!       Пострадавшая благодарно кивнула. У Мяты уже мысли путались от обилия информации о травах против диареи: свойствах каждого вида, времени сбора, правил засушивания и применения. Но она не смела пререкаться с наставницей. То ли дело Шалфей — он уже полноправный целитель, закончил обучение и мог отстаивать свои права и границы.       — Что-то на людском. У своей новой подружки-тени нахватался? У тебя один типаж на девушек — чтоб бывшие люди были? Сначала Дэри, теперь Хана? С землячками совсем неинтересно?       Любимая тема Магонии — осуждать дружбу Шалфея с иноземными девушками. Дэри она никогда не любила и считала, что та плохо влияет на её подопечного. Теперь у наставницы появился новый объект для осуждения.       — Не начинай, — Шалфей не собирался поддаваться на провокации. — Смилуйся, тётушка — отпусти на заслуженный отдых. Я есть хочу! Мята, ты как?       — Да! Тётушка, ну пожалуйста? — она взглянула в суровые золотистые глаза Магонии самым жалостливым взглядом из своего детского арсенала.       — «Тётушка»? У Шалфея нахваталась? — наставница закипала, точно чайник в печке.       — Вообще-то она всегда тебя так называла, — встал на защиту Шалфей. — Просто ты не замечала.       Ругань и препирания были обычным делом в целительском доме. Сколько Шалфей помнил, кажется так было всегда — только они втроём да кучка больных, распиханных по многочисленным комнатам. Другие приходили и уходили. Лекари — обычные эльфы без способностей к целительству, брали у наставницы уроки по лекарствам и перевязкам, помогали с лёгкими пациентами, тем самым немного разгружая насыщенные работой будни Магонии и Шалфея. Эльфы давно поняли, что полагаться на одних только целителей, коих было очень мало по всему свету, не получится. Поэтому весьма многие выбирали профессию лекаря, не взирая на врождённые стихии. Особенно умелыми были водные эльфы — им не нужны были целительские способности, чтобы вытравить гной из раны или вывести мокроту из лёгких. Земляные эльфы разбирались в травах почти на том же уровне, что и целители — но ценились скорее потому, что умели ускорять их рост. Другие стихии предпочитали иные ремёсла.       — Клещевина, как вы меня достали! — театрально закатывая глаза, ругалась наставница. — Идите на все четыре стороны, но завтра никаких поблажек не будет!       — Смилостивилась, богиня! Дай я тебе ручки поцелую! — Шалфей наклонился к припал губами к морщинистым рукам Магонии. Она отпихивала его, грозясь, что передумает, и Мята с Шалфеем поспешили ретироваться.       Переодевшись, они направились на рынок. Среди торговых лавок гордо возвышалась открытая кухня брата и сестры Талика и Тагали. Неудивительно, что меню было сплошь грибное — их активно собирали в этом месяце. Шалфей взял себе картошку, запечённую с лисичками и щедро приправленную зеленью, а Мята баловалась сырным пирогом с шампиньонами. Заняли столик и по очереди здоровались с знакомыми, ни чуть не отвлекаясь от еды — отвечали с набитыми ртами. Мальхин пусть и считался большой деревней, но здесь все друг друга знали. Тем более Шалфей, чьи целительские руки лечили чуть ли не каждого первого жителя. Солнце клонилось к горизонту, наступали сумерки — в лесу темнело раньше, и несмотря на яркие оранжевые лучи, проникавшие сквозь густую листву, уже потихоньку зажигались керосиновые лампы.       — Думаешь, Хана уже освободилась? — болтая ногами на высоком стуле, спросила Мята. Сметанный соус застрял в уголках рта.       — Не знаю, наверное, — отвечал Шалфей. — Не все ж так страдают, как мы. Как тебе диарея?       — Фу, Шалфей, я же ем! — скривилась Мята, но не перестала жадно откусывать кусочек за кусочком.       — Это вы ещё не дошли до иллюстрированного пособия… Что поделать, целительство — это не только глубоко почитаемая профессия. Ещё это сопли, слюни, гной, кровь…       Мелко нарезанный шампиньон полетел в лицо и прилип к щеке. Крепко прилип, удерживаемый соусом.       — Какой ты мерзкий и невыносимый иногда! — злилась Мята, вытираясь рукавом.       Шалфей стащил кусочек гриба с щеки и не раздумывая съел:       — О как, какие мы слова знаем! Давай, расскажи мне ещё что-нибудь. Интересно, каких ругательств ты насобирала в свою детскую коллекцию.       Коварная улыбка перед чем-то грандиозным. Она что-то задумала. В моменты кровожадности Мята сильно походила на Шалфея — лукавый взгляд исподлобья, молочные клыки из-за верхней губы.       — А знаешь, как тебя тётушка называет, когда ты не рядом? — загадочно прищуриваясь, нараспев спросила Мята.       Слишком загадочно. И очень интересно. Однако Шалфей не подал виду, что Мята способна чем-то его удивить:       — Ну и как же?       Смакуя каждое слово, будто пробуя его на вкус, Мята произнесла:       — Пырей ползучий!       Шалфей ахнул, не ожидая такого серьёзного удара.       — Врёшь!       — Не вру! Она говорит, что ты такой же упрямый, живучий и злостный сорняк! И что это имя тебе больше подходит, чем «Шалфей»! Пырей-пырей-пырей! Сорняк-сорняк! Противный!       Бросив остатки пирога, Мята соскочила со стула и бросилась наутёк раньше, чем Шалфей осознал услышанное. Оставив посуду, не обращая внимания на то, что подумают окружающие, с криками «Противная малявка!», он бросился догонять Мяту. Она нарочно бросилась в самую толпу — маленькая и юркая, она огибала эльфов, никого не касаясь. Шалфей старался не пихаться, а потому тормозился на каждом шагу. Мята останавливалась, кривлялась и танцевала победный танец, давая фору, а после снова кидалась за какой-нибудь прилавок. Эльфы кляли Шалфея, когда тот случайно врезался в них, а потом ошалело круглили глаза и извинялись, узнавая целителя. Тот просил прощения раньше, чем они успевали опомниться и уносился вперёд.       Он поставил себе цель обязательно поймать козявку и хорошенько защекотать, чтобы впредь не думала говорить в его сторону гадости. Нет, Шалфей не злился. Он был рад снова почувствовать ребёнком, снова играть в шуточные догонялки. Ему нравилось быть для Мяты названным старшим братом — жучить малышню, щекотать когда та вредничала и бесконечно оберегать.       Очередной раз пробиваясь сквозь толпу вслед за неуловимыми зелёными кудряшками, он почувствовал, как кто-то невысокий врезался в него, стукнулся о грудь и тихо ругнулся. На чужом языке. Шалфей опустил взгляд и увидел Хану, потирающую лоб. Она подняла на него подавленный, затравленный взгляд:       — А, это ты…       — Извини, я не хотел, — выпалил Шалфей и отнял руку Ханы от её лица, рассматривая нанесённый урон. — Думаю, шишки не будет.       — Не поймаешь, не поймаешь!       За спиной Ханы прыгала Мята. Перевозбуждённая, окрылённая и мнящая себя неуловимой. Шалфей среагировал мгновенно — схватил Мяту за руку, притянул к себе и собрал в охапку. Оторвав её ноги от земли, принялся на весу нащупывать точки под рёбрами, где ей было щекотнее всего. Мята смеялась, сопротивлялась, дрыгала навесу ногами.       — Давай, повтори ещё раз! — не останавливая пыток, сквозь смех угрожал Шалфей.       — Отпусти! Я больше не бу… А-а-а! Прости-и-и!       Шалфей отпустил её, и Мята отбежала на безопасное расстояние, торопясь поправлять юбки. Она обиженно показала язык: мол, не побеждённая, не сломленная, а временно взявшая передышку.       Смахивая пот с лица, Шалфей отдышался. Вспомнив о неожиданной встрече, стал озираться — Хана стояла в стороне, держа руки за спиной и смотря куда-то в сторону. Так, словно ждала возможности уйти — неприлично ведь развернуться просто так, даже толком не поговорив. Бледная, с угольной косой, перекинутой на плечо — и в его изумрудной рубашке.       — Что-то случилось?       Они всё ещё были на рынке. Эльфов на улицах меньше не стало, лавки открыты до самой темноты. Зная, как к Хане относились местные, он уже догадывался в чём дело.       — Не бери в голову, — надевая дежурную маску «у меня всё хорошо», она вежливо улыбнулась. — Рада видеть.       