Какая разница

Всё вокруг было какое-то слишком большое, а руки, которыми ЧжуЧжу хватал серую, сухую как пепел землю, слишком маленькими. Круглые мягкие ладошки с пухлыми пальчиками, крохотные ноготочки обведены чёрными рамками. Но того ЧжуЧжу грязь совершенно не волновала. И, кажется, имя у него было другое. Он сидел в борозде, по бокам высились рядки рыхлой почвы, и он старательно сгребал её на себя. — Давай помогу, А-Юань! Очень высокий гэгэ по имени Вей УСянь, широко улыбаясь, кинул ему на колени горсть земли. — А когда будет урожай? — серьёзно поинтересовался ЧжуЧжу, точнее, А-Юань. Минуту назад, Вей-гэгэ рассказал ему, что, если посадить ребёнка на огороде как редис или морковь, то можно вырастить ещё детей. А-Юань очень обрадовался — он был единственным малышом среди взрослых и ему ужасно не хватало товарищей для игр. Все дяди и тети его любили, но всегда были заняты своими взрослыми делами. Никто не хотел вместе с ним строить домики из палок и камушков, или охотиться в кустах с игрушечным луком из ветки и бечёвки, или бегать наперегонки, или сражаться на воображаемых мечах… Земля была тёплой, нагретой солнышком, и так приятно щекотала между пальцев. А-Юань представлял, как из его пяток тянутся ростки, пролезают сквозь дырочки в старых сапожках и пробиваются глубже в грунт, и потом на конце каждого корешка начинает созревать ребёнок. Сначала он будет совсем малюсенький, как орешек, но потом начнёт увеличиваться… увеличиваться, пока не станет… примерно как А-Юань, и его волосы не покажутся над грядкой, как ботва у морковки. И тогда кто-то из старших потянет за хвостик и вытащит нового малыша на свет! Главное вовремя это сделать, а то вместо ребёнка вырастет ещё один взрослый. — Нин-гэгэ, ты же знаешь, когда нужно выдёргивать детей из грядки, чтобы они не стали слишком большими? — озабоченно спросил А-Юань у дяди с очень бледным лицом. Нин-гэгэ не умел улыбаться, но он был очень добрым и сильным, и никогда не подшучивал над А-Юанем, в отличие от Вей-гэгэ. — Вей УСянь! Это так ты присматриваешь за ребёнком?! Бабушка только одела его в чистое! Это появилась тётушка Цин. Она подхватила А-Юаня на руки и принялась хлопать по нему, поднимая облака пыли. Было немного больно, но гораздо больше он расстроился, что корешки из его пяток ещё не успели прорасти в землю, и урожая детишек не будет. А-Юань шмыгнул носом и расплакался. — Ну и чего ты ревёшь? — фыркнула тётя Цин. — А ты чего ржёшь? Довёл ребёнка! Это она рыкнула на Вей-гэгэ. Тётушка была единственной, кто ругал его, иногда даже подзатыльник могла дать. Но это если Вей-гэгэ сидел, потому что, когда он стоял, то был слишком высокий. А-Юань, продолжая плакать, с интересом следил, станет ли тётушка в этот раз его бить. Вей-гэгэ, видимо, тоже заподозрил, что может получить, и вскочил, выставив перед собой тяпку. — Я ничего такого не делал! Мы редиску сажали! — воскликнул он, тараща глаза, чтобы показать, что говорит чистую правду. — И детей! — хныкнул А-Юань, вспомнив о своём горе. — Какой ещё чепухой ты задурил ребёнку голову? — возмутилась тётя Цин. Она отдала А-Юаня в руки подошедшей бабушке и двинулась за удирающим Вей-гэгэ, отчитывая его на ходу. Нин-гэгэ посмотрел им вслед, пожал плечами, кивнул А-Юаню и бабушке и взялся за тяпку. Подушка была сырой и горячей. СыЧжуй перекатил голову и потрогал щеку. Она оказалась чуть шершавой от высохшей соли, и в уголке глаза ещё оставалась влага. Он плакал во сне. Почему? Картинки из сна — серая пыльная земля, кряжистые деревья с искривлёнными тёмными стволами, высокий человек в чёрном ханьфу, маленькие грязные ладошки, чьё-то очень бледное лицо с добрыми глазами, весёлый смех — стремительно стирались из