Эрос

      Завывает ветер. Громкий свист стоит в ушах, а холодные порывы пробираются вслед за ним в широкое окно, которое чуть было звонко не хлопнуло. Но всё обошлось, парень тихо ступает на вычищенный пол первого этажа винокурни и улыбается. Не может скрыть своего довольства от происходящего.       Очень тихо. В этот предпраздничный день вся прислуга была отпущена домой и поместье словно умерло. Ночь навела свои порядки, тьма сгустилась по углам, ей льстила мёртвая тишь; один человек не смог бы разогнать весь этот мрак, да и не пытался, он подстраивался и стремился соответствовать.       В мыслях всплывали картины строгого мужчины, в его строгом поместье с его строгим выражением лица. Аякс чуть было не удержал сорвавшийся с губ смешок.       Глаза разбегаются, он неторопливо кружит по большому помещению, ступая медленно, не издавая лишнего шума. Богатое убранство, множество шкафов с книгами, лестница, ведущая вверх и… аляповатая ваза. Парень подходит ближе, пригибается и оглядывает не вписывающуюся в интерьер вещицу, думает коснуться пальцами, но отдёргивает себя.       В темноте достаточно сложно разобрать окружение, но предвестник привык к тьме.       Порой вспоминаются моменты из детства, когда он ещё совсем маленьким прятался под тяжёлым перьевым одеялом и дышал через раз, крепко жмурясь от накатывающего ужаса. Темнота никогда не была ему другом, в теле каждый раз поселялась дрожь, а потом… Потом родились сестра, брат и стало не до страха. Он стал для них солнцем, что разгоняет любую тьму и избавляет от страхов, стал самым лучшим братом и свыкся с темнотой.       Парень шагает в сторону лестницы и медленно поднимается. Ходит пусть тихо и неторопливо, но вальяжно, словно званый гость здесь и в звонкой тишине слышит мерное тиканье часов. Почти два часа ночи. Любой нормальный человек уже спит и видит пятый сон, а не рискует нажить себе проблем. Шаг, второй, рука мягко ведёт по стене, едва касается пары ажурных столиков и замирает. Глаза зацепились за большое полотно картины. Он видит чёткие линии силуэтов и пару красных всполохов. — Это семейный портрет — оклик откуда-то сбоку и рыжий оглядывается. Кромешная тьма попряталась по углам и в тенях своего владельца. Тонкий огонёк свечи едва покачивался от гуляющего сквозняка.

Это рассвет?

      Мужчина подошёл ближе, осветил картину робким светом свечи. Теперь предвестник смог рассмотреть силуэты мужчины и совсем юного нынешнего владельца винокурни. Мягкие, совсем детские черты, робкий взгляд и нежный румянец на щеках, юношеская угловатость. — Сколько тебе здесь? — маленький огонёк вздрогнул сильнее, похоже, всему виной был резкий выдох держащего подсвечник. В мягком свете лицо хозяина винокурни выглядело контрастно, светлая кожа приобрела тёплый оттенок, а алые волосы блестели, пока тени гуляли на другой стороне лица. Он поубавил в возрасте, но синяки под глазами и тонкая морщинка пролёгшая меж хмурых бровей указывала на усталость. Он так сильно контрастировал со своим портретом. Те алые глаза на полотне источали яркое, искрящееся жизнью пламя, пока в реальности догорали угли. — Двенадцать, — он вторил собеседнику, также начал оглядывать картину и размышлять о чём-то своём. Слишком мрачно. Скорее всего в своих мыслях он был далёк от фатуевского «а в детстве он не был таким хмурым».       Он выглядел спокойно, даже отстранённо, словно нормальным было застать ночью в своём доме рыжего прохвоста и бестию. Даже не нормально, а вполне себе логично и ожидаемо.       По-своему правильно.       Тарталья уже не смотрит на картину, аккуратно тянется к локтю Рагнвиндра и тут же замечает, как тот отстраняется и заметно хмурится. — Насмотрелся? Отлично, ты знаешь где дверь, — этот тон грозился порезать его соломкой, но не то чтобы это пугало хоть немного. — Что такое, м? — хмыкает Чайлд и тут же смешливо фыркает из-за вперившегося в него взгляда, — Сегодня ведь праздник, или ты и по праздникам не даёшь себе продыху? — честно, он не был в курсе того, что же собирается праздновать народ свободы; праздников здесь было много, больше, чем на его родине, Мондштадцы любили праздно проводить время. Аякс и ожидал встретить владельца «Доли ангелов» за отдыхом, может в компании виноградного сока или хотя бы спящим, но нет, нет, нет. Господин Дилюк планирует отдохнуть на том свете.       Рыцарей Фавония на улицах стало больше, эти ребята уж точно не позволят своему народу пострадать, потому Полуночный герой не нужен в этот день и ночь, так что же не так? Что же…?       