***
Третье февраля, 2015 Сиэтл, Вашингтон Не знаю, каким образом, но в ночь перед последним днём Хлоя умудрилась убедить меня пойти домой и поспать. Как будто я могла. Вместо этого, всё, что я могла делать — это лежать, пялиться в потолок спальни, и в два часа ночи я сдаюсь и прекращаю делать даже это. Я одеваюсь так тихо, как только могу и крадусь вниз по лестнице, собираясь вызвать такси, чтобы меня подобрали в конце улицы. Я даже собралась оставить записку родителям, но когда я захожу в комнату — я пугаюсь, обнаруживая, что папа уже здесь, спокойно пьёт кофе, будто он всё это время ждал меня здесь. Может так и есть. — Привет, милая. Не можешь уснуть? Я молча качаю головой. — Я тоже. И честно говоря, я так и подумал, что рано или поздно ты спустишься, — допив свой кофе, он ставит пустую кружку в раковину и берёт ключи от машины со стола. — пойдём. Я отвезу тебя. Улицы Сиэтла практически пусты, отчего поездка до госпиталя оказывается довольно быстрой. В отличие от любого другого раза, в который папа вёз меня туда, он не заводит небольшого разговора и не предлагает заехать в магазин за бубликами. Он лишь постоянно бросает на меня взгляд с опечаленным выражением лица, безмолвно предлагая свою поддержку. Я тоже молчу, и даже умудряюсь сохранять спокойствие, пока мы не добираемся до входа в госпиталь. Я замедляю шаги, пялясь на здание, в которое входила бессчётное количество раз. Я знаю, что нелепо ненавидеть это место: это просто здание. Оно не живое и не бдит за тем, через что я прохожу, и даже будь оно живым, это всё равно не было бы его виной. Это не останавливает разгорающуюся ярость, которая беспокойной змеёй вьётся во мне, угрожая вырваться наружу. — Макс? — голос папы осторожный, колеблющийся. Он останавливается за несколько шагов передо мной, выглядит так, будто не может решить, вернуться ему назад, или нет. — Ты ид… Мой разъярённый крик удивляет меня, разрезая его вопрос напополам, и эхом откликается от зданий госпиталя, когда наношу самый жёсткий удар, на который только способна, ближайшей мусорке. Мой самый жёсткий удар всё равно не такой уж и жёсткий, к слову. Бак несколько секунд шатается, после чего не впечатляюще падает, несколько кусков мусора высыпаются на траву. — Это нечестно! — кричу я. — это блять нечестно! Почему это происходит?! Папа меня не затыкает, несмотря на время, и не пытается найти успокаивающих слов. Он знает меня гораздо лучше. Он просто терпеливо ждёт, пока я не успокаиваюсь достаточно для того, чтобы войти внутрь, после чего идёт со мной к лифту. По пути я молча обдумываю тот факт, что кто-то, стоящий снаружи онкологического центра практически в три часа ночи и орущий о несправедливости и жестокости жизни, вероятно, даже не стоит того, чтобы вызвать охрану. Не глядя тыкаю на кнопку лифта, с презрением глядя на закрывшиеся металлические двери, когда кабина равномерно поднимается, и вскоре мы выходим на этаж, по которому я, наверное, могу сориентироваться с закрытыми глазами. Я не узнаю первую попавшуюся мне медсестру, что необычно. Уживаюсь я с ними или нет, я знаю каждую медсестру этого этажа, по крайней мере на лицо, если не по именам. Он выглядит так, будто собирается попытаться встать у меня на пути, и я молча подначиваю её сказануть херню насчёт часов посещения, когда женщина постарше в розовой униформе (Элаина, я уверена. Перевелась сюда из отделения интенсивной терапии в сентябре) останавливает её. Они обмениваются небольшими переговорами шёпотом, затем обе женщины грустно смотрят на меня и машут мне. Я всё ещё чувствую, как змея беспокойно извивается в животе, и в одно мгновение я слишком сильно боюсь заходить в комнату к Хлое. Я не хочу, чтобы мои последние часы с любовью всей моей жизни были разрушены злобой. Затем я мягко толкаю дверь, мой взгляд падает на спящую внутри фигуру, и злость как рукой снимает. Всё, что остаётся — это отдалённое и пустое ощущение того, что эта картина чересчур сильно