Знаете, что сказал мне Давид Мартин во время нашей последней встречи? Это случилось в тот вечер, когда мы втроем — Маташ, он и я — слегка перебрали в «Ксампаниет», отмечая завершение Виктором первого романа «Лабиринта». Я не помню, каким образом возникла в разговоре извечная тема о писателях и алкоголе. Мартин, обладавший способностью выпить бочку вина и сохранить ясность мыслей, сказал одну фразу, которая врезалась мне в память. «Он пьёт, чтобы вспомнить, и пишет, чтобы забыть».
“Лабиринт призраков”. Карлос Руис Сафон.
Этот труп был выпотрошен. В его костях уже не было мозга, в его животе не было внутренностей, в его гортани не было голоса. Труп — это карман, который смерть выворачивает наизнанку и вытряхивает. Если у него когда-либо было своё «я», где оно было теперь? Быть может, ещё здесь, — страшно подумать. Что-то, витающее вокруг чего-то, прикованного к цепи. Можно ли представить себе во мраке образ более скорбный?
“Человек, который смеётся”. Виктор Гюго.
— А, вот ты где, старина! Юлиан достал из ящика немного пыльную бутылку с янтарной жидкостью. Осприйское креплёное вино. Лучшее из его запасов. Повертев бутылку в руках, юноша словил секундное смятение: янтарь под надёжным стеклом напомнил ему другой, тот, что таился в проницательных радужках глаз загадочного Геральта из далёкой северной Ривии. Так и застыв с бутылкой в руке, Юлиан во всех мельчайших деталях припомнил их разговор, случившийся не больше часа назад. Он воспроизвёл в памяти грубоватый голос, северный акцент и прямой взгляд. Так на Юлиана ещё никто не смотрел. “Ну, конечно, он ведь не знает, чей я сын, — кронпринц фыркнул. — Тогда Геральт смотрел бы совсем иначе. Или... не посмотрел бы на меня вовсе. Не подошёл бы даже. Кстати об этом... зачем он вообще подошёл? Надо будет спросить. Да, определённо...” Юлиан кивнул самому себе и спрятал бутылку под плащ. Час назад он попрощался с новым северным знакомым и вернулся обратно в свои покои. Спать после всех потрясений и эмоциональных переживаний вечера совсем не хотелось. Сон сбежал, ловко скрывшись от Юлиана за туманом его утихомирившейся печали, за завесой морского облегчения, за привкусом перчёной вины. Закат отсверкал последними всполохами солнечных искр; за окнами по всей Адуе мерцали фонари, на небосводе же — недосягаемые звёзды. В подобные вечера — непростые, философские — Юлиан оставался верным самому себе и своим поистине добродетельным и аскетичным привычкам: он напивался. Вернее, он пил до умопомрачения, так, чтобы окружающая действительность потом раскачивалась из стороны в сторону, точно маятник. Он напивался судорожно, мощно, с размахом. В хлам, в дрова, до зелёных соплей. Чаще один, но иногда и в компании. Нередко — в борделе, временами — за его пределами. Именно в этот вечер, полный самых неожиданных открытий, Юлиан ощутил острейшую необходимость напиться. Забыть обо всём на несколько весёлых часов. Забыть о трупах, об эшафоте, о сводившем челюсти вкусе вины. Забыть как никогда. Ящик с алкоголем стоял на полу за потайной дверью, отгораживавшей спальню кронпринца от крохотной башенки, заметной лишь с восточной части дворца. Эта башня была настолько мала, что кроме винтовой лестницы в ней не было ничего. Семь этажей вниз, шесть небольших окон: последний пролёт уже уводил лестницу под землю. В основании башни — тесное помещение с одной только дверью, ведущей в длинный тоннель. Там не было факелов: свет падал из частых маленьких зарешёченных проёмов под потолком; снаружи эти проёмы выглядели как водостоки. “Но после дождей в тоннеле всегда сухо, уж это я точно знаю. Архитектор, кем бы он ни был, хорошо замаскировал этот проход”. Изредка, если Юлиану доводилось приблизиться к одному из проёмов, не особенно далеко он мог увидеть сапоги людей, спешивших по делам. Тоннель проходил под Кругом Лордов, где заседал Открытый совет, затем пересекал стену Аргионта в юго-восточной его части, уводя во Внутренний город, продолжался под старинными домами до древней, неприметной и почти всегда пустовавшей часовни. Там, в некогда свечном погребе, ныне заброшенном, сыром и заплесневевшем, был выход в часовню, а из неё — на улицу. Тоннель этот Юлиан обнаружил ещё в раннем детстве, когда играл в своей спальне и случайно наткнулся на потайную дверь, ведущую в башню. Много позже он откопал в Университете отсыревшие и местами безнадёжно испорченные черновики чертежей королевского дворца и узнал, что тоннель предназначался для чрезвычайных ситуаций, когда кронпринц по той или иной причине — во время осады или мятежа — мог оказаться в опасности, и его нужно было тайно вывести из дворца. Чрезвычайных ситуаций у Юлиана возникало по десять штук на неделе: то он сбегал в бордель, то в таверну, то просто хотел погулять по Адуе в одежде простолюдина, чтобы посмотреть на бродячих фокусников, посидеть у фонтана с вишнёвым пирожком или поиграть с детьми. Он приспособил такой удобный тоннель под свои мелочные забавы. Через него же к Юлиану изредко приходили любовники, которых он приглашал в свою спальню. Три массивные двери: одна в часовне, другая в основании башни, последняя — вход в покои кронпринца. Два комплекта ключей. Один Юлиан всегда носил при себе. Это было удобно: иметь возможность сбежать из дворца в любое время. Никто так и не догадался, как кронпринц это делал. Ни Феррант, ни Роше, ни слуги. Юлиан прикрыл ящик крышкой. “Как бы сказал тот навигатор? Отыскивать места для ящиков с алкоголем в столь крохотных пространствах — лишь один из моих выдающихся талантов!” Сообразительность и предприимчивость сквозили во всех поступках Юлиана, касавшихся забав и веселья. Жить иначе он просто не умел. Кронпринц подхватил канделябр в виде фигурки фавна-виночерпия и бодро зашагал вниз по лестнице. Свет свечи мягким золотым полукругом облизывал каждую следующую ступеньку. Спустившись на четвёртый этаж, Юлиан быстро задул свечу, открыл окно и посмотрел вниз, на крышу здания Круга лордов. Расстояние от башни до крыши — три фута. От окна до крыши — почти шесть по диагонали. Убедившись, что бутылка надёжна закреплена под плащом, юноша аккуратно влез на крохотный подоконник. И прыгнул. В конце концов, он делал это не первый раз. И даже не сотый. Так, над городом, было гораздо спокойнее, чем идти по тоннелю ночью. Этого делать кронпринцу не хотелось совершенно. Темно, скучно, ужасно тихо. И немного страшно. Храбрецом Юлиан никогда не был. Сгруппировавшись, он приземлился на крышу и сделал кувырок. Чётко и ловко. “Как и всегда... когда я трезв”. По крышам Юлиан передвигался почти так же часто, как и по земле. Он любил крыши Адуи: с них вид на городские улицы открывался совсем иной. Да и попасть в покои потенциальных любовниц (или сбежать из них) становилось гораздо проще так, чем через парадный вход. Кровля мягко шуршала под осторожными и лёгкими шагами кронпринца. Он знал этот путь наизусть, ходил здесь днём и ночью. Впрочем, ночью гораздо чаще. Вот огромный бронзовый купол, который нужно обогнуть, тут каминная труба, здесь скат, где необходимо шагать осторожнее, а там поворот направо, где можно прыгнуть — почти перешагнуть — на крышу соседнего здания. И дальше. Знакомый приятный маршрут. Юлиан чувствовал, как лёгкий ветер путался в складках его плаща, обнимая ощущением свободы, независимости, сладкого одиночества. Ночь ложилась на его фигуру отзвуками звёзд, улыбкой луны и мерцанием фонарей внизу. По крышам Юлиан очень скоро добрался до штаба армии Союза: несколько зданий, среди которых находились казармы, офицерские покои, оружейные склады, тренировочная площадка для фехтования; всё это примыкало к Площади маршалов, на другой стороне которой начиналась Аллея Королей. На самой площади Юлиан различил контуры почти готовой арены для Летнего турнира: леса, балки, скамьи, круг в центре. Над всем