Мое одиночество — наполненный бассейн слез
Годзилла реальности разрушила Токио грез И мне так гадко на душе, что не хочу быть пьяным Я мечтал стать Маяковским, а стал Северяниным
Тяжёлые серые тучи нависли над городом. Горошко вдыхал едкий горький дым, сидя на стуле на небольшом балконе Роминой квартиры. Сколько же успел настрадаться Котков за время дружбы с Серёжей. Сколько же проблем Горошко создаёт ежесекундно… Чеботарев принёс ему стул, ссылаясь на то, что ноги Сергея сильно пострадали, однако, он все ещё не отошёл от местной анастезии, стоп он не чувствовал совершенно. Наступал ли он на пол, приходилось понимать на интуитивном уровне, до квартиры его вообще нёс на руках Дима, потому что забинтованные ноги не помещались в его поношенные ботинки. Рома нёс их в руках. Парни решили оставить студента одного, дать ему спокойно покурить, однако с балкона послышался хриплый пугающий смех, что становился все громче и открытее. Горошко оперся руками на перила и наблюдал за маленькими редкими огоньками, проезжающими по тёмным одиноким дорогам. Ветер стал значительно холоднее, скоро должен был начаться дождь. Вся эта атмосфера одиночества, заставляющая бабочек в животе парня снова прогрызать себе путь наружу, на мгновение показалась Сергею глупой и смешной. Как можно было так вляпаться по самые уши, заболеть человеком и постепенно убивать себя в попытках приглушить свои отвратительные чувства. Смех, так похожий на кашель больного, все не утихал, он лишь превратился в тихую истерику. Эмоциональный переворот. Цунами чувств. Все мышцы свело в страшных судорогах, Горошко обнял свои плечи руками, складываясь, сновно креветка. Его сейчас не волновал его лоб, который упёрся в перила, совершенно не волновал след, что останется на лице. Волновал Дима. Солёные слезы скопились на кончике острого горбатого носа и на подбородке, падая и разбиваясь о бетонный пыльный пол. Серёжа почувствовал ком, который сдавил его голос, полностью поглотив. В немом крике парень открыл рот, оголил маленькие неровные зубки и что-то страшно прохрипел. Он точно болен. Сигарета уже полностью истлела, она обожгла холодные окаменевшие пальцы и упала на пол. Горошко поднял её и бросил в алюминиевую баночку из-под персиков, которую Котков уже несколько лет использовал в качестве пепельницы. Сам мужчина не заставил себя ждать. Заметив что-то неладное, он бросился к Сергею, старался успеть, лишь бы тот не сиганул вниз. — Серег? Ты чего, — тихо пробормотал Рома. Страшно было подойти к нему, страшно задеть, поговорить. Действительно ведь, одно неосторожное слово и Серёжа окажется там внизу, в клумбе или на тротуаре абсолютно переломанный и буквально разбитый. В ответ лишь слышались тихие всхлипы. Котков застыл у двери на балкон, боясь подойти ближе, однако он сделал один шаг, положив свою большую тёплую руку на дрожащее, как осиновый лист плечо. Сергей поднялся со своего стула, стопы начинали несильно болеть, но боль нарастала все сильнее и сильнее. Старые резиновые тапки Ромы, повидавшие жизнь, глухо шлепали по пяткам Горошко, который, держась за косяк аккуратно вылез из двери, ведущей на балкон. Снова два синих океана. Зрачки Димы были настолько светлыми, что казалось, будто они прозрачные, но и настолько глубокими, что казалось, будто там бездна, целый космос, пустота и холод. Взволнованно затаив дыхание, Чеботарев наблюдал за Серёжей, что хромал вдоль стенки куда-то вглубь квартиры. Мысли большими неоновыми буквами кричали о том, что нужно помочь ему, но все же присутствовал некая неуверенность, неловкость. Ему казалось, что юноша избегает его, его взглядов, прикосновений. Как его крыло только от того, что он просто пришёл. — Почему ты не оставишь меня с моим одиночеством? — пробормотал Сергей, уходя в соседнюю комнату.Неужели тебе не хочется все это бросить? В том числе и меня, а может ты просто не знаешь, насколько прекрасна Тем, что ни на кого не похожа, тем, что без маски?
