А Питер он ненавидит

На следующий день они не разговаривают. Серёжа в принципе не приходит в комнату. Олег почему-то думает, что тот тоже хочет сбежать и просто каждую ночь делает попытки. Олегу отчего-то хочется узнать больше. Он спрашивает у соседей по комнате: — Кто этот рыжий? Как он сюда попал? — Чудик-Разумовский то? — усмехается Мишка, уплетая молочный суп, который приготовили на завтрак, — А чё о нем говорить? Припадочный и нервный. Ходит со своими писульками. «Не трогайте! Это моё!» Тьфу! Мишка корчится, строит рожицы. — А потом сам набрасывается. А морда у него красная-красная. Бьёт руками, ногами, даже кусается! Псих, — закатывает глаза Миша, — Фишку просекли все, что детдомовцы, что нормальные. Так что с психами мы не водимся. А ты чё? — Да так, интересуюсь с кем жить придётся, — задумчиво произносит Олег, ковыряясь в уже остывшем супе. Болтаясь во дворе, в досуговой комнате, проводя время в столовой, помогая за уборкой и накрыванием столов, Олег неосознанно высматривает рыжую макушку с длинными патлами. Вглядывается в углы, думая, что брошенка может быть там. Волков не понимает, почему так завис на нем. Олег выходит во внутренний дворик, решает пойти в курилку узнать, что шепчут местные. Но вместо этого замечает прижатого к стенке Серёжу, а все его вещи валяются в луже, прямо в грязи. Там и порванные рисунки, что малец выводил с таким трепетом, и мятый альбом, что казался совсем новым, и сломанные карандаши. Их трое, а Серёжа один. Олег хмурится. Смотрит, как Серёжа вырывается, как мотает головой, пытается кричать, а того только бьют по ногам, рукам, в грудь, лишь бы заткнулся. Он плачет, но продолжает безуспешные попытки, видно, что сил у него почти не осталось. Олег свистит, привлекает внимание к себе, отчего хватка на руках Серёжи ослабевает и он наконец вырывается, стараясь крепко держаться на ногах. Он взъерошен, выглядит остервенело, а глаза блестят, кажется, огнём. Он бьёт одного из пацанов кулаком прямо в лицо, попадая куда-то по носу. Олег понимает, что если не вступится, то от Серёжи останется только кровавое месиво. Волков бьёт главного в скулу, ему же прилетает в живот, в глаз. Когда противники понимают, что драться с этой парочкой также, как и рыть себе могилу — грязно и совершенно отвратительно, то те поджав хвосты удирают, а Олег вспоминает как дрался с пацанами из двора, что если кулаки не чесались, то можешь и не приходить во все. Пока те позорно бегут, Олег прикладывается к кирпичной стене, смотрит прямо на убитого Серёжу, у того глаза не искрятся больше, он тяжело дышит, у него разбитая губа и на правой скуле синяк. У Олега на костяшках кожа разорвана, а кровь запеклась и выглядит страшно, он не смотрит под потертую футболку, но точно знает, что тот самый Миша — их сосед, оставил пару синяков на ребрах. — Спасибо, — расслабленно выдыхает Серёжа. — Не за что, — Олег отчего-то улыбается, — Порядок? — Рисунки жалко, — у Серёжи краснеют уши, а лицо он прикрывает волосами, длиннющими. «Красивые», — думает Олег. — А себя? — не находится Олег. — Никогда, — Серёжа поднимает лицо, цвет сравняется с цветом волос, он грозно хмурится, а по щекам все равно слезы, он повторяет уже тише и рыдает в голос: — Никогда… Олег действует импульсивно, будто так и должно быть. Он прижимает некогда бойкого и драчливого Серёжу к груди, сам зарывает пятерню в его волосы, те жёсткие, но приятные. Серёжа не отстраняется, напрягается, чувствуя чужое, незнакомое тепло. Ему страшно, он дрожит, но не отталкивает. Олегу не так страшно от этого доселе невиданного чувства, что разливается в груди. Ему больше странно. — Не реви, Серый, — на ухо шепчет Олег. — Не реву, — бурчит тот, но мокрая олегова футболка говорит об обратном, но кому это мешает?