этим возвышалась королевская ложа. Арена высвечивалась во мраке серебряным светом луны так, словно на доски лёг иней. “Ещё несколько дней и Адую заполонят гости со всех концов Союза. Люди нескончаемыми потоками устремятся сюда, чтобы стать свидетелями незабываемых фехтовальных состязаний. И, разумеется, я буду восседать в королевской ложе, откуда придётся смотреть на поединки. Откуда я неизбежно начну скучать и томиться в ожидании выпивки, секса или... чего угодно другого, лишь бы повеселее дурных соревнований”. Пробежавшись последние несколько шагов до знакомого угла крыши, Юлиан взглянул вниз, на ближайшее окно, где ещё горел свет. Он осторожно перекинул ногу через край, держась за карниз так, как маленькие дети держатся за юбку матери. “Полёт — это прекрасно! А вот падение с высоты в сорок футов... в любом случае, это не то, о чём я мечтал в свои шестнадцать”. Мышцы на руках напряглись, жилы натянулись больше от тревоги за собственную шкуру, чем от напряжения. Юлиан чудом нащупал оконный отлив ступнями. С облегчением выдохнул. Пальцы правой руки внезапно сорвались с карниза. Сердце Юлиана стукнуло по груди ужасом, сам он молниеносно рванулся вперёд и, даже не успев вскрикнуть, рухнул в комнату через полуприкрытое окно. Локтём он неудачно врезался в стекло, разбив одну из створок. Осколки сопроводили его грубое падение на пол звонким дождём. — Дерьмо сучье, — выдохнул он, тряхнув головой. Мир кружился от оцепенения и загнанного испуга. В ушах несколько раз яростным прибоем вскрикнула кровь. Но прошло несколько секунд, и всё стихло. Пелена потрясения спала с глаз. В первую очередь Юлиан проверил целостность бутылки с вином, лишь после этого — свои оцарапанные ладони. Правильно расставленные приоритеты — это важно. — Если бы ко мне любовницы так вламывались, я был бы бесконечно счастливым человеком, — послышался насмешливый голос сверху. Юлиан поднял голову, встречаясь взглядом с владельцем комнаты. Несравненный полковник Глокта уже протягивал ему руку, чтобы помочь подняться. Красивый, с усмешкой на губах, с ноткой холодного тепла в жестах, с блеском дружеской симпатии в радужках глаз, напоминавших цвет эбенового дерева. (Отчего-то юноше подумалось, что Занд дан Глокта совершенно не похож на Геральта. Во всём, не только во внешности. И это неожиданное сравнение ощущением куриной кости застряло в горле.) — Я всё ещё могу стать твоей любовницей, Занд, — Юлиан вскинул подбородок, ослепляя друга всем очарованием своей разнузданной улыбки; так ослепляет солнце, если смотреть на него слишком долго, — тебе нужно лишь согласиться. Одно короткое “да”... неужели ты действительно меня не хочешь? — При всём уважении, но нет, — Глокта ухватил Юлиана под локоть, помогая встать на ноги, — не хочу. Энергичные пальцы. Тёплая ладонь. “Приятная, но совсем не такая, как у Геральта”, — подумал Юлиан, чувствуя хватку Занда на своём плече. Почти не наслаждаясь ей. — Вижу, вам нравится звук, который издаёт окно, когда его пробивают весом всего тела? Нашли себе новое развлечение, Лютик? И как вам? Много уже окон разбили от большой любви к веселью? — О, это только второе, — Юлиан небрежно махнул рукой и отряхнул одежду. — Подожди, я ещё войду во вкус, вот увидишь! Он немного скривился, сжав зубы: ушибы на спине дали о себе знать неприятной пульсацией. Царапины на локте и в районе лучевой кости горели слабым огнём. Цена за весёлые выходки иногда становилась неоправданно высокой. Вспомнив о том, что нынче утром такой ценой оказались жизни двух человек, Юлиан растерял все крохи озорства. Так рыба теряет чешую, так ребёнок теряет руку матери в толпе, чтобы никогда уже не найти её вновь, не обрести спокойствия и домашнего очага, любящих объятий. Снова стало тоскливо и тягостно. Не так, как в минуты первого потрясения; не так, как в часы шока, ужаса и горькой вины. Не так. Немного легче, но всё равно ощутимо. Не так больно. Но больно всё же было. — Ага, — Глокта отступил на шаг, накинул на плечи армейскую куртку, затем подхватил с постели плащ. — Куда сегодня идём? — спросил он без всяких прелюдий, готовый к любым приключениям. Высокомерный тон, заносчивый вид, самовлюблённая натура. Юлиан знал, кем был Глокта и кем его считали окружающие. И, к слову сказать, мнение большинства в данном случае было верным. Обаятельный мерзавец. Великолепный подонок. Глокта окружал себя исключительно такими же мерзавцами, что и он сам, для того, чтобы выглядеть на их фоне лучше. Юлиан знал и об этом. О непомерном высокомерии, самоуверенности и честолюбии Занда дан Глокты. Точно так же Юлиан знал, что внутри Глокты есть островок доброго начала. Видя, как тот возился на фехтовальном кругу с простолюдином Вестом, Юлиан понимал, что здесь таилось нечто большее, чем обычная тренировка. То была дружба. Одна из немногих, не растоптанных ураганом эгоистичных страстей, которые питали душу Глокты так, как дождь питает почву влагой. Глокта, как считал Юлиан, не был плохим человеком. Его истинное лицо — лицо элегантного мерзавца — мог увидеть каждый. Оно не было скрыто. А неприкрытая правда — это та же самая честность. И Юлиан ценил это выше всего остального. То, как Глокта говорил ему всё прямо в лицо: открыто, высокомерно, дружелюбно, рассудительно. Быть может, именно небывалая уверенность в себе и толкнула Занда отказать ему. Тогда. И теперь — тоже. Юлиан окинул беглым взглядом комнату, в которой провёл столько весёлых часов за игрой в шахматы, с бокалом в руке, в приятной компании Глокты. Типичная офицерская комнатушка, не плохая, но и не роскошная, немного аскетичная, комфортная, с собственной душевой, с несколькими картинами на стенах, с книгами на полках. С некогда прекрасным окном. — Утром пришлю к тебе рабочих, — кронпринц указал на разбитое окно, — они поставят новое. Из виссеринского стекла, если хочешь. Мне для тебя ничего не жалко, Занд. — А до того? Хотите, чтобы я замёрз ночью во сне? — Сейчас? Помилосердствуй, ночи-то тёплые! К тому же, помёрзнуть, возможно, придётся нам обоим, — Юлиан выудил бутылку вина из-под плаща. — Эту малышку нужно распить под звёздным куполом неба, под светом томительной луны, — он почувствовал прилив поэтического вдохновения, — там, где город ложится в ладони, а ночь обнимает лукавым предостережением рассвета и... — ...и у вас уже есть идеи, где небо будет видно лучше всего? Просияв, Юлиан кивнул. — Цепная башня, — Глокта вздёрнул бровь в вопросительном жесте, — я прав? — Иногда меня удивляет, — шепнул Юлиан томно и страстно, больше по привычке подначивая друга, чем из-за реального желания затащить его в постель, — как хорошо ты меня знаешь. Это заводит. — Иногда меня удивляют ваши откровения, — Глокта снисходительно пожал плечами. — Но я не против, что вы. — Занд, скажи, у тебя ведь найдётся что-нибудь из алкоголя? Чтобы аккомпанировать осприйскому? — У меня всегда есть в запасе пузырёк-другой. Одного ведь нам никогда не хватало, правда? Юлиан крепко призадумался. Сказал: — Только однажды. Но то был абсент. — О, не напоминайте, — Глокта страдальчески вздохнул, выдвинув ящик письменного стола, где поблёскивало под надёжным стеклом алкогольное счастье. — Хорошо, что у нас был сахар. — Хорошо, что ты, мой благоразумный полковник, выкинул наши стаканы вместе с бутылкой, иначе я точно сдох бы от... перепроспиртованности. Изъяв из запасов Глокты две бутылки крепкого алкоголя и схватив с полки застеклённый фонарь со свечой внутри, они вышли на улицу и направились к Цепной башне, несколько раз минуя охранные посты и приветственно жестикулируя патрулировавшим Аргионт солдатам. Кронпринца пропускали везде и в любое время суток, что оказывалось наивысшим благословением, если он хотел попасть туда, куда не пускали никаких других смертных. (Кроме короля или членов Закрытого совета.) Вскоре друзья уже неслись