Банши сидел у её ног, скуля и посматривая на хозяйку.       — Я серьёзно, что случилось? — давил Шалфей. Неспроста они оба такие поникшие.       Хана обвела взглядом округу и снова уставилась в землю, словно не решаясь говорить.       — Я пришла дичь для Банши купить… Мне в лавке не продали.       Пёс выглядел расстроенно, скулил — глаза жалостливо скосились. В этот момент он совсем не был похож на большого и страшного волка. Мята подошла к Банши, села перед ним на корточки и обняла могучую шею, жалея беднягу.       — Кто? Покажи лавку! — Шалфей не на шутку разозлился.       — Не надо… Просто я хотела спросить, может если я тебе денег дам, ты можешь купить за меня? — стыдливо потупив глаза просила Хана.       — Нет, Хана, так не пойдёт. Показывай лавку!       — Зачем? Они имеют полное право не продавать мне свой товар. Зачем устраивать скандал? Я не хочу…       Шалфей сделал два широких шага и встал перед ней. Его тень заслонила солнце и упала на грустное девичье лицо.              — Сколько ты собираешься это терпеть? Ты уже доказала, что у них нет ни единого повода презирать тебя или прогонять. Ты через столько всего прошла, чтобы сидеть забитым псом на краю деревни, питаться ягодами-грибами? Не в обиду, Банши, — извинился Шалфей перед псом. — Ты в обществе! А в обществе принято уживаться с недостатками других эльфов, потому что никогда всё не будет так как хочется! Будут тени, будут люди! И если на рынке этого не понимают…       Он злился, говорил на повышенных тонах, а Хана сжималась, будто бы он обвинял её. Молчала, глядя в сторону. Шалфей по глазам видел — она согласна с ним. Но переступить через себя не может.       — В конце концов я тоже не последний эльф в Мальхине. И я заставлю себя услышать. Пошли!       Грубо, точно не рассчитывая собственной силы, Шалфей взял Хану за руку и повёл по торговым рядам. Мята повела за собой Банши, но держалась позади, боясь попасть под горячую руку. Шалфей бегло осматривал прилавки в поисках мясного. Таких было несколько в конце улицы — но взгляд Ханы, сжавшейся, стоило только ей увидеть крупного мужчину в конце левого ряда, выдал виновника происшествия.       — Арвен! — грубо окликнул он продавца. — Какое ты имеешь право отказывать эльфийке в покупке дичи?       Охотник Арвен был с Шалфеем одного роста, до шире в плечах. Натренированные руки, регулярно разделавшие туши, были настолько сильными, что без труда могли бы размозжить Шалфею голову. Арвену очень не понравилось, как к нему обратились.       — Имею полное право! Ни за какие деньги я не продам поганой тени свою дичь! — продавец был не из робких.       — Она твою собаку отравила? Дом сожгла? В суп плюнула? Что конкретно тебе сделала эта эльфийка, что ты её так ненавидишь?       Вокруг собиралась толпа. Останавливался поглазеть не каждый — воспитанные эльфы проходили мимо, не смев сунуться в уличную склоку. Останавливались главные сплетники и задиры Мальхина — те, кто любил пошуметь в местном баре, подпортить платье соседке или просто пускать грязные слухи. Поползли шепотки, но громче, чем ругались Шалфей с Арвеном говорить никто не решался. Хана потянула руку на себя, чтобы вырваться и уйти, но её не отпускали. Шалфей встал за спину напуганной подруги, покровительственно положив ладони ей на плечи:       — Посмотри! Узнаёшь? Это она была, да? Что она тебе сделала? Да если бы не чёрные волосы, ты бы и не понял, что это та, о ком все говорят — ты её даже никогда до сегодняшнего дня не встречал! Те же уши, то же нутро! Она такой же эльф, как и все мы. А теперь ответь — почему ты не хочешь продать дичи своему сородичу?       Шалфей почти кричал ей на ухо, а Хана просто хотела уйти. Она краснела, сгорая от стыда, хотела поднять руки и прикрыть уши — только бы они не смотрели на её длинные уши, на чёрные волосы! Зачем, зачем она проговорилась Шалфею?       