памяти. Сохранялось лишь чувство, которое СыЧжуй ни разу не испытывал в полной мере, но всегда очень хотел ощутить: принадлежности к семье. Знание, что ты часть чего-то большого и тёплого, и это не смогут изменить ни внешние обстоятельства, ни чьи-либо желания, ни твои личные качества и поступки — ты всегда будешь членом семьи, что бы ни случилось, что бы ты сам ни натворил. Даже когда совсем маленьким СыЧжуй жил у приёмных родителей, он знал, что не родной, что заменяет маме собственных нерождённых детей. Наверное, его любили, но всё же не так, как своего. Ну, что уж теперь… было и прошло. В Облачных глубинах СыЧжуй оставил мысль когда-либо обзавестись семьёй. Его устраивала размеренная уединённая жизнь в монастыре и названные братья ЦзинъИ и ЦзыЧжэнь. И всё же, бывая в посёлке Цаи или в других местах и глядя на обычных людей — мам и пап с детьми, бабушек и дедушек с внуками, деревенские семейные кланы, СыЧжуй испытывал чувство зависти и тоски. А теперь в его жизни появился Ци ПейСинь. Нет, конечно, это случилось не сразу. Не в первую встречу, и не во вторую. СыЧжуй помнил ту самую первую ниточку, протянувшуюся от его сердца к сердцу СиньСиня. В темноте кузова машины, которая везла их в неизвестном направлении, их ноги соприкоснулись. Совсем не интимно, но так… Кроссовка ПейСиня упёрлась подошвой в подмётку ботинка СыЧжуя. И от этого ощущения упругого давления возникло тёплое чувство в душе. А после они почти сутки не размыкали сцепленных рук. И для СыЧжуя это было знаком того, что СиньСинь стал частью его жизни, а он — частью жизни СиньСиня. Так грустно будет оставлять его. За последнюю неделю СыЧжуй уже перестал сомневаться в том, что скоро умрёт. Он не боялся. Наоборот, уйти на следующий круг перерождений воспринималось как облегчение. СыЧжуй уже слишком устал чувствовать себя больным и беспомощным. До ранения он вообще, кажется, никогда не болел. Уставал, мог натереть мозоль или набить шишку, но ни разу не доводилось ему лежать пластом, не имея сил поднять чашку с водой. Отвратительное, унизительное ощущение. При СиньСине и ЦзинъИ ещё получалось бодриться, улыбаться и делать вид, что верит в своё выздоровление. Но, когда они уходили, и СыЧжуй оставался в одиночестве, слёзы неудержимо начинали катиться из глаз. Как будто слёзы — единственное, чего в его теле оставалось в избытке. ЧжуЧжу видел, какими тонкими стали его пальцы, под прозрачной кожей просвечивали голубые и лиловые жилки, и ему казалось, что он сам постепенно становится каким-то прозрачным. И в один прекрасный день увидит сквозь свою ладонь рисунок из кружков и треугольников на больничной простыне. А потом его тело перестанут видеть не только медицинские приборы, но и люди. Было темно, палату освещали зеленоватые неоновые цифры на табло часов — двенадцать минут шестого — и коридорные лампы через окно в дверях. Сквозь современные окна шум с улицы сюда не долетал, а в больнице царила тишина. Немногочисленные пациенты, видимо, спали, а дежурные врачи и медсёстры, наверное, коротали время где-то в своих комнатах отдыха. Только очень издалека доносилось ритмичное попискивание какого-то прибора. Глупо, но именно этот звук, который СыЧжуй слышал всегда, днём и ночью, не давал ему ощутить себя последним человеком на земле в подобные тихие одинокие часы. И тут он разобрал некий повторяющийся шорох, словно кто-то крался на цыпочках по коридору мелкими перебежками. Пациент решил сбежать? СыЧжуй улыбнулся. Он и сам бы отсюда удрал, если бы мог. Шорох раздавался всё ближе. Вдруг прямоугольник света из дверного окошка, лежащий на полу палаты перекрыла чья-то тень. Через секунду дверь приотворилась, пропуская посетителя, и плотно закрылась за ним.