по витиеватой лестнице вверх мимо резных дверей, ведущих в гостевые покои, мимо изящных арочных окон, молчаливых стражников и старинных гобеленов. Двести девяносто одна ступень до открытого неба. Обрывки смеха слетали с губ Юлиана и Занда, пока они, как дети, решившие пошалить, бежали наверх, припрятав под плащами несколько бутылок. Свет ручного фонаря стал их путеводной звездой до самой крыши. С парапета наверху открывался великолепный вид на ночную столицу Союза. Срединный проспект ещё кипел жизнью, искрясь огнями фонарей, факелов и свечей. Он был похож на горящий ствол дерева в ночи; прилегавшие к нему улочки напоминали полыхающие ветви. Проспект уходил к главным докам. К небу поднимались далёкие обрывки смеха, ругани и музыки. Поставив светильник на каменный пол, кронпринц спросил: — Так почему ты меня не хочешь? Его синие глаза, казавшиеся во мраке ночи антрацитовыми, внимательно наблюдали за тем, как Глокта элегантно откупоривал бутылку осприйского. Мягкий свет из ручного фонаря уютным покровом ложился на лица двух молодых человек, расположившихся на самой верхушке Цепной башни. Воздух пах йодом, свежестью и немного — спелой луной. — Есть кое-что, что меня несколько... — Глокта вытащил пробку и отхлебнул, — отталкивает. — И что же это? — Ваш член. Юлиан захохотал. Если бы в этот момент ему довелось увидеть себя со стороны, он бы мгновенно влюбился. Или рассмеялся бы ещё сильнее, как знать? — Впервые встречаю мужчину, который считает наличие члена проблемой. Полковник передал бутылку Юлиану. Янтарь на вкус оказался ещё лучше, чем на вид. Он обжигал язык превосходным чарующим вкусом. Ярким и насыщенным. — М-м-м, — протянул Юлиан, перекатывая жидкость во рту несколько долгих, упоительных мгновений. — Чудесно! Просто великолепно! Он сделал ещё глоток, передал бутылку Глокте и начал смаковать вкус с основательностью настоящего ценителя. Юлиан всегда наслаждался алкогольным букетом первую четверть часа до того, как начинал хлестать всё подряд без разбора в самозабвенных попытках напиться. — Дай угадаю: миндаль, грецкий орех, фисташки, изюм и... корица, да? — Юлиан глубоко вздохнул над бутылкой. — Нет, не она, что-то другое. — Лесной орех, инжир, высушенная груша. — А последнее? Ладан? — Вы знаете, как пахнет ладан? — Глокта прижал руку к сердцу. — Вы что, бывали в церкви хоть однажды? Я впечатлён! — Ой, перестань, ты же прекрасно помнишь, что был. Глокта кивнул с долей самодовольного и завидного очарования. — Я прекрасно помню, с кем вы были в той славной деревенской церквушке и чем всё это кончилось. — Ну, — кронпринц задрал голову к обсидиановому небу, простиравшемуся от востока к западу, от севера к югу плотной завесой ночи, чёрной, как крылья ворона, — леди дан Брок не забеременела. Уже хорошо. — Она, как я слышал, беременна сейчас. — Она, как слышал я, — Юлиан облизнул губы, — уже шесть лет как замужем. Так что лорд Брок должен быть собой очень доволен. Собой и своим будущим ребёнком. А я ни при чём. В конце концов, я — не крестьянин, чтобы сеять семена. За такими вещами в процессе следить надо, знаешь ли, — передёрнув плечами, кронпринц добавил чуть тише, — в этом плане с мужчинами проще. Занд открыл рот, потом закрыл, отпил немного вина, помолчал. Ещё через пару глотков он всё же спросил: — Проще, значит? А в каких планах... сложнее? Бутылка перекочевала в руки Юлиана. Он задумался. — Сложнее всего найти мужчину, который бы согласился, — произнёс он наконец. — Женщины, они... доступны, — осознав, как это прозвучало, Юлиан взмахнул рукой и затараторил: — нет, нет, я не о том. Далеко не все женщины доступны, далеко не все из них шлюхи, а даже среди шлюх есть те, которые недоступны! А среди большинства... бывают, конечно, недотроги или те, кого нужно добиваться месяцами просто, чтобы разок переспать. Не это я подразумевал. Женщина для мужчины — плод более доступный, чем другой мужчина, понимаешь? Такова природа: женщины смотрят на мужчин, а мужчины — на женщин. И редко кто из тех или других посмотрит на представителя своего пола. Очень редко. Тем более, в Союзе, где за подобного рода связь можно кончить жизнь на костре. Это самое сложное. Таких, как я, мало. Ещё меньше тех из нас, кто осмелится следовать своим... вкусам. — Нужно быть храбрецом, — кивнул Глокта с усмешкой. — Или сумасшедшим. — Не вижу причин, почему нельзя быть тем и другим одновременно, друг мой. Храбрость и сумасшествие — частые спутники героев... или солдат, тебе не кажется? В этом есть особый... романтизм. Посидев в молчании, они посмотрели на город, прислушались к шуму ночной жизни. Где-то далеко звучала музыка. Скрипка и тамбурин. Пока Глокта смаковал осприйское вино, Юлиан открыл вторую бутылку с прозрачной жидкостью. Сделал глоток, принюхался: — Что у нас тут? Можжевеловая ягода, кориандр... ирис. Джин, что ли? — Он самый. Они обменивались бутылками, тихо переговариваясь о последних политических новостях. Ловили аромат ночи в лёгкие. Целовали вкус жизни на горлышке бутылки. Глокта воодушевлённо рассказывал о том, как проходила его подготовка к турниру, какие техники и приёмы он использовал на последних занятиях. В его постепенно замедлявшуюся речь начали вплетаться забавные истории из солдатской жизни, затем он внезапно заговорил о Коллеме Весте, своём самом близком друге. Допивая содержимое первой бутылки, Юлиан заметил, что парапет Цепной башни — и всё, что было за ним, — стал раскачиваться, будто палуба корабля. — ...Коллем пригласил меня в свой родной дом, в Инглию. Погостить. Юлиан встрепенулся; вопрос ещё не успел сформироваться в его голове, а с губ уже слетело короткое: — Когда? — Через полгода. На зимние торжества. Юлиан кивнул. Он был рад за Глокту, ведь тому представилась возможность посмотреть мир, немного попутешествовать. Сам кронпринц всю жизнь жил в Адуе и ничего, кроме столицы и её окрестностей, не видел. — Слушай, а почему ты вообще с ним... ну, в хороших отношениях? Вест выбивается из твоего круга общения. — По той же причине, что и вы — со мной, — Глокта запрокинул голову к звёздам. — Он говорит мне всё в лицо. Смелый человек. Не заискивает. Поступает так, как считает нужным. В Коллеме есть стержень. Думаю, я его... уважаю. Юлиан посмотрел на друга, потом на небо. Допил остатки вина. Он представил, сможет ли когда-нибудь сблизиться с Геральтом так, как Глокта сблизился с Вестом. Возможно, сблизиться не только как с другом. Возможно, даже на горизонтальной поверхности... Всего лишь пьяная мысль. Не больше. — Ты сослужила нам добрую службу, моя осприйская сладость, — Юлиан погладил пустую бутылку, пожал плечами и швырнул куда-то себе за спину, за парапет. Через несколько секунд послышался звон стекла, разбившегося о мостовую. И чьё-то выразительное ругательство. Юлиан прикрыл рот кулаком, сдерживая порыв пьяно-истерического смеха. Струна напряжения внутри него расслабилась, отпустила, размокла в дурмане алкогольных объятий так, как хлеб обычно размокает в воде. — Знаете, Лютик, — начал Глокта, отрываясь от своей бутылки; его знатно штормило, — иногда мне кажется, что ваша страсть к алкоголю могла зародиться ещё в детстве: быть может, кормилица давала вам вино вместо молока? Смех всё же прорвался из лёгких Юлиана победоносным громом. Перед глазами плыло, и мир качался, а пол то приближался, то отдалялся, но весело было до одури. И хорошо. И приятно. И Глокта сидел рядом, время от времени похлопывая Юлиана по колену, привлекая внимание, передавая уже третью бутылку или принимая её обратно. Луна скользила по водам чуть просветлевшего небосвода к горизонту. Алкоголь влился в вены и мысли, развязал язык и отпустил на свободу эмоции. Царапины на локте зудели. Подсознание незаметно толкнуло Юлиана на старую тропу размышлений. Он вновь вернулся мыслями к тому, с чего начался его вечер: эшафот, трупы, жаровня с выпотрошенными органами. Совесть впилась в горло не то голодным зверем, не то верёвкой висельника. Стекло бутылки в тех местах, где лежали пальцы кронпринца, нагрелось. Ему так хотелось забыть о своей причастности к утренней казни. “Именно поэтому я здесь, на башне, в компании двух надёжных друзей: Занда и бутылки. Пытаюсь напиться. Пытаюсь заглушить вину вином. Залить боль, зализать раны. Едва ли это поможет. Если только на время...” — Вы сегодня чем-то встревожены, Лютик? Юлиан посмотрел на Глокту, на пустые бутылки, на ночь, струившуюся по ту сторону перил Цепной башни. Он прикрыл веки, вспоминая лицо Геральта из Ривии, его взгляд, его тёплую ладонь. Как же хотелось вновь ощутить это северное тепло на своей руке! И вдохнуть запах хвои. И утонуть в янтарном блеске... Юлиан распахнул глаза, когда память подкинула ему неприятную усмешку Вернона Роше в момент их краткой беседы, обжёгшей совесть омерзительной и горькой правдой. Так смола обжигает преступника во время пыток. Так солнце выжигает всю волю к жизни из путника в пустыне. Так клеймо работорговца прожигает кожу до мяса. — Я не... — Юлиан сглотнул, — да, Занд, я встревожен. Помнишь ту таверну, где мы были в последний раз?.. Слова сами полились из разрозненного восприятия Юлиана, из его противоречивых ощущений, из горнила солёной вины. Он поведал Глокте о судебном разбирательстве, о разговоре с Роше, обо всех переживаниях прошедшего дня. Юлиан рассказал о Геральте. И сам удивился тому, как поменялся собственный голос, будто против воли смягчаясь при воспоминаниях о новом северном знакомом. — И что он ответил? — спросил Занд, щурясь в попытках удержать нить чужого рассказа. — Что я — не убийца, — Юлиан вздохнул; пьяная исповедь и воспоминание о разговоре с Геральтом даровали ему новый прилив облегчения. — Не убийца. — Что ж... я могу лишь согласиться со словами этого... северянина. Верный вывод. Непредвзятое суждение. Голые факты. Это правильный подход к подобного рода делам. — Боже, Занд, — улыбка коснулась губ Юлиана; так лепесток розы касается земли при падении. — Почему бы тебе не бросить армию и не вступить в Инквизицию? Ты стал бы великолепным архилектором! При этих словах Глокта поморщился. Брезгливость отразилась на его молодом и красивом лице. — Я бы предпочёл должность лорд-маршала или лорд-камергера. Может быть, даже пост верховного судьи, но никак не... архилектора. Глокта скривился ещё сильнее, вероятно, как подумал Юлиан, представив себя в белых одеждах архилектора. Или в чёрных — инквизитора. — Как там писал Бьяловельд? — Юлиан запрокинул голову к исчезавшим звёздам, к стремительно светлевшему небу. — “Люди редко получают то, чего хотят...” — “...и никогда то, чего заслуживают”. В голове всё плыло, а пол безостановочно шатало. Свеча в фонаре догорала свой короткий век. На востоке блеснула тонкая полоска зари. Холод забирался Юлиану под одежду; он заметил, как Глокта передёрнул плечами, отгоняя неприятные ощущения. — Ну как, расслабились? — спросил полковник с усмешкой, за которой скрывались озноб и опьянение. Юлиан невнятно кивнул. — Помог вам алкоголь забыть о проблемах? Юлиан посмотрел на пустые бутылки, медленно перевёл взгляд на затихший в предрассветных сумерках город, затем — на приятное лицо друга. — Нет, не помог. — Как и мне. — Но в любом месте... веселее вместе, так я считаю. Если плохо, лучше не быть одному. Мужчины поднялись на ноги, пошатываясь. Алкоголь играл в крови уставшим фейерверком. Ужасно пьяные, но ещё соображавшие, они начали медленно спускаться по лестнице вниз. Глокта сухо ругался сквозь зубы: — Дерьмо... а ведь люди и не представляют, что спускаться гораздо тяжелее, чем подниматься! Юлиан цеплялся за Глокту, как за спасительный якорь. Они шли с трудом, держась за стены и друг за друга. Где-то в середине пути, остановившись у арочного высокого окна, Занд неожиданно спросил: — Так вы собираетесь с ним увидеться или так и будете витать в облаках? — Чего? — Юлиан опешил. — С кем? — С северянином. — А-а, — кивнув, Юлиан сделал ещё один осторожный шаг вниз, но бросил свою жалкую попытку продвигаться самостоятельно и привалился к стене. — Ага, да. Конечно, да. Разувается. То есть... разу-... разумеется. — Вы хоть узнали, где он живёт? Мир плыл мыльными кругами, никак не желая остановиться. Несколько секунд Юлиан всматривался в лицо Глокты, не понимая вопроса. И только потом до него дошло. Ощущение было таким, словно кто-то ударил стулом по голове. — Вот же... блядство. Конечно, нет! — он закрыл лицо руками. — И как я теперь найду Геральта? Адуя — огромнейший город! — Лютик, — Глокта, возможно, хотел лишь ободряюще коснуться плеча кронпринца ладонью, но в итоге чуть не придавил его к стене весом всего тела. — Не паникуйте. За несколько марок любой бездомный сможет отыскать вам хоть всё золото Стирии, не говоря уж о человеке. Ну, или, обратитесь в Инквизицию. Они точно его найдут. Вы же хотите его увидеть? Этого Геральта? Глаза эбенового дерева смотрели на Юлиана неотрывно. Немного заторможенно и не слишком внимательно, с явным усилием, но неотрывно. Глокта будто пытался что-то прочесть по его лицу. — Я... да, — Юлиан закусил губу, вспоминая янтарь, и голос, и серебро волос. — Господи, да. Я хочу его... увидеть. Ещё бы! Он был пьян. Только и всего. Всего лишь пьяная шальная мысль. И пьяное желание. Юлиану хотелось в это верить. (Но отчего же тогда так тянуло под рёбрами? Отчего эбеновое дерево не вызывало больше жгучего желания? Отчего воспоминания о Геральте отдавались огнём в пересохшем рту?) — Ладно, — кивнул Глокта невнятно, — я всё понял. Нам надо уже спуститься с этой проклятой башни и разойтись каждый в свою сторонку. Иначе... кто будет за нас спать, если не мы сами? — М-м, угу, — Юлиан отлип от стены. — Пойдём. Они почти доползли до первой ступени и с ощутимым трудом выбрались на улицу. Свежий воздух разом освежил их мозги, одёрнул плечи и вернул живость движениям. Впрочем, ненадолго. — Ну, — Глокта кивнул в сторону казарм. — Спокойной... ночи? — Ага. — Виссер-... виссинское стекло, Ваше Высочество, — полковник Глокта отдал честь, но криво, как водоросль в реке, из-за того, что нетвёрдо стоял ногах. — Вы обещали. Моё окно. Вы же обещали? — Виссерское, — поправил Юлиан. — Виссериноское. Вессринское. Винское, — он хохотнул. — Самое лучше, в общем. Да, я обещал. Твои окна будут самыми лучшими во всей Адуе! Глокта медленно зашагал к офицерской казарме, но вдруг остановился, обернулся и воскликнул: — Найдите его и сделайте уже... это! — Сделать что? — не понял кронпринц. — Это. Глокта развернулся и ушёл, оставив Юлиана безо всяких объяснений. “Ладно-ладно, я найду Геральта. И сделаю... что бы там ни было, но сделаю всё, как надо”. Во дворец идти не хотелось, поэтому Юлиан побрёл по пустым улицам Аргионта. Рассвет с башни казался внушительнее, чем с земли, и, спустившись, кронпринц обнаружил, что большая часть улиц ещё утопала в сумраке отступающей ночи, будто котёнок — в грязной дождевой луже. Юноша шёл, придерживаясь за стены зданий, разглядывая булыжники мостовой под сапогами. Внезапно камень сменился аккуратно подстриженной травой, а затем — кустами самшита. Не удержавшись на ногах, кронпринц рухнул в кусты и, недолго думая, остался лежать. Щекой он чувствовал влажные от росы подстриженные травинки газона, левым боком — поломанные ветки самшита. Недолго думая, Юлиан перевернулся на спину, уставившись полувменяемым взглядом в небо. От выпитого алкоголя его сильно мутило, и перспектива немного поваляться на свежем воздухе казалась весьма воодушевляющей. Поразмыслив, что за тень падает на лицо, Юлиан понял, что кусты, в которых он очутился по воле случая, судьбы и нетрезвой походки были теми самыми, что росли вдоль Аллеи Королей. С левой стороны на аллее располагались огромные изваяния великих монархов, с правой — статуи верных вассалов и помощников. Под одной из таких каменных фигур и оказался кронпринц. Сверху на него взирал грозный лысый затылок Байяза, первого из магов. “Не так уж и плохо, — подумал Юлиан, почти полностью теряя связь с реальностью. — Земля, правда, холодновата и сыровата, но...” — ...