Одинокие вместе

Когда люди оказываются в ситуации, которую они не могут полностью осознать, и эмоции начинают лить через край, они развивают в себе защитный механизм, что позволяет мыслить здраво, не теряя самообладания. Одни люди, как Нани, впутывают себя в бесконечный круговорот работы и обязанностей, чтобы не оставить в голове ни места для переживаний. Другие, как Стич, бережно хранят любую мысль или проблему, которую можно избежать, в глубине сознания. Такие, как Лило, во всем ищут положительную сторону и особый ракурс: что-то большое, по сравнению с чем их проблемы будут казаться крошечными. А такие, как Пликли, обманывают себя отрицанием существования проблемы как таковой, отчего она становится только больше. Защитным механизмом Джамбы был юмор. Когда он волновался, все, что приходило ему в голову — это неуместные каламбуры и шутки. Джамба был тем типом людей, которые на похоронах отпускали неловкие шутки, причем все они были ужасны, но он никогда не мог остановиться, даже если понимал, что это совсем не подходило ситуации. Длинный язык квелтикванца (и буквально, и образно) не раз впутывал его в проблемы. Однако прошло уже много времени с тех пор, когда ему приходилось шутить так часто. — Джамба Джукиба, сделайте шаг вперед. — О, охранник мог сначала хотя бы сводить злого гения на ужин. — Ха-ха, очень смешно. Возьмите свою форму. Рыбоподобный надзиратель грубо швырнул в его сторону швабру и продолжил обход остальных заключенных. Джамба уже привык к распорядку дня; с тех пор, как его сослали на Землю, раз в месяц корабль забирал его на обязательные работы на тюремный астероид К-37. Большую часть времени он начищал главное здание, но иногда ему не везло и приходилось копать снаружи, чтобы способствовать бесконечному расширению помещений. Хотя худшим вариантом оставалась работа в кафетерии, потому что каторжники всегда относились к персоналу чересчур агрессивно, если еда оказывалась мерзкой (а мерзкой она была всегда). Пусть натирание пола шваброй и было невероятно утомительно, Джамба ценил возможность побыть наедине с собой в месте, полном преступников. Если бы кто-то из оханы оказался в подобной ситуации, он, возможно, понял бы, почему Джамба так ненавидел уборку. После новостей от Консула он должен был почувствовать облегчение, потому что Совет, наконец, пересмотрел дело и отменил ссылку, и тот день обязательных работ официально был последним. Не надо было больше мыть полы, подавать гадкую еду, вычищать все углы от грязи и терпеть презрение, со стороны как охранников, так и заключенных. Но вместо этого Джамба испытывал лишь тоску, а все, что приходило ему в голову, когда он глядел на мокрые полы, это жалкие шутки. Ученый осознавал, что ему с трудом дается принятие нового положения, и понимал, почему: после того как они провели три года вместе, после того как они наконец вывели свои отношения на новый уровень, после того как он открыл для себя значение семьи и отказался от зла ради нее… Пликли все еще думал о том, чтобы улететь. Пликли до сих пор тянулся к своей планете и мечте. И это хорошо, не так ли? Никто не обязан оставлять собственные желания, чтобы угодить окружающим. Но именно это и сделал Джамба и, зная, что Пликли, может, не готов на такое пойти… он чувствовал себя преданным, даже если понимал глупость этой идеи. Он не давал Пликли знать его мысли по этому поводу. Меньше всего Джамбе хотелось, чтобы его друг испытывал вину. В конце концов, квелтикванец тоже мечтал о своей лаборатории; и это было бы несправедливо. С тех пор как он узнал, что ее закрыли (а не снесли или транспортировали куда-либо, как он изначально предполагал), Джамба не мог устоять перед желанием вернуться. Просто забыть о такой значительной части своего прошлого было тяжко, и Пликли, скорее всего, испытывал то же самое по поводу своей карьеры. — Будет грязно. Принесу полотенце, — это было единственным, что смог произнести Джамба два дня назад, когда Пликли узнал, что Лило и Стич (которые уменьшились до микроскопического размера, чтобы извлечь образец 222, живой вирус, из тела плоргонарианца) вот-вот увеличатся вновь. Увеличатся прямо внутри Пликли, разорвав