You, Misirlou, are a dream of delight in the night О египтянка, ты — грёза ночного наслаждения To an oasis, sprinkled by stars above В оазисе, окроплённом сверху звёздами Heaven will guide us, Allah will bless our love Небеса направят нас, Аллах благословит нашу любовь Carlos & The Bandidos — Miserlou
— Не ожидал, что вы из тех, кто не учится на своих ошибках, — заносчиво отметил Глокта, когда Юлиан ловко влез в окно и элегантно спрыгнул с подоконника. — Хорошо хоть сейчас ничего не разбили. Между прочим, это виссеринское стекло. Очень дорогое. — Я знаю, — Юлиан отряхнул ладони и улыбнулся. — Это же я за него заплатил. Глокта в ответ очаровательно оскалился. Впервые в жизни, наверное, кронпринц увидел его немного уставшим. Эта была тщательно скрываемая, незаметная для постороннего взгляда усталость; только вот Юлиан посторонним не был. Полковник сидел на обитом тканью стуле и нежно полировал смертоносную гладь рапиры. Его мундир был небрежно кинут на постель; рядом валялся женский корсет и красивое летнее платье, чуть сползающее на пол. Из соседней комнаты, где находилась аскетичная офицерская душевая, доносился плеск воды и мелодичное пение. На столе красовалась корзинка с фруктами, возле которой призывно расположились хлеб, сыр, южные сладости, бутылка массельского полусладкого и бокалы. Глокта расслабленно дотрагивался до сияющего лезвия отточенными движениями. За окнами полыхал закат. — Вивиенна де Табрис или Литта Нейд? — Юлиан кивнул в сторону душевой комнаты. — Одна из сестёр Холлит. Старшая. — Даже не запомнил её имя? — А должен был? — усмехнулся Глокта. — Значит, старшая... — кронпринц присвистнул. — Уже? Я полагал, что она кинется в твою постель не раньше победы над вторым противником. Глокта встал и подошёл к окну, любуясь своим отражением в глади клинка. — Хотела меня поддержать, — он откинул прядь волос со лба. — Вдохновить, — вздёрнул подбородок. — Приписать славу моих побед исключительно своим женским любящим рукам и неустанной заботе, — Занд вогнал рапиру в ножны и обернулся. — Наивная. — Ты её бросишь? — А как иначе? В комнате плыло оранжевое марево заката, разрезавшего шторы, стены и пол на контрастные геометрические фигуры: яркие, огненные и тёмные, коричневые. Глокта пожал плечами: — Женщин много. После турнира от них отбоя не будет. Юлиан усмехнулся, присев на край стола и с интересом осмотрев еду. — Как настрой перед завтрашним поединком? — спросил он. После короткой заминки Юлиан выхватил из чаши спелое яблоко и вгрызся в него с показным аппетитом. Сочный плод таял на языке, как снег на солнце. — Открытие Летнего турнира всегда немного будоражит, разве нет? — отозвался Глокта. — Тем более, если ты участвуешь, а не смотришь. — Ты усердно работал ради этого турнира. Больше, чем кто-либо. Победа за тобой. — Конечно, за мной, — кивнул Занд с достойной дворянина небрежностью. — Я в себе не сомневаюсь. Никогда не сомневался. И не собираюсь начинать. — Вот и славно. Сладкая фруктовая плоть приятно похрустывала на зубах. Юлиан протянул другу надкусанное яблоко, но тот лишь закатил глаза и покачал головой. — Не стоит, Лютик. — Да брось! Я же не предлагаю тебе переспать, — Юлиан слизнул с кожуры капельку сока и вновь протянул яблоко полковнику. — Давай, попробуй. — Я отказываюсь, — Глокта сложил руки на груди, — от столь щедрого дара. Мне абсолютно всё известно о вашем распутстве. — Эгоист. — Трус. — Мерзавец. — Извращенец. Юлиан подался вперёд: — Красавчик! Занд насмешливо фыркнул и забрал яблоко из чужих рук. Их старая игра, навязанная Юлианом и небрежно поддерживаемая Глоктой, продолжалась. Дань привычкам, не более. — Поцелуешь? — Ваше Высочество, — губы Глокты дёрнулись вверх, обнажаясь в мягком оскале, — я бы ответил “поцелуйте меня в зад”, но ведь вы воспримите это слишком буквально, верно? Они рассмеялись. В соседней комнате шумела вода, журчало женское пение. Вскоре потянуло запахом лавандового мыла. С улицы донёсся звон колокола, возвещавшего о восьмом часе вечера. — Как там ваш северный варвар? Юлиан соскочил со стола на пол. Жемчуг его улыбки блеснул загадочностью. Так сверкает улыбка молодого охотника, впервые загнавшего крупную дичь; так сияет взгляд ребёнка, выигравшего на ярмарке леденец. — У вас тот самый взгляд, Лютик. Кронпринц прикусил губу. — Вы переспали? — догадался Глокта. Молчание стало тем ответом, что был понятнее любых слов: Юлиан улыбнулся, как полный идиот. — Это значит “да”? Юлиан кивнул: — Да. — Точно? — Ага. — ...