мне знакома. Хлоя всегда была слегка бледной, и, до всего этого, я завидовала её кремового цвета тону. Теперь она почти потеряла весь свой цвет: она выглядит едва ли не полупрозрачной, белее постельного белья, на котором лежит. Её кожа плотно обтягивает её кости, делая из неё пугающего скелета. Я, не без малой толики страха, осознаю, что её почти можно спутать с трупом. Разве что случайное подёргивание языка у обветренных губ, едва различимое движение глаз под веками, и почти незаметное движение груди при дыхании говорят об обратном. Я не осознаю до конца, что всё ещё стою на пороге, пока не чувствую папину руку, оказавшуюся у меня на плече. — Она… она выглядит так, будто она… будто она уже… — Я знаю, родная. Папа знает что-то, чего не знаю я, но только потому что я не удосужилась узнать об этом сама. Он расспросил обо всём доктора Морриса, и держал в себе, пока я не была готова. Я не готова — я никогда, вообще никогда не буду готова — но вопрос всё равно срывается с губ. — Когда… когда она…? Я не заканчиваю своего вопроса, но мне и не нужно. Он знал, что я его задам. — Доктор Моррис сказал, что сорокавосьмичасовой период ожидания предписания заканчивается в восемь утра, — он смотрит на Хлою и мягко сжимает моё плечо. — после этого, дело остаётся за ней. Такое чувство, будто воздух высосало из моих лёгких. Колени подгибаются, и я едва не падаю, когда папа ловит меня и ведёт к стулу рядом с Хлоиной кроватью. Я хочу разбудить её, услышать её голос и убедить себя, что она оправится, но часть меня боится, что она каким-то образом обратится в пыль, если я её коснусь. Вместо этого, я просто устраиваюсь в стуле (на котором теперь даже моё имя есть) и жду. — Могу ли я что-нибудь… — протягивает папа, но закончить вопрос он не успевает. — Нет, — наотрез отвечаю я. — мне здесь нормально. Он кивает, оставляя меня на ночное дежурство. Больничные звуки на этаже растворяются вдалеке, и я тихонько сижу, пока сон не начинает меня нагонять. Я борюсь с ним, играя в перетягивание каната с собственным сознанием. Каждые несколько минут моя голова начнёт крениться, затем всё моё тело дёргается, пока я пытаюсь не уснуть. Каждый раз я подскакиваю и осматриваюсь, втайне надеясь, что всё это — это просто один большой кошмар. Я не хочу ничего более, кроме как проснуться дома и увидеть, как Хлоя мне ухмыляется, готовая дразнить за то, что я уснула на стуле, вместо того, чтобы пойти в кровать. Затем я смотрю в кровать рядом с собой, вынужденная принять реальность, и этот цикл повторяется раз за разом. По мере того, как проходят часы, этаж затихает. Всего ничего сотрудников работают с раннего утра в онкологических палатах, а другие пациенты либо спят, либо слишком слабы, чтобы издавать много шума. В какой-то момент одна из медсестёр заходит в комнату и выключает свет. Затем, молча отсчитывая каждые мелкие выдохи Хлои, я наконец засыпаю.***
Мне удаётся немного поспать, но я точно не высыпаюсь: я продолжаю метаться от одного странного сна к другому. В одном я сижу на пляже с Кейт, попиваю чай и смотрю на затмение над водой. В другом я прячусь в закусочной «Два Кита», окружённая до ужаса знакомыми лицами, и на нас движется шторм. Худший из снов — это оказаться снова в проявочной. Но в этот раз это Хлоя прикована к этому грёбаному стулу, пока Джефферсон фотографирует её, а я ничего не могу сделать, чтобы спасти её. Меня будит лёгкий звук шуршания простыни, я подскакиваю, и вместо того, чтобы осмотреться, чтобы найти источник шума, мой взгляд тут же поднимается на кровать. Хлоя пытается поднять веки, и её кристально-голубые глаза слегка туманные, пока медленно фокусируются на мне. — Привет, красотка, — с мягкой улыбкой шепчет она, её голос лишь слегка приглушён кислородной маской. — ты здесь. — Конечно я здесь, — поднявшись со стула, я игнорирую несколько дискомфортных хрустов в моей спине, и двигаюсь, усаживаясь на её кровать. — где ещё мне быть? — Посмотри на