его на кусочки. Щуплый пришелец умолял Джамбу сделать что-нибудь, а ученый лишь выдал шутку про полотенце и захохотал. Квелтикванец до глубины души ненавидел вспоминать об этом. Это было ужасно. Джамба смеялся весь день, прекрасно осознавая неуместность. К тому моменту находиться на краю катастрофы один-два раза в неделю стало для их семьи рутиной, и даже Пликли пришлось смириться с возможностью умереть средь бела дня. Но для Джамбы это было чуждо. В конце концов, когда один из твоих образцов ранит члена твоей семьи, выполняя заложенные в него функции — это одно. Но когда он же умышленно избирает твоего лучшего друга своей жертвой, угрожая убить его мучительно-болезненным способом и срывая план по спасению, — это совсем другое. — Это не смешно, Джамба! Я могу умереть! — воскликнул Пликли в истерике. — Ты не говорил, что это может убить меня! Ты, правда, правда, просто позволишь мне вот так ВЗОРВАТЬСЯ? — в ответ на молчание Джамбы крик Пликли становился все громче, и он был готов заплакать. — ДЖАМБА! — Нет! — ученый не знал, куда отвести взгляд, его голос задрожал. — Они найдут способ, они всегда находят. Я не планировал этого, это все просто глупая ошибка! — непреодолимое желание раздавить ныне крошечное тело Ганту давило на голову Джамбы, но стресс связал ему руки. — Не хотел смеяться или плохо шутить. Просто… — он не смог удержаться и вновь хихикнул. Слишком тяжело, это было слишком тяжело. — И ты сейчас смеешься? Я умру, Джамба! И это твоя вина! — …Я знаю. Пликли моргнул, и его взгляд смягчился. Джамба был сломлен, он смотрел в пол, сквозь истеричный смех раздавались тихие всхлипы. Он смеялся не от шутки, осознал Пликли, а от потрясения. Зеленый пришелец сделал глубокий вдох и собрался с мыслями. Джамба был прав: Лило и Стич никогда не подводили их. И даже если он умрет… ну, они сделали все возможное, чтобы спасти его. И Джамба тоже делал все возможное, несмотря на маску, которую он так старался натянуть. Осознание, что ученый прятал страх, что это может произойти, за улыбкой, чтобы не напугать Пликли, ударило ему в голову. Даже в этой чрезвычайной ситуации приоритетом Джамбы было помочь ему не терять самообладание. А Пликли накричал на него! — Извини, — пробормотал Пликли, и Джамба посмотрел на него, не веря своим ушам. Что? Это он вызвал весь хаос, это была его вина; какого черта Пликли извинялся? Однако плоргонарианец продолжил, одарив его нежной улыбкой. — Ничего. Все будет хорошо, как всегда и бывает. Ты сделал все, что мог, чтобы помочь мне. И я благодарен за это. А если все… кончится плохо… это тоже ничего. Я счастлив, что прожил часть своей жизни здесь. Я счастлив, что встретил тебя, несмотря на то, что будет дальше. Джамба замер, глядя на то, с какой нежностью на него смотрел Пликли. Его сердце замерло, а разум бешено перебирал возможные решения. Нет-нет-нет, он не потеряет Пликли! Джамба больше не был одинок; впервые в своей жизни он не был одинок, и он НЕ ГОТОВ был это потерять. Ученого наполнила решимость исправить свою ошибку; возможно, если он инвертирует полярность транспортировочной камеры, она сможет откатить молекулярный процесс увеличения на достаточно долгое время, чтобы… Слишком поздно; процесс уже пошел, и времени не осталось. Учитывая обстоятельства, Пликли вел себя невероятно зрело. Джамба стремительно терял самообладание, настолько, что не удержался и спросил своего напарника, не чувствует ли он, что вот-вот взорвется. Какого черта с ним было не так? Вновь его дурацкие шутки. Ученый сдерживал крик. Он был благодарен всему на свете, что в конце концов все разрешилось; 626 и маленькая девочка выбрались в целости и сохранности, Пликли был в порядке и вне опасности, А Лило решила оставить злобный образец с Ганту, чтобы преподать ему урок. Правда, в тот момент Джамба всерьез был намерен убить его. Вот только даже Пликли (наивно добрый Пликли) не простил бы его за это. Джамбе приходилось напоминать себе, что он больше не был таким бездушным человеком. Однако воспоминания об этом тревожили его и два дня спустя, когда он был вдали от голубой планеты и вымывал полы гигантской тюрьмы. Он не привык испытывать