неужели? — Ну, — Юлиан замялся, пытаясь спрятать донельзя довольную улыбку. — Не совсем. Вроде того. Мы были разгорячённые после тренировки, зашли в оружейную, и как-то всё внезапно... случилось. Я дал Геральту ключи. Он придёт. В полночь. — А-а, продолжение банкета? — Это всего на один раз! — развёл руками Юлиан, пытаясь убедить не то друга, не то себя. — Одна ночь, не больше. Но мне это очень нужно! — Так сильно его хотите? — Даже больше, чем тебя. — Да что вы? Оскорбляете меня в моём собственном доме? — Глокта дружески похлопал кронпринца по плечу. — Что ж, искренне рад за вас. Теперь мой зад будет в безопасности: вдали от ваших порочных посягательств на мою честь. Хотя бы на время. — Между прочим, это безумно хорошо. Ты просто не пробовал! — Неудачники всегда так говорят. Глокта подошёл к постели, поднял мундир и повесил на спинку стула. Задержался ладонями на галунах. Юлиан видел, как за выражением крайней повседневной надменности на лице Занда дан Глокты кипела сосредоточенность, светилась уверенность в себе, обдумывался многочасовой опыт. “Этот мужчина — один из лучших, что когда-либо держали шпагу в руках. Он не волнуется за своё будущее. О нет, только не он”. Подойдя к другу, Юлиан мягко произнёс: — Занд? — И накрыл чужую ладонь на галуне мундира своей собственной; это был жест, лишённый всякого сексуального или романтического подтекста; это было доверие, честность. — Пусть твой клинок не дрогнет. Ты победишь в турнире — ты это знаешь, я это знаю, весь мир это знает. А потом тебя будут ждать блестящая карьера, молниеносный взлёт, должность лорд-маршала. И женщины. Много-много красивых женщин. Полковник с небрежностью пожал плечами: — Знаю. Плеск в душевой комнате прекратился. Раздался звук босых ног по полу, бряцание склянок и новая тихая песня. Юлиан кивнул в знак прощания и направился обратно к окну. — Лютик? — М-м? — он замер на подоконнике, готовый вот-вот исчезнуть, точно призрак или вор. — Насладитесь этой ночью. Каждой секундой. — А как иначе? И кронпринц выбрался обратно на крышу. Закат догорал углями.***
Нервы кусались, как дикие, весь вечер. Поговорив с Глоктой и вернувшись из Аргионта, Юлиан выгнал всех слуг из своих покоев. Летние ночи были тёплыми; воздух за день прогревался, будто в печи, поэтому в использовании камина не было никакого смысла. Прохлада могла немного ущипнуть стопы и уши ближе к рассвету, но в остальном ночи были приятные. Погода баловала столицу всю последнюю неделю солнцем и благодатным ветром в разгар дневного пекла. Вместо камина Юлиан зажёг свечи, расставленные по всей комнате в изящных подсвечниках из золота и чароита: на столе, на окне, на резных прикроватных тумбочках, на каминной полке. Бутылка белого “Эст-Эст” была ненавязчиво пристроена рядом с хрустальной — фруктовой — чашей, заполненной гранатами, апельсинами, финиками, инжирами, виноградом и орехами. Под салфеткой на блюде покоились лёгкие закуски и маленькая медовая тарелочка в форме ракушки. В скромной вазе на окне стояла веточка акации. Юлиан вытер вспотевшие ладони о брюки. “Свечи — на месте, масло... — он оглянулся на прикроватную тумбочку, где стоял маленький пузырёк с кокосовым маслом, — тоже. Вино, еда, горячая вода в ванной комнате на случай, если мы захотим пошалить там... всё готово. Остаётся только ждать”. Часы на башне в городе недавно пробили одиннадцать. Юлиан упал на постель и подхватил недочитанный военный трактат Столикуса. Читать он любил и читал все возможные жанры и виды литературы. При сочинении баллад ему нужна была достоверность в деталях, вымысел в сюжете и острота в эмоциях. Военные сочинения иногда помогали Юлиану вдохновиться. Но чаще всего, конечно, они наводили его на путь бесконечных