Если б у меня был один шанс Вернуться назад и все изменить Я бы повторил все еще раз Ведь я не могу, не могу быть другим
Холодная напористая струя ударила по лицу Сергея, отчего тот закашлялся и принялся закрываться от неё руками. Тысячи острейших игл пронзили руки, предплечья Горошко. Словно током ударило до костей, словно кожу разъедает кислота, так ощущалась вода в его глубоких ранах. В художественных фильмах герой бы молча перетерпел, он же сильный, но Серёжа не такой. Серёжа слабак, тряпка. Он закричал, чем перепугал парней, пытающихся умыть его, чтобы он не отключался до приезда скорой, и, может, хоть немного протрезвел. Бордовая, будто ржавая, вода текла рекой, перемешавшись с кровью. Тихон нашёл где-то полотенце, что выглядело довольно старым, и повязал на его руку. Вскоре парни нашли ещё полотенца, хоть так они пытались остановить кровь, которой была покрыта большая часть ванной. На мясо, в которое были искромсаны стопы, они взглянуть не решались, им хватило и фарша из рук юноши, чтобы в глазах потемнело и стало тошно от вида крови.***
— Горошко не придёт завтра, предупреди Трофима, пожалуйста, — Котков был предельно серьёзен, но нотки волнения в его голосе было не скрыть. — Он… Приболел.Болен.
— С ним что-то случилось? — Дима был самым светлым и добрым человеком, которого только можно было встретить. Он искренне волновался за своих друзей и всегда чувствовал, если что-то не так. Он был готов помочь. — Ром, об обычной болезни он бы и сам предупредить мог. — Короче он в больнице, но не волнуйся, его щас скоро отпустят, класть не будут. Он… Случайно чашку разбил и в стекло наступил. — А какой вы больнице? Мне приехать? По глупости Котков назвал номер больницы, поэтому несмотря на просьбы не приезжать, он все же начал собираться. Подыскивать и выбирать одежду времени не было, он накинул то, что нашёл: джинсы, косуху, в которой ходил сегодня, и свои единственные кроссовки.Ты снова и снова сбегаешь из дома Чтоб не возвращаться назад Я снова и снова забуду плохое И снова пойду тебя искать Снова пойду искать Снова пойду искать
***
Приехал Чеботарев намного раньше, чем планировал. В белом вылизанном коридоре с обшарпанными стенами его встретил Рома, весь красный, с нервно бегающими глазами. По его виду сразу стало понятно — что-то случилось. Им нужна помощь Димы, как бы сильно они этого ни отрицали, Дима видел. — Я же просил тебя не приезжать… — в целом мужчина сейчас выглядел, будто пробежал марафон. От волнения он сходил с ума, не находил себе места, ожидание сводило его с ума, заставляя холодный пот стекать по спине, кисти рук и колени трястись. — Где он? Он точно в порядке? — Сердце, кажется, сейчас выпрыгнет из груди, переломает ребра. Тяжело. Тяжело дышать, соблюдать спокойствие, не волноваться. — Сказали, что ему достанут осколки, очистят все, забинтуют и домой. Я думаю, ему стоит пока у меня пожить. Он сам обрабатывать не сможет. Тихон у него дома остался, сказал, что прибраться хочет, я с Серым на скорой поехал. Через несколько минут вышел доктор, он с умным видом поправил очки и подошёл к парням. С каждым его шагом напряжение нарастало. Предельно ясно, что доктор таких по сто штук в день видит, но все же его серьезный, почти безразличный, вид не давал сохранять спокойствие. — Ваш друг сейчас в перевязочной, все не так плохо, осколки засели неглубоко, но ходить пока ему больно будет. Обезболивающее, покой и постоянно менять повязки. На перевязку запишитесь в регистратуре, через неделю чтобы пришёл. Медсестра вывезла из незнакомого кабинета коляску, в которой смирно сидел Горошко. Пустыми стеклянными глазами он смотрел сквозь пространства, не замечая никого, даже Диму и своего друга. — Дима? Сережа, наконец, опомнился, оправился от шока и некого оцепенения. Он понял кто перед ним стоит. И стало на душе до невозможности тошно, паршиво. Ну кто просил тебя снова заставлять меня чувствовать это, подумал Горошко, даже как-то неосознанно, даже не заметил этого. Действительно, кто.Знаешь, я благодарен тебе За все мысли в моей голове Но ты знаешь, я не могу перестать Заставлять тебя чувствовать это
Серёжа разрыдался. Как маленькая девочка, как последняя тварь. Разрыдался при Диме. Галлюцинации ли это — приходится только гадать. Голова трещит, гудит изнутри, студент уже устал от этого. Так хочется, чтобы все поскорее закончилось, чтобы он перестал так мучаться. Может, действительно стоило покончить с собой. Сейчас бы не было столько проблем, столько чувств, перехватывающих его дыхание, заставляющих его глухо выть от ощущения слабости, беспомощности, беззащитности перед хищником, стоящим прямо перед ним. Все вокруг расплывалось из-за плотного слоя слез, через который он не мог уже ничего разглядеть, он лишь почувствовал крепкие горячие руки у себя под коленями и на спине, поднявшие его в воздух. Где-то глубоко в чужой широкой плотной груди зародился такой родной и успокаивающий голос. Горошко оставалось только прижаться ухом и постараться расслабиться. Этого сделать он, конечно, не мог. Его сердце, словно поднялось куда-то в горло, каждый его стук отдавался сильной болью***
Обезболивающее потихоньку начинало действовать, однако боль, защемляющая сердце, и не думала отступать. Горошко прильнул лбом к стеклу машины, он почти засыпал и заснул бы, если бы Чеботарев какого-то черта не решил поехать на такси вместе с ними. Сережа был уверен, что сам бы справился, ну, может с помощью Коткова, но, в любом случае, он бы дошел до квартиры и без Димы. Рома со студентом расположился на заднем сидении, что облегчало состояние парня, которого крыло от одного только взгляда этих двух голубых стекляшек. В них, безусловно, была любовь, другие теплые чувства, однако никогда их не было замечено при взгляде на Сережу. Никогда. — Ромочка, — протянул Горошко. — Давай покурим, как приедем, я так курить хочу, ты бы знал. Котков на такую странную просьбу отреагировал спокойно. За последние несколько дней он уже привык, что юноша ведет себя, словно дите малое. Действительно, чего ж он как ребенок. Истерики устраивает, квартиру свою крушит, напивается, а после этого всего сидит в этом тесном такси и строит невинные глазки. Будто это не он только несколько минут назад разревелся посреди больницы из-за того, что предмет его воздыхания, по которому он так убивался все это время, просто пришел и волновался, как он. Психика Горошко сейчас и в самом деле была не самой устойчивой. Казалось, что одно слово, и он сам полетит уже с балкона двадцатого этажа добровольно. Чувства все никак не успокаивались, глазные яблоки жгло. Разве обезболивающее не должно было избавить его от боли? Видимо, от душевной не должно. Тяжело было дышать. Тяжело это все. Тяжело.Твоя жизнь — это дом под снос В нем серые стены, забытые всеми И все, что мне остается, вновь Смотреть на его разрушение.*