And I'd never dreamed that I'd knew somebody like you Я и не мечтал о том, чтобы познакомиться с таким, как ты. And I'd never dreamed that I'd need somebody like you Я даже не думал, что мне будет нужен такой, как ты. Chris Isaak — Wicked Game
Лёгкие горели. Во рту пересохло. Мокрые пряди взлохмаченных волос неприятно липли к вискам; так липнет улитка к ладони. Склизко, мокро, грязно. Утерев пот со лба левой рукой, сжимавшей дагу окаменелыми от напряжения пальцами, Юлиан рвано глотнул воздуха перед следующей атакой. Солнце слепило насмешкой безоблачного дня; вытоптанная трава в фехтовальном круге казалась сухой, изломанной приличиями и правилами в той же степени, что и вся жизнь Юлиана. Вдох и выдох. Капелька пота неряшливо очертила правую лопатку. Вдох и... — Выпад, Ваше Высочество! Выпад с одной стороны, эффектная защита и уход назад с другой. Оценка дистанции. Незащищённая стойка. Внимательный прищур глаз противника. Клинок Варуза, словно оса, дразнил жужжанием перед молниеносным и болезненным укусом. Жало, нацеленное пробить брешь чужого самообладания. Оно кружило вокруг кронпринца, сверкало под снопами солнечного света. В руках Варуза этот старый полузаточенный клинок мог представлять серьёзную опасность для настоящего врага. “В самом деле, — подумал Юлиан, — лорд-маршал не был бы там, где он теперь, если бы не являлся столь прославленным воином и выдающимся учителем фехтования”. Он понимал это. Не мог не понимать. Кронпринц не раз видел, как Варуз проводил спарринги с настоящими профессионалами — это было точно, как ювелирное изделие, и красиво, как драматичная театральная постановка. И, естественно, он время от времени наблюдал тренировки Варуза с другими учениками, которые, в отличие от кронпринца, получали не просто команды и комментарии к действиям, но и дразнящие солдатские издёвки, грубые подколы и эмоциональные встряхивания. Юлиана немного раздражало, что Варуз относился к нему иначе: с мягкостью, достойной его высокородного титула. Но недостойной его личностного достоинства. Слишком мягко, слишком как... к небожителю. Имея всё, чего мог бы пожелать любой здравомыслящий человек, Юлиан, в конечном счёте, не имел ничего. Деньги вместо искренности. Призрачный нимб будущей короны над головой вместо доверия. Лицемерие вместо честности. — Следите, чтобы ваши голени работали должным образом, Ваше Высочество! Голени сводило от напряжения, будто в мышцы вставили тонкие железные прутики и теперь били по ним кузнечным молотом. В этих ощущениях Юлиан был застигнут в самый неподходящий момент. Летящий удар — парирование. Стук клинков, лязг едва заточенных лезвий, тяжесть в предплечье. Ступнями Юлиан чувствовал всё раздражение дня. “Если Варуз на самом деле такой превосходный учитель, — в чём сомневаться не приходится никому, даже мне — почему у него до сих пор не получилось сделать из меня хоть сколько-нибудь достойный внимания фехтовальный экземпляр? То, каких высот под руководством лорд-маршала добился, например, Глокта, не может не впечатлять! В чём же дело? В бесконечных правилах? В даре наставничества Варуза? В его методике и дисциплине? Или же в талантах самого Глокты?” — Ваши запястья работают неправильно! Перехватите рапиру ближе к крестовине! Двойной круговой удар. После прошлого раза Варуз стал несколько более сдержан в комментариях, что вполне могло бы позабавить Юлиана, однако весёлость не тронула громовым раскатом его рёбра. Он был до скуки удручён и до усталости раздражён. (Почти как птица в золотой клетке, томящаяся от невозможности расправить крылья.) Фехтование не приносило никакой радости. Только раздражение и боль, а в перерывах между ними — разочарование и дурное расположение духа. “Да, о подобном не поют в рыцарских песнях и драматичных балладах о славных дуэлях!” Ноги, казалось, окаменели от боли и напряжения. Продолжать держаться, атаковать, отступать, обороняться и снова атаковать стоило Юлиану огромных усилий. Он даже не мог сказать, каких усилий требовалось больше: внутренних, психологических, или же внешних, физических. Да и можно ли сравнивать битое стекло ненависти с тупыми приступами телесной боли? (Где предел человеческим эмоциям? А вопросам?) Трудно, чудовищно неприятно заниматься тем, что ненавидишь всей душой, даже если имеешь колоссальный запас воли, терпения и ответственности. Ничего из этих трёх качеств не украшало характер Юлиана и его безоговорочное — полное — распутство. Нет, он был создан для того, чтобы проводить свои дни в праздности и приятной компании. Для лютни и поэзии, а не барабанов войны. Лорд-маршал совершил серию лёгких, но стремительных ударов, заставших Юлиана врасплох. Ему приходилось отступать назад с каждым последующим взмахом чужой рапиры. Шаг за шагом. Поражение за поражением. Растерянность всколыхнулась в запястье правой руки. Зная, что выкарабкаться не удастся, кронпринц всё же попытался контратаковать. И эта попытка разлетелась в прах быстрее, чем пепел от костра на ветру. — Защищайтесь, Ваше Высочество! — крикнул Варуз. Юлиан блокировал чужой удар, но вражеский клинок соскользнул с неудачно поставленного лезвия, практически без сопротивления нацелившись юноше в грудную клетку. Варуз немедленно отскочил назад и встал в идеальную стойку. Его скорая готовность к новой атаке впечатляла. Юлиан не переставал задаваться вопросом, откуда в этом старике столько грации и сил? Где он научился реагировать со столь повергающей в шок скоростью, будто заранее знал, что произойдёт дальше? “Нет, я не дам ему фору!” — Юлиан сжал рукояти обоих клинков и начал наступать. Раздалось клацание оружия, резью отдавшееся в ушах и дрожью — в запястье. Варуз парировал чужой удар, совершил успешный обманный маневр и зацепил собственным клинком клинок Юлиана, тут же прижимая чужую рапиру к земле остриём вниз. Две секунды. Может, даже меньше. “Как, святая Пассифлора, как он это сделал?!” Юлиан вдыхал воздух будто через раз. Ещё один поединок — который по счёту? — увенчался его поражением. Пот предательски стекал по спине куда-то за пояс брюк. Вообще всё вокруг казалось недружелюбным. Рукоятки клинков липли к ладоням, будто грязь. Да и себя самого Юлиан чувствовал грязью. (Размокшей из-за дождей глиной под сапогами чужих интересов. Навозом в идеальной королевской семье. Сгнившими отбросами в среде фехтовальщиков.) Варуз отступил назад и с характерным звуком вогнал оружие в ножны: сначала короткий клинок, затем длинный. — На сегодня достаточно, Ваше Высочество. Он учтиво поклонился, а Юлиан мельком подумал, что с него было достаточно уже полтора года назад, когда они только начали эти несчастные тренировки, продолжавшиеся без всякого веселья — как, впрочем, и системы — до нынешнего дня. — Лорд-маршал, — кивнул кронпринц на прощание. Крутанувшись на месте, он направился в сторону дворца. Подальше от вытоптанной травы и ослепительно невесёлого солнца. Подальше от осознания собственной неполноценности. Дальше, как можно дальше от ощущения грязи на руках. И в душе. Лишь один вопрос занимал Юлиана в то злосчастное утро: почему же Варуз никак не мог сделать из него блестящего фехтовальщика? Но ещё до того, как мыслительное пространство наполнилось размышлениями, будто бочка — водой, Юлиан уже знал ответ. “Потому что я сам не хочу”.***