***
Стопы покалывало, порезы ныли, как и сердце, кстати, которое, казалось, скоро остановится из-за таких испытаний и нагрузок. Горошко уже почти два часа лежал в спальне Ромы. Котков предлагал ему лечь с Чеботаревым, может, что-то бы и получилось, но предлагать такое было весьма жестоко с его стороны. Рома лёг с Сергеем, успокаивающе обнимая и шепча что-то в рыжую макушку. Студенту уснуть было сложно. В одной квартире с ним, в такой недалекой гостиной, спал Дима. Они с юношей дышали буквально одним воздухом, считается ли это за поцелуй? Какие-то жалкие пару-тройку метров разделяли их. Какая-то жалкая стена, которую можно было бы и снести даже ногой. Горошко бы постарался. Интересно, насколько мягкие его губы? Борода сильно мешает? Скорее всего она бы мягко колола щеки и нос, заставляя парня улыбнуться. Однако все эти прелести достались его жене. Она в любой момент могла бы потрогать жестковатые волосы, крепкую фигуру, плоский живот. Без проблем раздеть его, когда ей это хочется. Какой ужас, о чем же думает Горошко. Ему должно быть стыдно за такое.Кем будет твой следующий парень? Я не знаю. И знать не хочется
Ему и стыдно на самом деле. Стыдно за себя, свои эмоции, за свою болезнь. Больно за себя. Страшно за себя. Неожиданно сильная привязанность заставила Серёжу сжаться, скукожиться до размеров маленького гниющего зернышка с таким же отвратительным внутренним миром. Он залез с головой под душное одеяло, отметив про себя, что раздеться забыл, да и не смог бы снять свои узкие джинсы без посторонней помощи благодаря бинтам. Дима, конечно, предложил помощь, однако именно от него она была бы бесполезной и даже мучительной. На своём плече студент почувствовал руку. Чужую ладонь, что успела стать ему родной, роднее матери, как будто это его собственная рука. Она словно срослась с его костлявым бледным плечом. Его толстовка и джинсовка давно покоились где-то на полу в ванной, рядом со стиральной машине. Желтые грязные пятна на местах, которыми утром вытирал следы рвоты со своих щёк и рта. — Серег, я не пойму, — серьёзно проговорил Рома. — Тебя че так кроет-то? Слушай, посмотри на меня. Раньше же такого не было, ты не был таким… Убитым, что ли? Пальцами мужчина сжал щеки Горошко, поворачивая его лицо к свету. Котков уже и не помнил, когда в последний раз видел Серёжу по-настоящему счастливым. Парень медленно угасал на его глазах, вскоре он грозился исчезнуть. Он уже убил часть себя. Ту жизнерадостную и вечно шутящую часть Горошко, которую так полюбил мужчина. Совсем скоро он полностью себя добьет. — У меня все в порядке, Ром, — неубедительно прошептал Горошко. — Просто немного расстроился и все. Ничего серьёзного… — Просто расстроился?! Ты издеваешься, да? Ты сначала напиваешься в субботу вечером, ночуешь на улице, тебя находит Тихон, ты говоришь, что тебе плевать, где спать, потом снова напиваешься в воскресенье, рушишь полквартиры, калечишь себя и пытаешься умереть. Горох, это ненормально, тебе нужна помощь. Рома шептал так тихо и так строго, оглядывался на дверь, видимо, боялся, что кто-то их услышит. А Горошко страдал. Сильнее, чем раньше, хотя казалось, что это невозможно. Кто же знал, что столько боли ему причинят просто слова просто друга. А ведь он говорил правду, он тупо перечислил факты, а Серёже стало стыдно. В животе все перевернулось, исчезнуть хотелось ещё сильнее, а холодные длинные пальцы сжали край одеяла.Почему ты не оставишь меня с моим одиночеством? Неужели тебе не хочется все это бросить? Ян Кёртис мой единственный друг этой ночью Этой ночью
***
Знаешь, я весьма мерзкая личность
Потому что среди всего того мрака, что
Мы зовем жизнью, я своим эгоизмом
Привязал тебя к себе сверхпрочным канатом
Ты могла бы сейчас быть там, где хочется
А не ждать трамвая три часа на морозе
Почему ты не оставишь меня с моим одиночеством?
Неужели тебе не хочется все это бросить?
Опухшие от слез и двухчасового сна глаза с трудом открылись. Не умер. Жаль. Тяжело выдохнув, Горошко поднялся, сел на кровати. Ноги болели до звёздочек в глазах, пошевелить ими было невозможно. Бинты, пропитанные кровью липли к коже, были влажными и пахли железом. Наверное, будет больно снимать их… Серёжа прислушался. На кухне звенели чашками и тихо вполголоса разговаривали. Запах кофе разнесся по квартире, пустой желудок парня сжался с дикой болью. Это заставляло ком тошноты поступить у горлу. Рома любил варить его, особенно утром, иногда к нему даже присоединялся Сергей, но сейчас юноша не мог даже просто нюхать его, уже ужасно воротило. Головная боль била по ушам и глазам. Казалось, что парень умирает, у него болело все от макушки до стоп буквально. Горошко попытался пошевелить ногами, чтобы встать и пройти к парням на кухню, но каждая трещинка, каждая царапина, каждый шов на стопах и ладонях Серёжи заныли, отчего он и пустил сдавленный стон боли и зажмурился. Послышалось шевеление со стороны кухни. Дима с Ромой поднялись и направились в светлую спальню. Чеботарев выглядел взволнованно. За что он беспокоился? За Горошко? Вряд ли. Сдался он ему. Мужчина держал в руках какие-то таблетки и стакан воды. — Проснулся, калека? Мягкая улыбка. Снова эта чёртова улыбка, снова светлые тёплые глаза, снова они отпечатались в воспоминаниях Горошко… Снова страдать. Желудок будто вместе с сердцем сделал сальто, развернулся на триста шестьдесят, сжался в мучительной судороге. Под ребрами будто раздался треск, может треснули сами ребра, прокуренные слабые лёгкие сжались, не давая сделать ни единого вдоха. Когда Сергей очнулся, Дима сидел уже на краю его кровати и что-то заботливо бормотал.Почему ты не оставишь меня с моим одиночеством?
Неужели тебе не хочется все это бросить?
Ян Кёртис мой единственный друг этой ночью
Этой ночью*