***
Ни звуков, ни запахов, ни цветов. Сон обернут белым холстом — пустым без мазков мастихином, незапачканным краской, нетронутым кистью. И в центре — ненарисованная я. В точке входа вновь нет ничего, кроме покоцанной пластиковой двери. Прислоняюсь к ней щекой, словно надеясь услышать, что происходит по ту сторону, какие миры возникают за пределами сознания, но вакуум заполняет уши плотными комками ваты. Я стою на отметке «ноль» в самом начале отсчета, в точности как в ту ночь, когда попала сюда впервые. Зейн запретил покидать точку входа, пока мы не разберемся, что делать с Асафом, и у меня хватило здравого смысла не спорить. Я очнулась и осталась здесь, уснув на его плече вскоре после взлета. — Тщ-щ-щ… — шепчу, будто пытаясь успокоить готового разреветься ребенка. Ребенка, которым являюсь я сама. Мои сны не принадлежат мне. Мои сны стали опасными. Поверну ручку — и окажусь мишенью в неконтролируемой иллюзии, где образы из реальности оборачиваются кошмарами. Но я знаю, что так будет не всегда. Чтобы доказать это самой себе, провожу кончиками пальцев по пластику, и он медленно превращается в стекло, покрываясь темным голубым и берлинской лазурью. На хрупкой поверхности возникают золотые узоры, и лучи солнца пронизывают витражи, раскрашивая кожу на руке в сияющие оттенки синего. Пусть и этот свет — лишь плод моего воображения, а не отблески мира за дверью, я осознаю, что моя сила по-прежнему со мной. «Дамы и господа, наш самолет приступает к снижению. В Малаге пасмурно, ожидается дождь, возможна гроза, температура +21. Ориентировочное время прибытия — 21:15». До меня доносятся отголоски реальности, и я, потягиваясь, пристегиваю ремень. — Добро пожаловать в Испанию, hermosa. — Зейн гладит меня по щеке, и на секунду создается обманчивое впечатление, что все происходящее — не более чем запланированный заранее отпуск. Покинув аэропорт, мы попадаем в душную, пропитанную соленым запахом моря и приближающегося дождя андалузскую ночь, а когда добираемся до отеля, то успеваем привыкнуть к раскатам грома и взрезающим горизонт молниям, в свете которых меркнут огни Коста-дель-Соль. Опираясь на широкий поручень, я разглядываю бухту с балкона, когда Зейн встает рядом и протягивает мне бокал красного вина. — За завтрашний день! — За сегодняшнюю ночь! В тонком стеклянном звуке звучит жизнь, и мы празднуем ее, не обращая внимания на притаившуюся в пустых глазницах скелета смерть. Вокруг — Малага, а не возрожденная в воспоминаниях джинна Пальмира, вино терпкое, а не сладкое, однако я ощущаю то же волшебство. И тревогу. — А потом? Что будет потом, когда мы достанем кольцо? — Делаю глоток, скулы сводит, и я зажмуриваюсь, а когда опять смотрю на Зейна, то замечаю, что он отставил свой бокал. Резкий грохочущий звук раздается совсем рядом, в потемневших облаках сверкает очередная вспышка. — Не знаю, Ли. Я никогда не встречал подобных Асафу. — Он хмурится, задумчиво изучая взглядом залив. — Но обещаю, что сделаю все, чтобы защитить тебя и спасти твоего отца. Зейн не лжет. Если подумать, он всегда говорил правду. Даже не пытался скрыть, что спит с Эвой в том сне про русалок — только удивился моему возмущению и посоветовал получать удовольствие, а когда мы сблизились, порвал с ней. Как же давно это было… Сейчас Эвы нет. Есть мы, и нам наконец никто не мешает. Немного захмелев и расслабившись, поддаюсь неожиданному порыву и сажусь на поручень спиной к морю, лицом к Зейну. — Это твое третье обещание. Выполнишь перед этим два других? Зейн прищуривается. — Хочу раздеть тебя прямо сейчас… Ты ведь это просила повторить, когда мы ждали такси? — Он принимает правила игры, и руки скользят под мою футболку. — Напомни, что еще я обещал тебе, девочка-джинн? Волна ударяется о борт лодки. — «Если мы переживем эту ночь, давай в следующий раз займемся сексом в обычной кровати?» Я повторяю последний вопрос, который задала до того, как уснуть и впасть в кому. Зейн смеется, раздев меня до пояса, а после берет на руки. Первые капли дождя падают на мою обнаженную грудь. Время