Природа делает человека искусным, наука делает всё возможным, а навык делает его могущественным. “Философия оружия”. Иеронимо де Карранза.
Пытаясь отсрочить неизбежное, Юлиан в десятый раз проверил пряжку ремня, на котором крепились два клинка в ножнах, и вздохнул. Так вздыхает ветер в ущельях; так вздыхает путник после целого дня пути. “Есть ли более бесполезное занятие, чем фехтование? И на что я только трачу свою молодость...” Он мог бежать и бежал (не меньше трёх раз в неделю) от фехтования, как от чумы, но рано или поздно оно с удручающей безошибочностью настигало кронпринца, как бы старательно он ни отлынивал. До тренировочной площадки оставалось не больше сотни шагов. Преодоление каждого из них Юлиан воспринимал как свой личный подвиг. Шаг. Галька змеиным шипением шуршала под сапогами. Второй. Клинки неприятным весом отягощали бок. Третий. Юлиан вознёс короткий взгляд к небу. Едва надеясь. Почти отчаявшись. Будто с молитвой или просьбой. Утро выдалось прохладным; оно покусывало кончики пальцев озябшим холодом, словно вор пробиралось под рубашку и куртку, липло к коже, смыкалось ледяными обручами на лодыжках. Рассвет растекался по небу, точно акварельная краска по пергаменту. Таинственный художник избороздил небо абрикосовыми, коралловыми и бледно-пурпурными складками облаков. — А, Лютик, — насмешливо кивнул Глокта, шедший навстречу с тренировочной площадки, — не ожидал увидеть вас здесь. Полковник выглядел настолько довольным, будто выпорхнул из борделя, а не выбежал с размеченного круга, где несколько часов упражнялся в великом искусстве фехтования, наносил и отражал удары, колол и прыгал, уклонялся и побеждал. Кто-кто, а Глокта был великолепным фехтовальщиком. И ему — Юлиан знал об этом не понаслышке — до безумия и позёрства нравилось то, чем он занимался. Бодрый взгляд, уверенная походка, самонадеянная ухмылка. Едкий укол зависти кольнул кронпринца куда-то под печень. — Это нечестно, — Юлиан говорил игриво и бодро, пряча своё настоящее настроение за маской беззаботности. — Ты получаешь столько удовольствия от фехтования, ничего не оставляя для меня! Моё сердце объято огнём зависти. Ревности. Огромной зависти! В том, как Глокта украдкой посмотрел на тренировочную площадку, скрывалось что-то странное. В эбеновых радужках заискрилось неожиданное веселье. И если бы Юлиан не был так удручён в глубине своих мыслей, он бы заметил это. Задумался бы и заинтриговался. — Вы скоро тоже начнёте получать удовольствие, — полковник небрежно хлопнул Юлиана по плечу. — Поверьте. Этот день вы точно не забудете. И Глокта ушёл, улыбаясь, как заговорщик, только что улицезревший победоносные результаты своих трудов. Юлиан почти бездумно, по привычке, засмотрелся на его красивую спину, потом на то, что было ниже спины, но быстро отвернулся. Его больше не тянуло к Занду так сильно, как это было когда-то раньше. Не тянуло вообще. Перестало. Закончилось. Прошло. “Возможно, дружба затмила моё вожделение?” (Или причина в чём-то другом? В ком-то?) С ощущением облезлого отчаяния Юлиан приблизился к фехтовальному кругу. Он постарался найти в фехтовании плюсы и, продравшись сквозь череду умозаключений, пришёл к одному единственному выводу: нынче утром он хотя бы согреется на тренировке. Больше положительных и утешительных моментов Юлиан не отыскал. Порыв лёгкого прохладного ветра куснул кронпринца за затылок, заставив в очередной раз пожалеть собственную несчастную участь человека, безосновательно вытащенного из тёплой постели рано поутру. Лорд-маршал Варуз разговаривал с какими-то людьми, но из-за тоскливого расположения духа Юлиан даже не обратил на них внимания. Он отстегнул пояс с клинками и повесил его на бревне, упражнения на котором давались ему без труда (хоть что-то у него здесь получалось), но и без энтузиазма. “...потому что равновесие — одно из моих выдающихся умений. Или, вернее, малочисленных?” Тягостные мысли голодными псами следовали за его самооценкой, как за повозкой мясника, стоило только вспомнить о фехтовании. — Ваше Высочество! — Варуз учтиво поклонился. — Вы как раз вовремя. — Да неужели, — кисло отозвался Юлиан, повернувшись к наставнику. В ту же секунду он замер, как если бы его пронзило молнией. Вспоминая это утро много лет спустя, Юлиан сказал бы, что так оно и было: словно ослепительная вспышка в кромешной мгле. Перед ним стояли три человека: ближе всех — Варуз, сияющий, точно новенькая монетка, за ним — Вернон Роше с ястребиным взглядом и... ...Геральт? Неподъёмное изумление пригвоздило Юлиана к месту. Под рёбрами что-то дёрнулось неспокойной птицей. Белые волосы, глаза цвета молотого шафрана, стальной взгляд, кожаная повязка на лбу, чёрная куртка с серебряными заклёпками... это определённо был Геральт. Хмурый, сдержанный, северный. Он. И никто другой. Юлиан забыл, как дышать. Удивление терпкой имбирной настойкой сковало язык, гортань, лёгкие. Неожиданный поворот событий вдохнул в его грудь искру приятного тепла, влил нотку пряной радости в мышцы, увековечил сладкую мягкость в пульсе. — Позвольте представить вашего нового наставника по фехтованию, — Варуз отступил в сторону; он явно был в лучшем настроении, чем когда-либо. — Геральт из Ривии. Мастер Геральт, — Варуз учтиво склонил голову в сторону Юлиана. — Кронпринц Юлиан де Леттенхоф, старший сын его августейшего величества Гуслава Пятого, высокого короля Союза. Юлиан смотрел на Геральта, а тот, озадаченно хмурясь, смотрел на него. “Это какая-то шутка? Это сон? За какое благодеяние мне такая награда?” О более благоприятном исходе утра кронпринц не мог и мечтать. — Ваше Высочество, — произнёс Геральт с резким акцентом. Он не поклонился. Даже не склонил голову. И от этого Юлиан пришёл в какой-то до нелепости странный восторг. — Что ж, теперь я вынужден вас покинуть, — Варуз с почти отеческой улыбкой взглянул на кронпринца, который без особых сложностей прочитал в глазах маршала причину столь бурной радости: от него наконец-то избавились. — Вверяю в ваши руки ценнейшего человека во всём Земном Круге, мастер Геральт. У вас впереди целый год усердной работы. Растерянность заструилась по венам. Юлиан переспросил: — Год?.. Он едва удерживался от возгласа ликования. “Неужели действительно целый год?!” — Да, Ваше Высочество. Закрытый совет пришёл к единодушному решению, что если через год под руководством мастера Геральта вы сможете предоставить удовлетворительные результаты в области фехтования, то дальнейшие тренировки будут проводиться лишь по вашему собственному желанию. Его Величество одобрил наше решение. “Год — это двенадцать месяцев. Пятьдесят две недели. Триста шестьдесят пять суток. Год — это очень долго. И год общения с Геральтом — лучшая из всех долговременных перспектив!” Такое Юлиан не смог бы себе вообразить даже в самых смелых мечтах. Но вот она, реальность, которая подарила ему столь неожиданный и вместе с тем желанный подарок. Он почувствовал, как уголки губ поползли вверх, озаряя лицо светом внутреннего воодушевления. Вслед за Варузом прочь с тренировочного круга направился и Вернон Роше. Внезапно Геральт схватил его под локоть и что-то сказал на северном наречии. Лицо у Геральта при этом выглядело таким мрачным и пугающе предостерегающим, что становилось не по себе. Юлиан заволновался. Может быть, Геральт не хотел его видеть? Не такую работу он надеялся получить? Или кронпринц надоел ему уже за две предыдущие встречи, и перспектива взаимодействовать с ним целый год показалась Геральту неприятной? Отталкивающей? Неприемлемой? Юлиан тряхнул головой. “Глупости какие, Лютик. Одумайся. Он хмурится из-за Роше, а не потому что... я здесь. Наверное?” Вернон Роше отдёрнул руку и ответил на союзном — почти мягко, но с бесконечной сухой насмешкой: — Ты не спрашивал, — в его тоне звучал призвук