такую… панику. Пликли паниковал часто, поэтому Джамба думал, что именно по этой причине тот как ни в чем не бывало вернулся к обычной жизни уже через час после перспективы быть разорванным изнутри. Квелтикванец, в отличие от него, никак не мог отойти от этих событий. Ни от того, что Пликли мог уехать, ни от опасности, через которую пришлось пройти его семье, ни от собственной беспомощности, когда он чуть не убил своего лучшего друга, и точно ни от страха вновь оказаться в одиночестве. Это все было так странно для Джамбы. Да, его охана была доброй, его жизнь — веселой, и он точно любил Пликли, но… а говорил ли он ему об этом вообще? Похоже, нет. По крайней мере, не словами. Но можно ли было его винить? Из них двоих Пликли был тем, кто отказывался видеть их… кем угодно! И почему это вообще волновало Джамбу? Ярлыки — это лишь глупые рамки, и все же он очень хотел заполучить один конкретный ярлык. Ему пришлось признаться (только самому себе, конечно же), что, возможно, он был не ТАКИМ уж и злым, пришлось признать, что он никогда не вернется в свою лабораторию, как бы сильно по ней ни скучал, и признать, что он был неловко влюблен в женоподобного плоргонарианца. Теперь все, что напоминало ученому о его прошлом — это членство в ОЗГ (Организации Злых Гениев), и это было громкое и не более чем просто приятное звание. Ему нужен был якорь, чтобы зацепиться за дно, пока он захлебывался в бурлящих волнах хаоса, которым стала его жизнь. Джамбе нравится хаос, но только когда он был его виновником, конечно. Хаос, по правде, не так весел, когда ты не держишь его под контролем. В конце дня квелтикванца сопроводили на выход с таким же презрением, с каким и встретили. Было позднее время; большая часть городка уже спала. Жутко ломило кости. Мытье полов, наверное, было не самой сложной работой, но беспрерывные двенадцать часов со всего парой жалких перерывов могут свалить с ног каждого. Джамба с ворчанием вошел в гостиную без какой-либо уверенности, что сможет дойти до кровати. Он даже не осознал, что свет еще горел. — Джамба! — Пликли встретил его с кружкой горячего чая (в котором, как предпочитал ученый, было больше сахара, чем самого напитка) и со стопкой аккуратно сложенной чистой пижамы. — Как все прошло? Я заварил чай и подготовил теплую ванну для тебя. Джамба был слишком измучен, чтобы сообразить с ответом, но Пликли это не смутило, и он продолжил. — Вот, можешь переодеться, когда будешь готов. Я подумал, после долгого дня у тебя будет сильно болеть спина, поэтому сменил простыни на нижней койке, так что ты можешь поспать на моей кровати сегодня. Тебе нужно что-нибудь еще? Перекусить, может, еще подушек, массаж? — Нет… — простонал Джамба и мысленно отругал себя за холодность. — Хочу сказать, все и так идеально. Спасибо. — Меньшее, что я могу сделать, правда! — Пликли, казалось, был очень горд тем, что оказался полезен. Он встречал Джамбу после его обязательных работ уже на протяжении двух лет, но в последние месяцы стал невероятно чутким. Почему-то грудь Джамбы заныла. — Наконец-то, это был твой последний день. Я так рад, что тебе больше не придется возвращаться в это ужасное место. — Как и я… — Ну, тогда… Если тебе ничего не нужно, я буду в нашей комнате, — сказал зеленый пришелец, уже привыкший к рутине. — Пликли… — Джамба услышал собственный голос, почти мольбу. — А? — Пликли моргнул в замешательстве. Ночи обычно заканчивались на этом. Всегда. Это было что-то новенькое. — Ты не мог бы… ох… — Джамба не находил слов. — Остаться с Джамбой на ночь? — Остаться с тобой? — плоргонарианец был в небольшом смятении. В его голове тут же возникла картинка Джамбы, погружающегося в ванну, но он незамедлительно отбросил ее. Не в ВАННЕ, извращенец! Рядом с дверью, не подглядывая, как НОРМАЛЬНЫЙ человек. Он прикусить губу, почувствовав, что краснеет. — К-конечно… Я подожду у двери и составлю тебе компанию, и помогу устроиться поудобнее после, хорошо? — Спасибо. Джамба много чего хотел сказать в ту ночь. Попросить прощения. Признаться, что он был растерян. Что Пликли нужен был ему. Но он так устал… «В другой день, — решил он, — в другой день. Я покажу ему, что мне не все равно».