Убей, борись, умри

Август 2018

Какузу не врал. Охрана аэропорта действительно обозналась. На пути к отделу безопасности Какузу успел составить пять возможных сценариев того, как будут развиваться события в зависимости от произошедшей накладки и ресурсов, которые подключат по ходу. Отдельные сценарии были для него все равно что апокалиптическими и заканчивались экстрадицией или пожизненным заключением. Какузу старался не зацикливаться на них. Чувство загнанности в угол и паника мало кому помогли спасти свою шкуру. Какузу заранее начал катать на языке заготовленное «Я не буду говорить без своего адвоката», как лакричный леденец, вкус которого ненавидел. Кто вообще любит лакрицу? Наверное, кто-то вроде Хидана, неглубокий везучий упырь с отставанием в развитии. Удача никогда не бывает на стороне умных. Однако дело не стоило выеденного яйца. Когда их скорбная процессия наконец добралась до отдела безопасности, выяснилось, что источником проблемы стало не излишне узнаваемое лицо Какузу и не плохо сделанный паспорт, а неизвестная женщина, у которой украли сумку в зале прибытия. Она не запомнила почти никаких опознавательных черт вора, за исключением трех: он был смуглым, темноволосым и одетым в черное. Опознать кого-то по этому набору зацепок в принципе не представлялось возможным, а уж в крупнейшем аэропорту Стамбула… Будь охранники хоть немного умней, с кругозором пошире, они бы побеспокоили человека в одеянии христианского – на этом слове стоило бы сделать акцент – священника в последнюю очередь (по крайней мере, по выкладкам Какузу). Но те были турками и, вероятно, мусульманами, что автоматически делало их индифферентными к христианским священникам и христианству в целом. Какузу для них был тем самым смуглым темноволосым человеком в черном, которого они искали. Его показали лишившейся сумки женщине. Та оказалась европейкой, поэтому при виде Какузу слегка просела. Тут же выяснилось, что вор был местным и не священником, в два раза моложе и с короткими волосами. Какузу с усилием сдержал вздох. Его отпустили, принеся множество извинений. Какузу изо всех сил пытался принять всепрощающий вид: «Да, да, я понимаю. Как досадно. Нет, разумеется, я не держу на вас зла… Бог в помощь!». Но все это время что-то в его чертах, в его внутренностях, в самом его естестве сочилось ядом. У него украли его драгоценное время. Что хуже, он был вынужден оставить реликварий под наблюдением Хидана, которому и самому не мешало наблюдение. Кстати, приглядывать за реликварием было не в пример проще, потому что у него отсутствовал рот, откуда то и дело сыпалось дерьмо. Не было у него и ног, чтобы убрести в неизвестном направлении. Наконец, реликварий можно было спрятать в чемодан и забыть о нем… что, в принципе, удалось бы проделать и с Хиданом, но всего раз. Иногда Какузу об этом подумывал. Возникло чувство, будто в его отсутствие с белобрысым недоумком непременно что-то случится. Разумеется, небезосновательное. С Хиданом действительно что-то случилось, и Какузу накрыло волной злого удовлетворения. Ему нравилось убеждаться в собственной правоте. Плюс, он до сих пор испытывал раздражение из-за покупки ролла, который в итоге и стал источником Хидановых бед. Если бы мелкий вымогатель не начал ныть, ничего бы с ним не произошло. Усилием воли Какузу заставил себя стереть с лица ухмылку. Во-первых, она выбивалась из его образа. Во-вторых, злорадство мало кого доводило до добра. Что-то внутри механизма вселенной неизменно тяготело к балансу – своеобразному уродливому балансу, с которым не понаслышке были знакомы хвастуны и предатели, но не только они. Мир раздавал пощечины направо и налево: и тем, кто покорно подставлял вторую щеку, и хитрецам, что пытались увернуться. Ему было все равно, он одинаково хотел поиметь всех. Какузу не доверял вселенной, не принимал за истину ее великую мудрость и всегда оставался настороже. Но, поскольку и он был человеком, его «всегда» имело границы и было относительным. Садясь в черное глянцевое такси на девять персон, Какузу невольно подумал: «По крайней