Ночь распустилась чернильными пятнами на пергаменте небосвода. Булыжники мостовой эхом повторяли стук шагов и отсвет фонарей. — Сегодня здесь, — произнёс Юлиан, указывая на сомнительного вида таверну; над входом покачивалась старая деревянная вывеска с изображением бригантины, которая неслась по волне светлого пива, лившегося из кружки, намалёванной в самом верху рисунка. — Готов к победе, а, Занд? Полковник Глокта усмехнулся и одёрнул воротничок простой гражданской куртки, надетой специально по этому случаю. Он выглядел безупречно в своём безрассудном самодовольстве. Красивый гордой красотой, самоуверенный и дерзкий, готовый на любые авантюры, временами сдержанный и холодный, но неизменно целеустремлённый и очаровательный — полковник Глокта был очень горяч. Его общество Юлиан предпочитал всем другим мужчинам, даже и тем, которые были согласны лечь с ним в постель. Юлиана охватил секундный порыв желания толкнуть полковника к ближайшей стене и силой получить поцелуй. Но секунда прошла. Мимолётный порыв загасил ветер дружественной привязанности, уважавшей чужие границы. Юлиан давно смирился с отказом Занда перевести их общение в горизонтальную плоскость. “Друзья — это не о постели, друзья — это о много большем”. Глокта поправил пояс, к которому была прикреплена шпага в ножнах. Сказал: — Меня восхищает ваш неугасимый энтузиазм, когда речь заходит о карточных играх. За окнами таверны горел притягательный тёплый свет. Мужчины быстро приблизились к приоткрытым дверям: оттуда доносился шум, сотканный из смеха и ругательств, возмущённых выкриков и неприличных шуток. Тянуло вонью портовой жизни, немытыми телами и добротным элем. Пахло свободой, дешёвыми комплиментами и звоном медных монет. Войдя внутрь, Юлиан юркнул вперёд, ловко уступая дорогу пухлой, но энергичной разносчице с подносом в руках. Свет свечей причудливой игрой ложился на кирпичные своды помещения. Каменный пол был устлан соломой; она жалко шуршала под сапогами. — Туда, — кивнул кронпринц, незаметным движением поправляя изодранный плащ. Он всегда одевался в простую и грубоватую одежду путешественника, когда удавалось улизнуть за стены Аргионта через потайной ход. Так Юлиан мог избавиться от вездесущих шавок Ферранта, неизменно следившего за его благополучием. — Лютик? — позвал Глокта, едва касаясь плеча тёплой ладонью. — Что? — Зачем вы делаете это? Занд кивнул на компанию крепких моряков, кидавших карты на стол с ожесточённостью последних преступников. Пятеро здоровенных, волосатых и дурно пахнувших мужчин рычали друг на друга, скалились на карты и опрокидывали свои массивные деревянные кружки, давясь пивом или ромом с той же жадностью, с какой умирающие в пустыне глотают долгожданную воду, проливая половину на шею и грудь. Будто дикие животные. — А разве мне нужна причина, чтобы повеселиться? Глокта кивнул, обнажив в усмешке прекрасные здоровые зубы. — Никаких причин, — он с пониманием сжал плечо Юлиана. — Думаю, нет смысла напоминать об осторожности? — Ты просто читаешь мои мысли! Они подошли к столу, за котором расположились игравшие в карты моряки. У самого крайнего не было уха; напротив него сидели два высоких мужчины: один дагосканец с грубыми чертами лица, а второй — чернокожий — вероятно, был родом из Яштавита. Справа от безухого расположился рыжеволосый юнга; он то и дело поглядывал в угол на мужчину с трубкой во рту. Карты раздавал жутко улыбавшийся стириец с маленькой серьгой в ухе. Все они были мускулистыми, хорошо сложенными, загорелыми и недружелюбными. — Господа! — Юлиан хлопнул в ладоши. — Как приятно ви-... — Отъебись, — буркнул тот, что не имел уха; он даже не повернул голову. — Как угодно, — Юлиан сделал вид, что собирается уйти. — Жаль, что ты так сильно не хочешь выпить и немного разбогатеть. Безухий моряк кинул хмурый взгляд на кронпринца, совершенно не подозревая, кто стоит перед ним. — Чего надо? — огонёк интереса сверкнул в сердитых глазах. Уже издалека Юлиан заметил, что этот безухий проигрывал в карты. Он не прогадал, подойдя именно к нему. — Мы с приятелем всего лишь хотим сыграть партию-другую с тобой и твоими спутниками. Несколько мужчин за столом грубовато усмехнулись. Чернокожий смерил оценивающим взглядом Глокту и, не увидев ничего подозрительного, сказал: — Этого возьмём. А насчёт тебя, тощий щенок, надо подумать. — Да, мать твою, надо подумать! — истерически поддакнул юнга. — А деньги-то у тебя есть? — спросил дагосканец, отпивая из свой кружки немного рома. “Ох, если бы ты только знал, сколько у меня денег...” — шальная мысль отразилась на лице Юлиана и в его голосе: — Сейчас будут! Он снял с плеча лютню, которую прихватил из “Пассифлоры”, и ударил по струнам. Глокта, усмехаясь, развалился за ближайшим столом и, высокомерно бросив разносчице пару монет, взял с подноса кружку с пивом. Задорное воркование струн быстро привлекло внимание посетителей таверны. Чувство свободного полёта подхватило Юлиана за рёбра, врезаясь ощущением жизни куда-то в грудину. Так ветер подхватывает листья с земли в осеннюю пору; так яблоки в саду подхватывают солнечный свет, наливаясь соком. Передвигаясь от стола к столу с неутомимым изяществом, редкими подмигиваниями в сторону шлюх и жемчужными улыбками, направленными ко всем посетителям таверны, Юлиан пел, растапливая чужие сердца, словно солнце растапливало кубики льда:В наших краях жила песня Звонких и старых легенд О рае, где берег соткан Из тысяч закатных лент. С самого детства мы знали, Что доберёмся туда: На райский далёкий остров, Где течёт золотая вода. Там, говорили, сокровищ Больше, чем во дворцах; И жажда наживы быстрой Вспыхнула в наших сердцах. И вот наш корабль однажды Ушёл рассекать океан, Сверкая парусом бледным В просторах солёных ран. Нас море встретило грозным, Ужасным вихрем ветров: Разбить стремилось прибоем О скалы гранитных оков. И шкоты впивались в ладони, И мачты трещали вверху, Покрылись инеем снасти, Чернилами скрыло луну. Маячил наш смелый парус В ущельях солёных вод: Укрытый высоким небом В долине морских невзгод. Но выбрались мы из ада, Пленив удачно волну. После кипящих бурунов — В радость узнать тишину. Недолог был час облегченья: Нам отмели не избежать. Прямо по курсу теченья Опасность готовилась ждать. И только чудом небесным Проскочило судно вперёд, Моря разбив окрестности, Как зимой прорубают лёд. Мы плыли не один месяц, Мы плыли днём и во мгле, Мы плыли в шторма и стужу, Мы плыли к заветной земле. И каждый жаждал добраться До долгожданных монет, Жемчуга, драгоценностей; В мечтах нас встретил рассвет. А на рассвете наш юнга Заметил полоску песка; И злило всех предвкушенье Ведь нас окружала вода. Пристав к берегам желанным, Мы не нашли там того, О чём все бредили с детства: Там не было ничего. Не было наших сокровищ: Ни жемчуга, ни янтаря, Алмазов или рубинов, Агата, златого песка. Но был там песчаный берег, Была зелень, были поля, Старый маленький домик Знакомого рыбака. Узнали лазурный берег: То был наш берег родной. И каждый со вздохом понял, Что свершил поход круговой. Искали мы месяцами Далёкий обманчивый рай, Но наибольшим сокровищем Всегда был наш милый край. И сердце кольнула тревога, Затопила вены вина, И каждый ушёл к сокровищу, Что оставил у очага.