останавливается. Минуты обращаются вспять. — Везде, где ты захочешь… Мы, целуясь, падаем в мягкие подушки, стягиваем друг с друга джинсы. Я вдыхаю запах его волос, кусаю за мочку уха, прижимаюсь всем телом, жалея, что нельзя стать еще ближе. Каждое прикосновение отдается щекочущей дрожью, запускает электрические импульсы по позвонкам, и я выгибаюсь, не выдерживая напряжения, закусываю губу, чтобы не застонать. — Не сдерживай себя, киска… — Легкая усмешка Зейна тонет в моем приглушенном вскрике и в усиливающемся ливне. Горячий язык на шее, одобрительный шепот, от которого внизу живота предательски тянет. — Вот так, молодец. Это звучит настолько грязно и возбуждающе, что я окончательно теряю контроль. Желание смешивается с нежностью, жадные, резкие поцелуи — с осторожными ласками, на которые я отзываюсь всем своим существом. Кожа к коже, губы в губы, жизнь в жизнь. Я и не представляла, что можно так кого-то желать. Так по кому-то скучать. Так кого-то любить. Чувствую руку Зейна на груди, на животе, между ног, и двигаюсь навстречу — бесстыдно и естественно, словно в мире нет ничего правильнее, ничего совершеннее, чем его пальцы во мне. Мы не прерываем поцелуй, разделяя одно дыхание на двоих, и в этот момент я забываю обо всех ужасах, которые произошли и произойдут, обо всех проблемах и страхах. Есть только комната в отеле, грохочущие небеса и наши переплетенные в объятии тела. Стон на выдохе, призывно раздвинутые бедра. В зрачках Зейна пляшут не черти — колдовское пламя, в котором я готова сгореть дотла, главное, чтобы он не останавливался. «Поехали со мной в Италию, в Неаполь? Или в Париж… Тебе нравится Париж? А можно в Мексику, на Карибское побережье… Куда захочешь». Он целует мои скулы, веки, щеки, а я впиваюсь ногтями в его спину в предчувствии оргазма. «Я покажу тебе красивейшие бухты из всех созданных Аллахом, и ночами мы будем плавать в кристально чистой воде, абсолютно голые. А если не захочешь к морю, я увезу тебя в мегаполис, в Токио, в Шанхай или в Лос-Анджелес… Послушай, девочка-джинн, я подарю тебе целый мир, мы будем заниматься любовью двадцать четыре часа в сутки, бодрствуя и засыпая…» — Я люблю тебя… — я произношу это быстрее, чем успеваю осознать, а после кричу в его руках, содрогаясь в оргазме от легких, умелых движений. Зейн не отпускает меня, продолжая гладить, обнимать, перебирать пряди волос. Я смотрю на него и замираю, пытаясь выровнять дыхание: чувства, которые я испытываю к нему, не изменились, но то, что я не смогла сказать в прошлый раз, легко сорвалось с моих губ сегодня. Тогда я думала, что любовь — это слабость. Сейчас я уверена, что любовь — это сила. Вот и вся разница. Зейн ничего не говорит, и я ловлю себя на мысли, что всего неделю назад бы смутилась, ощутила собственную уязвимость и необъяснимый стыд за то, что открылась перед ним, однако теперь мне неважно, как он отреагирует. Даже если промолчит в ответ — это не будет иметь никакого значения, потому что я уже сделала главное — перестала врать себе. Но Зейн не молчит. Он, улыбаясь, глядит на меня сверху: — Ты любила меня всегда, просто не знала об этом. А я любил тебя, девочка-джинн. Мактуб. Так было написано. Предначертано. — Мактуб… — повторяю я, пробуя на вкус это странное арабское слово, которое никогда не слышала раньше. Слово, в котором сошлись воедино прошлое, настоящее и будущее, наши с Зейном судьбы. Молния разрезает облака, а раскат грома следом за ней — наступившую тишину. — Мактуб… — снова шепчу я, и Зейн входит в меня, срывая новый стон, взрывая заново и без того беспокойное сердце. Пульс учащается, в висках стучит. Мы не принадлежим друг другу, но когда Зейн двигается внутри, а я сжимаю его широкие плечи, последние границы между нами стираются. После недели безмолвия, после тысячи кошмаров, после миллиона непрожитых дней — мы вместе. Действительно вместе. Небо вибрирует, озаряется фиолетовыми всполохами, и рокот гулко отдается во мне одновременно с толчками. Всхлип. Шлепок. Поцелуй. Выдох. Шепот. Дрожь. Гром. Крик. Зейн кончает, прижав