себя, — недовольное выражение лица Хлои заставляет задуматься о том, насколько устало я выгляжу. — ты спала вообще? — Я в норме, Хлоя. — Макс, тебе нужно… — она отвлекается на влажный, прерывистый кашель. — тебе нужно получше заботиться о себе. — Кто бы говорил, — опускаю взгляд на руку Хлои и пытаюсь не думать о том, насколько хрупкой она выглядит. Она вздыхает, и её улыбка становится усталой. — Я выгляжу также херово, как себя чувствую? Только не наёбывай меня, Колфилд. — Ты выглядишь прекрасно. Хлоя испускает мягкий смешок. — Всё ещё не умеешь врать. Сожаление и угрызения совести в этот момент угрожают свести меня с ума. На мгновение, я уверена, что меня сейчас стошнит. — Прости меня, Хлоя… я… мне нужно было сделать больше. — Эй, ну-ка прекращай, — Хлоя качает головой. — это не твоя вина, Макс. Это я бестолковая сучка, начавшая курить, чтобы побесить маму. — Это моя вина, к слову, — мне не нравится, насколько горько я звучу. — ты никогда бы не начала, если бы я тебя не бросила. — Макс, это не было… — Я знаю, — я не хочу снова начинать это. Не сегодня. — они сказали мне, что… что утром ты… — стараясь как выходит, я не могу сохранять свой голос размеренным. — что ты решишь, когда. — Да, — Хлоя слабо кивает. — эй, у тебя с собой дневник? — Эм, вроде как? — тянусь и начинаю копаться в своей сумке, которую, я едва помню, как взяла дома, прежде чем уехать. Я потеряла свой старый дневник со всем, что привезла с собой в Блэквелл, и после того, как мы оставили позади разрушенный город, Хлоя попыталась вытянуть меня из полубессознательного состояния, купив мне толстый блокнот на спирали на заправке, неподалёку от Аркадии Бэй. Я едва помню, как она дала его мне: по ощущениям кажется, будто он всегда был со мной. Я обнаруживаю его воткнутым между своим жалким старым шерстяным шарфом и планшетом марки Surface, который мои родители подарили мне на Рождество, вместе с карточкой, которая не совсем прямо напомнила мне записаться на занятия весеннего семестра. — Вот он. — Не могла бы ты… — Хлоя слегка смущённо улыбается. — не могла бы ты почитать мне что-нибудь оттуда? Что-нибудь о нас? Эта просьба меня удивляет, но не думаю, что могу отказать любой её сегодняшней просьбе. — Оу. Д-да, конечно. Листая страницы, я всё ещё пытаюсь выбрать отрывок, когда глаза Хлои загораются. — О-о-о, вернись. Это запись со Дня Благодарения? Прочти её. — Что? — я инстинктивно прижимаю дневник ближе к груди. — нет! — Да. — Хлоя, — шиплю я, чувствуя, как щёки начинают гореть. — я не буду читать это вслух. Кто-то может услышать. — Пожаа-а-а-алуйста? — мягко умоляет она, и моя решимость мгновенно рушится. — Ладно. Но я буду опускать детали, чтобы было приемлемо для всех видов аудитории, — уложив книгу обратно на колени, я начинаю негромко читать вслух. — я никогда бы не подумала, что Хлоя может быть такой романтичной. Сегодня она пригласила меня поужинать, а потом мы пошли погулять вдоль побережья. Мы добрались до того гигантского колеса обозрения на Причале 57. Оно уже полностью украшено гирляндами, и там была огромная очередь, но она, видимо, кого-то подкупила, потому что мы прошли прямо к началу очереди. Глаза Хлои всё ещё держат в себе маленькую искорку, но она ничего не признаёт. — Вид был невероятный, и когда мы доехали до вершины, она… — я замолкаю, моргая, чтобы убрать слёзы. —…она поцеловала меня и сказала мне, что любит меня сильнее, чем любила кого-либо за всю свою жизнь. — Всё ещё люблю, — шепчет Хлоя, слабо сжимая мою руку и возвращая улыбку на моё лицо. — Мамы с папой не было дома, когда мы пришли, поэтому Хлоя отвела меня наверх, и мы… эм… — я заикаюсь, мой румянец становится ярче, пока я перескакиваю следующие три абзаца. — это всё было так замечательно, и я никогда не чувствовала себя настолько близкой к ней. — Ещё бы, блин, — мягко смеётся она. — я чертовски сильно потрясла твой мир, Колфилд. — Да, детка. Да, ты потрясла. — Всё ещё не могу поверить, что мы были