— Молодец, парень! — крикнул какой-то полупьяный солдат из угла, когда песня закончилась и лютня замолкла. — Так и есть! Одобрительный свист, хлопки и восклицания посыпались со всех сторон. Юлиану бросили несколько монет и кусок хлеба. Хозяин таверны вручил ему кружку эля: — Неплохо, неплохо, — сказал он, — давненько у нас не было музыкантов. Сидевший в нескольких шагах Глокта, который всегда очень хорошо скрывал свои настоящие эмоции, в этот раз искренне улыбнулся. Он тепло кивнул Юлиану, когда тот подошёл. В его глазах в ту минуту было что-то такое... открытое. Честное. Честное восхищение, вот чем это было. И Глокта своей улыбкой давал Юлиану это понять. Вот из-за такого кронпринц и дорожил Зандом дан Глоктой: из-за его честности в любом вопросе. В конце концов, честность в общении — это единственное, о чём Юлиан когда-либо просил и как сам всегда поступал. (На азартные игры, впрочем, эта его странность не распространялась.) Он вернулся к компании недружелюбных моряков. Они улыбались яростно-одобрительными оскалами. Стириец, весело присвистнув, произнёс с безобразным акцентом: — Ну что, Крэг, как тебе этот самодовольный щенок? Тот, что сидел в самом углу с трубкой, вероятно, был главарём этой шайки. Он кивнул: — Годится. Кто-то пнул две табуретки в сторону Юлиана и Глокты, чтобы они смогли сесть за стол и присоединиться к игре. Началась раздача. Тот, которого звали Крэгом, выбил из трубки пепел, чтобы снова забить табаком и раскурить. Юлиан улыбался, как последний дурак, но мыслями полностью сосредоточился на игре. Раньше, затевая подобные авантюры, кронпринц приносил с собой колоду меченых карт и незаметно пускал её в оборот. В этот раз он собирался попрактиковать один занятный, но весьма опасный приём, которому его обучила Трисс: метить карты по ходу игры. Они сыграли одну партию, которую Юлиан намеренно проиграл, дав возможность глупому безухому моряку забрать часть своих честным трудом заработанных монет. За время первой игры он успел пометить нужные карты чернилами из камфары. Юноша незаметно смачивал палец в краске, небольшой запас которой хранился на одной из пуговиц его костюма, и оставлял маленькие пятнышки там, где ему было нужно. Разное расположение пятнышек на разных картах. Юлиан запомнил их все. Несмотря на ветреный и разгульный образ жизни, а ещё полную, казалось бы, недисциплинированность, кронпринц обладал поистине выдающимся живым умом и феноменальной памятью. — Ты вообще умеешь играть?! — спросил юнга с ноткой хронической истерики. На лице Юлиана отразились неуверенность и сожаление о потраченных деньгах. О, он мог быть тем ещё актёром, когда было нужно. — Что ж, — сказал кронпринц, — я просто обязан отыграться! — и он кинул на стол ещё монет из тех, что заработал на балладе. Глокта толкнул Юлиана коленом в бедро; глаза полковника светились внутренним смехом, будто он был свидетелем какой-то забавной ситуации, но не имел возможности об этом рассказать. Юлиан похлопал друга по колену. Временами ему хотелось сжать это колено и провести ладонью вверх по бедру, чтобы потом накрыть чужой пах. И тоже... сжать. Но Глокта был беспробудным бабником. Он не просто предпочитал женщин, он ими жил. Только женщинами и никем другим. Моряки держали в руках карты так, будто завтра могли запретить азартные игры. Они грязно ругались и пили. — Эй, сейчас не твой ход! — Завали, сучка. — Пошёл ты! — Пасую. Юлиан облизнул губы, сжимая карту трефового короля в руке. Пиво лилось рекой. Карты метались на грязную столешницу. Каркающий хохот какого-то посетителя таверны сопроводил томно-визгливое восклицание одной из местных шлюх. Пахло табаком и немного копчёной рыбой. (Морем, портом, таверной.) Вторую партию Юлиан проиграл так же, как и предыдущую. Зато её выиграл Глокта, которому юноша подсунул нужные карты в нужный момент. — Да что б вас! — выругался Юлиан. — Я требую реванша! — он швырнул на стол чеканную монету. И они разыграли ещё одну партию. Юлиан делал сердитый и сосредоточенный вид всю игру. Ему огромных усилий стоило не расхохотаться. Третью победу получил дагосканец. Но у Юлиана ещё оставалась парочка монет, а также бесчисленное количество карточных приёмов и комбинаций, которые он пробовал с ювелирной точностью. С помощью нескольких метких ухмылок Глокта сумел расположить к себе стройную женщину пиратской наружности. С кружкой в руке и чёрной треуголкой на голове она, облачённая в мужские брюки и рубаху, почти не скрывавшую её грудь, сидела на его коленях меньше, чем через две минуты после первой улыбки. “Ещё бы! С таким-то запасом непревзойдённого и страстного очарования!” Четвёртая партия. Зная, что победит с помощью устроенной им хитрости, Юлиан не мог не веселиться. И он победил. Не ради денег, а просто чтобы... просто чтобы. — Поверить не могу, господа! — воскликнул Юлиан; на заляпанной столешнице лежало по меньшей мере семьдесят пять марок. — Какая удача! Моряки скрипели зубами от негодования. Юнга в отчаянии стукнул кулаком по столу. И только Крэг не выказал никаких признаков злости: всего лишь слабо усмехнулся, выпуская очередное кольцо дыма к потолку. Он выглядел подозрительно спокойно для человека, потерявшего недельное жалование. Юлиан уже собирался предложить пятую партию, ведь, в конце концов, ему не нужны были деньги этих трудяг, но его внезапно перебили. — Какая удача для того, кто всё это подстроил, — произнёс Крэг ровно, однако за этой ровностью звучала сталь. — Ты это хотел сказать, щенок? Юлиан замер. — Ты пометил карты во время первой игры, — Крэг медленно поднялся на ноги с ощутимой угрозой во взгляде. — Ты. Пометил. Карты. Женщина на коленях Глокты перестала улыбаться. Полковник напрягся, как если бы находился на тренировочной площадке и должен был сделать выпад. Лица моряков исказили гримасы гнева. — Дерьмо, — успел выдохнуть Юлиан прежде, чем чернокожий из Яштавита с глубоким рычанием опрокинул стол. Юлиан отскочил от стола, споткнулся и рухнул на пол. Остальные игроки повскакивали со своих мест, размахивая кулаками. Драка завязалась быстрее, чем гаснет свеча от дуновения ветра. Адреналин затопил вены Юлиана окрыляющим чувством: смесь страха, любопытства, ярости, радости и безграничной энергии. Кто-то попытался ударить кронпринца стулом по голове, но он откатился в сторону скорее, чем это случилось. Стул разлетелся на деревянные обломки в том месте, где только что лежал Юлиан. А сам он врезался лицом в чей-то сапог. — Держите его! — крикнул дагосканец. — Держите паршивца! Пьяный солдат налетел на стирийца; женщина, очарованная Глоктой, сломала чернокожему нос одним смачным ударом собственного лба. Другие посетители таверны мгновенно затесались в драку: то ли на сторону моряков, то ли на сторону менестреля, певшего о райском острове, то ли на свою собственную. Разгорячённые и пьяные, все жаждали драки. Зала таверны погрузилась в хаос: звенели крики, гремел топот, свистели удары, повторялись ругательства. На пол полетели кружки, еда, стулья, карты, кости, столы, подсвечники и монеты. Юлиан, пошатываясь, поднялся на ноги, случайно толкнув кого-то в бок и ненамеренно заехав локтем какой-то шлюхе по лицу. Часть его плаща была заляпана мокрыми пятнами эля и масляными