вестпортских банковских монет. — Ты сам сказал, что это не имеет значения, Gwynbleidd. А теперь, — добавил Роше, скинув чужую руку, — не заставляй Его Высочество ждать. Командир Синих полосок удалился; в его походке Юлиан заметил твёрдую уверенность в завтрашнем дне. Ещё несколько секунд Геральт смотрел Роше вслед и хмурился: так, будто случилось что-то серьёзное; так, будто его обманули. Но стоило Юлиану поймать чужой взгляд, как лицо северянина несколько разгладилось. Если бы кронпринц был чуть менее умён, он бы даже сказал, что оно смягчилось. Однако Геральт — не тот человек, в отношении которого можно употребить слово “смягчиться”. — Лютик? — начал беловолосый мужчина без всяких прелюдий. — Ты? — Ага, — только и смог ответить Юлиан, пытаясь проглотить странный, пульсирующий комок обратно в грудь. — Не думал, что это окажешься ты... Но оно, вероятно, к лучшему. Улыбка оставила на лице Юлиана стремительный взволнованный росчерк. Конечно, Геральт рад его видеть. Конечно, всё в порядке. — Если что, я не подстраивал всё... это. Юлиан махнул рукой на пространство между ними. — Знаю, Лютик, — в абрикосовых радужках на секунду промелькнула мрачная задумчивость. — Знаю. Геральт кинул недовольный взгляд в ту сторону, куда ушёл Вернон Роше. А потом осмотрел Юлиана с головы до ног. — Ладно. Снимай рубашку. Эти слова подстегнули маленькую искру новых эмоций внутри кронпринца. Подтолкнули здравомыслие на нечестивый путь. Подобное Юлиан слышал только от самых смелых своих любовников. — Воу... что, вот так сразу? Юноша подмигнул с томной игривостью, но внутри всё вздохнуло от облегчения: голос не дал петуха. Лицо Геральта стало будто бы каменным в проявлении эмоций. И прежде, чем Юлиан успел испугаться, не сказал ли он лишнего, Геральт пояснил: — Мне нужно увидеть твоё тело, чтобы понять, чем и в какой последовательности мы будем заниматься. — Звучит горячо, — ляпнул Юлиан быстрее, чем успел подумать. И мысленно дал себе подзатыльник. “Язык мой — враг мой”. — ...чем мы будем заниматься во время тренировок, дурень. Губы северянина едва заметно дрогнули, как если бы он подавил ухмылку; так давят спелую бусинку смородины меж пальцев в разгар лета. В то утро Юлиан ещё не мог понять, почему смотрел на чужие губы. Почему жаждал видеть чужие эмоции хоть в самом скупом их появлении. Так жаждут тепла во время первых заморозков, когда промёрзшая глина хрустит под сапогами. Так мечтают о солнцепёке прохладными августовскими ночами: неосознанно, слепо, бездумно. — Дурень? — переспросил Юлиан и присвистнул. — Тебя, видать, совсем не смущает, что я — наследник августейшего Закрытого совета, старший сын золочёной табуретки, приемник высокого глупца Союза? Воздух пронзило запахом хвои, оттенком веселья, отзвуком вызова. Геральт вздёрнул бровь: — А должно? — Какой ты дерзкий, — Юлиан скинул тонкую куртку и стащил почти идеально белую рубашку через голову. — Мне нравится. Он не мог перестать использовать интонации, применимые лишь для флирта. Что-то в голове Юлиана неизбежно отключалось в присутствии Геральта. Что именно — он и сам не смог бы сказать. (Рациональность? Разум? Воля?) Но минутное наваждение прошло: его сдуло порывом утреннего ветерка. Обнажённая кожа вспыхнула мурашками и покрылась ощущением неоправданного и незаслуженного холода. Юлиан задавался вопросом, так ли чувствует себя озеро, когда первые морозы сковывают водную гладь тонкой корочкой льда? Геральт подошёл, осматривая его тело, ощупывая профессиональным взглядом. Безразличным. И в тоже время внимательным. Северянин бесцеремонно дотронулся тёплыми ладонями до плеч, проверил мышцы на руках, сильно надавил на пресс. Затем, сев на корточки, резко коснулся бёдер, уделил особое внимание голеням. Юлиан сглотнул, понимая, что эти уверенные пальцы хотелось ощутить совсем не там, а где-нибудь... на пряжке ремня? Геральт встал, обошёл кронпринца и осмотрел отпечатки сходящих ушибов на лопатках, грубо вдавил подушечки пальцев в напряжённую шею, проверяя наличие зажимов. От этих прикосновений Юлиан впал в лёгкий трепет. Сладкое смятение в его мыслях отзывалось на резкое тепло чужих пальцев. Как контраст или рассвет. Как первая нота новой мелодии, которая будет создаваться, расти и звучать в грудной клетке каждый день начавшегося сегодня года. — Неплохо, — хмыкнул Геральт. — Лучше, чем я мог ожидать, но недостаточно, чтобы ты выжил. Его слова прозвучали как пощёчина. Резкая и отрезвляющая. Никогда Юлиан не сомневался в своём теле, в своей красоте и физической форме. Он спокойно перемещался по крышам, отлично бегал и прекрасно держал равновесие. Его выдержку и выносливость обласкали вниманием и сплетнями во всех борделях Адуи: Юлиан был крепким, надёжным любовником. Таким, которым восхищались, которого хотели заполучить. Которого просили вернуться. И вдруг... Геральт говорит такое. Неприятно. (Самолюбие забило в колокола. Самообладание поджало губы.) “Но это честная оценка, — подумал кронпринц, заливая ложку дёгтя неприятной правды мёдом из бочки своих приоритетов. — Непредвзятая”. Он проглотил чужое наблюдение, как наживку на крючке. И не смог удержаться от ответного подтрунивания: — Вот как? — Юлиан быстро надел рубашку, давно растеряв последние крохи тепла. — То есть, я недостаточно хорош для тебя? — Для того, чтобы выжить. В настоящем бою, Лютик. С настоящим противником. Сняв куртку, северянин начал неспешно закатывать рукава своей чёрной рубашки, в вырезе которой виднелась цепочка с плоским серебряным медальоном; он блеснул на солнце. Но вместо того, чтобы приступить к разминке, как этого ожидал Юлиан, полагаясь на систему обучения прошлого своего учителя, Геральт с непроницаемым выражением лица кивнул куда-то в сторону. — Идём. Юлиан опешил. — Куда? — Ну же, Лютик. Идём. Да оставь ты клинки, они не понадобятся. Отложив мечи, кронпринц поспешно зашагал вслед за Геральтом. Любопытство струилось в груди весенним лесным ручьём. — Ну и что же это за фехтование такое — без оружия? Они вышли с площадки и направились по улицам Аргионта мимо Круга лордов и Цепной башни, обогнули Допросный дом и вышли к Университету, за дряхлым строением которого гигантской каменной глыбой возвышался Дом Делателя. Это чёрное зловещее здание подходило Адуе примерно так же, как и червь — сочному красивому яблоку. — Почему ты считаешь, — спросил Геральт, — что суть фехтования заключается в размахивании любым острым предметом? — А разве есть в нём что-то ещё? Это военное искусство. Наука убивать, если угодно. — Лютик, Лютик... — северянин едва заметно покачал головой. Они вышли к пустому и тихому в столь ранний час парку. Роса блестела на спелых зелёных травинках. Над рекой ещё клубились остатки тумана. — Если ты решил пригласить меня на романтическую утреннюю прогулку... Юлиан осёкся на середине своей шутливой колкости под суровым северным взглядом. Он не понимал, что его так настойчиво толкало каждый раз бросать провокационные намёки. Не осознавал ещё, почему тянулся к Геральту мотыльком, летящим на огонь. Геральт ничего не ответил. Они пошли дальше. — Но если мы не будем фехтовать, то... что мы будем делать, а? — Ты будешь учиться. — Чему? — Фехтовать. — Господи, Геральт... — Юлиан улыбнулся. — Ты невыносим! — Так не выноси. Юлиан толкнул северянина кулаком по плечу и засмеялся. Странное тепло тлело внутри костей. Они пришли в самый отдалённый уголок парка. Туда, где обычно мало кто гулял. Дорожка из гальки закончилась четыре с небольшим сотни шагов назад; она впала в аккуратно подстриженный газон, который в свою очередь плавно перетёк в обычную нескошенную траву высотой не выше щиколоток. Юлиан проходил здесь несколько раз, но никогда не обращал особого внимания на три раскидистые ивы на берегу реки. Своими ветвями — длинными и изящными, как женские