рассуждений, открывая самые неприглядные тайны жизни, мира, войны, политики и человеческих пороков, вроде властолюбия или алчности. Это был парадокс: кронпринца считали легкомысленным искусителем женщин, когда на деле он предпочёл бы самого некрасивого, но согласного мужчину любой женщине; кронпринца называли поверхностным и глуповатым, однако мало кто знал о том, сколь много знаний помещалось в его голове и чей опыт он пропускал через себя, вникая в научные книги. И уж точно никто, кроме Региса, наставника во многих областях, не знал о том, что Юлиан выучил стирийский к десяти годам и мёртвый язык Старой империи к пятнадцати. (Вся жизнь этого молодого человека, выбравшего себе цветочное прозвище, была напичкана странными противоречивыми событиями, связями, мыслями и чувствами.) — Забыл... — проговорил Юлиан вслух, откладывая книгу. Он поставил на тумбочку простые деревянные песочные часы. Они отмеряли ровно час. Песок мерно сыпался сквозь узкое стеклянное горлышко. Юлиан вернулся к чтению. Нынче вечером буквы никак не складывались в слова, а те, в свою очередь, не хотели сплетаться в связные предложения. Осмысленность капитулировала под натиском волнения перед грядущей встречей. Сотню раз Юлиан спросил себя “а если Геральт не придёт?” и сотню раз возразил “придёт, он ведь обещал”. Ожидание тревожило мысли ивовой веткой, ворошащей угли в костре. Ожидание заставляло тело томиться в дрожащем возбуждении: так изнывает жених перед свадьбой; так трепещет узник в последние дни своего заключения. Юлиан вспоминал, как Геральт целовал его в оружейной. Вспоминал его шершавые ладони на своём члене. И вздыхал, утыкаясь лицом в подушку. Тело ломило от жажды близости, душа покачивалась на волнах волнения. С трудом собравшись с мыслями, кронпринц вернулся к книге. Он намеренно держал руки подальше от паха. Минуты сыпались песком. То и дело Юлиан поглядывал на часы. В какой-то момент он пришёл к выводу, что читать лучше вслух. — Столикус пишет, — кронпринц перевернул страницу, — что “девять десятых войны — это ожидание”, — он закрыл книгу. — Нет, я не могу. “Не могу думать без его губ... Это не вечер, это война! А я жду здесь уже так долго...” Юлиану хотелось, чтобы потайная дверь отворилась, хотелось увидеть Геральта, обнять его, раздеть, предаться страсти вместе с ним. В томлении и страхе он ждал стука в дверь и думал, что больше не вынесет этого мучительного ожидания ни минуты и просто умрёт. “С другой стороны, лучше пусть Геральт не стучит никогда, чем постучит сейчас”. И именно в этот миг Геральт, будто подслушав чужие мысли, повернул ключ в замке потайной двери. Юлиан крупно вздрогнул. (Волнение вышибало здравый смысл не хуже похоти.) Увидев северянина, Юлиан нисколько не успокоился — даже наоборот. Песок в часах просыпался вниз без остатка. Полночь укуталась чужим присутствием, будто красавица из далёкого Гуркхула — в шёлк. Кронпринц безмолвно поднялся навстречу; его босые ступни тихо коснулись пола. Краткий миг, замерший вдохом на губах, сломил тонкий лёд секундного оцепенения. Мужчины уверенно приблизились друг к другу, выдавливая остатки расстояния спешным, жадным поцелуем. С подобной жадностью странники в пустыне пьют воду из чужого колодца. С такой же поспешностью пожар охватывает городские кварталы в неспокойные ночи мятежей и бесчинств. Уже с первых поцелуев Юлиан почувствовал стремительное опьянение: невозможно хотеть чего-то так сильно и, получив, сохранить холодность рассудка. Жажда сплеталась с глубоким голодным ожиданием. Геральт целовал... основательно. Быстро, глубоко, без остатка, несдержанно, но основательно. Одной рукой он придерживал юношу за затылок, пропуская короткие тёмные локоны сквозь пальцы, другой настойчиво изучал его тело: поясница, лопатки, пресс, грудные мышцы. Юлиан не отставал, то обнимая Геральта за шею и прижимая к себе, то дёргая за край брюк, кусая. Он ластился, поддавался, а потом резко перехватывал инициативу, заставлял Геральта отступить, укусить, нежно провести языком под челюстью, оставить синяки на плечах или талии. На Юлиане не было ничего, кроме ночной сорочки, не было