следами от жаренной куриной ножки. Юлиан мельком заметил, что Глокта уже скрестил с кем-то шпагу, кажется, это был Крэг. Пухлая разносчица попыталась огреть кронпринца подносом, но он ловко прыгнул и перекатился через стойку, за которой хозяин таверны обычно разливал эль и ром. За стойкой Юлиан получил пинок в печень, отчего согнулся пополам. Перед глазами плясали звёзды, пульсировавшие болью. Или... или нет? Нет, это были не звёзды, это блестела бутылка рома, валявшаяся на полу. Юлиан схватил эту бутылку и уже собирался разбить её кому-нибудь о голову, но в последний момент передумал, вырвал пробку зубами и сделал несколько внушительных, жадных глотков. Затем швырнул бутылку в камин; тут же раздался звон разбитого стекла, и пламя взвилось вверх, будто проклятое. В шести футах от него Занд перепрыгнул через опрокинутый стол, красиво уходя от удара и приступая к контратаке. Крэг фехтовал неплохо, но Глокта... Глокта был лучшим. За лязгом оружия следовали крики и грохот, какими обычно сопровождалась любая драка в таверне. Кто-то, кажется, юнга, опрокинул Юлиана на спину, прижав к полу сапогом. Он замахнулся на кронпринца шпагой и с истерическим визгом опустил её вниз. Однако Юлиан вовремя схватил с пола отлетевшую от табуретки сидушку и закрылся ей, точно щитом. Лезвие застряло в деревянной поверхности. Юнга так и не смог достать свой клинок: через секунду его сбил собой Крэг, которого оттолкнул Глокта. Юлиан отбросил импровизированный щит и вскочил на ноги. Дагосканец как раз повернулся к нему с очевидным намерением придушить. Схватив первый попавшийся предмет — им оказался глиняный кувшин — со стойки, Юлиан обрушил его на голову дагосканца. Затем он подхватил свою лютню с пола, на котором среди соломы в брызгах разбитого стекла валялись игральные карты, монеты, раздавленные сухари и обломки мебели. Каким-то чудом лютня осталась цела. — Бежим! — крикнул он Занду. Но убежать Юлиан не успел. За спиной у него раздалось яростное рычание; мгновением позже чернокожий моряк уже швырнул кронпринца в окно. Сначала Юлиан услышал, как под его телом разбилось стекло, затем почувствовал холод мостовой лопатками. И только потом пришла боль. На улице было тихо, только из таверны слышался ужасный шум мордобоя. Дверь внезапно слетела с петель, и наружу вышвырнули какого-то человека. Секунду спустя на пороге появился мужчина с окровавленным лицом: он цеплялся за дверной косяк дрожавшими руками и тяжело дышал, сплёвывая кровь и выбитые зубы. В нём Юлиан с трудом узнал Крэга. Увидев юношу, Крэг с яростным оскалом кинулся на него. В руках у мужчины был зажат кухонный нож. Юлиан попытался отползти, но лопатки скрутило болью. Под спиной хрустели осколки. Страх прострелил позвоночник. Он ведь не умрёт вот так, верно? ...верно? Вслед за Крэгом на пороге таверны появился Глокта, но едва ли он успел бы прийти на помощь, хотя и рванулся с места с нечеловеческой скоростью. Часто те, кто бывали на пороге гибели, говорили, что вся жизнь в секунду шокированного отчаяния проносилась перед глазами ослепительной вспышкой молнии. Однако Юлиан ничего такого не увидел. В нескольких шагах от него: просто мужчина с окровавленным лицом, а за ним — другой мужчина со шпагой в руке. Никаких молний, никаких вспышек, никаких ощущений, кроме загнанного в виски адреналина. (Тупое непонимание происходящего. И боль в лопатках.) И тут кронпринц, не успевший осознать всю серьёзность ситуации, увидел, как Крэг со вскриком отшатнулся. В его плече торчал арбалетный болт. — Именем короля! — возвестил знакомый голос громовым раскатом. — Я приказываю остановиться! Послышался звонкий цокот копыт по мостовой. Двенадцать кавалеристов полукругом окружили таверну. Ночь оседала на их синих плащах с серебряными полосками, отливавшими янтарным блеском в свете фонарей. Обнажённые клинки, непробиваемые на эмоции военные лица, всхрапывающие лошади. За кавалеристами по улице бежала личная гвардия кронпринца и практики Инквизиции. Доспехи позвякивали под тяжестью стремительных гвардейских шагов. Чёрные одежды практиков казались крыльями летучих мышей, а их маски, закрывавшие нижнюю половину лица, зловещей тенью обдавали ночную прохладу улицы. Один из всадников спрыгнул с коня, и, приземлившись на землю, стремительно обнажил шпагу, вставая на защиту Юлиана. Им был Феррант. За его спиной на пепельно-вороном жеребце восседал Вернон Роше с арбалетом в руках. Это был мужчина в синем мундире, с тёмно-серым шапероном на голове, кинжалами на поясе и клеймором за спиной. Сдержанный, целеустремлённый, серьёзный, достаточно общительный и острый на язык — таким Юлиан его помнил. Роше мрачно посмотрел на Крэга, затем кивнул нескольким солдатам, и они тут же ворвались в таверну с обнажёнными мечами. Шум и грохот мгновенно стихли. Раздалось лишь несколько возмущённых возгласов, но они быстро оборвались после того, как послышались звуки, будто кто-то бил по незащищённому доспехом телу кулаками в латных перчатках. Юлиан сглотнул и попытался подняться, но боль стегнула по спине невидимым кнутом. “В конечном итоге, я ведь никуда не тороплюсь. Мир не рухнет, если я посижу на мостовой ещё пару минут. Спешить некуда, всё веселье здесь и, чует моя поэтичная задница, оно только начинается!” Солдаты выводили участников драки из помещения. Глокта, тяжело дыша, протиснулся к Юлиану, опускаясь рядом с ним на колени. Из его рассечённого виска текла кровь. Кронпринц сжал зубы от боли в лопатках и коснулся чужого виска, стараясь понять степень серьёзности раны. — И вы здесь?! — почти выплюнул вопрос Феррант, возмущённо уставившись на Глокту. — Да как вы могли допустить всё это? Позволить ему прийти сюда?! — Занд ни при чём, кузен, — Юлиан попытался улыбнуться, но серьёзный взгляд Ферранта хлестнул его по губам. Он смотрел на кронпринца с каким-то жгучим разочарованием и неприкрытой злостью. Так человек смотрит на предавшего друга; так мать глядит на сына, ставшего позором семьи. Тем не менее, Феррант спросил: — Вы ранены, Ваше Высочество? Юлиан заметил, как несколько посетителей таверны, в том числе Крэг, зажимавший окровавленной ладонью плечо, округлили глаза и побледнели. Кто-то выругался, кто-то удивился. Большинство, впрочем, было слишком шокировано, а потому промолчало. Солдаты толкали их в спины, практики связывали руки. — Я в порядке, кузен. В порядке. — Вы выглядите ужасно, — сказал Вернон Роше, почти не глядя. — Как труп на похоронах. При всём уважении, Ваше Высочество. А ещё вы всё-таки ранены. — О, парочку царапин и ушибов я переживу, — охнул от боли Юлиан и окинул наивно-горьким взглядом солдат Роше, — это, что же, твои знаменитые “Синие полоски”? Разве ты не должен быть сейчас в Вестпорте, командир, сэр? Решать все эти скучные политические дела с заговорами и интригами? — Я сошёл с корабля два часа тому назад. Почти сразу мне доложили, что вы пропали. Ваш кузен организовал поиски, присоединиться к которым я посчитал своим долгом. Вы — будущее государства, а будущее государства — моя величайшая ответственность. — Вы посмотрите, какой патриот... — пробормотал Юлиан. Солдаты выволокли всех, кто находился в таверне во время драки, кроме Юлиана и Глокты. Практики Инквизиции во главе с инквизитором Калином повели