Признаться в любви — это значит признать вину, Гореть от стыда в попытке спалить тоску, Обламывать кромку льда, а потом тонуть, Крутить барабан, а потом пистолет к виску.
— Ты где был?! Сказал, что покурить и домой, а в итоге на всю ночь пропал! — Рома выглядел крайне раздраженным и потрепанным. Видимо, он всю ночь не спал, дожидаясь Горошко, что весь раненый да искалеченный упорхал гулять по ночному Питеру. Серёжа застыл в неловкости. Все что он мог — просто почесать затылок и пожать плечами: — Гулял. В подъезде от его насквозь промокших старых ботинок образовались мелкие лужицы и следы. Он виновато кинул взгляд на Коткова, стоявшего прямо перед ним в открытом дверном проёме и нелепо улыбнулся, прося разрешения зайти. Мужчина, все же, недовольно хмурясь, уступил ему дорогу в свою квартиру. Он не пустил студента дальше прихожей, небрежно кинув ему «раздевайся». Сергей стянул с себя мокрые тряпки, с некоторыми вещами пришлось немного повозиться — они слишком прилипли, и остался в одних трусах, бинтах и джинсах, спущенных до колен. — Ромочка, — жалобно протянул Горошко. — Ром, помоги, пожалуйста. Глазки щеночка не сильно помогали делу, на Рому это не очень-то и действовало, однако, видя беспомощное положение друга, Котков с тяжёлым вздохом подошёл ближе к нему и помог снять эти узкие штаны. Через несколько мгновений Сергей сидел уже в горячей ванне, боясь опустить туда свои конечности, отчего он выглядел как морская звезда с задницей в воде. Рома развязал ему бинты, теперь стало видно местами затянувшиеся опухшие раны. Одну ногу он все же опустил в воду, причём достаточно резко, подумав, что так будет менее больно. Несмотря на то, что врач запретил ему мочить раны, он все ещё сидел в этой горячей ванне и старался не визжать от боли, жмуря глаза и шумно дыша через нос. Постепенно он погрузил и вторую ногу. Стопы адски жгло и покалывало, от некоторых ран вода становилась коричневатой. Когда его руки и ноги привыкли к воде, Сергей легонько опрокинул голову назад. Все-таки тяжело ему пришлось в последние дни. Ему еще предстояло выяснить, что на самом деле приходит. Вокруг него все твердят о какой-то влюбленности, но о чем они вообще? Горошко был уверен, что точно никогда никого не любил, будто находился всю жизнь в песне «Люди» Дайте танка. Казалось, что он вообще не был способен любить кого-либо. Он чувствовал себя лишним, будто все всегда портил. Он не верил в любовь. Она сама была для него чем-то недосягаемым, чем-то невозможным. Он всю жизнь видел глупые парочки людей, которые с чего-то взяли, что жить друг без друга не способны, но в то же время они ругались на ровном месте, устраивали друг другу нервотрепку. Зачем такое терпеть? Как вообще люди могут прикасаться друг к другу? Другой человек пахнет, дышит, говорит, слышит, видит, думает, потеет, двигается. Ужас. Зачем терпеть других людей? Они отвратительные.Признаться в любви — В отчаянии топором, Плакать, рубить Мачту своего корабля, Вырвать и вынести сердце С помойным ведром, Скулить, ногтями Закрытую дверь скобля.