запястья, — они почти касались воды. Место было неприметное, отдалённое. Уединённое. — Здесь, — северянин кивнул в сторону ив, — теперь будет твоя новая тренировочная площадка. — Здесь?.. Почему? — А ты любопытный. — Да, видишь ли, не каждый день у меня появляются новые наставники, так что моё желание всё разузнать естественно и... — Нет. Сам по себе. Ты любопытный. Для других. Интересный. С некоторым оцепенением Юлиан повернулся к собеседнику. Геральт смотрел на него без всякого, казалось бы, выражения: каменная маска на лице и в глазах. И Юлиан никак не мог понять, что же Геральт чувствовал и думал на самом деле. А ему очень хотелось понять. — Значит... здесь. Геральт? Юлиану нравилось звать северянина по имени. Нравилось перекатывать вкус его имени на языке, пробовать согласные и вкладывать отголоски грядущей, но ещё неизведанной и неосознанной страсти в каждую букву. Достаточно скоро он стал произносить его, почти делая два ударения, будто деля на две сладко-кислые яблочные половинки “Ге-ральт”. “Редкое и красивое имя”. — Ты сказал, — продолжил кронпринц, — что я недостаточно хорош, чтобы выжить, чтобы, ну, сражаться с настоящим врагом на поле битвы. Но ведь я — наследник трона. Я не собираюсь воевать. С моим статусом в бой не лезут. Да и не позволят. И не отправят. Просто не посмеют. Даже если я захочу. А я, клянусь собственным борделем, не захочу никогда. Геральт бросил свою куртку на траву. — Всякое может случиться. Особенно в те моменты, когда этого совсем не ждёшь. Они вместе приступили к упражнениям, нацеленным на разогрев мышц, на укрепление связок и сухожилий. Кронпринцу было непривычно и дико до восторженно распахнутых глаз заниматься в новом месте среди живой природы, у воды, без лишних свидетелей и давящей атмосферы фехтовального круга. Туман медленно таял над водой под настойчивыми лучами летнего рассвета. Маленькие ивовые листья жадно вбирали в себя первый сок солнца. Уже через четверть часа Юлиан чувствовал, как тепло распространялось по телу, как раскрепощались мышцы и как расслаблялись напряжённые, точно струны, зажимы. Геральт показывал, что и как делать. Юлиан повторял. — Твоё тело — это твоё оружие, — бросил отрывисто северянин, когда они перешли к отжиманиям. — Ты лепишь себя, как из глины. Каждый день. Неделя за неделей. Месяц за месяцем. — А потом? — Год за годом. Пока они разогревались, Юлиан кидал украдкие взгляды на северянина и не мог отделаться от мысли: он был очень привлекателен. Физически. Закатанные рукава и треугольный вырез на его рубашке совсем не спасали положение дел. Скорее наоборот. “Интересно, какие женщины тебе нравятся? Сильные, нежные? Зрелые? Или девственницы? Могу поспорить, что мужчины тебе нравятся тоже. Ну или, во всяком случае, понравятся, когда узнаешь меня чуть ближе, Геральт”. В первое утро они не притронулись к клинкам; Геральт решил заменить поцелуй рапир и песню стали на простой, но эффективный диалог рукопашного боя. Когда он обозначил своё намерение, Юлиан, пытаясь отдышаться, спросил: — Это какая-то шутка? Некоторых слов, как подозревал кронпринц, Геральт ещё не знал на союзном языке, но какое-то внутреннее чутьё охотника часто помогало ему догадываться о значении, исходя из контекста и ситуации. Вот и теперь, замерев на несколько долгих — прохладных — секунд, северянин ответил скупое: — Я не смеюсь над тобой. — Зачем всё это? Разве мы не должны заниматься фехтованием? Зачем нам борьба? — Так нужно, — только и сказал Геральт: без всяких эмоций. Они смотрели друг на друга, а потом северянин атаковал. Стремительно, как если бы он всерьёз хотел прикончить кронпринца. Как если бы они находились где-то на линии фронта по разные стороны. Юлиан инстинктивно дёрнулся. Трава выскользнула из-под подошв его обуви. Один краткий миг юноша был абсолютно уверен, что увернулся, пока чужой кулак не влетел ему в плечо, повалив на землю. Беспощадно и слишком быстро. — Ты спятил?! — Юлиан посмотрел на Геральта с искренним возмущением; в правое бедро и ладони, на которые он приземлился, угрюмо впились крошечные мокрые травинки. — Какого хрена это... — Твоя реакция. — ...значит?! Моя что? — Твоя реакция слишком медленная, — Геральт, не меняя угрюмо-серьёзного выражения лица, примирительно улыбнулся глазами: золотыми; таким золотом сияет поле ржи на закате. — Ты не готов к холодному оружию, Лютик. Пока что, — он подал кронпринцу руку, помогая встать. — Сначала нужно улучшить скорость твоей реакции, больше развить мышцы, сильнее укрепить тело. Ты должен научиться владеть собой: руками, ногами, эмоциями. И мыслями. Это тоже важно. Я бы даже сказал: важнее прочего. Нужно чувствовать себя. Противника. Время. Я хочу, чтобы ты научился мгновенно оценивать ситуацию и действовать. У тебя не всегда будет оружие. Но всегда должна быть голова на плечах. Теперь ты понимаешь, зачем нам это? Юлиан потёр плечо, уставившись на северянина с досадой, изумлением, странным жарким ощущением в позвоночнике и бесконечным любопытством. Слова Геральта охладили его негодование. Смутили. Они показались ему... откровением? “У Варуза совершенно другая методика, — Юлиан вытер ладони о брюки. — Он вколачивает в учеников выносливость на основе пробежки, равновесие от упражнений на бревне, а реакция и мышцы, как он часто мне повторял, должны развиваться уже в процессе фехтования. Но борьба “на кулаках”... что ж, в Союзе такое приравнивают к грязной уличной драке. Ею брезгуют, её презирают. Никто здесь этому не учит. Никто раньше не говорил мне, что это важно или полезно”. Будто прочитав чужие мысли, Геральт сказал: — Вы, южане, любите покрасоваться. Любите... изящество, — он кивнул в сторону сверкающих на солнце шпилей королевского дворца, видных даже из самого отдалённого уголка парка. — Но настоящий бой — это некрасиво. Это грязно, больно, нелепо и страшно. — То есть, — Юлиан облизнул губы, заинтересованный до того, что сам себе удивлялся, — ты хочешь научить меня выживать и сражаться так, как это делают у тебя на Севере? Геральт молчал несколько секунд необыкновенным, присущим только горным склонам молчанием. Он кивнул: — В том числе. — Как настоящего, свирепого, северного... северянина? — Свирепым, Лютик, ты уже не станешь. — Это почему же? — Юлиан вскинулся, нахохлившись, как воробей, решивший заклевать волка. — С именем цветка? Свирепым? О, разумеется, когда ты явишься на Высокогорье, многие умрут... — Спасибо. — ...от смеха. Юлиан стукнул кулаком Геральта по груди. Беззлобно. С трудом сдерживая желание расхохотаться. Выражение лица мужчины почти не менялось, однако вблизи Юлиан уловил оттенки каких-то эмоций в мимике. Слабые, скупые и непонятные — но они там были. — Но зачем всё это? Для чего нам... северные тренировки? Ты же знаешь, что для Закрытого совета будет достаточно менее... эм, смертоносного уровня. — Как бы там что ни говорил Роше, но я учу тебя не для показательного боя перед Закрытым советом. Я учу своих учеников для их будущего. В бою не на жизнь, а на смерть всё иначе. Те приёмы и та грация, которые уместны для соревновательного поединка, не работают в реальной схватке. — А что работает? — спросил Юлиан, зачарованный новыми открытиями. Рассвет перебирал белые пряди на голове Геральта, вплетал в них перламутровые и бледно-апельсиновые нити. Какой-то клочок неизвестных доселе новорождённых ощущений сильно сжался в груди Юлиана при одном только взгляде на чужие локоны, лицо, глаза. — Это, — Геральт придвинулся к нему почти вплотную. — Это работает всегда. И он мягко коснулся указательным пальцем лба Юлиана.***