арестованных прочь. — Нужен экипаж, немедленно! — крикнул Вернон Роше кому-то из своих подчинённых, кажется, это была коротко стриженная женщина. — Его Высочество не сможет ехать верхом. Бьянка, мать твою, пошевелись и найди хренову карету! Женщина тут же пришпорила свою лошадь и умчалась вверх по улице. — И что теперь? — спросил Юлиан, когда ему помогли подняться. Феррант перекинул его руку себе через плечо, поддерживая Юлиана так бережно, будто от этих прикосновений зависела его жизнь. Глокта сделал то же самое с другой стороны. Лопатки горели от чрезмерно близкого знакомства с мостовой. Где-то не так далеко послышался цокот копыт и грохот колёс по булыжникам. — Теперь вас должен осмотреть королевский лекарь, — процедил сквозь зубы Феррант. Юлиан взглянул на Глокту и сказал: — Нас обоих. Феррант открыл рот, видимо, чтобы возразить, но Юлиан поднял ладонь в том жесте, каким монархи обычно приказывают замолчать. — Это был не вопрос, кузен. Нас обоих. Что-то промелькнуло в радужках глаз Ферранта. Что-то такое... будто недовольство, раздражение, жалость. А ещё братская забота, усталость и страх. И терпение. Колоссальное терпение. — Как вам будет угодно, Ваше Высочество, — произнёс Феррант и почтительно склонил голову. И только позже, когда Юлиан, преодолевая болезненные ощущения в лопатках — шаг за шагом, медленно и осторожно, — приблизился к экипажу с любезно распахнутой дверцей, раздался странный и страшный звук: словно кто-то с размаху разбил лютню о мостовую. Боль и чужие заботливые руки на талии, помогавшие двигаться вперёд, не позволили юноше повернуться и посмотреть. Но он сразу догадался, что и кем было сделано. Глокта и Феррант поддерживали его с обеих сторон. Вернон Роше шёл позади.***
Следующие несколько дней Юлиан провёл во дворце в своей спальне под пристальным наблюдением врачей и в окружении бесчисленных слуг. На спине у него расцвели яркие сине-чёрные розы ушибов. Осколки стекла, к счастью, не пробили грубую кожаную ткань куртки, в которую Юлиан был облачён тем вечером в таверне; порезов он не получил. Если только не считать порезы от тревоги и стыда на гладкой коже свободолюбивой, ветреной и весёлой души. Кислый, как от неспелых яблок, привкус вины таился под языком, скапливался в слюне, дразнил воспоминаниями о беспечной и глупой игре в карты за тем грязным столом в окружении угрюмых моряков. Стыд. Тревога. Волнение. Стыд. Из-за его легкомысленности десяток людей отправили в Допросный дом Инквизиции за решётку. “А теперь, может быть, они уже плывут на корабле в одну из инглийских колоний для заключённых?” Чужая судьба впервые в жизни взволновала кронпринца гораздо больше, чем собственное состояние. Он всегда думал лишь о веселье и поэзии, никогда ни о ком не заботился, кроме женщин из борделей и своей лютни. И теперь... вот это. Обычная таверна, обычная драка. Кронпринц видел таких сотни за последние четыре года. И сам не единожды принимал участие. Только обычно всё заканчивалось иначе: чаще всего побегом, конечно, но бывало, что и шутками, иногда — денежной компенсацией или разбитым носом. Не более. Юлиан размышлял, что если бы знал заранее, чем всё обернётся... “...то я был бы осторожнее? Принёс бы колоду уже меченых карт? Не пошёл бы в таверну? Закончил бы игру на третьей партии? Ушёл бы после баллады? Вряд ли. Я не в первый раз оказываюсь в подобной ситуации, в конце концов. Драки — это обыкновенное дело, тем более — из-за азартных игр. Я дрался и раньше, и сбегал, и всё оборачивалось хорошо. Без солдат, без Инквизиции, без арестов. Разве это моя вина, что всё случилось именно так?” Но Юлиан осознавал, что часть вины точно лежит на его плечах. Возможно, большая часть. Первое время ему было трудно: спина ныла, кожа на лопатках горела, изнутри словно стучали неустанные молотки. Или юноша просто слышал отзвуки строительства трибун для Летнего турнира и неосознанно смешивал удары плотников с собственной болью? “Ну хотя бы кости не сломаны”. Чудодейственные травы, которые заваривали кронпринцу утром и вечером, а также целебные компрессы снимали боль и облегчали существование. “В сложившейся ситуации не так уж много плюсов, но, по крайней мере, мне официально не нужно посещать тренировки. Бордель, к сожалению, тоже, но с этим уже ничего нельзя поделать”. За несколько дней Юлиан не получил почти никаких новостей. Ему казалось, что он выпал из жизни: долгие часы покоя и уединения были для него в новинку. Пару раз он смог разговорить горничную о последних дворцовых сплетнях, но кроме того, что конюх переспал с кухаркой, а лорд такой-то проиграл всё состояние и теперь был вынужден бежать из страны, ничего узнать не удалось. На вопросы Юлиана о том, что же случилось с людьми, которых арестовали тем вечером у таверны, никто толком не мог ответить. Лишь Феррант, неизменно заходивший к нему два раза в день, бросил пару фраз о том, что ведётся судебное разбирательство. — Су-... судебное? Это просто неслыханно! Они же не сделали ничего плохого. Да такое каждый вечер происходит в тавернах по всему городу! — возмутился Юлиан. — Это всё, конечно, так, Ваше Высочество, но не в каждой такой драке участвует наследник трона. — И что с ними будет? Ты же инстигатор, кузен, скажи мне. Прошу, скажи. — Дело не закрыто. Я, пусть и инстигатор, но не верховный судья. Окончательное решение ещё не принято. — В таком случае... — Юлиан подозвал слугу, чтобы тот принёс набор для письма. Вскоре слуга поставил перед кронпринцем старинную деревянную шкатулку. На её крышке под несколькими слоями лака притаилась изящная роспись: Эус в клубящейся дымке тумана дарует своим четверым сыновьям Первый закон. Внутри лежали листы бумаги, хрустальная чернильница, перо, сургуч и личная печать кронпринца. Юлиан взял всё это и начал писать. Перо оставляло на пергаменте узор из красивых, но по-простому резких линий. Буквы скользили по листу строчка за строчкой, словно лодка по реке. Сургуч подарил пергаменту свои слёзы после поцелуя со свечой. Печать оставила величественный след. — Вот, — Юлиан, сморщившись от резкого движения, передал бумагу Ферранту. — Тут приказ о немедленном освобождении и помиловании. Всех. Феррант взял документ и пробежался по нему внимательным взглядом. Внизу стояла подпись кронпринца с красивым росчерком и его личной печатью. — Как вам угодно. Я немедленно отнесу это в суд. Ближе к закату, когда Феррант — измождённый и немного бледный, будто принёсший дурные вести, — пришёл вновь, Юлиан сидел на постели и смотрел в окно. Книга о падении мастера Делателя валялась рядом на исчерченном складками одеяле. — Как всё прошло? — спросил Юлиан. Он поднялся навстречу. Из-под его сорочки виднелись бинты. — Их освободили, — произнёс Феррант с учтивостью, за которой скрывалась встревоженная печаль. — Ваше милосердие делает вам честь. Юлиан отмахнулся. — Это меньшее, что я мог для них сделать. Учитывая, что... я сам во всём виноват. Они в порядке? А женщины? С ними хорошо обращались? Потому что если нет, наказание будет суровым. — Женщин не обижали, если вы об этом, — кивнул Феррант. — Хорошо. Впервые за несколько дней Юлиан собирался выйти на улицу. — Как дела у Занда? Кронпринц задавал этот вопрос по десять раз в день. Ему было стыдно перед другом. Репутация Глокты попала под удар из-за неосторожности Юлиана, он прекрасно это понимал. Ему было стыдно и перед Феррантом. И перед теми людьми, которых отправили под суд ни за что. Стыд и вина были самыми частыми гостями Юлиана в прошедшие несколько дней. Но теперь ведь всё было хорошо? ...