даже белья; Геральт, напротив, был полностью одет. И этот контраст заводил обоих не на шутку. Похоть застилала глаза. В своих исступлённых поцелуях мужчины почти доходили до бешенства. Разорвав бесконечно долгий поцелуй — который, впрочем, уже давно перестал быть поцелуем и превратился в оскал, укус и горячие выдохи на грани звериных рычаний, — Юлиан, дыша через рот, быстро, мягко и упрямо коснулся кончиком носа щеки Геральта, затем его губ, припечатал шелест поцелуя на висок. Пальцы на руках жгло утренними мозолями, когда кронпринц лихорадочно пересчитывал позвонки на шее Геральта и грубо оглаживал хрящи его ушей. Коротко целуя — неглубоко и безумно, влажно, — Юлиан вытянул чёрную рубашку северянина из брюк. Он раздевал его дразняще, но без лишних задержек. Когда на полу оказались и рубашка, и сапоги, и брюки, Геральт, оставшись совершенно нагим, подтолкнул Юлиана в сторону постели, а затем, нисколько не церемонясь, сгрёб в кулаки его ночную хлопковую сорочку и резко рванул в стороны. Треск ткани отразился треском искр над костром их желания. (Разворошённые угли. Жаровня. Горячие камни. Влечение — безумнее, чем весной, ярче, чем огонь в ночи.) Когда постель промялась под весом двух тел, кронпринц позволил себе сладкий звонкий выдох: касаться обнажённой кожи Геральта, целовать его плечи, грудь, ключицы, шею, губы было верхом блаженства. От северянина пахло древесной корой, аиром и силой. Он горой нависал сверху, прижимая Юлиана к простыням весом стальных горячих мышц, и срывал с его губ скользкие, пропитанные желанием поцелуи. Мужчины путались конечностями, целовали и гладили друг друга: грубо, спешно, до синяков. На груди у Геральта висел серебряный, круглый и плоский медальон с изображением головы волка. Юлиан едва успел заметить его в череде непрерывных поцелуев. Вожделение стало просто невыносимым. Юлиан пропустил момент, когда он, повернувшись на живот, передал Геральту флакон с маслом и охнул, почувствовав в себе его пальцы. Ощущения были такими желанными, такими нужными, что юноша сорвался на шёпот бессвязных блаженных ругательств и полувздохов. Геральт действовал осторожно: он растягивал кронпринца тщательно, без намёка на нежность, решительно, не давая возможности ни отстраниться, ни поддаться навстречу. Геральт держал одному ему известный баланс. И сводил Юлиана с ума своим запахом, своими руками, губами. Его пальцы касались внутри бережно: терпеливо гладили стенки, сильно проходили немного вглубь и обратно. Геральт раскрывал Юлиана для себя настойчиво и в то же время аккуратно. Локтями Юлиан опирался о постель, комкая в кулаках простынь каждый раз, когда Геральт задевал простату. Ощущения сносили кровлю самообладания угрожающими порывами ветра, сплетённого из вздохов ожидания, влечения и нетерпеливости. Геральт гладил кронпринца по спине свободной рукой, потом склонялся, оставляя на его лопатках россыпь поцелуев — смятых, точно помятые листья мяты в кипятке. Его твёрдый истекающий член упирался Юлиану в бедро. Внутренности кронпринца будто окунули в кипящую смолу и держали там уже бесконечное, казалось бы, время. Звериное желание обгладывало его бедренные кости. Возбуждение пульсировало в паху, лишая концентрации и терпения. Ярость сплеталась с мольбой, раздражение — с азартом. — Я готов, — прохрипел Юлиан, безвольно подаваясь назад, насаживаясь на пальцы Геральта. Ему ужасно хотелось ощутить северянина в себе. И каждая секунда промедления до болезненных спазмов скручивала нижние мышцы пресса, член, яички, копчик. Промедление опаляло не хуже инквизиционных костров. Геральт добавил масло на ладонь и основательно смазал собственный член. Когда он пристроился сзади, готовый толкнуться, Юлиан почти задержал дыхание. Слегка повернув голову, кидая косой взгляд на северянина, он кивнул, мол, ну же. (Облизнуть губы в предвкушении. Потереться виском о простынь. Сосчитать несколько сбивчивых ударов громогласного сердца.) Геральт толкнулся. Долгожданное движение чужой плоти внутри вскипятило Юлиану кровь за две секунды. Он прогнулся, давясь вздохом, ругаясь себе под нос, желая одновременно, чтобы