— Ты даже не представляешь, моя драгоценная, какого мужчину я встретил на днях! — промурлыкал Юлиан, подлетая к Трисс Меригольд с восторженной павлиньей улыбкой. Пустота поблёкшим воздухом размазалась по стенам: в борделе не было посетителей. Не было почти никого, кроме хозяйки и скучающего мальчика, вяло оттирающего следы чего-то странного с паркета. В полуденной дрёме большой зал с витиеватой деревянной лестницей, перетекающей в красивую галерею с балюстрадой, отзывался впечатлением усталости и похмелья. Красные обои затихли в болоте рутины; то тут, то там были разбросаны круглые — томящиеся от безделья — столики из тёмного дерева. Солнечные лучи слабо пробивались сквозь прорези меж не до конца задёрнутых гранатовых портьер. — Лютик? Трисс удивлённо вскинула голову, когда Юлиан оказался у стойки с крепкими напитками, где она пересчитывала прибыль за прошлую ночь. Её волосы были собранны в аккуратный пучок на затылке. В изумрудном строгом платье Трисс выглядела едва ли не более привлекательной, чем без него. Огромный гроссбух — раскрытый почти на середине, расчерченный в несколько колонок и исписанный мелким почерком — лежал перед ней на столешнице. Чернильница зябко жалась к правой руке. — Где ты шлялся последние несколько дней? — Трисс, дорогая... — Юлиан опешил. Мышцы на его лице застыли в немом удивлении. Последнее, чего он мог ожидать, — это сцены. “Как будто Трисс есть до меня дело. Разве я значу для своих девочек больше, чем золото, которое даю? Или... ей действительно не всё равно, что со мной было?..” — Я жду объяснений, Лютик, — Меригольд скрестила руки на груди с показным неудовольствием. — Сначала ты забрал лютню из нашей комнаты, потом тебя чуть не прирезали в “Старой бригантине” какие-то моряки. — Ну радость моя, ну послушай... — он попытался взять женщину за руку. Трисс не далась. — Нет, это ты послушай! Тебя чуть не убили. Ты пропал с горизонта на несколько дней. Мы с Глазком даже не знали, в порядке ли ты. Сильно ли ранен. Что вообще произошло на самом деле. Я дёрнула за все ниточки своих связей, собрала всю информацию. Даже нашла способ поговорить с твоим кузеном, чтобы узнать правду. — С Феррантом? — А с кем же ещё? Это он сказал мне, что с тобой всё нормально, — Трисс поджала губы. — Ты даже не послал нам весточку. Глазок волновалась. Мы обе волновались, Лютик. Места себе не находили! А теперь ты приходишь, как ни в чём не бывало, и говоришь о каком-то там членоносце, которого ты встретил... когда? Когда был в порядке и даже не думал к нам заглянуть? Несколько секунд Юлиан пребывал в полной неуверенности, что ему ответить. Чужие слова хлестнули кнутом удивления и упрёка. Он едва ли мог поверить, что Трисс говорила серьёзно. Одно дело: профессиональные отношения, основанные на купле и продаже. И совсем другое: искреннее беспокойство, дружеская забота, тёплая симпатия. “Может, они не волновались за меня? Может, им просто нужны мои деньги? Я ведь взял с них слово, что они ни с кем не будут спать, кроме меня. Я плачу им именно за это. И если бы я погиб, то Трисс и Эсси пришлось бы снова трахаться со всеми клиентами подряд и...” — Какой же ты бестолковый, Лютик, — в улыбке Трисс было что-то от чистосердечной грусти. — У тебя всё на лице написано. — Р-разве? Трисс обошла стойку и взяла лицо Юлиана в ладони. Два поцелуя легли лепестками роз на обе его щеки. Мягкость её прикосновений успокаивала. Целомудрие поцелуев прогоняло дурные мысли ощущением покаянной молитвы. — Засунь свои деньги себе в задницу, милый, — Трисс обняла кронпринца; он обнял её в ответ. — Ты не поверишь, но мы действительно беспокоились. Потому что это ты. Потому что ты — наш милый менестрель. Наш общий друг. Тот Лютик, которого мы обе любим. В груди оливковой ветвью проснулось щемящее чувство благодарности. Юлиан кому-то дорог. Дорог как друг, а не как наследник престола. Дорог в моменты испытаний, а не в дни благоденствия, когда “другом” может стать первый встречный пьяница. Дорог сам по себе. Таким, какой есть. (И это значило для Юлиана больше, чем всё золото мира, чем все удовольствия.) — Ох, Трисс... Прости. Прости, что не прислал хотя бы записку. Они отстранились друг от друга. Глаза Трисс поблёскивали каплями дождя. — Как же мило, что ты так растрогалась, — Юлиан погладил её по щеке. — Мне очень приятно, вафелька. Трисс отмахнулась, вновь надевая на себя маску хозяйственной, богатой и самоуверенной женщины. Она ответила ему с нотками обиженного сарказма: — Не обманывай себя. Я просто рада, что ты не перестанешь нам платить. Всё дело в твоём кошельке, ведь так? Как обычно. И кому нужны чувства? Уж точно не мне. Меригольд сделала вид, что ей что-то попало в глаз. — Ну да, давай, — фыркнул кронпринц, — продолжай скрывать своё нежное сердце. Деньги? Ага, так я и поверю тебе теперь, вредная ты вафелька. — От такой же слышу. — А если серьёзно? Пристальное беспокойство чужого взгляда легло Юлиану на плечи. — Если серьёзно, — сказала Трисс, — больше так не делай. Не бросай нас, Лютик. С деньгами или без — не важно. Просто не бросай. Юлиан стёр беззаботность с собственного лица потускневшей улыбкой. — Не брошу. Даю тебе слово, Трисс Меригольд. Смахнув невидимую пылинку со столешницы, Трисс захлопнула гроссбух и отодвинула в сторону, всем своим видом показывая, что эта тема закрыта. Мгновением позже о стойку брякнули два кубка. Следом была поставлена маленькая корзинка с фруктами и сыром. — Вот, — Юлиан протянул Трисс свёрток, который до этого положил рядом с собой на высокий круглый стул. — Это для тебя. А это, — добавил он, сняв с плеча новую лютню, — для Эсси. Она сейчас здесь? Трисс помотала головой. — Нет, она в театре. Следит за репетициями. Ты бы тоже сходил, а? Вы же хотели поставить эту пьесу вместе, в конце концов. Не взваливай всё на неё одну. Эсси любит театр, но постоянно говорит мне, что без тебя он не имеет никакого смысла. Я тоже так считаю. — Не подлизывайся. — И не думала. Вина? — Да, “Эст-Эст”. — У меня не дворец, Лютик. — Тогда “Кастель Ровелло”, — Юлиан махнул рукой. — Всё равно. Трисс наполнила кубки бордовой, как кровавая страсть, жидкостью и поставила один перед кронпринцем. — Ну? Что за мужчину ты встретил? Рассказывай. Сделав внушительный глоток, Юлиан довольно облизнул губы. И поддался вперёд, зашептав так, будто задумал политический заговор: — Геральт. Его зовут Геральт из Ривии, — губы Юлиана поползли вверх, облекаясь похотливой улыбкой. — Он просто огонь, милая.***
По прошествии нескольких дней кронпринц мог официально заявить следующее: впервые в жизни ему было так интересно тренироваться с кем-то и, что гораздо важнее, он ни разу не вспомнил о своей ненависти к фехтованию. Тренировки с Геральтом отличались от тренировок с лорд-маршалом Варузом столь же сильно, сколь небо — от моря, сумерки — от полудня, лимон — от сахара, а виноградник — от выжженного пепелища. Разница, будто симпатические чернила, проявлялась под нагревом каждого нового упражнения: в движениях, жестах, разъяснениях, даже в чужом молчании. Они начали с постановки рук и ног, с лёгких упражнений, с отработки, казалось бы, совершенно простых телодвижений. Но просто не было. Прямой удар. Геральт показывал, как, а потом смотрел. Исправлял. И снова смотрел. (Будто северянин был ястребом, следившим за неопытным птенцом.) Затем он заставлял Юлиана отрабатывать движение много десятков раз. А он потом показывал следующее. Боковой удар. Во время тренировки Геральт делал огромный акцент на дыхании, на силе и резкости движения, на концентрации. Он оказался непреклонным наставником, саркастичным человеком и до боли прямолинейным мужчиной. Но Юлиану это нравилось. Именно это его и зацепило в Геральте: прямота, независимость, рассудительность. А ещё ему нравилось касаться Геральта. Пусть это была всего лишь тренировка, но Юлиан был собой и не мог сопротивляться своей природе, своим вкусам, своей порочной натуре, которая неизменно толкала его в постель к другим мужчинам при первом удобном случае. Захват. К