мере, Хидан не проебал чемоданы». Примерно через десять миллисекунд он одернул себя и надул губы от недовольства, но мысль улетела, и ее нельзя было вернуть назад, как выпущенный из ствола патрон. Стамбул отвлек его от неуютных мыслей. Какузу бывал тут миллион раз, но неизменно чувствовал, сколько всего остается за пределами его поля зрения, от неисследованных мест до не выпитого кофе. Он любил Стамбул, но никогда не хотел в нем остаться. Слишком много сутолоки, гомона, людей. В тысячелетнем городе крутились большие деньги – но все еще недостаточно большие для него. Золото минаретов пыталось отвлечь от гладких ледяных стрел Нью-Йоркских небоскребов. В них Какузу верил чуть больше. Проносящийся за окнами город зачаровал и Хидана. Он по-детски прилип к окну с противоположной стороны салона. Какузу видел только его затылок и спину вполоборота, но с легкостью дорисовывал себе широко – шире обычного, хотя куда там, − распахнутые глаза и приоткрытый рот. Все это поднимало в нем пыль привычного раздражения, хотя и на то, и на другое приятно было посмотреть. Какузу едва заметно качнул головой. Его бесило, когда Хидан вел себя как турист, но в глубине, под стекловатой его недовольства, всегда сквозила зависть. Будто они сраные герои «Страны Оз», и он каким-то образом променял на мозги способность испытывать эмоции. Зато у Хидана мозгов не было, и бремя интеллекта его не тяготило. − Смотри, кебабная! Вообще, я бы навернул кебаб. Проблема только с тем, что тут кебабных дохуя. Это на все, что ли, надо отзывы смотреть? Заебешься! У Какузу тоже имелись кое-какие представления о том, как славно провести время в Стамбуле. Он не любил десерты, особенно приторные, вроде кадаифа или баклавы, но время от времени заглядывал в «Хафиз Мустафу» за шафрановым пудингом, и ел его, запивая густым, землистым на вкус чаем. Какузу нравился пролив Золотой Рог. Ему не надоедало наблюдать за медитативным вращением дервишей. Он бы не отказался и от хаммама – разумеется, вдали от туристических мест. Там, где банщики умели держать язык за зубами. На беду, в компании Хидана многие из этих развлечений теряли привлекательность. Какузу не мог представить напарника спокойно гуляющим вдоль набережной или любующимся танцем с многовековой историей. Хидан бы скорее предпочел надраться ракы и блевать, стоя на четвереньках на полу общественного туалета. Потом бы кто-нибудь хорошенько его отпиздил просто потому, что он слишком неместный, и украл бы все его деньги. Восточное гостеприимство! Когда они добрались до отеля, Какузу ощутил, как с его плеч падают горы. Прибытие в забронированные апартаменты, чисто вымытые и умиротворяюще безликие, воспринималось важным этапом операции, отметкой «все идет по плану». Какузу не нравилось, что он делает на этом такой акцент. Чувство безопасности или, того рискованней, достижения было иллюзорным. Всегда. Кто-нибудь другой просто расслабился бы, но Какузу старался не терять бдительность. Не зря же Мерфи придумал свои законы. Впрочем, он был рад смыть с себя запах эконом-класса. Хидан тоже пребывал в приподнятом настроении. Наверняка собирался, пока Какузу будет в душе, метнуться за кебабом, напрочь забыв о недавних туалетных проблемах. Недоумок. Каждый из них надеялся на пару часов передышки в облаке кондиционированного воздуха, каждый мечтал о чем-то и обломался. Какузу полез в свой чемодан для ручной клади, надеясь достать одежду на смену, и все сразу пошло не так, потому что оттуда на него буквально выпрыгнула мятая, наспех скомканная ветровка, от которой несло смесью дезодоранта и пота. Дерьмо. На ее месте должен был находиться заботливо пристегнутый кофр с реликварием. Пакет с документами лежал отдельно, в боковом кармане, и остался там нетронутый, но долбанный реликварий… Какузу почувствовал, как забилось в тике веко левого глаза. Подергивания были такими мелкими, что сторонний наблюдатель бы их не заметил, но ощущения сводили с ума. Больше всего на свете хотелось поставить ебаное веко на паузу. Оно мешало думать и в эдакой насмешливой манере сигнализировало, что