Геральт вышел из него немедленно или вошёл глубже сейчас же. Первые болезненные спазмы сковали внутренности неоправдавшимися надеждами. Юлиан напомнил себе, что мужчин в его постели не было уже очень давно и такая реакция тела — абсолютно нормальна. Очевидна. Предсказуема. Член Геральта распирал его изнутри. С каждым толчком северянин входил всё глубже, а Юлиан комкал и кусал простыни всё сильнее. В отступающую боль начало просачиваться удовольствие, как краска — в стакан воды: сначала лишь капля, маленький сгусток, который вскоре растворяется и поглощает прозрачность исходной жидкости своим насыщенным цветом. Юлиан дрожал, впитывая в себя этот цвет, это наслаждение. Пальцы на ногах непроизвольно поджимались от переизбытка ощущений. Сначала Геральт двигался медленно. Он дал кронпринцу возможность привыкнуть, освоиться. Мягко погладил его спину, размазал по коже выступившие капли пота. Юлиана поражала эта северная терпеливость. Она сочеталась с его физиологическими возможностями, но абсолютно перечила желанию крепкого и грубоватого секса. — Твою мать, Геральт... — Юлиан повернул голову в бок, пытаясь поймать золотой взгляд; ему это удалось, — ты слишком церемонишься, — он резко выдохнул от нового толчка: выверенного, терпеливо-раздражающего. — Мне не хочется нежной или осторожной близости. Мне хочется траха. Хочется твоей силы и выносливости, крепости твоих мышц... и твоего члена внутри меня так долго, как только возможно. Мне это нужно, Гер-альт. Мне хочется ебли, понимаешь? — Ну раз уж ты сам попросил... Геральт немного надавил кронпринцу на лопатки, призывая прогнуться чуть сильнее для совместных удобств. И снова толкнулся: резко, размашисто, бескомпромиссно. Юлиан вскрикнул от неожиданной, беспощадной волны ощущений. Геральт не остановился; с неистовой силой он вколачивался вперёд, бился своими бёдрами о бёдра кронпринца, крепко сжимал его бока в стальной хватке, давил на простату возвратно-поступательным грохотом собственного возбуждения. Остервенело комкая простыни и кусая подушку в нелепых попытках заглушить стоны, Юлиан с некоторой долей безумства отдавался поглотившему его удовольствию. В том, как ритмичные и чувственные толчки выбивали из него весь воздух, не было ничего унизительного или оскорбительного. Напротив. Было пламя, единение, совместная похоть. В такие моменты — задыхаясь от твёрдой горячей плоти внутри, захлёбываясь вскриками и всхлипами на грани блаженства — кронпринц бы поспорил, кто получал больше удовольствия: Геральт или он сам. В какой-то момент северянин потянул его на себя, заставив оторваться от постели, и вжал спиной в свой торс, обнимая одной рукой поперёк талии. Он жадно дышал Юлиану в затылок, сменяя опаляющие выдохи влажными поцелуями в шею и плечо. И это было почти как на тренировочной площадке нынешним утром: сила, контроль, неуязвимость, секс... стойка. Непрерывное движение твёрдой плоти внутри сжигало Юлиана в похоти до углей, до пепла, до отсутствия мыслей. Толчки ощущались сильнее ударов, желаннее поцелуев. Одной рукой он схватился за ягодицу Геральта, заставляя того двигаться резче, более крупными толчками, другую же руку завёл за шею, вплетая пальцы в локоны лунного отлива, грубо дёргая на себя, сжимая в кулаке до боли, до звериного рычания со стороны Геральта. Пахло свежим потом и горящими свечами. Пахло сумасшедшей близостью, хвоей и гранатами. Стоны рождались где-то у Юлиана в груди и безостановочно срывались с его губ каплями благословенной предрассветной росы. Музыка его стонов услаждала северный слух, натренированный свистом ветра в ущельях и звоном стали в битвах. — Twój głos jest niesamowity, — низко пророкотал Геральт Юлиану на ухо. Северное наречие вбросило в кровь кронпринца новую порцию похотливого адреналина. Он почти был готов кричать в голос от того, как крепко и бескомпромиссно Геральт толкался в его тело. Было горячо. (Больше, чем приятно, ярче, чем звёзды.) Низ живота скручивало в тугую спираль до тех пор, пока внезапный водопад оргазма не обрушился на Юлиана с головой: свобода и лёгкость пронзили всё его существо. Он жадно