Спи со мной. Кошмары

Мне надо проснуться, но я не могу. Я обязана бороться за свободу, но любые попытки пресекаются на корню. В ситуации, когда пути к отступлению перекрыты, остается одно — ждать. Я принимаю негласный обет молчания: не говорю ни слова, когда Бьянка заходит ко мне утром, не отвечаю на вопросы Магнуса Йохансена, игнорирую младших медсестер. Если я права, и сон искажается, а Зейн пробует связаться со мной со страниц глянцевого журнала, в кошмаре обязательно появится лазейка. Главное — не спятить окончательно в процессе ее поисков. «Лелия, вам не стоит обижаться». «Лелия, предписанное доктором Йохансеном лечение пойдет вам на пользу». «Лелия, мы все хотим вам помочь». В очередной раз зайдя ко мне ближе к вечеру, Бьянка хочет поговорить, но я лишь с безразличием смотрю сквозь нее — так, словно, в палате никого нет. Она не сдается и опять пытается меня заинтересовать: «Может быть, вы хотите посетить комнату отдыха?». Молчу, намереваясь изображать слепоглухонемую и дальше, но вдруг меня осеняет. Телевизор. В комнате отдыха есть телевизор, по которому показывают дурацкий вестерн про шерифа Зейна. Об этом смешно даже думать, но гипотетически он мог бы обратиться ко мне оттуда и объяснить, что делать. — Да, я хочу в комнату отдыха! — Успеваю я выпалить до того, как Бьянка уйдет. — Вот и чудненько! — Старшая медсестра расцветает в улыбке — такой счастливой, будто своими мучениями во время электросудорожной терапии я искупила все грехи и получила прощение за нападение на доктора Йохансена. — Я знала, что вам понравится эта идея!

***

В комнате отдыха настолько людно, что кажется, все пациенты клиники собрались вместе, чтобы отметить мое возвращение из расположенной в подвале пыточной. — Деточка! — радостно восклицает та же старушка, что делилась со мной тайнами загадочного альбиноса из фантастического романа. — Ты пришла! Она вновь проявляет невероятную для пожилой женщины скорость и оказывается рядом, чтобы всучить мне книгу. «Мой влюбленный флибустьер» — красуется на бумажной обложке. Брутальный пират, видимо, тот самый флибустьер, обнимает полуобнаженную девицу и косится на потенциального читателя из-под банданы. — Эм… Нет, спасибо. — Вежливо отказываюсь я и возвращаю любовный роман, прикидывая, как пробраться к телевизору, вокруг которого собралось не меньше пяти человек. — Зря. — С видом знатока констатирует мужчина в зеленом комбинезоне. — Это шедевр! — Может быть. — Осторожно соглашаюсь я. Вступать в литературные споры с психически больными не входит в мои планы. — Но мне бы хотелось посмотреть сериал про шерифа Зейна… «Шериф Зейн на страже закона» или как там его… Женщина с растрепанными черными волосами и длинным острым носом резко поворачивается ко мне. — Во-первых, «Шериф Зейн на страже Дикого Запада», — недовольно поправляет она. — Во-вторых, вы тут вообще-то не одна, милочка! Если бы не прохлаждались до вечера, а заняли очередь к телевизору сразу после обеда, то, возможно, посмотрели бы сериал. А сейчас, как говорят итальянцы, се ля ви! — Французы, — автоматически поправляю я. — Что? — растерянно спрашивает она. — Ничего… — Вздыхаю я, умоляя богов дать мне терпения. Женщина вздергивает подбородок и поджимает губы, давая понять, что разговор окончен. — Кто последний в очереди к телевизору? —  чувствуя себя полной дурой, громко обращаюсь я к оккупировавшей его толпе. Могла ли я представить себе все это еще неделю назад? Мне приходится переспросить несколько раз, прежде чем тучный мужчина в розовой кепке с неохотой переводит на меня взгляд: — Сначала Йонас смотрит передачу о зябликах, затем Эмиль и Софи учат хинди по видеоурокам, потом начинается фильм, который ждет Теа. Маркус — последний, он будет слушать концерт Шуберта. Сажусь в кресло, не скрывая раздражения. — Хорошо… И кто из вас Маркус, после которого я смогу посмотреть телевизор? — Маркус — это я. — Откликается все тот же тучный мужчина. — Ты за Маркусом. Он очень любит Шуберта. С языка едва не срывается пара крепких ругательств, но в последний момент