Какузу не способен контролировать мир вокруг, ведь прямо в эту минуту он не мог управлять даже собственным глазом. «Тихо», − мысленно приказал себе Какузу, хотя за две последние минуты не издал ни звука. У него имелось чертовски много соображений, но закончились слова. Да в них и не было пользы. Катастрофа уже случилась, с горы сошел оползень, а жители крохотного поселения у подножья проигнорировали все красные флаги. Сами виноваты. Тик прекратился. Какузу поднял голову и посмотрел на Хидана через всю комнату. Тот избавился от рясы и болтался по номеру в расстегнутых джинсах, остывая после невыносимой жары Стамбульских улиц. Поначалу он не уловил настрой взгляда Какузу, растерянно спросил: «Что?..», но Какузу не мог дать ему связного ответа, потому что его словесные резервы по-прежнему были на нуле. Это нельзя было назвать ступором. Скорее, кровь резко отхлынула от части мозга, отвечающей за связную речь и социализацию, чтобы устремиться к чокнутому скоплению нейронов, на которое возложили управление гневом. О, гнев. Милое, славное, освежающее состояние. То, во что обмакнуло Какузу, было сравнимо разве что с состоянием берсерка. Зрение стало тоннельным, сузившись до корня зла, вечного источника самых невообразимых и тупых проблем, и Какузу подумал с непробиваемым спокойствием: сейчас он прикончит Хидана. «Прикончит», пожалуй, не совсем подходило по контексту, потому что Какузу интересовал не результат, а процесс. В эту секунду он мечтал как можно более полно ощутить процесс Хиданова умирания − не от свернутой шеи или еще более скучного огнестрела, а от разрывания на кусочки голыми руками. Обычно Какузу не опускался до такого, и «обычно», в общем, тоже не являлось подходящим словом. Какузу предпочитал рассудочность, а в неконтролируемой животной ярости не оставалось ничего рассудочного. Давным-давно, во времена папоротников и динозавров, многотонные ящеры вцеплялись друг другу в глотку только потому, что это диктовали им инстинкты, заложенные в крохотных и неповоротливых мозгах рептилии. Эволюция преодолела порог мел-палеогенового вымирания и понеслась вскачь, оставив в подарок людям кое-что изначальное, неконтролируемое и одержимое жаждой крови. Маленький презент на память, высвобождающийся в момент, когда все летит в тартарары. Теперь-то Хидан прочитал взгляд Какузу. Разумеется. Он был там, где подобные взгляды в порядке вещей, он умел их распознавать, но пока упускал из виду важнейший элемент картины, оставался расслабленным и недальновидным, дрейфовал в уютном непонимании. − Че случилось-то? Все, что Какузу раздражало в Хидане, выкрутилось на максимум, будто кто-то исказил цвето-, звуко- и мировосприятие, сделав поступающие сигналы невыносимыми. Из ниоткуда, как пиявки, потянулись липкие, гадкие мысли: кожа Хидана слишком белая, что в своем роде отвратительно, было бы намного лучше, если бы ее мнимую чистоту стерли черные, глубокие синяки. Этого было недостаточно, и фантазия Какузу потянулась дальше, туда, где он мог вскрыть возмутительно гладкую грудь, ласково, почти любовно отделить пласт кожи и рассечь ребра, сделав внутреннее внешним. Почти сразу его перебросило в другую плоскость. Скальпель – слишком изящно, слишком по-человечески. Ему не нужны инструменты, чтобы разобраться с этим говном. − Ты оставлял мой чемодан без присмотра? Какузу и сам удивился, как мягко заговорил. Он словно обращался к ребенку. Обычно Хидан удостаивался другого тона, безэмоционального и неживого, как сушеный абрикос, а потому остолбенел. Он не вчера родился; по лицу скользнула тень догадки. Хидан в два счета оказался рядом, сунулся в чемодан, попытался отобрать вонючую ветровку, но Какузу, державший ее двумя пальцами, отдернул руку. − Бля-я! Бля! – Хидан нервно запустил пальцы в волосы. – Ебаный пиздец! Какая-то сука спиздила реликварий! Когда я, блядь, ее найду, плесну ей в глаза рассол от халапеньо… Блядь, это пизда! – Он заметался по номеру, не зная, что предпринять. В другой момент Какузу нашел бы его беготню безумно забавной. – Ладно. Надо успокоиться. Просто, блядь, успокоиться! Не