мы не можем это так оставить, — послышался чей-то голос. Юлиан задержал дыхание. Неужели кто-то увидел, как он свалился в самшит? Его репутация, конечно, и так была далека от идеальной, но это... был бы слишком сильный удар по гордости. “Старший сын его августейшего величества Гуслава Пятого, высокого короля Союза, свалился в кусты, как последний бездомный пьяница... Да, это совсем не то, о чём стоило бы рассказывать внукам. Которых у меня, конечно, не будет. Нужно бежать из страны, прикинуться женщиной где-нибудь на юге и вступить в брак с огромным чернокожим кантийцем. Или... на Север? Может... с огромным бледнокожим северянином? И чтобы глаза были такие же, как у Геральта! И волосы. И имя...” Мысли унесли бы пьяное воображение Юлиана очень далеко, если бы не раздался второй голос, вырвавший его из нетрезвых мечтаний: — Согласен. “О, этот голос я знаю! Знаю же? Он такой... подозрительно знакомый...” Что ж, сомневаться не приходилось, Юлиан узнал бы этот голос где угодно и когда угодно, сколько бы ни выпил: сдержанный, острый, как губительная сталь, отдававший резкими нотками специфического юмора. Кто, если не Вернон Роше? — ...его последняя выходка, — продолжил первый голос, в котором спустя минуту Юлиан распознал одного из самых влиятельных людей Земного Круга — архилектора Сульта, — стоила Инквизиции больших усилий по пресечению слухов. Самодовольный, наглый, беспечный щенок! Вечно мешает себя с грязью, с чернью, с этими треклятыми простолюдинами. Никакой дисциплины, ума и манер! — Вы говорите о Его Высочестве, ваше преосвященство, — напомнил третий голос, принадлежавший Сигизмунду Дийкстре, главе разведки Союза и члену Закрытого совета. — Такими темпами он им быть перестанет, — раздражённо ответил Сульт. — Вероятность того, что кронпринц окажется зарезан в очередной грязной потасовке, слишком высока. Юлиан слабо понимал, о чём говорили эти трое мужчин, волей дурного случая остановившиеся как раз около статуи Байяза и кустов самшита. Он постарался вникнуть в суть беседы, но первые облака, подкрашенные сумерками и слабым перламутровым светом, занимали его куда больше, чем чужой разговор. Алкоголь ударил в голову последним бешеным приливом, будто неугомонная волна после грозы — на отвесные скалы. И если бы Юлиан не был так бесстыдно пьян, в будущем он смог бы извлечь из этого разговора немало пользы. Но он был пьян и не мог связать двух рядом стоящих фактов. “Факты — это по части Геральта. О, он смог бы мне всё объяснить! Объяснить, да... Объяснить что?” — Его Высочество изворотлив, как змея, он не раз сбегал за стены Аргионта в одежде простолюдина и ввязывался в разные авантюры, всё это так, — говорил Дийкстра быстро и тихо. — И требовать от него приличного поведения, не говоря уже о дисциплине, мы, к сожалению, не можем. Однако командир Роше придумал способ несколько утихомирить нашего щенка. Тонкий, шпионский подход. — Всё, как вы учили, сэр, — ответил Роше. “О каких щенках они говорят? В жизни не видел Роше с собакой”, — подумал Юлиан, продолжая рассматривать небо и глубоко дышать рассветом. — Утихомирить? — в голосе Сульта звучало холодное белое презрение. — Его нужно было воспитывать нормально, чтобы теперь не возникало подобных проблем. — Воспитать никогда не поздно, ваше преосвященство, — ответил командир Синих полосок со свойственной ему желчной серьёзностью. — Главное чередовать кнут и пряник. А ещё подобрать правильного наставника. — И вы такого знаете? — Разумеется, — подтвердил Роше. — Сегодня в Адую прибыл один мой старый приятель... — По вашей пламенной просьбе, так надо думать? — Не без этого, — Роше, если судить по возникшей краткой паузе, кивнул. — Он родом с Севера. Мы познакомились в Инглии во время восстаний... впрочем, не буду утомлять вас подробностями. Он надёжный человек. Слишком честный, на мой взгляд, но для нашего дела вполне подходящий. К тому же, Его Высочество уже с ним знаком. — Знаком? — переспросил Дийкстра. — Уже? Вернон, вы меня удивляете. Когда вы успели их свести? Вернон Роше ответил не сразу. На несколько долгих секунд воцарилось сумеречное молчание, в тишине которого Юлиан смог рассмотреть застывшую каплю голубиного помёта на каменной спине высившейся над ним статуи. Он и сам был как эта белая неровная линия: размазан по траве в пьяном безмолвном угаре. Уставший, перепивший, весёлый, чувствовавший лёгкую сонливость. Наконец, Роше произнёс: — “Свести” — слишком громкое слово. Я бы так не сказал. — О, давайте, — голос Сульта полнился холоднокровным возмущением, — просветите, чем бы вы это назвали? — Стратегической случайностью. Юлиан слушал чужие голоса, как музыку, не имевшую никакого смысла. Интонации и переливы, чёткость звучания речи, тон, громкость, эмоции — всё это он считывал своим музыкальным слухом больше по привычке, чем осознанно, витая в пьяном отрешении от смысла беседы. Только одно он понял наверняка: интонация у Роше была такая, словно он что-то недоговаривал. Юлиан не доверился бы речам такого человека. О нет, кто угодно, но только не он. — Хотите сказать, — судя по голосу, Сульт был не очень доволен, — что приезжий северный оборванец и будущей король Союза случайно оказались в одном и том же месте и в одно и то же время? — Это стратегическая случайность, — сухо поправил Роше, однако в его голосе безошибочно просвечивало веселье. — Возможно, я обмолвился со своим северным другом при встрече, что парк Аргионта на закате — самое живописное и достойное внимания место в столице. И что иногда там можно встретить удивительных людей. И даже как могут выглядеть такие люди. А ещё — как выглядит золото, которое можно получить в обмен на одно небольшое знакомство. В остальном же, я не заставлял его идти туда, ведь он не из тех, кого можно заставить что-либо сделать. Все северяне упрямы. По официальной версии то было всего лишь стечение обстоятельств. Случайность. Или судьба. Что в сущности, одно и то же. Но если вы, сэр, говорите, что я их свёл... что ж, может и так. Хотя мой друг пребывает в абсолютном неведении, с кем его свели. И почему. (Облако, расцвеченное богатым пурпуром, вызвало у Юлиана особый интерес.) — И что вы предлагаете? — Сульт сейчас должен был поджать губы, как представил Юлиан, прикрыв отяжелевшие веки. — Я предлагаю, — сказал Роше, — назначить северянина официальным наставником по фехтованию для Его Высочества. Я видел его учеников до и после: разительная перемена. Такой человек, как он, сможет сделать из щенка настоящую гончую, из мальчишки — настоящего мужчину. Степенного и разумного — вероятно. Тихого и покорного — однозначно. Того, кто будет знать своё место, кто будет чётко понимать, что его власть заканчивается там, где начинается Закрытый совет. Ручного смирного пса, а не оборванную энергичную шавку. — Его Высочество не из тех, кем можно манипулировать, — напомнил Сульт холодно, — кого можно дрессировать. Варуз пытался. Результат... ну, мы все его видели. С чего вы взяли, что ваш грязный северянин сможет сделать то, чего не добился лучший учитель фехтования во всём Союзе? — Если ничего путного не получится, — в голосе Дийкстры звучала лёгкая насмешка, — они просто начнут трахаться, и щенок окажется так увлечён, что, понадеемся, забудет обо всех прочих непотребных делах. И мы сможем вздохнуть спокойно. Пусть развлекается, пока это не выходит боком всем остальным. — А если он не станет спать с северянином? — Станет, — почти выплюнул Роше. — Наш щенок не слишком любит