мне удается сдержаться. — Вот и чудненько! В течение следующих четырех часов мне представляется уникальный шанс узнать, какой размах крыльев у зябликов, как здороваются индусы и в чем, по мнению, главных героев сомнительной драмы, состоит смысл жизни. На эпизоде, когда они приходят к выводу, что люди выступают в роли «паразитов леса», очищая планету для инопланетян, я понимаю, что у любого терпения есть пределы. — Послушайте, мне очень надо посмотреть «Шериф Зейн на страже Дикого Запада». Теа, не оборачиваясь, бросает: — Приходи завтра, все равно новая серия «Шерифа Зейна» почти закончилась, осталось минут пятнадцать. Я ощущаю, как от злости дрожат пальцы. Меня вынудили смотреть всю эту чушь про птиц, хинди и колонизацию инопланетянами ради того, чтобы сообщить «серия почти закончилась»?! Выходит, если бы я не спросила, то потратила бы весь вечер на просмотр идиотского кино и концерт Шуберта?! Мне хочется опрокинуть телевизор и придушить каждого в порядке очереди: Йонаса, Эмиля и Софи, Теа и Маркуса. Но времени слишком мало… Необходимо увидеть Зейна! Подскакиваю и решительно вырываю пульт у Теа. — Что ты делаешь?! — возмущенно кричит она, когда я переключаю канал. — Дайте мне досмотреть хотя бы оставшиеся десять минут, и мы разойдемся мирно! Я сосредоточенно щелкаю по кнопкам, не отводя глаз от экрана, чтобы не пропустить вестерн. Атака успевшего незаметно обойти меня Маркуса становится полной неожиданностью. — Очередь! У нас тут очередь! Маркус очень любит Шуберта и не позволит смотреть без очереди! Он хватает меня за волосы, и я с визгом роняю пульт, который тут же подхватывает Теа. В телевизоре на секунду мелькает лицо Зейна, но практически сразу сменяется космическими философами. Теа успокаивается, отвоевав право владеть пультом, и потерявший интерес к драке Маркус отпускает меня. Порываюсь вновь отобрать пульт и даже делаю пару шагов к Теа, но останавливаюсь. Что со мной? Я всерьез собираюсь драться с безумцами за возможность посмотреть телевизор, надеясь на то, что джинн из параллельной вселенной расскажет мне, как сломать разверзнувшийся вокруг кошмар?.. Я не узнаю себя. Настоящая Ли никогда бы не приняла навязанные правила игры, а создала свои. Но где та Ли? Здесь — лишь отчаявшаяся и беспомощная Лелия. Внезапно мне приходит мысль, от которой я мгновенно покрываюсь холодным потом. Все происходящее — часть продуманного спектакля. Во сколько бы я ни пришла, меня бы не пустили к телевизору. Ни вчера, ни сегодня, ни завтра. Если я права, и Зейн действительно хотел сказать что-то, передать послание, я никогда не смогу получить доступ к вестерну, потому что иллюзия защищает себя от разрушения. Догадка оседает на языке ощутимой почти физически горечью. С каждым днем я все больше погружаюсь в созданный Асафом мираж, и все меньше верю, что у меня получится из него выбраться. Опускаюсь на пол, сползая по стене, и прячу лицо в ладонях. Из состояния анабиоза меня выводит чья-то рука, которая мягко ложится на плечо. — Лелия, как вы себя чувствуете? Бьянка говорит так участливо, словно это не она ассистировала доктору Йохансену во вчерашней пытке, посылая мне в мозг разряды в сто с лишним вольт. Поднимаю голову, но через секунду снова закрываю глаза не в силах смотреть на ее красивое, созданное для объективов камер, лицо. Все это неправильно. Так не должно быть. — Лелия… — она зовет меня, делая вид, что ничего не произошло. — Ваш жених пришел навестить вас. Хотите немного прогуляться с ним? — Прогуляться с ним?! Я настолько ошеломлена предложением выйти из Лиер Сикехус, что непроизвольно вступаю в диалог, хотя зарекалась этого не делать. — Да. — Подтверждает старшая медсестра, явно обрадованная тем, что ей удалось пробить тщательно выстраиваемую мной стену. — Он привез теплые вещи. Переоденетесь, и я провожу вас. Не веря в то, что меня выпустят из клиники, надеваю джинсы, ботинки, застегиваю дутую куртку, завязываю шарф. Пока мы идем к выходу, напряженно смотрю по сторонам, ожидая подвоха. Наверняка Магнус Йохансен выскочит из-за