первому движению добавлялось второе, а ко второму — третье. И дальше. Юлиан солгал бы, если бы сказал, что тело Геральта его не привлекает. Ещё как. Они касались друг друга, чтобы ударить, их ладони скользили по мышцам противника в попытках перехватить, захватить, увернуться, опрокинуть на землю. Запах севера врывался внутрь вместе со вдохами. Руки Геральта одновременно оказывались везде и нигде сразу. И эти новые прикосновения не были связаны с сексом. Но будоражили они не меньше. Блок. Они кружили друг напротив друга по примятой траве то в тени раскидистых ив, то под отблеском полуденного солнца. Они нападали и блокировали удары. Сначала медленно, потому что Геральт следил за правильным выполнением, затем быстрее, подкрепляя теорию стремительной практикой. Каждый беспрерывно пытался повалить другого на землю и обездвижить. За одно единственное утро Юлиан узнал о самообороне и атаке больше, чем за все долгие месяцы, проведённые с лорд-маршалом на фехтовальном круге. “Варуз — прекрасный наставник, он обучил множество великолепных фехтовальщиков. Взять того же Глокту. Или Ганмарка... Другой вопрос, что его методика подходит не всем”. Удар ногой. “...и как же я рад, что методика, которая подходит мне, сама меня нашла. Да ещё и в лице Геральта!” Свалившись в траву после очередной тактической хитрости Геральта, они начали возиться с захватами на земле и перекатываться друг через друга. Северянин показывал приёмы для удушения, а также как правильно и эффективно из них выворачиваться. Солнце слепило сквозь кроны столетних ив. Руки Геральта сильно давили на корпус, вынуждая Юлиана отталкивать его, высвобождаться из захватов снова и снова. Пытаться отобрать контроль над ситуацией. Где-то совсем рядом слышался спокойный плеск воды. “Видит Бог, я бы солгал, если бы заявил, что мне всё это не нравится!” Никто не смог бы сказать, сколько прошло времени. Юлиан — утомлённый, измученный, но весёлый — чувствовал острую нехватку энергии. Но ему нравилось возиться с Геральтом на траве. Ещё сильнее ему бы понравилось, если бы они были без одежды. Тренировка закончилась тем, что Геральт положил правую руку кронпринцу на горло, а тот почти мгновенно сжал бёдрами его шею. Но довести приём до конца и освободиться у Юлиана уже не было сил. (И желания.) Капелька пота скатилась по лицу Геральта: от корней волос к носу. Она сорвалась и капнула Юлиану на щёку. “Видит Бог, я солгу, если скажу, что мне не нравится, как мои колени лежат на его плечах...” Юлиан приоткрыл губы, пытаясь сделать вдох поглубже, и взгляд Геральта мгновенно приковался к его губам. И после этого что-то щёлкнуло в голове юноши: непостижимо, неудержимо. Судорожно сглотнув, Юлиан с показной серьёзностью облизнул нижнюю губу, вбирая в себя вкус чужого внимания. Ему показалось, что янтарь в радужках северянина потемнел. Так темнеет взгляд человека, когда огонь в теле толкает на близость. Жаркую. Невозможную. Запретную. Желанную. Они дышали сбито, неровно. Дышали так, будто что-то между ними происходило. А от кожи, умасленной потом и солнцем, отдавало жаром, как в кузнице. А Геральт всё смотрел и смотрел на чужие губы. И трудно было бы вообразить что-либо более сумасшедшее, чем эта тьма в янтаре. — Геральт?.. — тихо позвал Юлиан, потянувшись ладонью к его лицу. (Но, быть может, кронпринцу только показалось?) В тот же миг, словно очнувшись, Геральт скинул с себя чужие бёдра. Его взгляд остыл. Так остывает свеча, если её задует зимний ветер, ворвавшийся сквозь щели в разбитой оконное раме. Северянин небрежно рухнул на спину рядом с Юлианом. Они лежали так какое-то время в кромешном молчании. Восстанавливали дыхание и даже не пытались смотреть друг на друга. “Ничего ведь не произошло?” Геральт пришёл в себя быстро. Он потянулся и сел. — Я не встану, как ни проси, — Юлиан прищурился на ясное голубое небо. — Буду лежать здесь до следующего лета. Фыркнув, Геральт ткнул кронпринца в бок. И посмотрел на него, как на младшего брата. “Потому что ничего не произошло”. — Ты голоден? — спросил Юлиан. Ему хотелось как можно скорее согнать прочь минутную неловкость. Все мышцы кронпринца ломило от вязкого тяжёлого ощущения бесконечной усталости. Воздух уже давно прогрелся. Солнце настойчиво уползало от зенита. Некогда белую рубашку, ныне пропитанную потом и прилипшую к коже, любовно украсили грязь, песок, соки трав. Похожим образом дело обстояло и с брюками Юлиана. И даже с его сапогами. Прекрасные тёмные пряди волос теперь были не слишком элегантно взлохмачены. Юлиан мельком подумал, как долго будет вымывать из них песчинки. Геральт сидел рядом. Выглядел он гораздо лучше. Но несколько белых слипшихся прядей всё же вибились у него из-под кожаного ремешка на лбу. Юлиан не без усилий удержал себя от того, чтобы сделать что-нибудь с этими прядками: заправить Геральту за ухо, перекатить их меж подушечек пальцев или... “...отрезать и хранить в маленьком стеклянном флаконе на цепочке на самой груди до конца своих дней? — Юлиан моргнул. — Господи, о чём я только думаю?!” — Ну что? — Хм? — Что скажешь? — Хм. — Боги, Геральт... — Юлиан с трудом перекатился на бок и сел. — Даже не похвалишь меня? Не скажешь: “Это было здорово, Лютик. Ты так старался. Ты — великолепный ученик”? — М-м. Нет. — Нет? — переспросил Юлиан. — Я — не великолепный? — он схватился за сердце с безукоризненной театральной оскорблённостью на лице. — Нет, не похвалю. — Зануда. — Не больше твоего. — Упрямый, — Юлиан придвинулся к Геральту, — северный, — схватил его за подбородок, заставляя смотреть себе прямо в глаза, — зануда! Их лица находились в нескольких сантиметрах друг от друга. И если бы Юлиан был чуточку смелее, он бы подался вперёд. Но что-то было в глазах Геральта такое, что остановило его. Волчья настороженность? Безразличие? Предупреждение? Юлиан рухнул на траву. Закрыл глаза, стараясь не думать о том, как сильно хотел вновь сжать его шею бёдрами. Только без одежды. — И всё же, Геральт? Что такое фехтование? Ты мне объяснишь? Геральт вздохнул. — Фехтование, Лютик, — это образ мысли. Молчание окрасило паузу в потрясённое раздумие. Юлиан удивлённо распахнул глаза и, повернув голову, бросил на северянина пристальный взгляд. — Что ты имеешь в виду? Геральт опёрся локтями на полусогнутые колени. Посмотрел в ответ с оттенком прямолинейной холодной откровенности. — Всякий раз, когда я спрашиваю учеников, чем является фехтование, мне отвечают: “наука о самообороне” или “искусство убивать”. Конечно, и то, и другое — верно. В какой-то мере. Но ни самооборона, ни убийство не являются сутью фехтования. Хороший фехтовальщик всегда будет в безопасности. Не потому только, что сможет защитить себя и с оружием, и без. Не потому, что способен сделать оружием любой предмет. И уж точно не потому, что умеет убивать. На Высокогорье я видел много убийств. Но в большинстве случаев убийство — это не фехтование, Лютик. Это резня. Геральт замолк на несколько долгих мгновений. Его взгляд устремился на реку, где солнце играло бликами на воде. — Фехтование — это о воспитании. Об... интеллекте. Фехтовальщика фехтовальщиком делает его мышление, опора на здравый смысл, сила и порядочность. Способность просчитывать шаги врагов наперёд. Умение защищать близких. Быть фехтовальщиком — значит быть хозяином самому себе. Странная эмоция закралась в рёбра Юлиана на последних словах. Он почувствовал, будто его мир пытаются перевернуть с ног на голову. И пытаются успешно. Трепетное смятение в мыслях только усилилось, когда северянин взглянул на него. — Вот что это, Лютик, — Геральт приложил кончики пальцев к своему лбу. — Фехтование здесь. Ни в мече, ни в реакции, ни в скорости. Оно в голове.***