меня к постели всей тяжестью своего тела, и я обхватываю его поясницу ногами, чтобы ощутить максимально глубоко. Мы тяжело дышим, не размыкая объятий, застыв любовниками Родена. Когда он наконец отрывается от меня, чтобы обессилено откинуться на подушки, я встаю, распахиваю окно шире и впускаю в комнату наполненный запахом дождя прохладный воздух. Гроза почти закончилась. — Ты красивая. Мне нравятся твои татуировки. Мне не нужно оборачиваться, чтобы увидеть его взгляд. Улыбаюсь. Почему только с ним я чувствую себя так, будто вернулась домой после долгого отсутствия? — Зейн, ты всерьез предлагал мне поехать с тобой в Неаполь? — спрашиваю, глядя на город, очертания которого теряются в темноте наступившей ночи. Он отвечает, помолчав пару секунд: — Да. Но если не хочешь в Италию — раскрути глобус и выбери любую точку земного шара. — Никаких ограничений? — усмехаюсь, возвращаясь в постель. — Одно, пожалуй, есть. — Зейн притягивает меня к себе. — Я ни за что не появлюсь в Ватикане. — Не поделил что-то с Папой Римским? — хмыкаю, пытаясь представить противостояние понтифика и джинна. Зейн кивает. — Вроде того. Он утверждал, что лишь Иисус способен превращать воду в вино, а я опроверг это утверждение, продемонстрировав старику, что даже из выдохшейся минералки можно получить неплохое Каберне. — Шутишь? — Приподнимаюсь на локте. — Это не может быть правдой! — Никаких шуток! — Обижается он. — Совершать невозможное — одно из моих хобби. Согласись, тогда, в баре, получилось эффектно? Качаю головой, вспомнив ряды бутылок с крепким алкоголем, профессионально мешающего коктейли элегантного Дракулу, и то, как по воле Зейна вода, которую я пила, стала вином. Что за фантазии! — Насчет твоего вопроса… — Зейн обнимает меня, и я кладу голову к нему на грудь. — Ограничения существуют исключительно в твоей голове. Ты ведь лично убедилась в этом. Перед глазами встает доктор Йохансен с инструментом, похожим на нож для колки льда. Интересно, мои кошмары когда-нибудь оставят меня? — Куда бы ты хотела? Зейн гладит меня, вызывая мурашки, и я вдруг ощущаю каждой клеточкой: с ним — возможно все. — В Россию. — В Россию? — Смеется он. — Зачем? Там же холодно. Пожимаю плечами. — На нашем псевдо-свидании ты выпытал у меня имя любимого писателя. Так вот, я всегда мечтала побывать на родине Достоевского, чтобы лично увидеть страну, в которой сформировалась эстетика экзистенциализма. Зейн внимательно на меня смотрит, а затем целует в висок. — Я не ошибся в тебе, девочка-джинн. Запиши в список моих обещаний: когда мы избавимся от Асафа и спасем твоего отца, куплю нам билеты в Москву. — В Санкт-Петербург. — Зеваю, кутаясь в простыню. Внутренний голос едко добавляет: «ЕСЛИ избавимся. ЕСЛИ спасем». Но я отказываюсь его слушать. Все получится, и мы улетим в северный город, где две сотни лет назад боролся со своими бесами великий русский писатель. Теперь, встретившись лицом к лицу с собственными демонами, я понимаю, какие ады разверзались в его душе. Это последнее, о чем я думаю, за мгновение до того, как погрузиться в сон, в котором не будет сновидений — лишь полупрозрачная дверь из синего стекла.***
Километр за километром вдоль побережья, босые ступни на приборной панели арендованной в Малаге машины, поглаживающий мое бедро Зейн. — Если бы у нас не было планов, я бы показал тебе средневековые крепости и старинные арабские башни, кафедральные соборы в горах Андалусии и белые деревни, в которых делают вкуснейший мед из сахарного тростника. — Подрабатываешь гидом в свободное время? — Подкалываю его, выдувая и лопая огромный пузырь из жевательной резинки. — Точно! — ухмыляется Зейн. — И оплату с симпатичных туристок беру далеко не в евро… Рука поднимается выше. Демонстративно облизываю губы: — Я бы съездила с тобой на экскурсию… Не отрывая взгляда от дороги, Зейн с улыбкой сообщает: — Если не прекратишь, трахну тебя на обочине, не доезжая до Марбельи. От того, как он это говорит, между ног разливается тепло, и я не могу удержаться от того, чтобы не поддразнить его: — Под