хватал воздух, чувствуя, как Геральт, в несколько особенно сильных толчков догнав его состояние, замер, вжимаясь лбом в его мокрый затылок, обнимая стальной хваткой поперёк рёбер. Мужчины повалились на кровать, распадаясь на части собственных тел, разрушая физическое единство плоти после атаки стремительных ощущений. Сладкая истома расслабляла мышцы, даруя присутствие нездоровой эйфории и утолённой жажды. Нега опустилась на обнажённые тела тонким покрывалом удовлетворения. Сердце у Юлиана стучало гулко, как кузнечный молот по наковальне. Пот остывал на коже; кронпринц всё никак не мог собрать себя заново — путался в приятных, умопомрачительных волнах бесконечного покоя и целостности. Так ощущалось телесное счастье. Звуки, запахи и краски реального мира постепенно вернулись к Юлиану. Отдышавшись, он повернул голову в сторону Геральта. Тот смотрел — долго смотрел — на кронпринца, очевидно, копаясь в собственных мыслях. Тень лёгкой улыбки снизошла на губы Геральта. И это было так ослепительно красиво, что Юлиан не смог удержаться: пододвинулся ближе и мягко поцеловал. Неглубоко и сладко. Ему было очень хорошо. И за этим “хорошо” Юлиан совершенно не заметил, как Геральт слегка поморщился после поцелуя. Это была мимолетная мимическая реакция человека, чьи границы только что перешли с немыслимой лёгкостью, попрали бессовестно и неоправданно нежно. — Ты голоден? — Юлиан потёрся носом о чужую шею, ключицы. — Немного. Кормить Геральта с рук Юлиан не рискнул. Даже расслабленный и умиротворённый после оргазма, северянин всё равно выглядел опасным. Как ни крути. Юлиан не боялся. Просто не хотел ничего испортить. Вино зажурчало в кубки, выливаясь из графина солнечной нитью. Мёд и сыр, тонкие ломтики мяса и свежий изысканный хлеб, рубиновые капли граната и миниатюрные порции рыжей икры в скромных гнёздах из петрушки — всё пахло до головокружения вкусно, пленяло видом и эстетикой сервировки. Геральт, подойдя к фруктовой чаше, взял и повертел в руках спелый инжир. — Что это? Юлиан хотел было объяснить, но в голову ему пришла идея получше. Он осторожно забрал из чужих рук плод, надкусил и, потянувшись вперёд, поцеловал северянина. Сок впитался в губы, сладость осела на язык. Мякоть инжира Юлиан аккуратно пропихнул Геральту в рот. “Настоящий радушный хозяин не заставит гостя голодать, верно же?” — Нравится? — спросил кронпринц, легко царапая рельефный пресс Геральта; где-то на задворках здравомыслия начинался новый пожар. — Nieźle. — Это твой родной язык? — Да. — Очень... красивый. Юлиану хотелось добавить “прямо как ты”, но он вовремя сдержался. Они не возлюбленные, чтобы сыпать друг на друга искренние комплименты, в конце-то концов. “Одно дело — комплимент в рамках игры. Другой же, когда вот так — от сердца, от убеждённости мыслей... — Юлиан задумчиво прикусил губу. — Это всего лишь секс. Ничего больше. Просто потому что нам так хочется и нравится. Не более, нет”. В перерывах между ленивыми поцелуями они успели осушить кубки и стащить со стола ту еду, что каждому была по нраву. Как оказалось, после утоления первого — первобытного, животного и неподдающегося контролю — желания Геральт впадал в некое... игривое настроение. Любой другой вменяемый человек это игривостью бы не назвал. Юлиан же, очевидно, вменяемым не был. Он замечал смешные искорки на дне шафрановых радужек, замечал чужое настроение, лёгкой тенью сквозившее в скупых и грубоватых движениях: вот Геральт едва заметно прищурился, а теперь — коснулся кончиками пальцев медовой субстанции; вот он очертил липкими пальцами губы Юлиана, протолкнул их ему в рот, погладил язык. Мёд таял на языке. Юлиан таял вместе с ним. Он был готов дать Геральту здесь и сейчас ещё дважды, совершенно не раздумывая. Вместо этого он лишь начисто вылизал чужие пальцы — медленно и чувственно, дразняще, — а потом, взяв северянина под локоть, кивнул в сторону соседней комнаты: — Пойдём. Хочу тебе кое-что показать. И Геральт пошёл. В личной купальне кронпринца было ещё теплее, чем в комнате. Пар исходил из небольшого и неглубокого круглого бассейна, располагавшегося прямо в полу и