Тем не менее, слова Вани до сих пор колотились в черепной коробке Сергея. Даже если к влюбленности их с Димой разговор не приведет, даже если не приведет к какому-либо разумному выводу, они смогут выяснить, почему Сережу так кроет. Он уже буквально начинал сходить с ума, внутри него уже колыхалось желание босиком, словно идиот побежать по Питеру во время грозы, крича, что есть мочи. Эмоций и боли в нем накопилось столько, что он понятия не имел, куда ему девать все это. Всю негативную энергию, его настроение и суицидальные мысли. Если хорошенько подумать, что за этим всем стоит всего один человек, что непроизвольно заставил его корчиться от боли и страдать. Его сердце снова болезненно сжалось, словно мокрая губка для посуды, из которой с особой жестокостью выжали все вместе с моющим средством. — Ромочка, — снова простонал он. — Принеси таблеточку пожалуйста. Ответа Коткова он не дождался, он даже не был уверен, что тот его услышал, но все же внутри явно надеялся на то, что неожиданно такой близкий ему друг сможет и в это раз спасти его от падения в омут его мрачных мыслей.***
На кухне Ромы всегда было хорошо. Тепло, сухо. Здесь всегда пахло как-то по-родному, словно в гостях у мамы. Горошко так давно не видел родителей, что правда начал скучать по ним. Парню, правда было безумно стыдно за то, что он увлёкся только собой и в этом месяце ни разу им не позвонил. Какой же он отвратительный сын. Чай, стоявший перед его носом, уже немного поостыл, но пар все ещё поднимался куда-то к потолку. Знал ли он, что ему никогда не светит стать облаком? Он не смог бы улететь на небо, ему мешает потолок, на котором он снова вернётся в жидкое состояние, хоть и не сильно заметно. Насколько опасен пар для потолка? Горошко сидел на скрипучем табурете с небольшим влажным полотенцем на голове. Что-то подсказывало ему, что плохой была идея говорить с Чеботаревым, но сам факт того, что он разберется в себе и всей ситуации невероятно сильно завораживал и манил его. Как сообщить об этом Роме, он пока не знал, но убеждал себя тем, что что-нибудь придумает, и тянул время.Признаться в любви — добровольно шагнуть назад, Свернуть все посты и расформировать полки, И безоружно сдать твоим губам и глазам, Радостно сунуть шею в твои силки.
— Ром, — Горошко звучал слабо, будто ныл, это было даже немного жалко. — Пригласи Диму? У меня ногам, когда я хожу, хуже становится. Я попробую поговорить с ним… Котков выдержал небольшую паузу, смотря на Сергея, словно на идиота или безумца. После этого он просто кивнул и развернулся к кухонной тумбе, протирая ее от остатков воды и лишних капель. — Постарайся не убиться совсем в ходе разговора. Шучу. Признаешься ему наконец? — Признаюсь в чем? — Сергей скептично посмотрел на Коткова, не собираясь воспринимать всерьез слова всех окружающих его людей. Иногда Сережа действительно ведет себя по-идиотски.***
Признаться в любви — В отчаянии топором, Плакать, рубить Мачту своего корабля, Вырвать и вынести сердце С помойным ведром, Скулить, ногтями Закрытую дверь скобля
Дима вот-вот должен прийти! Горошко буквально трепетал от осознания этого. Тошнотворное чувство детской радости и предвкушения захватило его желудок. Студент не мог найти себе места, он мельтешил на Роминой кухне, помогал ему с готовкой, хоть и не мог особо ходить. Котков решил позвать Чеботарева ближе к вечеру, таблетка Горошко уже переставала действовать, но пить новую пока совершенно не хотелось. Он четко для себя решил, что расскажет обо всех своих страданиях Диме, как бы страшно и отчаянно это не было. Холодные пальцы Сергея свело от волнения, он пару раз порезался, пока помогал с ужином Роме. Хоть тот и не совсем умеет готовить, они с Сережей решили приготовить много всего. Это был крайне странный жест с их стороны, по крайней мере, так казалось Горошко — ему привычнее было бы просто пригласить своего приятеля в кафе или какой-нибудь бар, ведь под градусом тяжелые разговоры проходят легче. Однако Рома запретил парню пить что-то крепче чая, это бы плохо подействовало на его организм. Сам мужчина решил остаться в соседней комнате на время разговора, чтобы если что-то бы и случилось, то он мог быстро помочь. Об этом он предупредил и Диму по телефону. Он не стал таить — сказал прямо, что намечается тяжелый разговор о том, что случилось с Горошко. Диме, конечно излишняя серьезность Коткова не понравилась. Он правда начал переживать — даже думал не идти, но любопытство взяло верх. Неизвестно, почему парень сильно волновался за Сережу. Вроде, не такой уж и близкий друг, но его стремление к саморазрушению выводило Чеботарева из себя, расстраивало его — почти вызывало агрессию. Хотелось с особым усилием вбить этому глупому ребенку в голову, что нельзя, Сережа, калечиться, нельзя истерикам поддаваться. Да все как-то не получалось. Жалко было физическую оболочку этого кома эмоций непонятного. Порой Дима правда видел, как плохо мальчику живется, да сделать ничего не смог. В последнее время он как-то особенно сильно погрузился в тоску, будто захлебнулся в ней, а сам, вроде, кричать пытается:Помоги мне не утонуть.