Арвен опешил от такого напора и уже было собирался выйти из-за прилавка и начать разговаривать по-другому. Мужчины оценили его готовность, выбились в толпе вперёд и стали выкрикивать да подстёгивать охотника к драке:       — Арвен, покажи этому выскочке!       — Тень защищает, крику поднял! Да лучше бы по делу говорил, что из-за этой твари шуметь?       Протиснулся сквозь гомон голосов женский, сварливый:       — Снова Шалфей чужеземку охмуряет, вы посмотрите! На нормальных баб не встаёт?       — Пожалуйста, давай уйдём отсюда, — тихо, сквозь слёзы попросила Хана.       Она была в ужасе. Всю жизнь она росла в светском обществе, в этом клубке змей, где в лицо улыбаются, а за спиной перебирают косточки, где могли завуалированно так оскорбить, что месяц на приёме не посмеешь появляться. Но это был рай по сравнению с тем, что она испытывала сейчас — эльфы ни чуть не сдерживали себя в выражениях, тыкали в них пальцами, оскорбляли с пеной у рта.       Арвен снял фартук и уже засучивал рукава, а Шалфей прятал Хану за спину. Но всё ещё не жалел, что затеял этот балаган.       — Спина у тебя уже не болит? — скорчив злое лицо, выплюнул вопрос Шалфей. — Холода пойдут, ныть начнёт, на стену полезешь. К кому первым прибежишь? К лекарям? Не смеши меня. Они с твоими болями травками-припарками не справятся. Просто прежде чем ты врежешь мне, подумай — а стоит ли оно того?       Охотник опустил руки. Драка либо отменялась, либо откладывалась. Он отвечал басом:       — Зачем ты этот цирк устроил? То же мне, герой, вступился за девчонку. У меня есть принципы, и я их придерживаюсь. И она, — Арвен указал толстым пальцем на Хану. — Мне. Не сородич.       — Ну тогда лечи свою спину сам, когда опять надорвёшь, таская очередную кабанью тушу, — сухо отчеканил Шалфей и обернулся к разочарованной толпе. — А вы? Да вы хуже зверей! Кичитесь историей, былой моралью, вместе каждый праздник поёте песни об эльфийской доблести и благодати, ниспосланной грозой! А сами травите слабую девушку, которая никому, ни единому из вас не причинила вреда. Я вас всех в лица запомнил! Тебя, Щиста! И тебя, Вертуг! Всех вас! Придёте умирать — на порог целительского дома не пущу.              — А ты там не главный! Всем Магония заправляет! — пререкалась старуха по имени Щиста.       — А вы что, не слышали? — придавая голосу уверенности и правдоподобности, Шалфей заявил. — Магония отходит от дел. И передаёт дом под моё управление. Так что делайте выводы.       Поначалу со всех сторон посыпались обвинения во лжи, но после ропот, прошедший по толпе, показал, что большинство поверило. Магония действительно была уже не молода и могла в любой момент бросить дело и отправиться на заслуженный отдых. А Шалфей — следующий после неё целитель. Толковый, опытный, много всего повидал. Достойный претендент.       — Ты прости нас, Шалфей, погорячились что-то, — сказал Вертуг.       — Что ты перед ним извиняешься! Врёт он всё! — одёрнула его беременная жена.       — А если нет? Я роды моего ребёнка лекарю не доверю! Только целителю. И ты извинись! Тоже наговорила лишнего…       Половина эльфов плюнула Шалфею под ноги и ушла по своим делам, ничего не сказав. Особенно доверчивые извинялись на глазах у Арвена. Охотника прожигал взглядом Банши. Не выдержав, Арвен бросил ему здоровый кусок мяса. Даже удивился— кабанья нога висела прямо перед носом пса, на уровне глаз, но он не позволил себе стащить его. Умный, воспитанный и очень послушный пёс.       Когда все разошлись, Шалфей, всё ещё на эмоциях, набрал в соседней лавке мяса, в другой — овощей, фруктов, в третьей — сладости. Думал, что всё это время Хана ходит за ним, но когда обернулся — увидел только Мяту.       — Ну ты даёшь, герой! — ободряюще стукнула кулачком по плечу.       — А где Хана? Я думал, она здесь.       — Она почти сразу ушла. Примерно тогда, когда толпа рассосалась и перед тобой начали извиняться. А правда, что Магония тебе дом передаёт? — доверчиво хлопая глазами, спросила Мята.       — Что? Нет, конечно. Только ей не говори, что я тут насочинял. Хотя мне всё равно уже не жить…