обнесённого каменными бортиками. Вода отдавала влажным жаром. Стены в купальне были выложены мозаикой с небольшим геометрическим орнаментом. Окна прикрывались полупрозрачными занавесками. Пахло акацией, водой, влажным теплом. — Ты неплохо устроился, знаешь об этом? — Геральт оценивающе провёл ладонью по бортику. — Я не устраивался, Геральт. Я просто родился тем, кем родился. Я ничего не сделал, чтобы жить в роскоши. Но, как говорится, “дают — бери, бьют — беги”. Почему бы и не воспользоваться? — В Инглии такого нет даже в самых богатых домах. На Высокогорье — тем более. — Давай, — Юлиан подтолкнул Геральта в бок, — кончай стоять. Вода остынет. Северянин откинул волосы с плеч назад. Неприятно усмехнулся. — Почему из твоих слов я воспринял лишь “кончать” и “стоять”? — Потому, — произнёс кронпринц, забираясь в воду, — что ты хочешь кончить в меня ещё раз? — Не исключено. Геральт вступил в воду следом. Вода скрывала их тела по грудь. Вода обволакивала обжигающим теплом и подстрекала к новому акту безудержной близости. Юлиан бесшумно сглотнул, провёл мокрыми ладонями Геральту по лицу, по шее, по плечам. Задержался на крупных рельефных мышцах рук, огладил каждую из них. Медальон на его груди слабо мерцал в свете свечей. У Геральта было очень красивое тело: худощавое, жилистое, увитое канатами мышц, которые в равной степени предназначались и для фехтования, войны, убийств, и для охоты, слежки, ожидания, погони за жертвой, и для работы в поле, работы на земле и со скотом. Природа ничего не пропустила, когда ковала его тело на наковальне мироздания. Геральт, всё ещё ухмыляясь, медленно впечатал Юлиана в стенку бассейна — вода негромко плеснулась о бортик — и лениво поцеловал. — У тебя красивое тело, — кронпринц улыбался, перемежая слова восхищения с поцелуями. — Как у... “Воина” Бонатине. — Хм? — ладони Геральта легли ему на талию, провели вверх до рёбер. — Кто это? — Герой древних веков, — пояснил Юлиан, прикрывая глаза от ощущений, — с которого Бонатин сделал свою знаменитую скульптуру. — Сравниваешь меня с куском мрамора? — Сравниваю тебя с произведением искусства, — Юлиан погладил скулы Геральта кончиками пальцев, оставляя на его коже обильные капли, превратившиеся в маленькие ручьи; затем он схватил его за подбородок, заставляя посмотреть себе в глаза. — Я видел “Воина” на гравюре. Он великолепен. Так бы и трахнул. В ответ Геральт лишь фыркнул: — Что тебе мешает? — отплыв на шаг назад, он развёл руки в стороны в приглашающем жесте. — Бери... пока дают. Северный ветер звучал в его словах. Неприступность таилась в крупных красивых мышцах. Юлиан не поверил собственным ушам. — Ты разрешаешь... нет, ты предлагаешь трахнуть себя? Ты серьёзно, Геральт? Тот лишь пожал плечами. Это должно было означать “конечно, да, разумеется”, однако выглядело скорее как “только, блять, попробуй, ты, кусок южного дерьма”. Было в Геральте что-то варварское. Сильное. Непоколебимое. Поэтому его предложение казалось таким до нелепости диким. — Что не так? — О Геральт, пойми меня правильно, — член Юлиана начал стремительно твердеть только от одной мысли, что северянин может оказаться под ним, вокруг него, вне его, — я-то с удовольствием. Просто... это неожиданно, ладно? — Разве? — Ты выглядишь как долбанная неприступная скала. Обычно мужчины вроде тебя... нет, безусловно, таких, как ты, больше нет, я знаю, понимаю, прекрасно это осознаю. Так вот. Мужчины подобной физической формы и.. э-м, темперамента? Обычно они не дают. Даже если спят с другими мужчинами. Вообще, ну... универсалов — таких, как я, — не так уж много. По моему опыту: найти мужчину-принимающего — не такая простая задача. Все хотят ебать, но мало кто хочет быть выебанным, вот я о чём. — Я тебя понял, — Геральта, если судить по слегка вздёрнутым уголкам его губ, вся ситуация и спутанные объяснения Юлиана весьма забавляли. — Во-первых, ты меня не знаешь. И как бы я ни выглядел, ты не можешь сравнивать меня со всеми остальными мужчинами. Вы, южане, очень отличаетесь от моего народа. Вы умеете только брать. Не умеете отдавать. Мой же народ — умеет. — А во-вторых? — А