угла и скажет, что мне надлежит сейчас же вернуться в палату, или, еще хуже, пойти на вторую процедуру. Либо, дойдя до центральных дверей, Бьянка повернется ко мне и сообщит, что пошутила. Но ничего подобного не происходит. Она достает ключ, открывает замок и приглашает меня выйти на крыльцо. Я делаю глоток осеннего воздуха и пьянею от холодной ноябрьской свежести. В опустившихся сумерках очертания окрестностей кажутся размытыми, и различить стоящего неподалеку Яна удается не сразу. Когда я все-таки ловлю его взгляд, он расплывается в знакомой улыбке, и на щеках появляются ямочки. — Я так скучал! — Он берет мои руки и аккуратно надевает на них перчатки с вышитыми снежинками. — Подарок от мамы. Она связала их специально для тебя. — Спасибо, — машинально отвечаю я, и Ян вдруг целует меня в губы. В этом поцелуе столько любви, что я теряюсь, но уже в следующее мгновение целую его в ответ. В том, как я касаюсь Яна, как притягиваю его к себе, нет страсти. Я разделяю с ним свое одиночество и свою боль, тоску по тем дням, когда была свободна выбирать, где просыпаться и кого любить. Мы обнимаем друг друга, и мне хочется плакать от безнадежности, потому что я знаю: ласково перебирающий мои волосы Ян — проекция, на месте которого должен быть другой мужчина. Настоящий. Невозможный. — Пойдем? Он берет меня за руку, и первое, о чем я думаю — он держит меня, чтобы я не сбежала. Но прикосновение слишком легкое, чтобы удержать, и я расслабляюсь. Мы медленно идем по посыпанной гравием дорожке. Я гипнотизирую взглядом тяжелые темные облака и делаю ставки: когда начнется снег — через пару часов или через пару минут? Зима прокралась в мой кошмар незаметно, и почему-то у меня возникает чувство, что я не увижу весну. Что бы это ни значило. Мы пересекаем по мостику небольшой ручей, бредем вдоль деревьев и аккуратно подстриженных кустов. — Хочешь, когда все закончится, вернемся на Мальдивы? — спрашивает Ян. — Мы ведь были счастливы там и тогда. Помнишь? Я не помню. Я не хочу помнить. Это не мой мир. Но я знаю, что попытки объяснить это ни к чему не приведут. Однако и принять происходящее, перестать сопротивляться, не могу. Не теперь, когда я знаю, где кольцо отца. Только это еще поддерживает во мне веру, заставляет бороться. Останавливаюсь и серьезно смотрю Яну в глаза. — Ты меня любишь? Он удивляется вопросу, но кивает, не задумываясь: — Конечно. — Сделай для меня кое-что. Пожалуйста. — Прошу я, переплетая наши пальцы. — Отпусти меня. Не надо помогать, просто не мешай. — Лелия… В голосе Яна звучит сомнение, и я быстро перебиваю его, пока он не заговорил про лечение и доктора Йохансена: — Просто поверь мне. Время замирает, стрелки часов сходятся в одной плоскости, параллельные прямые пересекаются. Ян даст мне уйти или позовет санитаров? — Беги. Ушам своим не верю. — Беги, если для тебя это действительно важно. — Он разжимает пальцы, и как бы я ни пыталась убедить себя в обратном, в этот момент я вижу в нем реального Яна, который всегда отпускает меня — и в жизни, и во сне. Та же затаенная грусть, то же смирение, то же принятие. — Спасибо, — шепчу я, порывисто обнимаю его и срываюсь с места. Я бегу вперед без цели и ориентиров. Колючий воздух ноября оседает в легких, уши закладывает, но я продолжаю бежать — мимо поля с пожухлой травой, мимо опавшей листвы, мимо жизни, которая никогда мне не принадлежала. Растрепавшиеся пряди волос падают на глаза, но я не останавливаюсь. Оставляю позади старый безлюдный парк, поворачиваю к покрытому изморозью озеру, продираюсь сквозь бурьяны. Я бегу, стараясь не пропустить ни одной детали в окружающем пейзаже. Когда-то мы с Зейном покинули сон Асафа, прыгнув в колодец. Нечто подобное должно быть и здесь. Ворота, дверь, обрыв, овраг — что угодно, что поможет мне вернуться в свою жизнь… Если выход есть, то я его найду. Смотрю по сторонам, но вокруг лишь поздняя осень: шуршащие под ногами сухие листья, темные стволы деревьев, сгустившиеся тучи. Ничего, за что можно зацепиться взглядом. Ничего похожего на то, что способно