Только ли рядом с Димой он так ранится — непонятно. Будто нарочно только рядом с ним вязнет в неприятной темной жиже, а может давно увяз уже в болоте, а сейчас только ко дну уходит — все глубже и глубже. Нехорошо это все, помочь надо.***
Признаться в любви — это значит искать покой, Сон, аппетит и проглатывать в горле ком, Вспоминать о том, как ты безнадёжно была далеко, В ту секунду, когда мог коснуться тебя рукой.
Рома безмолвно открыл дверь. Он просто отошел, пропустив Диму внутрь, подождал, пока тот разуется, а после буркнул ему тихо «осторожней там» и удалился. Диму это немного озадачило, что такого опасного может быть в простом светлом парне, но зацикливаться конкретно на этом времени, да и желания, не было. Увидев два синих стеклянных зрачка, Горошко чуть на месте не подпрыгнул, чуть не улетел от радости. Он чувствовал себя щенком, заметившим хозяина — радости не было предела. Однако, вместе с радостью его одолела уже знакомая ему ноющая боль в районе груди. Его лучшая подруга Тоска снова решила забрать его сердце, кажется, на этот вечер она составит им компанию. Начинать разговор было тяжко, сразу же при их встрече в воздухе повисла напряженная атмосфера, и никакие банальные фразочки абсолютно не спасали ситуацию. Сережа долго мялся, смотрел в свою тарелку, куда Котков успел уже что-то положить при готовке. Аппетит покинул его, снова было тошно, обидно за себя, за Диму. Конечно, студент понимал, что у Димы семья, ему нужно вернуться домой к жене, от этого было не легче.Признаться в любви — В отчаянии топором, Плакать, рубить Мачту своего корабля, Вырвать и вынести сердце С помойным ведром, Скулить, ногтями Закрытую дверь скобля.
— Дим, — Горошко прочистил горло. — Мне плохо. За последние несколько секунд это было все, что он успел сказать. Дима взволнованно глянул на него, спросил позвать ли Рому, что болит и пил ли он свои таблетки. Конечно, помощь ему была необходима, но Дима неправильно понял его из-за каши в голове Сережи, которую ни один из них не был способен отсортировать. — Т-ты неправильно меня понял, — проскулил Сережа. — Мне плохо, когда рядом ты, когда я смотрю на тебя, я понимаю, что нуждаюсь в тебе, чтобы стало легче, чтобы одиночество больше не было таким давящим и болезненным, но когда я рядом с тобой, я чувствую беспомощность, словно хочу чего-то, но сил на это совсем нет. Я так скучаю по тебе, даже когда ты рядом, в одной чертовой комнате со мной, но и когда я один, я вечно думаю о твоих глазах-… — Сереж, — Попытался остановить поток бессмыслицы Дима. — О твоих руках, я вообще постоянно о тебе думаю, — нервный смешок — Я не знаю, куда мне деться, какие таблетки выпить, обезболивающее меня уже не спасает, да и не спасало никогда, я не знаю чего мне хочется, кроме смерти. Черт, я даже помереть нормально не мог, я не хотел тебя расстраивать этим! — На глазах Сережи появились слезы. Страх неизвестности и волнение усиливали покалывания в области сердца, однако юноша остановиться уже не мог. Сам толком не разобравшись, выпаливает мысли из своей полупустой головы. — Мне сказали… Мне все говорят, что я влюблен, но я не могу даже словами описать, насколько мне плохо и что со мной. В книжках про любовь не так рассказывали. Горошко затих. В комнате кроме всхлипов слышно ничего не было. От захвативших его чувств Сережа потерял дар речи, беспомощно глотая болезненный ком, вставший в горле. Еда на их тарелках так и не была тронута, за окном из-за туч вышли робкие теплые лучики, а Дима… А Дима, кажется, что-то понял.