No, I don't care about the pain I'll walk through fire and through rain Just to get closer to you You're stuck on me like a tattoo
Loreen_Tattoo
За сто тридцать лет своей жизни, из которых больше века выпало на долю бессмертной, мною твердо усвоена одна непреложная истина: никогда не бывает все просто и гладко, без гроз и смятений. В бурном водовороте житейских будней я сама себе напоминала парашютик одуванчика, который порывами ветра несет в неизвестном направлении, пока не забьет в какую-то щель или укромное местечко между камнями, где семечко прорастает, пускает корни, обеспечивая себе питание и идеальную среду обитания. И вроде бы все хорошо. Цветок тянется к солнцу, проживает очередной цикл жизни, пока головка его не белеет, обращаясь в очередной сонм малюток-парашютиков… И снова полет в неизвестность, и снова цикл повторяется. Бесконечность бытия. Немного смешно сравнивать себя со скромным цветком, радующим глаз теплыми весенними деньками, но что уж поделать: за годы работы в журналистике и не такое доводилось придумывать красного словца ради. Факты, как ни крути, неоспоримы: бессмертным нельзя задерживаться долго на одном месте, равно как и привязываться к людям, прикипая к ним душой. В первом случае у окружения могут возникнуть неудобные вопросы и ненужные подозрения; во втором — будет нестерпимо больно разрывать узы, что оплели сердца и души. Что уж тут говорить: обжигалась я не раз, теперь стала умнее и дую на холодную воду. Людей научилась держать на расстоянии, завернувшись в кокон одиночества; лучше так, чем вырывать их потом из сердца и выть от безысходности, пока душа умывается кровавыми слезами. Отец. Мать. Джордж. Йоке, Бруно. Лоуренс. Фридрих. И вновь сердце сжимается болезненным спазмом от осознания, что их уже нет. Они прожили свою жизнь — кто-то короткую и яркую, точно вспышка, а кто-то долгую и солидную. Или же мучительную в своем горьком финале. Можно, конечно, спрятать фотокарточки и убрать подальше памятные вещи, но предательская память нет-нет да подбросит воспоминание, прокрутит в голове кинохронику жизни Теодоры Эйвери. От себя ведь не спрячешься, даже под новой личиной. И вроде бы десятилетний цикл существования притупляет чувства, новые люди и новое же окружение заставляют играть очередную роль иначе, чем до того, однако стоит хотя бы одному воспоминанию из далеких счастливых дней всплыть из глубин памяти, как меня вновь накрывает лавиной душевной боли. Совсем как тогда, в Италии, в бытность Елены Флорес. Жизнь не перестает удивлять. Я наивно полагала, что жизнь в маленьком итальянском городке будет идиллически спокойной, даже несмотря на журналистское расследование и Дом мадам Розетты, однако у провидения были свои планы. Как и всегда, впрочем. Появление Джулиана в заведении было подобно грому среди ясного неба. Я не могу передать степень своего смятения, когда статный итальянец с седой прядью в смоляных волосах и непроницаемо-черными глазами попал в поле моего зрения. Все — от внешних данных и умения виртуозно играть на пианино, до ауры загадочности и притягательности — указывало на то, что передо мной старый знакомый, военный доктор, загадочный и недосягаемый, как ночное небо, Джон Робертс, канувший в небытие в тот достопамятный день, когда я едва не умерла, ведомая собственным любопытством и жаждой сенсации. «Это невозможно! Невозможно!» — стучало в голове, пока я пыталась найти логическое объяснение всему происходящему. Во мне словно боролись две Теодоры: одна настойчиво твердила, что передо мной именно Джон, а другая не менее яростно утверждала, что это все полнейший абсурд, и передо мной совершенно другой человек, итальянец. «Джулиан. Джон. Имена практически идентичны. Оба играют на пианино. Черные глаза. Это он!» «Да нет же! Это просто