сломать эту извращенную реальность. Но я бегу, не разрешая себе останавливаться, задыхаясь и спотыкаясь о камни. Вскоре вдалеке появляется обшарпанная стена невысокого трехэтажного здания. Улыбаюсь, не сбавляя темп. Если есть дом, значит, есть и дверь, чтобы войти… или выйти. Возможно, это то, что я ищу? Оглядываюсь назад. Меня до сих пор никто не преследует — это одновременно и хорошо, и подозрительно. Даже если Ян не рассказал о моем побеге сразу после того, как я исчезла за поворотом, Бьянка уже должна была обнаружить мое отсутствие. Наконец добежав до двери, краска на которой давно облупилась, дергаю ручку. Закрыто. Тяну ее на себя, но она не поддается. — Черт! — Надежда на то, что мне удастся выскочить из кошмара стремительно тает. Обхожу здание, откидывая волосы со лба. Заглядываю в зарешеченные окна и различаю в них инвалидные кресла, обрывки тетрадей, пустые шприцы, валяющиеся на полу стулья, разбитые лампочки, железные каркасы кроватей. Очевидно, никто не заходил сюда минимум пару десятков лет. Это место не выглядит, как выход из кошмара. Скорее наоборот. А если точнее, здание напоминает один из заброшенных корпусов Лиер Сикехус. Но как?.. Ведь я бежала без остановки не меньше двух километров. Почему дорога вывела меня к клинике? На самом деле я знаю ответ, но не хочу признавать это. Все дороги здесь закольцовываются, подобно голодному Уроборосу, и приводят к Лиер Сикехус. Поэтому Бьянка так легко разрешила выйти на прогулку с Яном. Теперь, когда карты раскрыты, и я осознаю, что нахожусь во сне, ей с доктором Йохансеном не требуется и дальше поддерживать иллюзию. Намного интереснее дразнить глупышку Ли, показывая ей путь к свободе и отбирая надежду вырваться, когда она кажется такой близкой, протяни руку — и проснешься… Иду вперед, догадываясь, что увижу за углом. Один шаг. Второй. Третий. Я выхожу на открытое пространство, с которого главный корпус клиники отлично просматривается со всех сторон. Вот треугольный фасад, вот новые ряды зарешеченных окон, а вот и доктор Йохансен у центральных дверей. Рядом с ним стоит Бьянка в компании двух санитаров. Все они неотрывно следят за тем, как я приближаюсь. Равнодушные лица напоминают восковые маски: они не выражают ничего — ни гнева, ни осуждения, ни сочувствия. Эмоции сведены к нулю. Да и были ли они когда-нибудь? Я шагаю навстречу своим палачам, потому что остальные дороги заканчиваются тупиками. Страх и отчаяние уступают место обреченности. Я пробовала доказать, что приняла обман за чистую монету. Я пыталась убить главного кукловода. Я сбежала при первой же возможности, чтобы вернуться туда, где очнулась после прыжка в кипящую лаву. Бесполезно. Детские воспоминания подсказали, где спрятан перстень отца, но что я могу сделать, будучи запертой в кошмаре? От бессилия хочется выть, но даже на это требуется чересчур много энергии. Намного больше, чем есть у меня сейчас. — Добрый вечер, Лелия, — приветствует меня Магнус Йохансен. — Вы не находите, что ваша прогулка затянулась? «Вы не находите, что пора снова вас наказать?» — слышу вместо этого я. Ему нет необходимости озвучивать вопрос — мне и без того понятно, что они собрались у входа в клинику неслучайно. Бьянка направляется ко мне. Санитары выжидательно наблюдают за ней, готовые одеть меня в смирительную рубашку по первому же сигналу. — Доктор Йохансен ждет вас на процедуру. — На этот раз ее рука на моем плече кажется неподъемной тяжестью, под весом которой я горблюсь и сгибаюсь, будто став меньше физически. — Не сопротивляйтесь, Лелия. Это неизбежно. Если сброшу ее ладонь и ударю — меня моментально схватят санитары. Если убегу, то вернусь сюда же. Наверное, впервые за всю жизнь у меня нет выбора. Я знаю, что ждет меня в подвале, знаю, как ощущаются на висках электроды, знаю, в какие глубины способен погрузить разряд в сто двадцать вольт. Чего я не знаю, так это того, переживу ли новую пытку. Вспоминая все, что слышала об электросудорожной терапии, цепляюсь за призрачную надежду: необратимые последствия редко проявлялись