***

Олег проводит с Серёжей почти всё свое время, он рычит на тех, кто хочет подойти ближе, чем на метр, устало вздыхает, когда теряет рыжую макушку из виду, просит есть больше чем ложку каши на завтрак, а супа на обед. Когда Серёжа засыпает — Олег наблюдает, как тот дрожит, как того колотит, как под почти прозрачными веками быстро бегают глаза. Олег смотрит как тот просыпается, как резко и быстро дышит, как глазки бегают по тёмной комнате, а сам он прижимает подрагивающими руками одеяло. Он, Серёжа, будто не замечает, что за ним приглядывают, встаёт и на автомате идёт куда-то за пределы комнаты. Олег ступает тоже, держится чуть поодаль, чтобы аккуратно следить и не спугнуть. В коридоре слышатся босые шлепанья ног. Серёжа не боится, что в коридоре его кто-то настигнет из взрослых, он ведёт плечами из-за темноты, будто в тени кто-то прячется и он этого кого-то сторонится, каждый раз поглядывая, оборачиваясь. Под ногами Олега скрипит половица. Он не успел выучить те места, куда удобно наступать, чтоб не услышали. Если он хочет сбежать, то стоило хотя бы частично. Серёжа останавливается посреди коридора. Сквозь окна пробивается неестественно белый свет фонарей, отчего Разумовский кажется бледнее обычного, он будто призрак и вот-вот исчезнет. Кожа его кажется несколько прозрачнее обычного, капельки пота на лбу сверкают, блестят надоедливым бисером, который он то и дело смахивает. — Это я, — слова Олега разрезают тишину. Серёжа мотает головой и Олегу отчего-то кажется, что тот хочет заплакать, но вместо этого лишь сжимает кулачки, впиваясь короткими ногтями в нежную кожу ладони. — Ты… — в пустоту повторяет Серёжа, — Что ты тут забыл? — А ты? — Олег делает шаг вперёд, осторожный, половица снова скрипит, черт бы её побрал. — Не твоё дело, — ядовито бросает тот, его снова передергивает, Серёжа будто сбрасывал ненужную спесь продолжает: — в медпункт. — Там же закрыто, — Олег хмурит брови в непонимании. — А я там завсегдатай. У меня личные ключи есть, — ключи он не показывает, лишь идёт дальше. А Олег за ним, в голове проясняется, что из вида макушка теряется тогда, когда плохо, тогда рыжий идёт в медпункт. А о медсестре он, Олег, знал мало чего. Молодая, вроде симпатичная и видимо ещё и сердобольная. Кто бы ещё дал ключи изгою-Разумовскому? — Ты там ночами и днями пропадаешь? — интересуется Олег, догоняя его. — Пропадаю, — кивает, но не смотрит. — Расскажешь? — невзначай спрашивает Волков. — Че ты пристал то, Волков? Что за мания такая? Жуй кашу, надень кепку, если доставать будут — зови, — взлохмаченный и гневный Серёжа не казался страшным, совсем наоборот. Он был похож на суслика, вышедшего во время зимы. — Это забота называется. За-бо-та, — с улыбкой говорит Олег, произнося последнее слово по слогам. — Не нужна мне твоя забота! Ничья забота мне не нужна! Я позабочусь о себе сам! Я и Он… Всегда… — на последнем предложении Серёжа осекается. И Олегу кажется, что его глаза блестят жёлтым огнём, вновь. Серёжа сопит, будто ещё чуть-чуть расплачется. — Он? — осторожно уточняет. — Он… — отводит взгляд к тени, будто там кто-то есть, робко продолжает, — чудовище из кошмаров, а в медпункте спокойно. Там ни единой души, там дышится легче. — Пойдём? Серёжа не отвечает, лишь жмурится сильно сильно. Но кивает, пойдём, за мной. В медпункте и вправду тихо. Серёжа кладёт ключи в щель между досками, прячет. Днем дверь в кабинет открыта, чтобы душно не было, а посетители тут редко бывают, кроме Серёжи. Серёжа тут каждый день прячется, даже забавно, что никто его так и не находит. Только Олег. Олегу можно. Он, вроде, друг. Коек тут несколько и Олег думает, думает что ляжет на соседнюю, прикрытую ширмой, пока случайно не дотрагивается до Сережиной ладони. Он кажется ледяным, вот и дрожит, вот и не спит нормально. Койка широкая для одного, но узкая для двоих. Но Олега ничуть это не смущает. — Ты педик? — спрашивает Серёжа, когда Олег берет его за руку и греет холодные, подрагивающие ладони. — Нет, — беззаботно отвечает он. Слово из уст Разума отчего-то режет слух. Да так, что Олег кривит губы, словно и не он всё детство провел во дворах с пацанами. Потому что в его голове навсегда запомнилась фраза мамы: «У любви нет пола, дорогой. И то кого ты любишь не говорит о тебе плохой ты или хороший человек». — Ты просто холодный, как смерть, — он стискивает руки сильнее, — Спи лучше. Олегу кажется, что Серёже этого достаточно: его слов, его отрицания, его заботы. Олегу не хочется быть кому-то близким, ведь он знает, что он сбежит, сбежит настолько далеко, насколько можно и возвращаться не собирается. Но Разумовского он подпускает ближе, он делает необдуманные поступки, он спасает, он греет. Он заботится.