Пальцы тянутся к свече, Дилюк едва дёргает её от чужих рук, но останавливается, позволяет затушить фитиль и опуститься тьме.       Подсвечник мягко отнимают, он чуть звенит от соприкосновения с ближайшим столиком, а кожи рук касаются. Грубые от мозолей пальцы мягко стискивает его собственные и тянут к себе.       Ночь приятно обволакивает тьмой, страх уже давно стёрся благодаря службе у Царицы, но сейчас в груди поселилось приятное спокойствие. Что-то тёплое разливалось внутри, пока глаза вновь учились ориентироваться, а обострённый слух улавливал тихое-тихое дыхание. — Дыши, Дилюк, — шёпот совсем рядом, а глаза Рагнвиндра ещё не привыкли к тьме, но чужое присутствие ощущается остро, он кожей чувствует чужое тепло и довольную улыбку.       Дыхание на губах опаляет жаром, а прикосновения словно наждачной бумагой проходятся по нервным окончаниям, щекочут самое нутро. Язык ощущается так желанно и правильно, что он не отказывает, открывает рот и наслаждается лаской.       Как странно, а ведь дышится легче.       Аякс отстраняется всего на миг, ведёт ладони к чужим плечами, с нажимом скользит выше и вплетается в алые пряди. Новый поцелуй мокрый, развязный, такой, как любит Чайлд, такой, о котором Дилюк отзовётся лишь как о чём-то пошлом. Приятно. Губы отстраняются друг от друга с причмокиванием, от них тянется тонкая ниточка слюны, а Дилюк наконец различает в тьме океан глаз и почти захлёбывается.       Губы мажут по скуле, подбородку, спускаются влажными следами по шее вниз, ласкают ключицы и жаждут спуститься к груди. Чужие пальцы быстро расстёгивают ряд пуговиц и жадно скользят по мраморной коже, сжимают с наслаждением и трут, царапают, мнут. Дыхание частое, перед глазами мельтешат цветные вспышки, а голова кружится. Ему так хорошо.       Поцелуи перерастают в укусы и засосы, по свежим следам скользит язык и посылает дрожь по коже, слух улавливает чужое сбитое дыхание, от чего становится ещё лучше хуже.       У него будто гипервентиляция.       Эти мушки ещё больше заставляют взгляд плыть, теперь он совсем потерял ориентир в темноте, взгляд лишь изредка цеплялся за рыжую макушку, за лисий прищур глаз и мягкие губы.       В какой-то момент Рагнвиндр цепляется пальцами за яркие локоны, пропускает сквозь пальцы и гладит; Аякс тихо-тихо мурлычет что-то ласковое и пошлое одновременно, скользит губами по мягкой коже и дышит тёплым ароматом, напоминающим что-то родное: тепло дома, свежий хлеб и, конечно, сладость винограда — такой Дилюк светился изнутри таким родным теплом, нежил эфемерным светом.       Тарталья медленно плыл. Ладонь в волосах жала ближе и дурманила и без того поплывший разум. В мыслях всплывал увиденный недавно образ: пылающие изнутри алые глаза, того же оттенка пряди, обрамлявшие лицо, приоткрытые от тяжёлого дыхания узкие губы. Колени подкашиваются уже совсем не образно. Теперь он не отстранялся, скользил ладонями по груди и целовал шею, хотел заставить его пылать ещё больше.       И у него получалось.       Дилюк горит. Ведёт руки к чужим бёдрам, крепко сжимает сквозь одежду и слышит надрывный вдох, скользит вверх, медленно обводя крепкое тело, трогая спину и ощущая дрожь под пальцами, натяжения мышц и напряжение. Хочется стиснуть крепче, жёстче впиться в мягкую кожу и снова услышать судорожное дыхание, почувствовать возрастающий под пальцами жар и ощутить чужое удовольствие.       Он подталкивает предвестника к стене, но сталкивается со столиком и чёртовым подсвечником. На задворках сознания слышится слишком громкий звон встречи металла с полом, но едва ли на это обращает внимание хоть кто-то из них, когда сознание глушит хриплое дыхание и влажный звук губ. Рагнвиндр жмётся губами к быстро бьющейся на шее венке и дышит чужим запахом, резким, отдающим чем-то далёким и холодным, но ставшим очень близким, почти родным. Кусает кожу, втискивается между чужих бёдер, слышит задушенный стон. Тарталья цепляется за его одежду, настойчиво тянет к себе и сжимает длинными ногами, почти рычит, требует не останавливаться и получает то, что хочет. Трение не прекращается, чужие бёдра с силой проезжаются меж его собственных и стимулируют эрекцию. Это жгуче хорошо. По телу проходит дрожь, ноги самовольно разъезжаются ещё шире, а с губ срывается удовлетворённый рык, стоит чужим рукам вцепиться в бёдра. Почти больно, останутся синяки, точь в точь повторяющие очертание пальцев владельца винокурни, от этого внутри разливается жар. В темноте он всё продолжает хвататься за его одежду сминать губы и дышать часто-часто, хныкать и двигаться в ответ, нетерпеливо ёрзать и прикрывать в удовольствии глаза.       