“Образ мысли. Образ. Мысли. Образ мысли...” — повторял Юлиан, бредя по городу в поисках понимания всего, что случилось с ним за последние несколько дней. Он искал ответ о своих ощущениях. О фехтовании. Искал воспоминания о тёплых ладонях Геральта. О силе его рук. (Искал самого себя.) Но вместо этого Юлиан нашёл банк, куда, собственно, и лежал его путь. Снаружи банк Вивальди походил на крепость, тюрьму и дворец одновременно: массивное трёхэтажное здание с толстыми каменными стенами и низкой покатой крышей. Черепица усыпляла воздух тёплой ржавчиной своего цвета. На первом этаже прямоугольные окна, увенчанные треугольными фронтонами, были намертво закрыты железными решётками. Здесь Юлиан, удобно устроившись в предоставленном ему пустом кабинете, принялся разгребать кипы документов, связанных с его финансовыми делами за последние четыре года. Среди них были всевозможные бумаги о доходах и расходах, о процентах, поступавших на его венценосный счёт с налогов, о внесении и снятии наличных, о вложении в бордели и театры. Там были и расписки, сопряжённые с карточными долгами в самых дорогих игорных домах Адуи, и квитанции об уплатах, и чеки, возвещавшие о разнообразных покупках: плащи, рубашки, дублеты, книги, породистые лошади, гончие псы, драгоценности, подарки для шлюх, любовниц, любовников, театральный реквизит, сапоги, кружева, пергамент, чернила, несколько наделов земли, загородные усадьбы, оружие, шкатулки, меха, кольца, шёлк, бархат, алкоголь... Увидев список собственных покупок, Юлиан ужаснулся. “И это при том, что я не хочу быть кронпринцем! Не хочу роскоши! Святая порочность, аскетичным меня точно не назовёшь. Не после... такого!” Когда Юлиан представил, сколько денег тратил Ладислав, — один из его младших братьев, — ему стало ещё хуже. Настроение быстро скатилось по наклонной плоскости. Перед глазами встала обыденная картина доков, где бедняки рылись в помоях, а рыбаки спешно пропивали несколько заработанных усердным трудом марок. И дети ходили в рваной одежде. А женщины оголяли бёдра в попытках продать свою честь за кусок хлеба. Трупы лежали в канавах. (Весели на виселицах. Гнили в общих могилах.) “Просмолённые трупы. Мои трупы”. — Ваше Высочество, позвольте поинтересоваться? Кронпринц вздрогнул от неожиданности; он слишком далеко уплыл по течению своих мыслей. Поднял взгляд от стола. — В прошлый свой визит вы упомянули, что желаете сотворить доброе дело, — произнёс Вимми Вивальди. — Что именно вы хотите сделать? Это был низенький коренастый мужчина с седой бородой и проницательным взглядом. Умный, надёжный человек. — Я... смотрю, на что тратил деньги, — Юлиан замолк на мгновение под пристальным взглядом Вивальди. — Решаю, как много расходов получится сократить, чтобы со временем получить обширную возможность сделать другие. Ну, я хотел бы... Судорожный вздох был подавлен в зачатке. Юлиан знал, чего он хотел: искупить вину. “Два трупа на совести — прямое доказательство того, что она, оказывается, у меня есть”. И ещё Юлиан хотел стать... Как бы странно это ни звучало в контексте его жизни, взглядов и вкусов, но он захотел стать настоящим фехтовальщиком. Хотя бы немного. Хотя бы отчасти. “Если не со шпагой в руке, то с порядком в голове”. В ушах ещё звенели слова Геральта. Звенели, как самая правдивая история; как хруст спелых полезных овощей; как отблеск надежды за внезапными серыми клочьями облаков в море странных событий. (Сила. Воля. Здравомыслие. Умение защищать своих близких.) — Я собираюсь построить лечебницу для нищих, — решительность прорезалась в словах кронпринца, будто цветок сквозь брусчатку. — И школу для их детей. И ещё приют. И, возможно, дом для бездомных стариков? Как пойдёт, так пойдёт. Чем больше получится, тем лучше, верно? Банкир помолчал. Затем присел рядом с Юлианом за стол, беря в руки одну из стопок документов. — Это действительно хорошее дело. Ваше Высочество, я почту за честь, если вы позволите помочь. Улыбка вплелась в энергичные кивки Юлиана. Беззаботность сопровождала его жесты, пока он, перебирая бумаги, рассказывал банкиру забавные истории из своих любовных похождений. Кронпринц вновь ощутил прилив праздного оживления, побежавшего по венам вместо крови. Желание провести жизнь в весёлом дурмане никуда не делось из его мироощущения. Оно померкло перед лицом смерти — в последние дни. Лишилось девственной наивности. И зацвело с новой силой теперь, когда Юлиан точно знал, что его смех не должен подставлять других под угрозу эшафота. ...по возможности. “Теперь последствия моих увеселений будут просчитаны наперёд, — Юлиан откинулся в кресле, внимательно просматривая бумагу с выплатами “Пассифлоре”. — Я оберну треклятое фехтование в свою пользу. Научусь находиться в безопасности даже на краю пропасти. Стану блестящим фехтовальщиком. И тогда никакой злобный ублюдок, вроде Роше, не сможет отобрать у меня радость. Не сможет у меня отобрать самого себя. И если я потеряю всё — я не потеряю ничего. Потому что всё, — он дотронулся до висков кончиками пальцев, — будет здесь”.***
— Основа всего — это стойка, Лютик! Кронпринц с трудом уклонился от деревянной даги, нацеленной на его правый бок. Вот уже пять дней прошло, как они с Геральтом практиковались в рукопашном бою на клочке вытоптанной травы у трёх ив. Пять дней они даже не подходили к оружейному складу, где под кирпичными сводами хранились тренировочные клинки, настоящие пики, закалённые в боях мечи, турнирные рапиры, смертоносные арбалеты и луки. На шестой Геральт решил, что оружие можно использовать несколько раз в неделю. Но вместо рапиры и даги, как ожидал кронпринц, они взяли только дагу. И то — из дерева. — Это просто короткая деревянная палка, — сказал Юлиан утром. — Почему мы не взяли два клинка? — Твоё обучение будет делиться на четыре этапа. Два оружия сразу ты получишь только на третьем. — И когда это случится? — От тебя зависит. “Только бы не упасть, — Юлиан вытер пот со лба рукавом рубашки. — Я смогу. Давай, атакуй!” — Господи, Лютик, стойка выглядит иначе. Юлиан сместил левую ногу немного назад, занимая более устойчивое положение. Вновь поднял дагу, плотнее перехватывая её за рукоять; за несколько часов он уже успел натереть себе на ладони мозоль. — Да, — Геральт кивнул. — Лучше. Он выглядел как герой старинных легенд — красивый, мускулистый, сильный. Оторвать взгляд от его складного, притягательного тела было поистине непосильной для Юлиана задачей. То и дело отвлекаясь от тренировки, он мечтал прикоснуться к чужим плечам. Вдохнуть запах северной кожи. Лизнуть шею Геральта от кадыка под челюстью и до самого уха. Растворить вкус пота на языке. Юлиан прекрасно знал, чего хотел от этой жизни: Геральта. “Ожидаемый исход нашего знакомства. Я просто не могу пройти мимо горячего мужчины. Точно так же вор не может пройти мимо денег, а курильщик — мимо трубки, набитой хаски”. — Стойка — это фундамент фехтования. Она имеет свои вариации. Геральт приблизился, ткнул кончиком даги кронпринцу в локоть, поправляя, направляя. Его движения — плавные и выверенные — отшибали концентрацию напрочь. Юлиан сглотнул, когда заметил, как капля пота скатилась по шее северянина. Капля пота. Капля. (Ещё никогда в жизни Юлиана так не мучила жажда.) — Твоё равновесие, твоя неуязвимость, твоё умение всегда быть на плаву, держать ситуацию под контролем — всё это стойка. Сегодня Геральт был в серой рубашке без рукавов; его руки были увиты кораблельными канатами мышц. Красивые, рельефные, крупные мышцы. Они нарабатывались годами: в дни тренировок, в месяцы военных походов, в суровые часы кровавых северных битв. “Его крепкие руки...” (Юлиану нравились сильные любовники.) — Три самые важные вещи, которые ты должен помнить всегда: как атаковать, как обращаться с клинком противника при защите и как перемещаться на ногах. На первом этапе обучения ты будешь учиться считать шаги. Мужчины двигались, расчерчивая