все ведь так плохо, да? Это всего лишь какой-то реликварий, да еще и поддельный… − Реликварий был настоящим, − заметил Какузу. Голос не звенел и не хрипел. Он был будничным, словно синий деним или каша на завтрак; в нем не таилось смертельных предзнаменований. Впору собой гордиться. – Тринадцатый век, серебро. Но настоящую ценность представляет не кость, которая была в нем запечатана, а споры сибирской язвы, которые поместили туда потом. Рыночная цена − миллион семьсот тысяч. А теперь расскажи, как именно ты похерил мои деньги. Скулы и уши Хидана вспыхнули, как при лихорадке, а сам он стал еще белее. Сизые прожилки вен разбегались под прозрачной, потерявшей всякий цвет кожей. Казалось, его сердце с минуты на минуту остановится. − У меня было расстройство желудка! – взвизгнул Хидан омерзительным фальцетом. − Что, по-твоему, мне нужно было делать?! Если считаешь, что надо держать дерьмо в себе вместо того, чтобы пойти и просраться по-человечески, − соси ты хуй, Какузу! Немного позже – значительно позже – Какузу поймет: было не так важно, что Хидан спизданул в тот момент. Ни его тон, ни содержание его слов не имели значения. Звуки проникали в пузырь ярости Какузу, гадкие, но бесполезные, и гасли там, будто в вакууме. Какузу и сам не знал, зачем потребовал от говнюка объяснений. Ему хотелось как-то унизить его, заставить извиняться, но это была предполагаемая ветка взаимодействия с кем-то адекватным, способным к самоанализу. Разумеется, извинения не были целью Какузу, они просто… подходили ситуации? Но сценарий с признанием вины умер в зародыше, потому что Хидан оставался Хиданом, и Какузу внезапно ощутил освобождение. Нормы и правила, которые регулировали его поведение, разом отвалились, едва прозвучало сакральное «соси ты хуй». Какузу мог бы соврать, что его осенило, но случилось совсем другое – все аналитическое, взвешенное, настроенное, просчитанное и трезвое в нем помножилось на ноль, и наступила невероятная ясность. Какузу опрокинул Хидана легкой, техничной подсечкой – тот пропустил начало и отреагировал, когда к нему уже прижались и зафиксировали сбоку двумя руками; запоздалая попытка удара локтем ничего не дала. Какузу зацепил Хиданову ногу своей и повел ее полукругом, они рухнули. Хидан заорал – вероятно, от боли. Какузу было наплевать. Воспользовавшись ситуацией, он водрузился сверху и тогда заметил, что правое плечо Хидана стало угловатым из-за выступившей головки плечевой кости. Типичная картина вывиха. Какузу это было только кстати – Хидан правша, который на время лишился ведущей руки. Осталось поставить ногу на его левую ладонь, пригвождая ее к полу, и о сопротивлении можно было забыть. Какузу сместился к шее Хидана, и буквально уселся на нее, давя весом на вывихнутое плечо. Хидан зашипел сквозь зубы: − Какого х-хуя?! – Кричать он уже не мог. У Какузу отсутствовал какой-либо план, он действовал по наитию, и, поскольку внутри него все кипело, наитие было странным. Убедившись, что Хидан недвижим, он потянулся к пуговице на брюках. Нормальный Какузу бы так не сделал – идиотская мелочная месть, − но этот Какузу с пустотой в голове был далек от нормальности. Он как будто наблюдал за тем, что делает, из недр самого себя. Все казалось нереальным, начиная от собственных рук и заканчивая башкой Хидана, зажатой между коленей. От резкой боли у того выступили слезы; глаза и кончик носа покраснели, придавая чертам неуместную мягкость. «Плакса», − елейно пропело в голове что-то уродливое и пошлое. Какузу расстегнул брюки и вытащил член. Почему у него стояло, он и сам не понял. − Это ты на «соси хуй» обиделся? – Голос Хидана надломился. – Отомстить собрался? Не боишься, что откушу? − Не откусишь, − пробормотал Какузу, обхватил Хиданов подбородок рукой и с силой надавил пальцами на челюстные суставы. Анатомия не менее беспощадна, чем гравитация. Хидан против воли приоткрыл рот и забился, осознавая поражение. Он принялся сучить ногами, попытался пнуть Какузу коленом в спину и почти достал. Боль в плече к этому моменту должна была вырасти до невыносимой, но