сучек. — Теперь представьте себе такую ситуацию: наш щенок, помимо того, что начнёт предаваться постыдному греху с северянином, продолжит всё так же доставлять нам катастрофические неудобства. Что тогда? — архилектор, как и всегда, задавал все необходимые вопросы и искал столь же необходимые ответы; информация — вот корень его могущества. — Что будет, если он станет ещё большей проблемой, чем сейчас? Об этом вы подумали? — Что ж, тогда Закрытый совет или король — что, в сущности, одно и то же — отправит его на войну, — предложил Дийкстра. — Войны — частое явление. Тем более, сейчас Юг нестабилен: в Гуркхуле назревает гражданская война. Фергус вар Эмрейс в своё время не слишком прочно разместил собственный зад на троне; судя по доносам, на место императора метит один из его сыновей, Эмгыр. Его амбиции, как я слышал, простираются не только на трон или земли империи, но и на Кадир и Сиккур. Возможно, на Союз — тоже. Война неизбежна, пусть до неё пока далеко. И на войне обычно не разобрать, кто кого ударил в спину — друг или враг. “Как же хочется спать... Скорее бы эти старики свалили, тогда я смог бы пойти к себе. Хотя, спать-то можно и здесь. Уже всё равно, где...” Юлиан облизнул пересохшие губы, абстрагируясь от голосов, беседы и последних остатков осознания происходившего. — То, что вы говорите, это измена, — заметил Сульт. — Нет, ваше преосвященство, измена — это дать щенку корону, — резко возразил Дийкстра. — Он не из тех, кем можно манипулировать, вы сами это сказали. Закрытому совету такой распутный, сообразительный, бесцеремонный и ветреный правитель не нужен. Щенок вечно сам себе на уме. Не поддающийся контролю и интригам. Он ненадёжен. Ладислав — вот, кто станет отличной марионеткой. Так что, нет, ваше преосвященство. Это не измена. — Благо Союза для нас на первом месте, — добавил Вернон Роше. — И если это благо нуждается в одной единственной жертве... значит, такова цена. — Лорд Дийкстра, командир Роше, — в голосе Сульта звучало холодное высокомерие, — вы знаете, что кронпринцем Юлианом невозможно манипулировать. Мы все это знаем. Но разве ваш северянин — не эта самая попытка манипуляции? Не интрига? Ваш план, в таком случае, заведомо обречён на провал. — Я не предлагал ему манипулировать кронпринцем, — ответил Роше с резкостью морозного утра, — на это мой предельно честный друг бы не согласился. Я предложил ему наставничество над кронпринцем. Работу. Ту, которую он выполнял годами для самых знатных семейств Инглии. И выполнял её наилучшим образом. Только на сей раз ему заплатят столько, что ему никогда больше не придётся работать: никогда и ни над чем. Он превосходный фехтовальщик и хороший учитель. И он нужен нам для того, чтобы утихомирить щенка. — А что нужно ему? — Только деньги. — Что ж, поступайте, как считаете нужным, — архилектор Сульт зашагал в сторону Допросного дома; Юлиан заметил белое пятно его одежд сквозь веточки кустов. — В вашем плане слишком много белых дыр и слепого упования на случай. Поэтому сделайте всё возможное, командир Роше, чтобы предоставить нам удовлетворительные результаты с этим вашим... тонким, шпионским подходом. Иначе вы сами станете жертвой. Сульт ушёл. Две фигуры ещё оставались в тени статуи Байяза. — Вы уверены в нём, Вернон? В вашем северянине? — Настолько, насколько вообще можно быть в ком-то уверенным в наши отнюдь неуверенные времена, сэр. Ни больше, ни меньше. Вскоре послышались и другие шаги, шуршавшие отзвуком по гальке. Мужчины разошлись в трёх разных направлениях, так и не узнав, что всю их беседу слышал тот самый щенок. Слышал, но не вслушивался. Юлиан потерял смысл беседы почти в самом её начале. Взгляд блуждал по бескрайнему посветлевшему небу, цепляясь за облака до тех пор, пока не упал на шпили королевского дворца. Алкоголь шумел в венах последней пьяной агонией. Юлиану нестерпимо хотелось отлить, осушить бочку с водой и завалиться спать в тёплую постель. Но подняться из кустов оказалось для него непосильной задачей. “Не Аллея Королей, а какой-то треклятый... штормовой предел!” Он повернулся на бок. “Спать, спать, спать... Или, может, раздобыть ещё вина? Чтобы облака были ближе. И жизнь. Ближе. Краше, то есть”. С кряхтением беременной утки, Юлиан, сражаясь с собственными заплетавшимися конечностями, повалялся в кустах, перекатываясь с бока на бок, потом лёг на спину, потом всё же перевернулся на живот. Он хотел встать на колени, но получилось только раком. Дальше тело отказывалось его слушаться. — Ну же, — прошептал он себе, давя смутный рвотный порыв. — Вставай и иди. “Пинать хуи. Отличная рифма!” — Давай... Юлиан смог сесть. Чувство гордости от столь героического поступка разлилось приятным тёплым маревом где-то в груди. Рассвет растопил последние сумерки; так солнце растапливает корку тонкого льда весной. Где-то не столь далеко разнёсся стук каблуков, вскоре сменившийся мягкой песнью гальки на дорожке. Юлиан втянул воздух носом, ухватился за край каменной статуи, но не смог подняться на ноги. Они его не слушались. Шаги приблизились, замерли футах в двадцати от Юлиана, затем раздалось шуршание кустов и над самым ухом кронпринц услышал обеспокоенный голос Ферранта де Леттенхофа: — Ваше Высочество! — кузен подхватил Юлиана как раз в тот момент, когда юноша начал крениться в сторону. — Лютик! Вы пьяны? — Как стёклышко, — уверенно кивнул Юлиан. — А ты... куда? Откуда? И где? Феррант, педантично ругаясь себе под нос, поднял кронпринца на руки и потащил во дворец. Последнее, что Юлиан услышал, проваливаясь в тяжёлое пьяное беспамятство, было обречённое и крайне раздражённое: — Небо, дай мне сил не скинуть его в канаву.***
Ему было плохо всё утро. И день. Юлиан просыпался время от времени: резко, словно его должно было вывернуть, но ничего не происходило; лишь сухие спазмы дрожали в его гортани и желудке. Просыпался в поту от пересохшего горла: с каждым разом всё трезвее. С удивлением, граничившим с помешательством, он пытался припомнить, как из Цепной башни переместился сразу в свою спальню. В памяти будто образовался какой-то провал, в который с поразительной стремительностью свалилось несколько часов прошедшей ночи. И Юлиан никак не мог вспомнить, что в них происходило. Так заключённый не может вспомнить свою былую жизнь, проведя полвека в тюрьме. — Как я спустился с башни? — спросил Юлиан у лекаря, осматривавшего его руку, покрытую длинными царапинами. Рыжий приземистый Мило Вандербек, королевский лекарь, кинул на кронпринца беглый взгляд и вернулся к своему занятию. — Я слышал, что Феррант де Леттенхоф принёс вас сюда на рассвете, Ваше Высочество. “Я ведь даже не помню, как он меня нашёл. И где. Господи, так напиться... ладно, это было хорошо, кого я обманываю?” — Пока вы спали, — продолжил Вандербек, — я достал осколок из вашей руки. — Осколок? — не понял Юлиан, но потом до него дошло. — А, это... очередное близкое знакомство с чужим окном, — его сильно потряхивало с похмелья. — А я-то гадал, почему руку так жжёт. Шелест листвы и свежий полуденный воздух долетал с улицы. Комната полнилась приятным теплом и чистотой. Однако Юлиан чувствовал себя скверно. Горло пересохло от жажды, в теле притаилось согбенное ощущение усталости. Голова раскалывалась от боли. Желудок мутило так, словно кронпринц находился на корабле во время сильной качки. — Я также осмотрел повреждения на вашей спине. Выздоровление протекает благополучно. К слову, у вас очень прочные кости, Ваше Высочество. Ушибы сходят, кожа заживает. Ваша регенерация подобно... ну... — Вандербек замялся и замолк. — ...