примятую траву концентрическими кругами своей настороженной поступи, и внимательно следили за каждым движением друг друга. Двигались, чтобы сблизиться, с методической точностью попрактиковать тот или иной приём, а затем отступить обратно. “Интересно, через сколько дней я смогу затащить Геральта в постель?” — Лютик, ты меня слышишь? — А? — кронпринц вскинулся. — Конечно! Сила, контроль, неуязвимость... секс. Всё такое. — Стойка, — поправил Геральт невозмутимо. — Да. Стойка, именно так. Сила, контроль, неуязвимость, стойка, — Юлиан улыбнулся с тем сладостным очарованием, с каким умел лишь он один. — Видишь? Я — хороший ученик. — Вижу. И, отбросив короткий клинок в сторону, Геральт стремительно атаковал. Если бы у Юлиана было время опешить и призадуматься, он бы так и сделал. Но его не было. Тело среагировало быстро. Быстрее, чем раньше, во всяком случае. “Результат пяти дней усердной работы? Кто бы мог подумать!” — Ха! Юлиан попытался задеть Геральта дагой, но тот, несмотря на свой рост и комплекцию, действовал молниеносно. Северянин обладал какой-то ненормальной для простого смертного скоростью. Нечеловеческой. Он ушёл с линии атаки, нырнул Юлиану под руку и выкрутил её за спину, заставив бросить оружие на землю. Дыхание, сотканное из горных перевалов и надёжных холодных долин, оставило след на загривке. ...и в этот момент Юлиана переклинило. Несильную боль в руке он чувствовал будто сквозь толщу воды. Гораздо важнее было горячее тело, прижавшееся к его спине; дыхание, опалившее шею волной горячих, как песок, мурашек. Сомкнутая ладонь Геральта на его запястье. И другая — крепко удерживавшая поперёк талии. Приятный, жёсткий от морозного ветра голос пролился упоительным дождём среди вечной засухи томного желания: — Сила, контроль, неуязвимость... — жарко произнёс Геральт почти на самое ухо и, сбившись на шёпот, добавил: — ...секс. Кровь устремилась вниз живота. Юлиан облизнул губы, уставившись перед собой: на парк, на реку, на зелень, которых не видел. Перед глазами у него всё поплыло от желания. Но кем был бы Юлиан, если бы так легко поддавался, верно? “Хочешь поиграть? Ну так давай поиграем...” — Стойка, — поправил он, откидываясь головой северянину на плечо. — Стойка, Геральт. Видишь? Я запомнил. Потому что я — лучший ученик в твоей жизни, Геральт. За спиной раздалось тихое фырканье. Секундой позже Геральт отпустил Юлиана и оттолкнул от себя небрежным и лёгким движением. Кровь стучала по вискам, словно молот плотника — по дереву. Косые мышцы пресса сковало ощущением неудовлетворённости. Одёрнув воротник рубашки, Юлиан подобрал дагу и кивнул в сторону Аргионта. — Достаточно тренировок на сегодня? Янтарные радужки — более тёмные, чем обычно — светились холодным молчаливым вниманием. — Возможно, — ответил Геральт скупо, сдержанно. И та же сдержанность сквозила в его застывших мышцах и сжатой челюсти. Так выглядит монах, увидевший шлюху. (Или бедняк — деньги.) “Это голод, — подумал кронпринц. — Так выглядит голод”. — Возможно, — повторил северянин себе под нос, когда они двинулись прочь из парка. Голод бывает разным — это Юлиан знал не понаслышке. И тот, что в голове — обычно самый сильный: такой, который изгладывает мысли до основания здравого смысла, терзает вожделением плоть, толкает в водоворот сумасшедших решений. Заходя с Геральтом в пустую оружейную четверть часа спустя, Юлиан ещё не знал, что через минуту совершит одно из них. Его немного потряхивало после случившегося на берегу реки. Он будто всё ещё чувствовал горячее тело, вжавшееся в его спину, сильные руки, обвившие талию. Бок и запястье горели в тех местах, куда легли руки Геральта. И Юлиан горел тоже. Сильнее, чем когда-либо. Отложив дагу к остальному тренировочному оружию, Юлиан сделал глубокий вдох. Геральт убирал клинок где-то у него за спиной. Из приоткрытого окна до слуха долетал приглушенный стук мечей, доносились возгласы, отдавались команды. Там на размеченном круге тренировались офицеры, знатные лорды и будущие участники грядущего Летнего турнира. Но в оружейной они были одни. Кронпринц сжал кулаки и прикусил щёку в тщетных попытках немного остыть. Он копался в своих ощущениях. В своих мыслях. Пытался рассуждать здраво. “Но как, как я могу рассуждать здраво, когда единственное, что мне сейчас нужно — так непомерно близко?!” И прежде, чем Юлиан успел хорошенько обдумать свои действия — чего он не делал, впрочем, никогда в таких ситуациях, хотя, справедливости ради, в такой ситуации он оказался впервые — он повернулся и шагнул к Геральту. Замер на расстоянии вытянутой руки. Воздух полнился запахом железа, свежескошенных трав, кирпича, ивовых веток. Воздух дурманил ароматом голода: хвоя, гранат, страсть. Здравый смысл капитулировал под давлением распутного азарта. — Останови меня, Геральт, — прозвучала мольба о помощи. — Останови. Прошу. Юлиан сделал последний шаг навстречу и, не дав себе возможности дезертировать, быстро потянулся вперёд. С закрытыми глазами. Так, как обычно прыгают в пропасть. Его правая ладонь легла на чужую скулу; пальцы левой руки вплелись в белые пряди на затылке и спешно потянули на себя. Губы Геральта оказались сухими, обветренными. Самыми желанными. Нетерпеливость обрушилась на Юлиана вместе со страстью. Осознание того, что его могут оттолкнуть, не покидало кронпринца ни секунды. Но, быть может, поэтому его голод вылился через край? Захлестнул неудержимой волной? Растоптал все правила, когда-либо им установленные? Юлиан сильно и торопливо вёл губами по губам, дразня языком, выпивая вдох Геральта без остатка. А в ушах звучали первые ноты новой мелодии. Новой баллады. (Его первой истории любви.) Когда же Геральт бесцеремонно прижал его спиной к стене, Юлиан с горечью понял: он разрушил всё, что у них было до этого. Сломал своей страстью дружбу, что только-только дала первые всходы. Только начала зарождаться: тогда — в самый первый день встречи, а потом в таверне. И во время тренировок меж трёх благосклонных ив. “Мог ли я ошибиться? Геральту не нравятся мужчины?” Кирпичная кладка впилась в ещё не зажившие лопатки с несколькими новыми — крохотными — синяками. Губы горели разорванным поцелуем. Однако за этим не последовало ни удара, ни оскорблений. Юлиан с трудом нашёл в себе силы открыть глаза. — Duvvelsheyss... — выдохнул северянин. Сжимая рубашку кронпринца в кулаках, Геральт неотрывно смотрел на чужие губы. Смотрел взглядом сошедшего с ума; взглядом обречённого монаха, поддавшегося искушению; взглядом бедняка, обокравшего дворянский экипаж на тракте. Во всём его облике с достоверной ясностью сквозила внутренняя борьба. Как будто Геральт пытался что-то в себе подавить (быть может, желание) и к чему-то воззвать (вероятно, к гласу рассудка). Шафрановые глаза горели страстью; кулаки с зажатой в них рубашкой Юлиана сжимались от бессилия. “Да я раздам всё своё состояние нищим и уйду в монастырь, если кто-нибудь докажет, что Геральт не хочет того же, что и я!” Осторожно коснувшись чужих запястий, Юлиан прошептал: — Геральт?.. — Заткнись! — прорычал северянин. — Просто заткнись, Лютик. Замолчи! В следующую секунду Геральт — очевидно, что-то для себя решив, — сам подался вперёд, целуя. Он вдавил Юлиана в стену собственным весом. Бёдра к бёдрам. Торс к торсу. Губы к губам. И Юлиан застонал, совершенно не заботясь, что их могут услышать. Застонал в поцелуй, потому что Геральт целовал его с пылкостью ненасытного любовника: жадно обводя языком кромку зубов, смешивая слюну, почти кусая. Его горячие руки властно прошлись по телу кронпринца, впечатываясь ладонями в талию: именно так, как нужно. Юлиан обхватил Геральта за шею, прижимая к себе, сгребая бледные волосы в кулак до боли, отвечая. Спиной ощущалась шершавая кладка кирпичной стены, прохлада и лёгкие царапины. Воздух будто