после одного сеанса, повреждения мозга возникали после курса процедур. «Умница, Ли, а как насчет того, что психиатрические клиники, из которых нельзя сбежать, не существуют в принципе? Что ты придумаешь, чтобы не сойти с ума, в этом случае?» — хихикает внутри кто-то злой. Я стараюсь заглушить его голос, но он звучит все громче. «Наивная свинка, аппетитная свинка, пора наложить щипцы прямо туда, за розовые ушки. Не бойся свинка, расслабься, иначе мясо будет невкусным…». Колени подгибаются, и санитары подбегают ко мне, чтобы подхватить под локти, пока я не упала. Мы входим в клинику и идем по уже знакомому маршруту, спускаемся в подвал и ждем, когда доктор Йохансен впустит нас в комнату с люминесцентными лампами. Ближайшая кушетка, фиксирующие ремни, эластичная капа в рот. Все, как и тогда, но… по-другому. Я не могу взять в толк, что именно не так. Проходит несколько минут, и до меня доходит: доктор Йохансен не трогал аппарат электросудорожной терапии. Даже не подходил к нему. Я не вижу лицо главного врача, только спину, но отлично слышу звук касающихся железного стола медицинских инструментов. Что он задумал? Кошмар уже вышел за пределы логики, почему бы ему не обернуться настоящим адом? Воображение рисует пугающие образы: поворачивающегося Магнуса Йохансена с широко разинутой пастью чудовища, искаженное лицо Бьянки с червивыми глазницами, санитаров с растущими из плечей щупальцами. Впрочем, вряд ли что-то может быть хуже того, самого первого сна, в котором наша с Зейном дочь, а потом и я, превратились в огромных тараканов… Ожидание затягивается. Я, не шевелясь, смотрю в одну невидимую точку между лопаток Магнуса Йохансена, а когда он поворачивается, кричу, не слыша собственного крика. Нет, он не обратился в монстра, а санитары не потеряли людской облик, но если бы мне пришлось выбирать, я бы предпочла это длинному, заостренному с одной стороны инструменту, в руках доктора Йохансена. — Мне очень жаль, Лелия, что приходится прибегать к крайним мерам, — с притворным сожалением произносит он. — Я полагал, что электросудорожной терапии будет достаточно, но ваша агрессия, маниакальная уверенность в том, что окружающий мир — не более чем сон, побег из больницы… Все это создает неблагоприятную клиническую картину. Я дергаюсь изо всех сил, открыв глаза так широко, что, по ощущениям, они рискуют вылезти из орбит. Капа заглушает вопли, преобразуя их в нечленораздельное мычание. — Будет немного неприятно — это плохая новость. — Продолжает, приближаясь ко мне, доктор Йохансен. — Но есть и хорошая: мы выпишем вас спустя неделю, когда убедимся, что реабилитация проходит без осложнений. Вы сможете вернуться к жениху и сыграть свадьбу, пригласить на нее всех друзей, родителей… Дистанция между нами сокращается. Я бешено бьюсь на кушетке, рискуя вывихнуть суставы. Паника придает сил, и обездвижить меня Бьянке с санитарами удается с большим трудом. — Успокойтесь, Лелия. — Магнус Йохансен говорит со мной, как с нашкодившим ребенком. — Побудьте послушной девочкой хотя бы десять минут, обещаю, что иссечение лобной доли не займет больше времени. Если хотите, можете сами выбрать, через глазницу какого из ваших глаз мы организуем доступ к мозгу. Моргните два раза, если это будет голубой, и три раза, если карий. Я вою и скулю, судорожно мотая головой, и доктор Йохансен расстроенно вздыхает. — Что ж, если вы отказываетесь выбирать, то пусть будет карий. Вероятно, такой же, как у вашего отца? — Он улыбается и поворачивается к Бьянке. — Пожалуйста, обработайте анестетиком участок чуть выше глаза, надрез я сделаю сам. Бьянка следует приказу, пока санитары держат мою голову. Когда она убирает анестетик, доктор Йохансен наклоняется и разрезает мою кожу скальпелем. — Не переживайте, Лелия. У меня огромный опыт лечения сложных пациентов, и я профессионально делаю лоботомию. Похожий на нож для колки льда острый инструмент упирается в надрез под углом в двадцать градусов, и прежде чем я успеваю что-то сделать или подумать, легко и быстро входит внутрь. В мой мозг.