ведь так? — Полковник Глокта отделался легче, чем вы. Уже вчера вернулся к фехтованию. Юлиан надел рубашку с кружевными манжетами и чёрные брюки. Никаких отличительных знаков его выского положения. Феррант неодобрительно покачал головой. — Могу я узнать, куда вы опять собираетесь? Поймав недовольный взгляд кузена, Юлиан отложил обычный серый плащ и взял другой, более подходящий ему по статусу: шёлковый плащ глубокого цвета морской волны с простой серебряной вышивкой. Плащ дворянина, а не наследника престола. Юлиан отличался чудовищной, на взгляд всей знати, странностью: он не тратил колоссальные суммы на великолепные и жутко дорогие наряды, — как это делал Ладислав, один из его младших братьев, — предпочитая что-то простое и практичное. Только на торжественные приёмы он мог, скрепя сердце, облачиться в один из тех роскошных костюмов, которые обычно пылились у него в гардеробной. Однако, на взгляд знати, он тратил непомерно много на бордели. Больше, чем было принято и прилично. Чуть сморщившись от боли, Юлиан накинул дорогой плащ на плечи. Повязал белоснежное жабо и покрыл голову широкополой шляпой, левый бок которой был загнут кверху и украшен пушистым пером. — Так лучше? — Определённо. — Хорошо, — Юлиан улыбнулся. — Не волнуйся, я всего лишь выйду подышать свежим воздухом. Погуляю по Аргионту, пройдусь по Аллее Королей, посижу в парке. Ни ногой в город. Обещаю. Случай в таверне, как ни старалась Инквизиция пресечь слухи, стал главной обсуждаемой новостью в Адуе и запятнал репутацию кронпринца нежелательной молвой. “Ага, как чернила — чёрный плащ”. — Я вам верю, Ваше Высочество, — Феррант вздохнул. — Правда верю. Но от этого только больнее снова и снова находить вас... в полном дерьме. Юлиан подошёл, взял лицо Ферранта в свои ладони и, серьёзно глядя в глаза, произнёс: — У тебя есть моё слово, — кронпринц прислонился лбом ко лбу кузена, — моё обещание. Это мой дар тебе: его должно быть достаточно, чтобы ты продолжал мне верить. Несколько часов в Аргионте и всё. Можешь послать по моим следам своих людей, впрочем, я знаю, что ты и так их пошлёшь, я хочу сказать... — “что мне ужасно стыдно за то, что каждый раз заставляю тебя так волноваться, и за то, что произошло в таверне”, — я не подведу. Ладно? Мне просто надо подышать воздухом перед сном. — Разумеется, Ваше... — Лютик, — Юлиан отстранился. — Для тебя просто Лютик. Взгляд Ферранта был полон смирения, тепла, усталости и безоговорочного принятия. Он кивнул. — Разумеется... Лютик. Вскоре Юлиан уже бодро шагал по мраморным коридорам, потом по величественной анфиладе, затем по галереям и лестницам. Мрамор, золото, гранит, великолепие. Стук каблуков. Эхо взлетало к арочным сводам. Гобелены украшали стены сюжетами из истории Союза. Золото. Стражи стояли у каждой двери. Доспехи. Флаги и гербы. Картины. Рыцари-герольды охраняли залу, где нынче заседал Закрытый Совет. Золото. Колонны. Лепнина на потолке. Зеркала. Королевская роскошь. Золото. (Где-то во внешнем городе дети умирали без куска хлеба.) За окнами персиковыми красками пел закат. Улыбаясь, кронпринц старался не обращать внимания на тянувшую тупой болью спину. Шаг его был бодрым и уверенным, но несколько болезненным, отдававшим в ушибы. В одном из коридоров Юлиан столкнулся с Верноном Роше. На несколько дней он абсолютно забыл о существовании этого человека. Юлиан будто вновь оказался на слабо освещённой улице около таверны и услышал, как плачет возлюбленная лютня, безжалостно разбитая о мостовую. Чудовищный хруст и крик струн. Затихающее рыдание обломков. Роше поклонился по всем правилам этикета и безучастно поправил свой шаперон. Несколько раз Юлиан слышал шутку о том, что у командира Синих полосок вместо причёски кинжалы. Возможно, поэтому он носил давно вышедший из моды головной убор? Или был так остёр на язык, что мог ранить и без кинжала? — Как чувствует себя Его Высочество? — спросил Вернон Роше. В его спокойных глазах притаилось что-то такое, неподдающееся описанию. Издёвка? Неодобрение? Тактическая осторожность? Сочувствие? Вежливость? Одобрение? Заинтересованность? Презрение? А, может, то было всего лишь стальное равнодушие? Юлиан не мог понять. В висках скреблись недоверие и тревога. Пахло грозой и мраком, но за окнами на небосводе не было ни одной тучи, ни одного облака. — Гораздо лучше, благодарю. — Рад это слышать, — Роше вежливо поклонился. — Вижу, вы решили выйти на свежий воздух? Очень полезно для здоровья, — в его голосе звучала едва слышная едкая ирония. — В таком случае, не буду вас задерживать, Ваше Высочество. — Взаимно. Юлиан зашагал прочь, желая как можно скорее убраться подальше от Роше. Этот человек вызывал в нём тревогу. Словно он знал что-то такое, чего не знали все остальные. Он будто видел Юлиана насквозь, видел его слабые и сильные стороны, промахи, ошибки, прошлое, пороки и добродетели. Вернон Роше будто видел его тревогу. Дышал ей, как охотник дышит запахом дичи. — Ах да, Ваше Высочество? Остановившись, Юлиан неохотно обернулся. Роше со сдержанной бодростью, словно не желая скатиться в чрезмерные остроты, произнёс: — Если вы вдруг выйдете во внешний город, посетите площадь в районе Трёх ферм. Там сейчас показывают весьма забавное представление. Вам понравится. — И что же там? — Эшафот. Юлиан сглотнул. Тревога росла, дождь предчувствия забарабанил по кровле его самообладания. — Кого-то казнят? — Казнили. Утром. Повесили двух человек, — Роше усмехнулся неприятной усмешкой. — Сначала повесили, а потом выпотрошили. Вы, кажется, знали этих людей. Одного звали... как же его звали? Хм-м... — мужчина задумался, а потом весело закончил: — Крэг! Да, точно, его звали Крэг. Юлиан похолодел. Его тревога разошлась по швам, выливаясь на голову ледяным потоком затишья. Роше говорил что-то ещё, его губы шевелились, Юлиан видел это, но ничего не слышал, словно оказался под толщей воды, словно стоял за стеклом. Мир на несколько долгих секунд потерял все звуки. Оглушённый новостью, потрясённый до растерянности, Юлиан спросил: — Тот моряк, который был в таверне? Но... но как? Я не понимаю. Я же послал приказ о помиловании всех арестованных в той таверне людей! Глаза Вернона сверкнули недобрым огоньком в лучах заката. — К тому моменту, когда Феррант де Леттенхоф принёс ваш приказ верховному судье, двоих уже успели осудить и повестить. Дорога от дворца в суд, знаете ли, не близкая. Принеси ваш кузен документ часом раньше то... все были бы живы. Роше улыбнулся. И в этой улыбке явственно до озноба звучало: “Напиши вы приказ часом раньше...” Лёд сковал вены Юлиана ужасом. Он не мог поверить в то, что услышал. — В чём? Вернон Роше приподнял бровь. — Простите? Стремительно преодолев расстояние в дюжину шагов, Юлиан схватил Роше за ворот мундира и воскликнул: — В чём их обвинили?! Возглас эхом отразился от стен коридора и замер в холодном мраморе. — Вы подняли руку на обыкновенного моряка, Ваше Высочество. Но этот самый моряк поднял