горел в лёгких, в диафрагме, в груди. Внутри и снаружи. Воздух плавился страстью и желанием вокруг мужчин. Юлиан почти не успевал следить за событиями. Ему хотелось Геральта здесь и сейчас: целовать, обнимать, трахать его рот языком, получать лёгкие укусы в шею, тереться о его пах, тихо стонать от поглаживаний на боках и бёдрах, ловить смятое дыхание своими губами. Целовать, целовать, целовать... Целовать бесконтрольно, до одури. Потому что Геральт тоже этого хотел. Хотел его. Прийти в себя у Юлиана вышло только спустя несколько благословенных похотью минут. Геральт уже расстегнул пряжку ремня на его брюках. — Геральт? — Юлиан попытался схватить его за запястья. — Геральт, подожди... Но вместо этого он прикусил ребро ладони, чтобы заглушить собственный голос, сорвавшийся на громкий насыщенный персиковый стон. Ладонь Геральта обхватила его член, смело заскользив вверх-вниз. Вспышка долгожданных ощущений ударной волной прошибла всё тело, заставила Юлиана стукнуться затылком о стену и рвано вздохнуть. — Подождать? Уверен? — Не... здесь. Нас же могут... увидеть, — Юлиан сжимал зубы изо всех сил и с трудом глотал стоны до того, как они покидали гортань. — Нас сожгут на костре, если кто-то узнает... Геральт мягко прикусил кожу под кадыком, лизнул и снова прикусил. Уже ощутимее. И этот простой, казалось бы, жест свёл Юлиана в могилу желания окончательно. Толкнул в яму и похоронил заживо там, откуда ещё никто не выбирался прежним собой. — Надо было думать об этом до того, как решил меня поцеловать, дурень. Северянин расстегнул свои брюки тоже, и Юлиан в отместку скользнул ему в штаны свободной рукой. И только сомкнув пальцы вокруг чужого достоинства, он почувствовал себя на своём месте. Нужный ритм был подобран практически мгновенно. Юлиан чувствовал, как горели мозоли на ладони при каждом резком размашистом движении по члену Геральта. И эта неприятная в своей дискомфортности лёгкая боль довела его возбуждение до предела. Кронпринц дурел от контраста собственной содранной кожи и осязания чужого удовольствия. Член Геральта в руке ощущался правильно. Хорошо. Очень хорошо. Бесконечно. — Я ведь просил меня остановить. — А я не хотел. Юлиан замер. С улицы прилетал запах лета и приглушённый стук клинков. — Не хотел?.. “...чтобы я поцеловал? Подошёл? Не хотел меня?” — Не хотел останавливать, — усмехнулся Геральт с каким-то преждевременным паскудством; он провёл языком по шее Юлиана вверх, задел ухо, прикусил мочку. — Потому что такого как ты попробуй не поцеловать в ответ. — Такого, как я? Кронпринца? — Нет, — горячий выдох на свежий лёгкий укус под ухом заставил Юлиана забыть всё на свете. — Поэта. Юлиан глухо застонал Геральту в плечо, когда они продолжили доводить друг друга до грани блаженства быстрыми, выверенными, беспощадными движениями. — Откуда ты знаешь, что я — не только венценосный распутник, великолепный собеседник, блестящий ученик, но и поэт? — спросил Юлиан, задыхаясь; руки Геральта творили с ним что-то невероятное. Воздух плавился, смолой оплетая кожу, мысли, пах. Удовольствие пронизывало движение за движением. Северянин уткнулся лбом в стену над плечом кронпринца. И дышал: часто-часто. — Слышал в таверне про менестреля по имени Лютик. Сложил два и два, — Геральт оторвался от стены и взглянул Юлиану в глаза, не переставая ласкать его резкими и быстрыми движениями по члену. — Не солгали: голос у тебя действительно... звонкий. Каждый вдох обжигал изнутри. Пах сводило притоками удовольствия. Так сводит челюсть от сладкой яблочной патоки. Юлиан толкался бёдрами навстречу, кусал плечо северянина, скользил одной рукой по его члену, другой же — цеплялся за рубашку на его лопатках. В оружейную никто так и не зашёл. Они были одни, а дверь была не заперта: риск быть застуканными повышал градус возбуждения, а страх перед костром заставлял движения срываться в нервозную резкость. Геральт впечатывал Юлиана весом своего тела в стену до судорожных вздохов. До всхлипов. До ответного острого желания и животной грубости. Она отражалась в поцелуях Юлиана. В том, как он дрочил своему сообщнику в заговоре против добродетельного образа жизни. — Твою ж мать... — кронпринц сильнее обнял мужчину. Липкая влага на ладони стала лучшей наградой за тренировки. Юлиан отпустил себя вслед за Геральтом. Застонал сквозь сжатые зубы и отпустил. Никакая женщина не смогла бы дать Юлиану тот оглушительный оргазм, который он испытал в надёжных руках Геральта. Колени дрогнули, но северянин не дал ему сползти на пол. Где-то на краю сознания Юлиан с удивлением обнаружил, что ему оставили смятый поцелуй на скуле. Неожиданно нежный на фоне их агрессивных ласк. Он так и не перестал обнимать Геральта, пока тот вытирал им ладони тряпкой для полировки рапир. И пока застёгивал обоим брюки — тоже. Мысли в голове отказывались двигаться с места. — Доволен теперь? — спросил Геральт с усмешкой. — Я... Юлиан облизнул губы, встретившись с ним взглядом. “Доволен ли я? Ну и вопрос!” — Думаешь, мне хватит взаимной дрочки, чтобы удовлетвориться? — кронпринц потянулся вперёд, прошептав в губы. — Я хочу тебя всего. Всего и везде. И хочу очень сильно. Геральт вздёрнул бровь. С улицы больше не долетало ни звука. Только шелест деревьев и далёкие отзвуки городской жизни. Ни единого выкрика или стука клинков. — Вот, — Юлиан выудил из кармана связку с тремя ключами. — В Верхнем городе есть гостиница “Серебряная цапля”. В трёх кварталах от неё будет магазин музыкальных инструментов. Обойдёшь с правой стороны и свернёшь в переулок. Полсотни шагов — и ты выйдешь во дворы. Там находится ветхая часовня. В ней обычно никого нет. Там даже бездомные не спят: стёкла выбиты, зимой холодно. Да и маленькая она слишком. Неприметная. Где-то в коридоре послышался шум и отдалённый смех. — А дальше? — Зайдёшь и спустишься в свечной погреб, — продолжил Юлиан сбивчиво; страх подскочил в венах вместе с пульсом. — Вот этот ключ, — он указал на средний, — от двери, которая там будет. Дальше тоннель. В конце — ещё дверь. От неё самый большой ключ. Пройдёшь тоннель — попадёшь в башню. Поднимайся наверх. До самого конца. Там будет последняя дверь. Геральт понятливо кивнул: — В твои покои? Шаги и обрывки разговоров в коридоре за дверью приближались: неумолимо, быстро. Кронпринц спешно протянул Геральту ключи. — Придёшь? Стук каблуков стал совсем отчётливым. — Приду. В полночь. Геральт забрал ключи и спрятал в карман за считанные секунды до того, как дверь отворилась. Юлиан даже не успел пригладить волосы; он лишь надеялся, что никто их не слышал. В конце концов, он нарушил своё самое главное правило: не трахаться с мужчинами за пределами собственной спальни. Это могло дорого им с Геральтом обойтись. Мягкая послеоргазменная нега стала стремительно тускнеть под давлением осознания того, что они натворили и сколь сильно рисковали. “А, может, именно поэтому было так хорошо?” — запоздало подумал Юлиан, поворачиваясь к распахнутой двери. — Ваше Высочество, — поклонились вмиг замолкшие офицеры. Кронпринц приветливо улыбнулся. — Как приятно видеть, что моё поколение занимается чем-то полезным, — он кивнул на шпаги в их руках, и повернулся к северянину. — Мастер Геральт. Всего доброго. — Ваше Высочество, — Геральт слегка поклонился; в его движениях таилась волчья ирония. — Это было честью для меня. Юлиан поднял брови, опешив. “Ты же не про?..” — Тренировать вас, — пояснил Геральт. — Сегодня вы прекрасно обращались с клинком. — Это полностью ваша заслуга. Юлиан царственно махнул рукой и развернулся, уже собираясь уйти, как вдруг Геральт добавил: — ...со вторым. На шее и скулах появилось ощущение лёгкого покалывающего жара. Покидая оружейную, Юлиан не мог сказать, чего же ему хотелось сильнее: поцеловать Геральта вновь или хорошенько врезать ему по лицу.