вместе, типа, целый месяц — и умудрялись дальше поцелуев с обнимашками не заходить, — вслух размышляет Хлоя, слегка закатывая глаза и лучше кутаясь в покрывала. — прочти ещё что-нибудь. — Ладно. Посмотрим… — я листаю страницы, затем один из отрывков цепляет мой взгляд, и я улыбаюсь. — этой ночью мы смотрели по телевизору трансляцию празднования кануна Нового Года на Таймс Сквере, и ровно в полночь Хлоя пошутила о том, что шары упали. Я не слышала всю шутку, но мама выглядела супер поражённой, а папа смеялся так громко, что из его носа потекло шампанское, — я опускаю дневник, усмехаясь. — я помню это. Это было так забавно. — Ну так. Твоя мама почти всю неделю дразнила его за это, — Хлоя смеётся чуть громче, затем болезненно скулит и незаметно нажимает на кнопку автовливания. Устройство возле её кровати мягко чирикнуло, затем издало еле различимое шипение, выдавая впрыск морфина. Мгновение спустя, с её лица сходит напряжение, и она вновь расслабляется. — Ты в порядке? — меня не волнует, насколько бессмысленен мой вопрос. — Я в поряде. Продолжай. Я колеблюсь пару секунд, затем вновь опускаю взгляд на дневник. — О, боже. — Что? — Помнишь это? — я тыкаю в страницу. — сегодня я наконец побывала на первом сеансе на татуировку. Я слегка дёрнулась, когда игла впервые коснулась моей кожи, и девчонка, которой били татуировку в соседнем кресле, назвала меня неженкой. Хлоя сказала ей заткнуться и вернуться к беспокойству насчёт того, как она будет объяснять своё клеймо проститутки матери. Оба татуировщика засмеялись, и девушка выбежала с наполовину законченной татуировкой. Хлоя Прайс, ты моя героиня! — Эй, этой сучке следовало послушать меня. Никто не смеет принижать мою крошку. — О, это напомнило мне ещё об одной, — я быстро листаю дневник, пока не нахожу ту запись, которую искала. — прошлой ночью был двадцатый день рождения Хлои, и она устроила беготню по пабам. Мы прошли по всему Ванкуверу с кучкой других людей из хостела, и все прекрасно провели время — особенно она. Она выглядит так беззаботно, и каждый раз, когда я вижу её улыбку, думаю, я влюбляюсь в неё ещё сильнее, — вскидываю голову, даря Хлое игривый взгляд. — но насколько сильно я бы её ни любила, если она не перестанет говорить людям, что я её «горячая крошка-подросток», я заставлю её спать в гостевой комнате. — О боже, я помню это. Ты, кстати, один раз пыталась, — она мягко смеётся. — ты сдалась через полчаса. — Да, что ж… мне нужны были обнимашки с Хлоей. Часы пролетают, пока мы возвращаемся от одного воспоминания к другому, смеясь вместе и едва замечая, что небо на востоке начинает светлеть. Мы так и сидим, пока тихий стук в дверь не разрушает тот пузырь, который образовался вокруг нас, и мы обе поднимаем взгляды, видя доктора Морриса в дверях. — Доброе утро, Макс. Доброе утро, Хлоя. Я не отвечаю, но Хлоя каким-то образом сохраняет свою старую добрую хитрую ухмылку. — Что да как, док? Он, колеблясь, улыбается ей в ответ. — Я искренне прошу прощения за то, что прерываю, но я хотел сказать, что всё готово. Тебе просто нужно будет дать мне знать, когда ты захочешь начать. — Точно, — кивает Хлоя, её ухмылка пропадает также быстро, как появилась. — да. — Не торопись, — спешит добавить он. — я полностью очистил своё расписание, так что можешь не спешить. — Нет, — она качает головой, и я чувствую, как мой желудок грозится вывернуться. — сейчас, или никогда. — Ты… ты уверена? — Я готова как никогда, Док, — настаивает она, съёживаясь, пока она ворочается. — ожидание ничего не изменит. — Что ж, если ты этого хочешь, — он осматривает пустую палату. — хочешь, чтобы ещё кто-нибудь был здесь? — Нет. Только Макс, — Хлоя поворачивается ко мне. — я написала несколько писем. Дэвиду, твоим родителям и ещё некоторым ребятам. Они в тумбочке. Отдашь их адресатам? — Конечно отдам, — это последняя просьба Хлои. Я хоть на край света пойду, если она меня попросит. — ты можешь рассчитывать на меня. — Я знаю, — она