руку на будущего короля. Покусившись на вашу жизнь, он совершил измену короне и государству — вот в чём его обвинили. Приступ дурноты обрушился на Юлиана; так снег падает с крыши на неосмотрительного прохожего после долгого снегопада. Отпустив чужой воротник, до боли зажатый в кулаках, он сглотнул горько-кислую слюну и заставил себя спросить: — А второй?.. — Один юнга с корабля этого первого повешенного. Такой, — Роше указал на свой шаперон, — рыжеволосый парень. Немного истеричный. Он тоже был в таверне, может, вы помните? Юлиан помнил. Он кивнул. Холодом сковало его ужас и его тело. — Парня также обвинили в измене. Тела, вернее, то, что от них осталось, просмолили и оставили висеть там, на виселице, для всеобщего назидания. — Зачем вы мне это рассказываете? — тихо спросил Юлиан, застыв внешне, содрогнувшись внутри. — Я слышал, — улыбка никак не сходила с лица Роше; это была страшная улыбка, — вы горячо интересовались судьбой взятых под стражу в таверне негодяев и изменников. Но этим двоим повезло, так я считаю. Быть повешенным — не то же самое, что быть сожжённым. — Сожжённым?.. Господи, а сжигать-то зачем?! Роше перестал улыбаться. Воздух вокруг него источал запах предупреждения. — За мужеложство. Эти два ублюдка, моряк со своим юнгой, состояли в греховной связи... Впрочем, не хочу шокировать вас подробностями, которые мы услышали во время их признания в Допросном доме. Решение сжечь проклятых содомитов было отменено судом. Петля, Ваше Высочество, спасла их от костра. Но смола не спасёт их от осуждения. — Решение сжечь?.. — непонимающе переспросил Юлиан. — Чьё решение? — Моё. Вернон Роше учтиво поклонился: — Хорошей прогулки, Ваше Высочество. А после развернулся и зашагал прочь, оставив кронпринца на растерзание ужасной правде, что вскрылась в их беседе гнойной действительностью. Юлиану показалось, будто весь мир замер на несколько долгих, холодных мгновений. Тишиной окутался шок, забравшийся в его кости. Ледяной ливень тревоги замёрз, превратившись в лёд из неверия, непонимания и отрицания. Он стоял там, посреди коридора, в полном одиночестве, и тёплый закат целовал его щёки сквозь оконные стёкла. Но Юлиан не ощущал тепла. Внутри него было пусто и тихо. Так чувствует себя человек, крепко уснувший в надёжном убежище, которое ночная гроза и ветер превратили в руины, пока он спал, а наутро, открыв глаза, он увидел обвалившиеся стены, пепел и заледеневшие синие пальцы на собственных ногах. Долгое непонимание. Затихший мир без красок, звуков и эмоций. Стремительное осознание — удар под дых. Юлиан согнулся пополам под грузом услышанных новостей и осознанием собственной причастности к убийству двух человек; шляпа слетела с его головы. Он схватился за рубашку на груди, открыл рот в рваных и безумных попытках отдышаться, выдохнуть из себя всю боль, резанувшую нервы ржавым лезвием правды. Юноша подумал, что его вот-вот вырвет, но за несколькими мучительными хрипами ничего не последовало. Вторая волна шока оглушила его ощущениями, захлестнула ужасом и всепоглощающей виной. — Боже, — Юлиан схватился за стену в попытках удержать равновесие. Когда кронпринц шёл в таверну, то не думал, что из-за его поведения погибнут два человека. Что из-за его беспечности и образа жизни, положения в обществе и дурного распутного нрава кого-то повесят и выпотрошат. Он просто жил так, как хотел, веселился, топил своё время в праздном торжестве жизни, в ощущении бесконечного праздника. Он никому не желал зла. Тем более — смерти. Но правда была такова, что резала вены стилетами, пуская кровь эмоций, опустошая чудовищным ощущением ужаса перед самим собой и своими поступками. Дрожа, Юлиан выпрямился. Он не обратил внимания на валявшуюся в шаге от него шляпу. Просто побрёл по коридору. Бесцельно. Бездумно. Рёбра сдавило тисками. Осознание того, виновником каких событий он стал, продувало до костей сильнее, чем самый свирепый северный ветер. “Убийца, — думал Юлиан, выходя из дворца, чьё великолепие меркло рядом с его потрясением, ужасом, болью и отчаянием. — Я — убийца? Ведь это из-за меня они попали под суд. Я спровоцировал ту драку, пометив карты. Я пришёл в ту таверну. Но разве это моя вина? Моя ответственность? Неужели я действительно... убийца? Нет, не может этого быть. Никогда я не желал никому смерти! Это... всё это неправда. Этого не может быть! Не должно быть! Моя вина?” Он шёл вперёд, не обращая на прохожих внимания. Шёл так, словно ноги его были по колено в ледяной воде, в болоте, в отчаянии. Запутавшись в собственных мыслях, Юлиан не запомнил, как очутился в красивом и ухоженном парке Аргионта. Богатые молодые девушки сидели на витиеватых кованных скамейках со своими подругами или кавалерами. Группа солдат каталась на лодке по реке. Они смеялись и распивали вино прямо в лодке. Где-то под тисом страстный голос читал избраннице стихи. Юлиан проходил мимо диковинных раскидистых деревьев, мимо ухоженных розариев и изящных фонтанов, скульптур и людей. Те, кто знали кронпринца, кланялись ему с величайшим уважением и чрезмерной учтивостью. В парке в тот час было много знатных дворян, много солдат, чьих-то будущих богатых невест, несколько банкиров, инквизиторов, аристократически одетых детей, пускавших кораблики по реке, и торговцев из разных гильдий. Одни тонули в любовных признаниях, другие — в добродетельных беседах. Кто-то обсуждал дела. Кто-то смеялся. Кто-то весело проводил время. Но Юлиану было не до смеха. Подойдя к берегу реки, лентой огибавшей парк, он уселся прямо на траву. Уставился на водную гладь, на которой приятным мягким оттенком плыл закат. Юлиан не видел воду. Перед мысленным взором у него стояла виселица с двумя просмолёнными трупами. Перебитые шеи, связанные за спиной руки, вытащенные при потрошении органы обугленными кусками таились на дне жаровни. Оба трупа покачивались на ветру в медленном танце смерти. Глаза, полные невысказанных эмоций и невыплаканных слёз, бездвижные губы, полные невысмеянных улыбок и неоставленных поцелуев. Юлиан вспомнил, как Крэг курил трубку в углу, а рыжеволосый юнга кидал на него украдкой взгляды. Ведь их что-то связывало. У каждого за спиной были прожитые годы, воспоминания, знакомства, эмоции, увлечения. У каждого была жизнь. “И только потому, что я родился тем, кем родился, у них этой жизни больше нет”. Юлиан смотрел на воду. Шок и ужас отпустили его рёбра из стальной хватки. Печаль окутала плечи следом, точно саван. Он посмотрел на правую ладонь, в которой несколько дней назад лежала карта трефового короля. Чудовищно. Не весело. Странно. Тягостно. — Мне нравится, как ты хандришь здесь в одиночестве. Юлиан моргнул, услышав грубоватый, монотонный голос с едва заметной саркастичной нотой и резким северным акцентом. Он повернул голову в сторону, думая о том, что именно с такой фразы сам начал бы разговор. “Забавно”. Но стоило только кронпринцу взглянуть на человека, нарушившего его уединение, как все вопросы и все мысли разом покинули горизонт. Вспоминая впоследствии этот момент, Юлиан не мог сказать, что у него “перехватило дыхание” или “это было ярко, как вспышка”. Нет. (Да, и ещё как.) Юлиан просто растерял весь свой словарный запас, когда увидел мужчину с белыми, как снег, волосами и янтарными