Колени дрожат, брюки неприятно давят на чувствительную плоть и вскоре он ощущает, как этого чертовски мало.       В какой-то момент Рагнвиндр останавливается, тяжело дышит в чужие приоткрытые губы, смотрит в тёмную пучину глаз и не может собрать мысли в кучу от перевозбуждения. До боли хочется большего.       Желания друг друга ощущаются кожей, и теперь они чувствуют общий ритм, ведут руками к бёдрам и цепляются за одежду. Пальцы расстёгивают молнии брюк, приспускают белье и касаются плоти. Аякс быстро ведёт пальцами до основания и мнёт рукой яйца, скользит к головке и быстро надрачивает в любимом темпе, пока у самого дрожат колени от уверенных движений рук по собственной эрекции.       Тарталья всегда был жаден. Хотел больше касаться чужой кожи, кусать и царапать когда хочется, тянуть руки к крепкому прессу и бёдрам, скользить к паху и трогать-трогать-трогать. Он был диким в своём удовольствии, желание выбивало из головы остатки здравомыслия и уже не хотелось себя контролировать, хотелось укусить, облизать, поцеловать, встать на колени, ощутить чужой вкус, узость и упругость, шлёпнуть, услышать стон переходящий в рык.       Ненасытен.       Дилюк не удерживал контроль над ним, поддавался океану в глазах и с удовольствием захлёбывался. Порой неумелые касания доводили до пика, выбивали почву из-под ног и распаляли такой жар, что становилось страшно. Он словно вновь горел и потому поддавался каждый раз. — Люк…       Шёпот у губ прерывается очередным поцелуем. Взбалмошный предвестник захватывал собой все мысли и чувства, вёл его в этом поцелуе и просил, молил не останавливаться. Дилюк кусает мягкие губы, задавливает чужую инициативу и слышит стон. Аякс ничуть не против, он раскрывает губы, позволяя укусить ещё раз, гнётся в чужих руках и отдаётся до конца.       Из груди вырывается глубокий стон, когда хозяин винокурни перехватывает оба члена рукой и медленно ведёт в своём ритме, трёт пальцем головку и опять скользит вниз, заставляет захлёбываться от возбуждения. — Дилюк…       Он не понимает, зачем продолжает тихо бормотать меж стонами чужое имя, но испытывает жгучую потребность делать это, с каждым разом всё более надрывно. Удовольствие заполняет доверху так быстро, что он не знает, что делать с этим, как не отключиться из-за всех этих переполняющих эмоций. Ему нужно не так много, чтобы дойти до пика.       Тихий откровенный стон срывается с бледных губ, и он не выдерживает, содрогается и изливается в чужую ладонь, пачкает одежду и вскоре слышит повторившийся стон, ловит его губами. Руки дрожат, но он не останавливается, ускоряется, давит пальцем на головку, размазывает выступившую смазку и продолжает испытывать не отпускающую волну наслаждения. — Ну же… — собственный голос хриплый и тихий. Ладонь прихватывает чужие бёдра, тянет ближе. До боли хочется услышать те откровенные постанывания и о да, тяжёлое дыхание сменяются на задушенные стоны, — Люк… — на губы сама выплывает усмешка, — Ты бы видел сейчас себя со стороны… — Помолчи! — Чайлд прихватывает его губы, едва прикусывает, скользит языком и ощущает, как мужчина содрогается.       Тяжёлое дыхание они разделяют на двоих, Аякс всё ещё не без удовольствия то и дело мнёт нежные губы.       В груди разлилось ласковое тепло.       Хотелось, чтобы эта минута длилась вечно, но, к сожалению, это было невозможно. Тепло внутри погибало с каждым новым вдохом и приходящей крупицей осознания. Вскоре Дилюк выскользнет из его рук, и он опять ощутит холод, от которого не спастись укутавшись в тёплую дублёнку или пригревшись у костра. Тепло кожи будет ощущаться ещё пару мгновений, а после останется лишь воспоминание, Рагнвиндр нахмурится, отойдёт на пару шагов и попытается поправить одежду дрожащими руками, зажжёт чёртову свечу.       Ускользает так стремительно, как последние лучи перед закатом. — Я уйду, — шепчет Аякс, когда ощущает первые попытки выбраться из его рук. Он притискивает мужчину ближе, крепко обнимает за талию и через раз дышит в шею, боясь отпугнуть. — Но давай постоим так ещё немного.       Дилюк замирает, не жжётся, мягко приобнимает за плечи и тихо дышит в рыжую макушку.       Темнота клубится по углам, прячется в щелях, в складках одежды и холодит кожу. Безлунная ночь медленно подходит к концу, обещает осветить углы нежным светом утреннего солнца, распугать всю мглу.       Обещает, пока Аякс мягко водит пальцами по коже робкого рассвета.