невозможно, Тео! Всего лишь совпадение. Тебе самой уже за семьдесят, а сколько тогда нашему потеряшке-доктору? Этот Джулиан явно не преклонного возраста!» «А ты выглядишь на все семьдесят четыре, да? Это ОН! Признай!» Но вместо того, чтобы признать правоту своей интуиции или воззвать к здравому смыслу, я позорным образом сбежала, не в силах справиться с состоянием шока, в который меня повергла эта встреча, не заботясь о том, что обо мне подумают. Я долго ходила вокруг да около. Присматривалась. Прощупывала почву. Заводила ничего не значащие разговоры. И все ради того, чтобы убедиться: передо мной все-таки Джон Робертс, как бы фантастически это ни казалось. Я ведь и сама была далека от канонов реальности… И еще это чувство, когда каждая клеточка моего тела тянулась к этому загадочному мужчине, сердце бешено колотилось о ребра, а в животе словно завязывался тугой узел. Между нами словно протянулась невидимая нить, и я впервые ощутила себя так, словно находилась в эпицентре урагана, готового подхватить меня словно пылинку и закружить в яростном танце. И снова грянул гром. Облегчение, гнев, торжество, растерянность — вот сложный коктейль эмоций, который мне удалось ощутить на вкус, когда Джулиан (Джон? Альморет?) наконец раскрыл все карты и ответил на вопросы, так долго мучившие меня. Дремавшее доселе чувство влюбленности в загадочного доктора, оказавшегося на поверку демоном, вновь расцвело во мне пышным цветом после признания в чувствах — о небо! — взаимных, хотя Джон и взял мои под сомнение. — Ты была с Фридрихом… Я был тебе не интересен, — горькая усмешка коснулась его губ, и я вспыхнула до корней волос. «Еще как был! — хотелось возопить мне, отбросив маску сдержанности. — А поцелуй в саду заброшенного домика?! Что это было по-твоему? Я посылала достаточно сигналов, чурбан ты этакий! А потом ты исчез, и…» Но все это так и осталось лишь у меня в голове. Мне вдруг стало страшно: вдруг он оттолкнет меня? Отвергнет из-за того, что я вернулась в Штаты не одна; за то, что прожила десяток счастливых лет рядом с добрейшим человеком на планете, который, увы, даже не подозревал о потаенных чувствах к другому… Я любила Фридриха, с трудом пережила его смерть; но, как бы ни было горько признавать, продолжала пестовать внутри чувства к Джону Робертсу. И это порой грызло меня подобно тому, как жук-древоточца точит дерево. Я приблизилась к Альморету едва дыша. Сердце пропустило удар от мысли, что он сейчас отвергнет меня, замкнется в своем гордом одиночестве — и все это после того, как он коснулся моей души раскаленным прутом своего признания. Я дрожала, обмирала внутри, чувствуя несвойственную робость, и в то же время стремилась к нему, тянулась. Мне отчаянно хотелось позволить Джону влезть в свою голову, проникнуть под кожу — все, что угодно, лишь бы он ни секунды больше не сомневался в моей искренности. Он пошел на чудовищный риск ради того, чтобы вернуть меня к жизни, совершил невозможное, причинив себе вред и потеряв все силы, даже то, что делало его человеком… Хотя злость на самоуправство доктора все еще теплилась во мне, в то мгновение я вдруг остро осознала, что люблю его, и что готова простить абсолютно все. Только бы не отверг… И он спас меня. Обнял, одарил нежным поцелуем, давая понять без лишних слов: он знает. Чувствует. Верит. Все точки над «i» расставлены, тучи расступились, а кокон одиночества раскрылся, являя новую меня яркой бабочкой. Всего несколько дней — и вновь сгущаются тучи, и вновь ветер перемен бросает меня прочь, безжалостно трепая хрупкие крылышки. Мы в опасности, и Джон-Альморет старается скрыть тревогу, что плещется в черных омутах его глаз. Нас ищут, нас готовы уничтожить, поглотить без остатка, и мы снова теряем друг друга в злом вихре пламени, что делит мою жизнь на «до» и «после». — Я люблю тебя! — последнее, что я слышу от мужчины, когда я вдруг оказываюсь в руках Томаса и мир схлопывается перед глазами. Миг — и я уже в другом уголке земного шара, а в руках — страница жизни в Италии, безжалостно выдранная из книги жизни. От осознания того, что Джон вновь распорядился моей жизнью по своему усмотрению, а сам остался в Италии, подвергая себя смертельной опасности, меня начала бить крупная дрожь бессилия и ярости. Я была готова разорвать Томаса на куски, но справедливо ли это было бы по отношению к нему? Он всего лишь поступил так, как поступают настоящие друзья в тяжелые времена. И это благородно, как бы мне ни хотелось доказать обратное. И снова потянулись дни одиночества. Неизвестность о судьбе Джона терзала меня, и, сжимая в кулаке его прощальный подарок — подвеску с защитным знаком — я раз за разом взывала к Альморету, борясь с непреодолимым желанием сорвать с себя оберег и поддаться эмоциям, рассыпаться мириадами фиолетовых искр, феерической сверхъестественной вспышкой, что позволит обнаружить меня и, конечно же, уничтожить. Жить вот так больше не хотелось, ведь за фасадом красивой и уверенной в себе молодой женщины скрывалась сломленная старуха, которая устала ждать от жизни чуда. Но, как бы то ни было, я вспоминала завет Альморета не снимать амулет и, сцепив зубы, двигалась дальше по дороге жизни, десятилетие за десятилетием. В сердце едва теплилась надежда на встречу с любимым, и я поддерживала этот огонек воспоминаниями о прошлом и грезами о несбыточном. Представляла его рядом с собой в постели, бесстыдно ласкающим мое истосковавшееся по любви тело; воображала его бестелесный образ в каждом дуновении ветерка, в каждом солнечном луче, в каждой капле дождя, слезою стекающей по щеке. Он был растворен в воздухе, которым я дышала, въелся в кожу, словно тату… Стал моей паранойей, проклятием и панацеей одновременно. И вот — новая встреча. Я не раз рисовала ее в своем воображении, но реальность оказалась настолько непредсказуемой, что выбила почву из-под ног, заставив вновь обратиться в бегство. Обливаясь слезами, смешивающимися с косыми струями дождя, я бежала вперед, не разбирая дороги, пытаясь скрыться от того, кого ждала так невыносимо долго. Того, кто теперь смотрел на меня надменно, безжалостно, цинично… Того, кто не помнил меня. Месье Лашанс, как же! Слезы враз уступили место истерическому смеху, и я в очередной раз убедилась в причудливой закономерности того, как этот мужчина влиял на меня. Оставаясь всегда серьезным и слегка отчужденным, он заставлял меня испытывать невероятные эмоциональные качели — от вспышек гнева до полной безмятежности. Как такое возможно — признаваться в любви, а затем пытаться причинить вред, пусть даже полвека спустя? Хотя срок немаленький… — Что они с тобой сделали, Альморет? — шепнула я одними губами, сползая по стене в какой-то подворотне. Белый костюм намок и был безнадежно испорчен, но я едва обращала на это внимание. Обхватив колени руками, я раз за разом прокручивала в голове сцену, разыгравшуюся в квартире мецената совсем недавно. И тут я разозлилась — на Джона ли? На саму себя? Не важно. Но этот внутренний порыв заставил меня подняться на ноги и сжать руки в кулаки, придал силы идти и бороться за свою любовь. За Джона, Джулиана, Лашанса, Альморета — да кем бы он ни был в этом мире! Ради него я готова была и дальше нести груз бессмертия, шагать сквозь огонь и воду, но лишь бы с ним. Лишь бы вместе. Лишь бы навсегда… Сверкнула молния, и гром шипящим треском на мгновение оглушил меня. Я встрепенулась и расправила плечи. Страшно не было, и впервые за сто тридцать лет я поняла, за что действительно стоит бороться, даже если против будут все силы неба и земли… И сделала первый шаг. Третьего расставания не будет!..