радужками глаз. Нет, конечно, это не было замиранием сердца. (Было. Разумеется, было.) Перед Юлианом стоял высокий, худощавый, ненормально бледный мужчина в дорожном плаще. Вероятно, этот человек был старше него лет на десять или пятнадцать. У незнакомца была странная внешность: не то привлекательная, не то неприятная. Прямые белые волосы, перехваченные на лбу кожаным ремешком, доставали длиной чуть ниже ключиц. Лицо незнакомца было иссечено морщинами, будто он видел в своей жизни так много, что этого оказалось слишком. Он смотрел на Юлиана с внимательной сдержанностью, острой, пробирающей до костей прямотой и долей любознательности. У него был взгляд умного человека, лицо воина и плащ путешественника. Своей прямой осанкой беловолосый мужчина напоминал ратовище копья. Вероятно, таким вполне мог оказаться и его характер. Взяв себя в руки, Юлиан жемчужно улыбнулся. Но эта улыбка, в свете последних переживаний, не далась ему так же легко, как это всегда было раньше. Но он старался, прекрасно зная, что оказии сделать первое впечатление никогда уже больше не выпадет. Есть только один шанс. Предприимчивая натура Юлиана ухватилась за этот шанс, как матрос за развязавшийся канат у битенга во время бури. — Я уже не одинок, раз со мной моя хандра, — Юлиан похлопал по траве рядом со своим бедром, — присядешь? — Не откажусь. Мужчина приземлился рядом. За откинутым за спину плащом Юлиан увидел на новом знакомом чёрную кожаную куртку с серебряными заклёпками на плечах и манжетах. — Так в чём причина? — А разве аристократам нужна причина? — отшутился Юлиан. Мужчина не улыбнулся. Блеск подвижного ума светился в янтаре его глаз. У Юлиана перехватило дыхание. Эти глаза были самыми красивыми и проницательными из всех, что он когда-либо видел в жизни. Кронпринц не сразу понял, в чём было дело, но присутствие незнакомца его успокоило: на несколько секунд он напрочь забыл о просмолённых трупах, горьком отчаянии и кислом вкусе вины. — У беспричинной хандры другой запах. Лёгкий. А ты пахнешь, — мужчина по волчьи втянул воздух носом, — болью. И свежими листьями фенхеля, — он помолчал. — И немного гранатом. Юлиан никак не мог оторвать взгляда от лица беловолосого... северянина? Это объясняло акцент и неестественную, нехарактерную для граждан Союза бледность. — Ты с Севера? — спросил кронпринц. — Не из Инглии, совсем с Севера? — Акцент? — мужчина неотрывно смотрел на Юлиана; от его взгляда можно было потеряться. Или опьянеть. — Акцент, — кивнул Юлиан. Но ему понравился и чужой резкий акцент, и грубоватый голос. Как будто в рот засунули ложку мёда. Неожиданно, но вкусно. — Я из Ривии. Юлиан задумался. Произнёс: — Никогда не слышал о таком городе. Северянин хмыкнул, словно ему сказали что-то смешное. Ни тени улыбки на лице. Но она отразилась в его янтарных глазах. — Это не город. Маленькая деревня на Высокогорье. — Значит, Север? — Стало быть, так. Они помолчали. Северянин посмотрел на реку, окинул взглядом гулявших неподалёку людей. Закат убывал, как песок в песочных часах. По крупице, по секунде. Река несла свои воды вниз, за стены Аргионта, к морю. Тень безжизненной тревоги и послевкусие ужаса вновь омрачили состояние Юлиана. — Могу я задать странный вопрос, мой северный незнакомец? Мужчина кивнул. Его белые волосы отливали жидкой медью в лучах заката. Нет, решил Юлиан, всё же у северянина была приятная наружность. Привлекательная странной северной красотой: простой, как горы, бледной, как вьюга. “Такие разговоры обычно ведут с близкими, с друзьями, с теми, кому не страшно довериться, но... в конце концов, что я потеряю?” — Я совершил поступок, — начал Юлиан осторожно, — из-за которого двух человек отправили на виселицу. Мы не были врагами, мы даже не знали друг друга. Я не желал им зла. Но случилось то, что случилось. Они мертвы, — пауза поселилась в отзвуке последних слов. — Это делает меня убийцей? Одновременно желая и страшась услышать ответ, Юлиан замер в гнетущем и холодном ожидании. Как заключённый перед приговором. Северянин из Ривии молчал. Он долго всматривался в лицо Юлиана прежде, чем ответить: — Разве ты сам вздёрнул их на той виселице? Выбил табуретку из-под их ног или... как это делается у вас в Союзе? Дёрнул за рычаг? Как это происходило? Юлиан живо представил утреннюю казнь, представил палача, накидывавшего петли осуждённым на шеи. Рассвет, крик толпы, предсмертные хрипы. А как могло бы быть, если бы он сам был там? Юлиан представил палача со своим лицом. И мысленно содрогнулся. “Но меня там не было”. — Я даже не видел, как их казнили. — Тогда нет, мой аристократичный незнакомец. Это не делает тебя убийцей, — северянин опёрся локтями на согнутые колени. Глубокое облегчение затопило Юлиана с головой. Но оно схлынуло, как волна при отливе, меньше, чем через несколько ударов сердца. — Но... но мой поступок. Если бы не я, они бы не оказались в петле. Северянин бесстрастно осведомился: — Может, ты донёс на них по какой-либо причине? — Нет. — В чём же их обвинили? — В покушении на мою жизнь. Мы разного... сословия. — И кто же их обвинил? — Суд. — А ты был в суде? Участвовал? Давал показания? Вопросы, заданные беловолосым мужчиной, не таили в себе ни капли осуждения, ни унции упрёка, ни дюйма пристрастности. Северянин говорил спокойно, стараясь узнать факты, а не их окраску. — Я был в своей спальне. И ничего не знал ни о суде, ни о приговоре. Меня поставили в известность, когда уже... всё случилось. Мужчина повернулся к Юлиану всем корпусом. Янтарь его глаз в лучах заката затмевал осколки солнца. — Это всё ещё не делает тебя убийцей, ты понимаешь? Однако то, что ты задаёшься этим вопросом, обнадёживающий знак. Прилив облегчения. Печаль, схожая с криком чаек. Горечь, вменённая в вину, как морская соль, разъедающая царапины. — Спасибо, — Юлиан улыбнулся, стараясь отпустить напряжение тягостных переживаний из мышц. Северянин пожал плечами. — Стало быть, пожалуйста. Так ведь принято отвечать, верно? — Верно, — кивнул кронпринц, неосознанно тая в чужом голосе, словно кусочек масла в тёплой комнате. — Почему ты приехал в Союз? — Хм. Ищу работу. Сегодня первый день в городе. Решил осмотреться. Северянин поднялся на ноги и протянул Юлиану руку. Тот ухватился за неё, тоже поднимаясь с земли. Ушибы на лопатках стянули кожу болезненной пульсацией. Юлиан не почувствовал её, полностью пропадая в рукопожатии. У мужчины была тёплая, шершавая и мозолистая ладонь. Как если бы ни один день его жизни не проходил без секиры в руках. Юлиану ужасно не хотелось лишиться тепла чужой ладони на своей собственной. — Приятно было с тобой поболтать, — кивнул северянин. И тепло исчезло. Боль надавила на спину слабым тычком. — Мы ещё увидимся? — спросил Юлиан; надежда искоркой вспыхнула в его душе. — Тебе не помешает друг в этом городе. Тем более в первое время. А я, — кронпринц улыбнулся с самодовольным нахальством и дружелюбным очарованием, — могу стать очень хорошим другом. — Хм-м, — северянин смерил Юлиана внимательным взглядом, — а наше знакомство не приведёт меня на виселицу? — в его голосе послышалось веселье. — Как твоё имя? — Лютик. Жемчуг отразился в улыбке Юлиана и в его эмоциях, когда он услышал сплавленное из горного воздуха, хвои и железа: — Геральт из Ривии.