собачьей, — подсказал Юлиан, задорно улыбаясь. — Мне это известно. — Что ж, я бы предпочёл выразиться с более должным уважением к вашему статусу. Но вы правы, — вытерев руки полотенцем и собрав инструменты, Вандербек поклонился Юлиану и, прежде чем уйти, добавил: — через три дня вы сможете вернуться к фехтованию. Ваше Высочество, — он поклонился вновь и ушёл. Как только дверь за Вандербеком прикрылась, кронпринц осторожно сел и взял с серебряного подноса кубок с лимонной водой. Осушив его одним залпом, он налил себе ещё из графина. И потом третий. Только после этого, небрежно вытерев лицо рукавом ночной сорочки, Юлиан поднялся и позвал слугу. Тот возник на пороге спальни мгновенно. — Что вам... — Одежду! — перебил Юлиан, махнув рукой. — Красную, как... — он хотел сказать “как вино”, но поморщился от собственного похмельного состояния и скомкано закончил: — Красную, как кровь! Выехать через четверть часа, как планировал кронпринц, не удалось. В итоге он провалялся в постели до обеда, который благополучно пропустил, мучаясь от похмелья. Жажда терзала его ещё сильнее головной боли. Но потом Юлиан вспомнил, что хотел найти Геральта, и подорвался с кровати, будто его окатили ледяной водой. Он никогда, будучи с похмелья, так быстро не собирался. Возможно, даже... просто никогда раньше. Уличный воздух встретил кронпринца приятным летним солнцем и запахом свежей листвы. Восседая на вороном Пегасе, Юлиан проезжал по Аллее Королей. Его личная охрана из шести лучших бойцов ехала чуть позади. День стоял жаркий; галька на дорожке шуршала под копытами лошадей. Оказавшись около статуи Байяза, первого из магов, Юлиан заметил, что садовник торопливо возится с поломанными кем-то кустами самшита. Юлиану эти кусты показались смутно знакомыми, но он не придал этому особого значения. В конце концов, он ходил здесь каждый день почти двадцать лет подряд. Так и каждый камешек в дорожке покажется старым другом, не говоря уже о кустах, статуях и зданиях. Аллея вывела его на Срединный проспект, откуда Юлиан вскоре свернул на площадь Четырёх углов. “Что мне там вчера говорил Глокта о бездомных и золоте Стирии? Осталось найти того, кто найдёт мне Геральта”. У приземистого фонтана, где сновали прохожие, спешившие по делам, Юлиан заметил парнишку лет четырнадцати. Он кормил голубей с рук какими-то крошками. — Ждите здесь, — кивнул гвардейцам кронпринц и спешился. Он подошёл к пареньку и выудил из кармана три плоские круглые серебряные монеты по пять марок каждая. — Это, — Юлиан протянул незнакомцу монеты, — за то, чтобы ты назвал своё имя, мой юный друг. Этот парень, кормивший голубей, был довольно высок. Глаза его, чуть скрытые за прядями длинных сальных волос, будто постоянно улыбались. — Секутор, милорд. — Что ж, — кронпринц кивнул, — хорошее имя, — но сам он подумал, что это было странным именем (или прозвищем) для существа его лет. — Не окажешь ли ты мне одну небольшую услугу, Секутор? Не задаром, разумеется. Секутор смерил Юлиана смеющимся взглядом. — Я — не шлюха, — предупредил он с ноткой нездорового веселья. — Не эту услугу, — кронпринц тоже улыбнулся, пусть и несколько ошарашено. “Мой вкус к мужчинам что, настолько очевиден?” — Мне нужно найти одного человека. Зовут Геральт из Ривии. Северянин. Недавно прибыл в Адую. Высокий, худой, бледный. Белые волосы, длинные, как у тебя. Глаза... — Юлиан хотел сказать “янтарные”, но вовремя сообразил, что этот парень вряд ли когда-либо видел янтарь. — Глаза, как у кошки. — Понял. Сколько платите? — Сто марок. “Небольшая цена за то, чтобы вновь увидеть Геральта. Да я выложил бы хоть все деньги мира”. Секутор присвистнул. — Не могу отказаться от такого щедрого предложения. — У тебя четыре часа, Секутор, — Юлиан взглянул на ратушу неподалёку, где на башне по плоскому белому кругу с тёмными отметинами скользила тень от палочки. — Я вернусь на это самое место. — Я справлюсь и за три. Секутор погладил голубя и бодрым шагом, что-то насвистывая, отправился прочь, в толпу людей. Юлиан проводил его внимательным взглядом. “С этим покончено”. Площадь Четырёх углов шумела жизнью, бурлила благожелательностью в такой приятный солнечный день. Казалось, будто у людей нет горя и нет несчастья. До вчерашнего дня Юлиан мог бы сказать так и о своей собственной жизни. — Давайте, ребята, едем дальше, — скомандовал он, взобравшись в седло и двинувшись в сторону Трёх ферм. До эшафота, который терзал мысли Юлиана последние два дня, они добрались быстро. Сколоченный из грубых досок, большой, серо-коричневый, заляпанный брызгами крови — эшафот казался крохотной миниатюрой из коллекции ужасов, собранных в аду. Два мёртвых выпотрошенных тела, привязанных к балке, медленно поворачивались из стороны в сторону, покачивались, создавая иллюзию жизни. Но это было мёртвое движение. Отсутствие всякой жизни. Юлиан узнал их сразу. Крэг — слева, юнга — справа. У обоих в буквальном смысле отсутствовали сердца. И желудки. И ещё какие-то органы, Юлиан не разобрал. К горлу подступил комок панического ужаса, навеянного жутким зрелищем, но он так и не смог отвести взгляда от чужих вспоротых животов, где тёмными провалами зияло чрево смерти. Лица висельников застыли в посмертных болезненных гримасах. У юнги были выколоты глаза. В пустых окровавленных глазницах Юлиан безошибочно распознал осуждение и упрёк. Левая рука Крэга, отделённая от тела аккуратным ровным срезом, была воткнута на штырь рядом с эшафотом. Там же стояла потухшая жаровня, в которой с завидным усердием копошилась ворона. Запах разложения и смолы разлетался по округе мучительным сладковато-гнилым привкусом. Он забивался в лёгкие, как змея под камень, как удар под дых. Прекрасный солнечный день ощущался неправильно рядом с этой отвратительной картиной смерти. Неправильно было то, что солнце ласкало просмолённую кожу двух мертвецов. Неправильно, что они ими стали. Выставленные на всеобщее обозрение, оба трупа с безмолвным укором взирали на побледневшего Юлиана. Их настигла грязная, мучительная смерть. У этих двух несчастных не осталось ничего, кроме ошмётков собственной плоти. Их лишили даже такой малой частицы милосердия, как утешающий земельный покров могилы. Неправильность звучала во всём. Юлиан медленно выдохнул, давя рвотные позывы. И отвернулся, не в силах больше смотреть. В конце концов, он был трусом. — Снимите их, — приказал он гвардейцам. — Ваше Высочество? — Снимите и похороните, — голос Юлиана хлестнул солдат из личной охраны резким приказным тоном, не терпящим никаких возражений. — Найдите их семьи, если таковые у них были. И доложите мне. — Будет сделано, Ваше Высочество. С тяжёлым сердцем Юлиан поехал прочь с площади, прочь от эшафота. Лишь раз он обернулся, чтобы убедиться, что гвардейцы уже начали снимать висельников. (Невинных. Невиновных. Несчастных. Неживых.) Желудок мутило сильнее прежнего. Но похмелье уже проходило. (А вот клеймо вины не пройдёт никогда.) В банке Вивальди, находившемся во Внутреннем городе в престижном старинном квартале, Юлиан провёл много времени. Сначала он заехал только для того, чтобы организовать ежемесячные выплаты с своего личного счёта семьям двух недавно повешенных моряков. Впрочем, семья была только одна и её гвардейцы разыскали быстро: старики-родители юнги уже второй день проводили у эшафота со скорбными лицами и заплаканными глазами. А вот у Крэга семьи не оказалось вовсе. Потом, уже собираясь уйти, Юлиан внезапно осознал, что может сделать гораздо больше... Кронпринц обратился к Вимми Вивальди, главному управляющему банка, с просьбой собрать все документы, связанные с его финансовыми делами последние четыре года. На вопрос Вивальди: — Зачем вам это всё, Ваше Высочество? Бледный, вялый с постпохмельного состояния, угнетённый собственными переживаниями, Юлиан решительно произнёс: — Хочу сделать доброе дело.***