ближайшей пальмой? — Сама напросилась. Зейн начинает тормозить, и я, осознав, что он не шутит, машу руками: — Все-все-все, мистер джинн, обещаю быть хорошей девочкой! Мы добираемся до песчаного пляжа в окрестностях Марбельи к полудню. С тех пор, как я была ребенком, здесь мало что изменилось, разве что стало больше торговцев айвой, хурмой и инжиром. Подхожу к воде, неся кеды в руках. Ноги вязнут в мокром песке, волна выбрасывает на берег ракушку. Игривый настрой, который не оставлял меня на протяжении всей дороги, тут же пропадает. Сердце сжимается, прошлое бьет под дых. — Папа, папа, ты удивишься, какую чудесную я нашла ракушку! Можно забрать ее? Блеск изумруда оставляет на полосатой желтой раковине яркий отблеск. — Лелия, а как же моллюск, который живет внутри? Ведь его дом в море. Он погибнет в аквариуме. Я с сожалением сжимаю ракушку в ладони. Мне очень хочется взять ее с собой и показать друзьям, но папа говорит, что моллюск умрет. Вздыхаю, понимая, что он прав. — Давай поможем ему вернуться домой, — подбадривает меня папа. Мы подходим к воде, я бросаю раковину в набегающую волну, и она исчезает в пене. — Саид! Лелия! — зовет нас мама и машет термосом. — Хотите холодный чай? — Да! — кричу я и мы с папой наперегонки бежим к разложенному на песке большому пляжному полотенцу и плетеной корзине, из которой мама достает рахат-лукум. — Ли, ты в порядке? — Голос Зейна возвращает меня в реальность. — Да, просто вспомнила кое-что… — Достаю телефон и нахожу на карте мамину отметку о местонахождении грота. — Мы близко. Редкие отдыхающие провожают нас ленивыми взглядами, в которых читается вопрос: куда эти двое так целенаправленно идут во время сиесты вместо того, чтобы пить сангрию и лежать под пляжным зонтом, наслаждаясь видом на море? Усмехаюсь про себя. Я бы многое отдала за возможность жить обычной жизнью без супергеройских приключений, но бог, в которого верит Зейн, не спрашивал у меня, чего я хочу. — Мы на месте. — Сверившись с картой, указываю на частично заваленный камнями вход в пещеру. — Прекрасно. Заходим, забираем кольцо, выходим, едем в ресторан. Звучит как план, а, киска? — Напускное веселье в голосе Зейна не может обмануть меня. Слишком гладко все складывается, и он тоже чувствует это. Ничего не отвечая, подхожу ко входу, прикидывая, смогу ли протиснуться сквозь завал. Зейн скидывает пару увесистых булыжников, и вскоре мы оказываемся в гроте. Фонарик на телефоне не особенно помогает разглядеть пещеру изнутри, и мне приходится выждать несколько минут, пока глаза не привыкнут к темноте. Нерешительно шагаю вперед, но, споткнувшись обо что-то, чуть не падаю. Вырвавшееся ругательство отскакивает от стен гулким эхом. Да-а-а, Ли, если двадцать лет назад ты кричала про кошку, сад и мюсли, то теперь посылаешь все вокруг к известной матери. Впрочем, за эти годы произошло многое, и мало что осталось прежним… Иду вдоль рельефных стен, касаясь их рукой, как мама когда-то. Влажные и шершавые, они здесь — единственное, что осталось неизменным. Где же расщелина, куда родители поместили кольцо? Должна быть недалеко от входа. Я не могла ошибиться… — Нашла! — взволнованно кричу Зейну и запускаю руку в импровизированный тайник. Нетерпеливо шарю пальцами, но на ощупь полость в стене пещеры пуста. — Черт, черт, черт, где же оно?! — Может быть, ты перепутала? — Зейн трогает стены в безуспешных попытках обнаружить кольцо среди скал. — Нет. — Упираюсь лбом в выступ и сжимаю кулаки. Я не ошиблась. Перстень точно был в этой расщелине. Был… пока кто-то не забрал его раньше нас. В горле встает ком из обиды, вины и застилающего разум отчаяния. Все напрасно. Плененный Асафом отец, мамина тайна, путь, который мы прошли — все было зря. Мы проиграли, будучи в одном шаге от победы. Как мне простить себя за то, что так подвела отца — на этот раз по-настоящему? Неожиданно тонкая полоска света у входа исчезает, и грот погружается во мрак. Я забываю, как дышать. Зейн берет меня за руку. Звук скатившегося в тишине камня отдается зловещим эхом. Я понимаю: мы не одни.