говорит это с любящей улыбкой, которую я с трудом могу стерпеть. — партнёры до конца, верно? — Всегда, — шепчу я. Повернувшись к Моррису, я пытаюсь подобрать правильные слова для ещё одного вопроса, который я слишком боюсь задать. — Так… эм… как это…? Он, кажется, понимает, но смотрит на Хлою — она кивает — после чего он отвечает: — Я введу ей три лекарства: седативное, барбитурат и блокатор нейромышечной передачи. — Оу, — я понятия не имею, что это значит, но успокоения мне это не приносит. — и к-как долго это будет…? — Около десяти минут, — мягко говорит он, после чего добавляет. — но седативное введёт её в сон через пять минут. Пять минут. Этот ответ сродни удару в живот. Это мои последние пять минут с Хлоей. Это не происходит. Этого не может происходить. — Макс, — я сижу так, пока не чувствую, как рука Хлои оглаживает мою щёку, и я осознаю, насколько тяжело дышу. Её кожа кажется такой хрупкой, будто может осыпаться в любой момент. — пожалуйста, посмотри на меня, родная. — Мне… — я кладу свою руку поверх её и сжимаю так сильно, как себе позволяю. — мне страшно. — Я знаю. Всё будет нормально. Просто смотри на меня, — Хлоя отворачивается лишь для того, чтобы кивнуть Моррису. Хотя я так сильно стараюсь держать взгляд на Хлое, боковым зрением я всё равно могу видеть его движения. Я с огромным трудом борюсь с желанием закричать, когда он молча вводит первое лекарство. — Спасибо за то, что пришла, Макс. За то, что вновь нашла меня. За то, что ты — лучшее, что когда-либо случалось со мной. Я сглатываю ком, застрявший в горле, и пытаюсь улыбнуться. — Я не настолько замечательная. Красотка вроде тебя, наверное, была бы куда лучше. — Ни за что, — взгляд Хлои на секунду напряжённо дёргается, и она качает головой. — даже если бы у меня ушла на это сотня лет. Безмолвно, я целую хрупкую руку, обхваченную моей, и сдерживаюсь от содрогания — настолько холодной и безжизненной она ощущается. На мгновение я представляю, что едва чувствую мрачную, злокачественную опухоль внутри неё, пожирающую её по кусочкам, и вдруг меня наполняет небывалая бушующая ненависть. Ненависть на всех и каждого во вселенной. На хворь, убивающую Хлою, и на доктора, который убивает её сейчас. На любой дух, или бога, или демона, проклявшего меня способностью возвращаться во времени, но недостаточно для того, чтобы спасти её. На мою собственную беспомощность, на упёртость Хлои, и на ужасную и неизбежную правду того, что позволить любви всей моей жизни умереть на её условиях — правильное решение. Затем, также быстро, как она разгорается, ненависть затухает. Вся она теряется за страданием, и из моих губ вырывается сдавленный всхлип. Взгляд Хлои начинает то фокусироваться, то расфокусироваться. — Тш-ш-ш… это не твоя вина, Макс. — Мне следовало сделать больше. — Не говори так. Ты сделала меня такой счастливой. Я не жалею ни об одной секунде, проведённой вместе с тобой. — Как и я, но… — Но ничто не вечно, — шепчет Хлоя. Её голос такой тихий. — Я не могу, — я качаю головой. — я… — Эй, — с огромным усилием, Хлоя вновь фокусирует свой взгляд. — я люблю тебя, Макс Колфилд. — Я тоже люблю тебя, Хлоя. Всегда буду любить. Она одаривает меня последней, милой улыбкой, после чего её веки с трепетом закрываются. Я кладу голову на её грудь, мои слёзы пропитывают покрывало, когда рука Хлои ложится на мои волосы. Каждый её вздох становится короче прежнего, комната, кажется, распадается, и я практически могу разглядеть Хлою, стоящую передо мной, такую же прекрасную, как в тот день, когда мы воссоединились. На её лице широкая, сияющая улыбка, даже несмотря на то, что её сердце под моим ухом начинает ослабевать. Пока оно отбивает свой последний неровный ритм, и её рука падает с моих волос, я представляю, что Хлоя игриво подмигивает мне, что я всегда обожала. Затем картинка в глазах темнеет, её сердце замирает — и я больше ничего не вижу.***
КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ
***