Хидан превозмогал ее стоически, без звука. Какузу не стал терять больше времени: пропихнул ему в рот пальцы – по два с обеих сторон, − развел их, чтобы сомкнуть челюсти было невозможно при всем желании, и толкнулся членом в образовавшийся провал. Хидан замычал, выкатил глаза совсем бешено. Какузу крепко его держал. Урок пока не преподан. «Какой урок?» − задался вопросом кто-то посторонний в голове Какузу. Кто-то, кто, вероятно, был им в лучшие из дней. Какузу не знал и не хотел знать ответа. Он был болезненно сосредоточен на том, как самая нежная его часть совсем не нежно входит в Хиданово горло. Тот снова задергался, будто это могло его спасти, но сделал только хуже. Он забулькал; вибрация в его спазматически сжимающемся горле проходила через член Какузу и сладко отдавалась в яйцах. Почему-то вспомнилось, как один знакомый, отвратительно богатый и просто отвратительный, рассказывал: в Таиланде есть такая дорогостоящая развлекуха – трахать захлебывающуюся шлюху. Мол, в тот момент, когда ее легкие наполняются водой, начинаются конвульсии, от которых самый кайф. Какузу слышал много мерзких историй и считал, что выработал к ним иммунитет, что это дерьмо не липнет к нему, но сейчас вокруг не хватало только бирюзовых волн Южно-Китайского моря. И шлюха была что надо. Только работала забесплатно и захлебывалась воздухом. «Дыши носом», − хотелось напомнить Какузу, но губы припаяло друг к другу. Хидан вращал глазами, не зная, как избавиться от хуя в глотке. Иногда у него вырывались звуки протеста и отчаяния, но в основном ему просто не хватало кислорода, когда Какузу поддавал бедрами вперед. Наконец Хидан открыл, что способен дышать, и запыхтел, раздувая ноздри. Какузу испытал мучительную необходимость зажать ему нос, чтобы увидеть, как его зрачки раздадутся еще сильнее от осознания скорой смерти. Секундное сомнение «Это всерьез!», вот что он хотел увидеть, но остановил себя. У всего были границы, даже у безумия. Какузу вынул член, вытащил изо рта Хидана мокрые от слюны пальцы. − Че, старый импотент, кончить не можешь? – Его жертва злобно пялилась снизу, взлохмаченная и раскрасневшаяся, с пунцовым натруженным ртом. Ей-богу, Какузу не собирался этого делать, он еще не достиг пределов самообладания – но его рука сжалась вокруг опасно вздымающегося хуя и заработала в привычном ритме. Нет, он не был импотентом. Оргазм вышел неощутимым, будто сухим, но на Хиданово лицо начала извергаться сперма. Было что-то предельно кинематографическое в том, как вязкие, пахнущие мускусом капли виснут у него на ресницах. Повисла мертвейшая тишина. Хидан моргал, восстанавливая дыхание. − Твоя конча попала мне в глаз! – хрипло пожаловался он спустя какое-то время. – Я, на хуй, щас ослепну! Какузу слез с него, спрятал член в брюки, застегнул ширинку, чувствуя себя как человек, к которому постепенно возвращается сознание после ночи наркотического угара. Было не то чтобы стыдно, но как-то блевотно. Какузу так не поступал. Он пытал и убивал, но не насиловал, поэтому не знал, как объяснить себе, что произошло несколько минут назад. Впрочем, и без объяснений понятно, он утратил контроль. Плевать на Хидана, к чертям просранную сделку. На какое-то мгновение Какузу перестал управлять собой, и понимание этого осело в нем слоем радиоактивного мусора. В ванной он нашел салфетки в подставке под античное золото, выдернул сразу несколько штук, вернулся и запустил ими в Хидана. Тот сидел на полу, баюкая поврежденную руку. Сперма до сих пор поблескивала у него на лице. Какузу отыскал взглядом гостиничный телефон. Снял трубку. Бегло прочитал табличку с добавочными номерами, набрал рецепцию. − Здравствуйте. Замороженный стейк в семьсот восьмой, пожалуйста… Да, не размораживая. И еще один через полчаса. Благодарю. Хидан, сомнамбулически медленно вытиравший лицо, наблюдал за ним с пола и хмурился. Когда Какузу договорил, он с вызовом бросил: − И что теперь? Заставишь жрать мороженое мясо, будто недостаточно меня унизил? Какузу присел рядом с ним. Хидан – стоило отдать ему должное – не отшатнулся. − Вытяни