— ...вот эта таверна, — Секутор указал на каменное здание на углу улицы: над входом висела потрёпанная вывеска “Старый пивовар”. — Третий этаж, семнадцатая комната. Юлиан моргнул. — Да у тебя талант к поискам людей, Секутор! — воскликнул он. — Не думаешь пойти работать в Инквизицию? — Сейчас, — Секутор спрятал несколько золотых монет под куртку, — я думаю пойти только в бордель. И отнюдь не работать. Чувствуя странный трепет и воодушевление перед встречей с Геральтом, Юлиан весело присвистнул: — Сколько тебе лет, парень? — Меньше, чем хотелось бы, — Секутор отвесил шуточный поклон. — Приятно было иметь с вами дело, милорд. Понадобится ещё кого-нибудь найти, обращайтесь. — Стой, погоди. Юлиан протянул парнишке небольшой тёплый свёрток. — Это для тебя и... твоих птиц. “Так ведь поступают люди, которые хотят стать лучше?” Секутор развернул свёрток. Ловкая осторожность сквозила в его движениях, будто он был рыбаком. Внутри лежали свежий хлеб, разнообразная сладкая выпечка, сыр и несколько мясных котлет. — Милорд, вы просто настоящий подарок судьбы, вы знаете об этом? Что-то кольнуло Юлиана под рёбрами. Он подумал о том, что на это сказал бы Крэг. “Если бы ты только знал, парень...” — Ступай, — Юлиан потрепал Секутора по голове. — Потрахайся хорошенько. За нас обоих. Секутор подмигнул кронпринцу и скрылся в толпе. Ещё несколько секунд Юлиан слышал бойкую мелодию, которую тот насвистывал. Так свистят соловьи весной. Воздух пах приближающимся вечером. От мостовой тянуло теплом. Юлиан жестом приказал гвардейцам, неотступно следовавшим за ним весь день, оставаться на месте; сам он зашёл в таверну. Ладони его вспотели от волнения. В нос ударил аромат запечённой рыбы, розмарина, лимона, горчицы и пряностей. И, конечно, свежего пива. Геральта он увидел сразу. Северянин сидел в самом дальнем углу, но его белые, как декабрьский снег, волосы казались маяком для далёкого морского путешественника, каким себя ощутил Юлиан в тот момент. Он будто увидел берег, к которому плыл всю свою жизнь. Это было странное чувство. Новое, неожиданное. Непривычное. Домом Юлиан мог назвать разве что ту самую комнату в “Пассифлоре”. Едва ли он задумывался о людях в этом плане. Но теперь... он готов был расширять своё мировоззрение. Своё доверие. — Лютик? — удивлённо поприветствовал Геральт, когда кронпринц рухнул на скамью напротив. — Какими ветрами? Северянин сощурился с лёгкой усмешкой. Он медленно потягивал эль из глиняной кружки. Да и выглядел Геральт как человек, который весь день, начинавшийся у него, вероятно, ещё до рассвета, провёл в трудах праведных. Уставший и расслабленный, вот каким он был в тот момент. — Здравствуй, Геральт, — кивнул Юлиан с улыбкой. Ему хотелось сказать что-нибудь ещё, но он внезапно понял, что понятия не имеет, что говорить. Юлиан хотел увидеться с северянином с той самой секунды, как они попрощались в парке, и вот теперь, когда это случилось, он растерял все слова. Такое случилось с ним впервые. Он никогда не затыкался, говорил без остановки. Всегда и везде. Ныне же он будто лишился дара речи. Юлиан лишь беглым жестом, с намёком на небрежность, одёрнул кружевные манжеты багровой рубашки, расшитой золотом. — У тебя ко мне какое-то дело? — в акценте Геральта таилось лёгкое тепло; он махнул разносчице рукой, чтобы та принесла ещё одну кружку с элем. — Да я просто... — “полный дурак”, — проходил мимо. Увидел тебя в окне и решил зайти. Смуглая женщина поставила перед Юлианом кружку и, что-то недовольно бормоча, вернулась обратно к стойке, где пересчитывала мелочь. — Так ты... нашёл работу? — осторожно спросил кронпринц; пить он не хотел совсем, если только воду, но под внимательным взглядом янтарных глаз позабыл и о похмелье, и о том, как сильно напился ночью, о трупах, и о собственном имени. Всё это мгновенно перестало иметь хоть какое-либо значение. Геральт весело хмыкнул. Сказал: — Скорее, работа нашла меня первой. Хорошая должность в Аргионте. Большая удача, так я думаю. Удачи мне в последние годы как раз и не хватало... а ты? — Я? — Юлиану казалось, что он снова стал пьянеть; не могло же такое случиться от одного глотка эля, верно? — Нашёл успокоение? — пояснил Геральт. — На дне бутылки. Сегодня ночью. Но это не особо помогло. С кухни потянуло жареной рыбой. Юлиан ничего не заметил, полностью вверяя всё своё внимание Геральту. Он чувствовал себя так, будто сдавал город без боя. Северянин понятливо хмыкнул: — Алкоголь создан не для того, чтобы помогать решать проблемы. — Нет, — кронпринц ощерил жемчужные зубы в наполовину флиртующей улыбке. — Но он помогает о них забывать. Хотя бы на время. — У вас, южан, странные обычаи. — В каком смысле? — У меня на родине алкоголь пьют, чтобы согреться в морозы, — Геральт откинулся на спинку скамьи. — И на... торжествах, так это называется? После победы над врагом. Пьют, чтобы отпраздновать. Почтить память вернувшихся в грязь и воспеть подвиги выживших. А вы... пьёте просто так. В любой день. По первой попавшейся причине. Иногда и вовсе без причины. — Причины и оправдания осложняют жизнь, — Юлиан пожал плечами. — Проще ведь не задумываться ни о чём. Ему нравились их странные разговоры. За жизнь. Без особых подробностей. Обе беседы так или иначе окунули Юлиана в ощущение спокойствия. И это было приятно. — Для того, у кого всё есть, — Геральт сделал вид, что задумался, — да, проще. — ...справедливое замечание. — Но ты задумываешься. — С чего ты взял? В голосе Геральта звучали северные ветра, песня хвойных деревьев, отголоски далёкого грома, ныне смягчённого солнцем Адуи: — Вчера тебя тревожила смерть тех людей. — А сегодня меня тревожат их семьи, оставшиеся без кормильцев, — Юлиан замешкался. — Но я позаботился о том, чтобы у них всё было. Это меньшее, что я мог сделать. Но этого ничтожно мало, чтобы искупить вину. — Этого мало, — кивнул северянин. — Но это — кое-что. И ты всё же задумываешься, так мне видится. — Не уверен. Если бы я задумывался о причинах и следствиях, всё было бы иначе. Лучше, наверное. И я... — ...не оказался бы здесь. Всё идёт, как идёт, Лютик. Если так, значит, так надо. Юлиан замолк на мгновение. Несмотря на ушибы и порезы, не смотря на постпохмельное состояние, не смотря на осознание собственной вины и горечи чужой трагедии, ему было хорошо. Здесь. С Геральтом. В эти несколько минут непринуждённой беседы. “В этом есть что-то... магическое. Как в сказках Старой империи”. — Ты веришь в судьбу, Геральт? — спросил кронпринц; едва ли с надеждой, но что-то же вспыхнуло в его сердце? — Нет. Не в судьбу, во всяком случае. Её не существует. — Во что тогда? Взгляд Геральта тонким лезвием проницательной серьёзности вонзился Юлиану в переносицу. Он больше не выглядел ни уставшим, ни расслабленным. Геральт выглядел как скала, как мрамор, как бастион крепости: спокойно и непоколебимо. Он ответил: — В человеческий выбор. И это звучало как откровение. — И что ты выбрал? — Юлиан облизнул пересохшие губы. — Быть здесь сейчас. И только. Как и ты, между прочим, — короткий кивок на руку Юлиана, — с рукой что? — Я был трезвым, карниз — скользким, а закрытое окно — притягательным. Рука решила устроить со стеклом бурный роман. — Хм. Едва ли Юлиан хотел уйти, но так было нужно. Нельзя навязываться людям, даже если очень сильно хочется быть рядом с ними. А ему хотелось. Неоправданно сильно. — Бывай, Геральт, — произнёс он, поднимаясь на ноги. Уходить, зная, что они могут увидеться ещё не скоро, не хотелось. Но Юлиан, что бы ни утверждала молва, мог быть очень тактичным человеком. В редких, особых случаях. Совсем, как теперь. Неожиданный вопрос застиг его на пороге; сердце пропустило удар. — Ещё свидимся? — Геральт смотрел на кронпринца так, будто не задавал вопрос, а констатировал факт. — Как же иначе? Юлиан покинул таверну с ощущением бодрости в костях и энергии в крови. Будто он только что поцеловал апрельскую свежесть, будто выпил родниковой воды. Ему хотелось петь и писать стихи. Хотелось обнять весь мир. В чём же Геральт был таким особенным, раз он действовал на него так?