руку. Хидан взглянул на него с недоверием. − То есть, замороженное мясо будешь жрать ты, а мне отрубишь руку по законам шариата? Но я ничего не крал! Сказал же, это, блядь, не я!.. Игнорируя его пиздеж, довольно бойкий для человека, в чьем рту вопреки желанию только что побывал хуй, Какузу аккуратно согнул ему больную руку в локте (Хидан ойкнул, но позволил) и принялся медленно крутить ею, как рычагом, пока кость не встала на место. Хидан ойкнул снова. − Благодарить не буду, сукин ты сын. По твоей вине все это и случилось, − добавил он на порядок тише, будто опасался продолжения. Несмотря на то, что Какузу буквально ненавидел себя за события последнего получаса, ему было приятно осознавать, что произошедшее не сломило Хидана, не изменило его поведения. Ах да, они ведь уже оказывались в подобной ситуации, с этого все началось… Пауза начала становиться гнетущей, но тут принесли стейк. Какузу завернул шмат твердого, как кирпич, и холодного, как сосулька, синевато-багрового мяса в полотенце и без церемоний прижал в опухшему Хиданову плечу, вокруг которого начали образовываться кровоподтеки. − Холод поможет, − бесцветно пояснил он. – Я вправил вывих до того, как мышцы сократились, ты быстро восстановишься. Судя по взгляду, так Хидан ему и поверил. Неудивительно. Ему было очень, очень больно. В больничных условиях вывихи вправляли после укола анестезии. Пораскинув мозгами, Какузу сжалился и принес Хидану таблетку кеторолака. Тот без вопросов ее выпил. Его волновало кое-что другое: − Мы все умрем от сибирской язвы? – Хидан получше приладил стейк к месту отека. Полотенце начало потихоньку намокать. − Если она попадет не в те руки. Сейчас она находится в вакуумной капсуле внутри контейнера с костью. Воры могли быть непрофессионалами, − Какузу кивнул на брошенную в пылу борьбы ветровку, − а могли работать по наводке, но быть заинтересованными исключительно в реликварии. − Что нам теперь делать? Какузу изобразил пасс рукой, который мог означать все, что угодно. Ситуация оставляла не так много пространства для маневров. − Ждать. Никто не крадет такие вещи, чтобы поставить их на полке в собственной гостиной и любоваться. Такие вещи предназначены для других полок и других гостиных, значит, рано или поздно снова окажутся на черном рынке. Какузу достал смартфон. Предстояло отменить встречу с человеком заказчика, как бы ни хотелось пропустить эту часть. Затем – провести пару часов за звонками по выделенным линиям. Какузу знал кое-кого, кто мог помочь, а те, в свою очередь, знали кого-то еще. − …да, реликварий. Рака для мощей в виде серебряной руки, посередине запястья стеклянная капсула с костью. В черном бархатном кофре, но может быть и без кофра… Отличительные особенности? Вместе с костью запаяно что-то вроде обрывка бумаги с надписью «Филипп». На пальцах узор с растениями… и руками?.. Господи, Дейв, у меня не эйдетическая память. Нет, фотографии не сохранились. Какое-то время Хидан молча внимал его беседам, делая вид, что все понимает. Потом его голова начала покачиваться, как в те моменты, когда он дремал в едущей машине. Кеторолак работал. − Иди в кровать, − распорядился Какузу. − Еще чего, − буркнул Хидан, изо всех сил пытаясь проморгаться. – Ты прирежешь меня во сне. − Не волнуйся, я всегда успею прирезать тебя и наяву. В кровать. Быстро. Его слова заставили Хидана выкинуть растаявшее мясо и переместиться на одну из постелей. Он умостился с краю, будто не собирался ложиться, и клевал носом, пока все-таки не растянулся поверх парчового покрывала. Он устроился аккуратно, стараясь лишний раз не беспокоить руку, и Какузу вновь почувствовал, как внутри на куче гнили шевелятся черви. Ему не было жаль Хидана в привычном смысле; он давно потерял способность к бессмысленной жалости. Но без этого дерьма с демонстрацией силы – и в каком ключе! – удалось бы обойтись. Нужно было обойтись! А он пошел на поводу у своего эго, гнева, застарелого желания устроить Хидану сеанс ада на земле, чтобы он просто перестал… быть собой? Слабовольно захотелось выпить, но Какузу дал себе зарок: ни капли, пока долбанный реликварий не окажется у заказчика. А он окажется, Какузу за этим проследит. Тягостное затишье длилось до пяти утра. Среди ночи Какузу вспомнил о том, что надо бы поесть, и заказал сет мезе в номер. Он вскользь подумал о том, чтобы поднять и накормить Хидана, но тот прекрасно спал после второй порции обезболивающего, которую Какузу принес ему в одиннадцать. Грех было нарушать свой и его покой. Тем более, настроение Какузу становилось только говенней. Он начал терять надежду, что разрулит все на раз-два. Кто-то написал по поручению Директора, прозрачно намекая, что тот недоволен и хотел бы побеседовать. Какузу дал себе фору до утра. Как там говорится, двух смертей не бывать, а одной не миновать? Ну вот, их тут как раз двое, один дрыхнет на спине, время от времени предпринимая безуспешные попытки повернуться на бок – правый, конечно, − и издавая болезненные вздохи, а другой ест маслины и белый сыр, надеясь, что они запаяют в нем внутренний раскол, куда проваливается все, от смысла до радости бытия. Маслины были неплохие, сыр тоже, но ничто из этого не помогало залечить повреждения такого характера. После невеселой трапезы Какузу незаметно для себя отключился в кресле. Ему снился набор образов, не соединенных общей темой, что-то про солнце, листву, игру света и тени. Никуда не надо было торопиться, счет не шел на минуты, злые силы не угрожали ни ему, ни его безмятежности... Какузу был исключительно не рад проснуться от – нет, не пения муэдзина, а виброзвонка, но когда увидел, чей номер высветился на дисплее, ощутил прилив сил. − Раз ты звонишь в такую рань, заключаю, что у тебя есть новости. − Или я просто упустил разницу во времени, − бодро рассмеялся голос с хрипотцой. − Нет. Новости. И они были. Только что на одном из сайтов по нелегальному сбыту антиквариата появился новый товар. С описанием немного намудрили, но ошибки быть не могло – тот самый злосчастный реликварий пытались сбагрить как можно быстрее и по дешевке. − Согласись на их условия. Организуй нам встречу. − Уже. Но ехать придется в Болгарию. Какузу фыркнул, подразумевая, что прямо сейчас готов отправиться хоть в предместья девятого круга, лишь бы разобраться с проблемой раз и навсегда. Его безликий собеседник снова рассмеялся: − Будешь должен. Какузу ненавидел долги любого характера, но все в мире имело свою цену. Особенно бескорыстная помощь. − Разумеется. После этого он разбудил Хидана. Тот, как ребенок, все норовил ускользнуть от попыток привести его в чувство, нес чушь и ныл. У него снова болело плечо, он хотел кофе в постель. Какузу был опасно близок к тому, чтобы приготовить для него растворимый кофе, только бы Хидан начал пошевеливаться. − Так что, мы все вернем как было? Сделка не сорвана?.. Какузу наградил его страшным взглядом: лучше молчи. Помог Хидану одеться. Заказал такси до аэропорта. Чувство дежа вю крутилось на орбите Какузу, не приближаясь и не удаляясь. Оно привносило свой вклад в общую усталость. Время незаметно подкатилось к полшестому; такси приехало, и Какузу с привкусом облегчения покинул гостиничный номер, ставший безмолвным свидетелем его неумения владеть собой. Машина, ждавшая их у входа в отель, выглядела точной копией той, что доставила их сюда. Черная и громоздкая, рассчитанная на семью с тремя детьми и гору багажа. Вдвоем они сиротливо смотрелись в ее салоне. Поблескивающий кожаной обивкой диван раскинулся между ними, как пустыня недоговоренности. Хидан снова смотрел в окно. Стамбул снова тек и струился вокруг них, минареты упирались в розовеющее небо. − Кстати, мне понравилось. Какузу закрыл и открыл глаза. Почему-то он был уверен, что заснул на долю секунды. Хидан отпустил свою реплику, не отводя взгляда от рассветного города, из-за чего Какузу не мог уловить его настроения, привязать услышанное к потерянному контексту. − Понравилось что? – спросил он, не заподозрив подвоха. Хидан повернулся к нему, придерживая правую руку за локоть в имитации перевязи. Его лицо было странным, мнимо пустым. Угол рта оттягивал призрак усмешки. − Все.