во-вторых, — Геральт подплыл обратно, опустил руку под воду и накрыл ладонью член Юлиана, отчего тот выгнулся, стукнувшись затылком о бортик, — на Высокогорье мужчины могут любить друг друга открыто. И женщины могут. У нас это не порицается. У нас за это никого не сжигают и не наказывают. Поэтому... — он приблизился вплотную, коснулся губами уха Юлиана, выдыхая интимное и горячее: — северяне трахаются так, как хотят, с теми, с кем хотят. Мне одинаково приятен любой секс. Любой. Так что, Лютик, кончай сомневаться. Потрепались и хватит. Бери, что предлагают, пока я не передумал. После нескольких секунд колебаний Юлиан рванулся вперёд, впечатываясь в чужие губы сильно и властно. Предлагать в третий раз ему было не нужно. Отсыревшие волосы Геральта пепельными водорослями разметались по широкому каменному бортику, на который они выбрались десяток голодных поцелуев спустя. За маслом идти уже не было сил, пришлось использовать слюну и колоссальный запас терпения. Юлиан был готов засадить Геральту прямо сейчас, но прямой взгляд золотых глаз его останавливал. Северянин был воплощением спокойной силы, внутренней силы, которая могла разрушить ураганом бед любую преграду на своём пути. Юлиан делал всё, чтобы эта сила не обратилась против него. Он закинул одну ногу Геральта себе на плечо, погладил его грудные мышцы, повертел в руке медальон, прикоснулся к рельефному прессу, глотая слюни от восхищения, приласкал низ живота, проследил пальцами полоску тёмных волос от пупка до лобка, медленно провёл ладонью по члену, задержался на головке. Собрав с истекающего члена немного естественной смазки, сплюнув на ладонь и размазав всё это меж пальцев, Юлиан начал растягивать Геральта. От вида такого мужчины — сильного, крепкого, северного, варварского — под собой, с раздвинутыми коленями и голодным от ожидания взглядом, у кронпринца рвало крышу. В груди бурлило желание; оно клокотало сильнее, чем морская пена в океане во время шторма. В какой-то момент Геральт схватил руку Юлиана и рванул, загоняя его пальцы глубже внутрь себя. — Я — не женщина, Лютик, — северянин чуть приподнялся на локтях, почти прорычав: — Неужели боишься меня порвать? — Ещё чего. Я боюсь порвать себя. — Ты можешь быть смелее, я же знаю. Где твой запал? Чужие слова хлыстом ударили по самолюбию. “Запал? Покажу я тебе свой запал, засранец...” Юлиан не стал растягивать Геральта дальше, бросил дело на полпути. Сверкнув вызывающей жемчужной улыбкой, он толкнулся. Смазки не хватало ужасно. Геральт сжимал изнутри слишком сильно, даже полностью расслабившись. Однако дискомфортное давление, граничившее с болью, не смогло остановить Юлиана. Он коснулся кончиками пальцев губ северянина, протолкнул их ему в рот. Геральт, по звериному скалясь, с ироничной послушностью вылизал его пальцы, щедро одарив собственной слюной. Только после этого Юлиан вышел, вновь смазывая свой член, и толкнулся обратно. “Уже лучше...” Член обхватило горячее и влажное нутро. У Юлиана вышибло остатки мозгов, когда он подогнал подходящий ритм. Чувствительная кожа головки и ствол опалялись внутренним жаром чужого тела. Единение ощущалось бесконтрольными снопами искр в голове и в паху. Мышцы на руках напрягались от усилий. Геральт не стонал. Кронпринц видел, как тот самозабвенно кусал губы, наслаждаясь его щедрыми толчками, но успешно хранил молчание. Ни звука. Ни шелеста. Только горячие — бесшумные почти — выдохи срывались с северных губ, когда на особенно сильных движениях он запрокидывал голову немного назад. Пар от горячей воды омывал кожу, вязкой смолой ложась на лопатки, на волосы, забиваясь в лёгкие душным маревом, мешая вздохнуть, обжигая гортань. Удовлетворить Геральта оказалось сложной задачей: он был ненасытным, голодным до секса и физического наслаждения. Но Юлиан старался. На пределе, но старался. В конце концов, он заслужил свою извращённою славу в борделях Адуи благодаря непомерной выносливости. И, конечно, благодаря изобретательности. Геральт хищно скалился, подначивая Юлиана толкаться сильнее. Это не было грубо, но это было глубоко и до дрожи. Кронпринц не любил боль в сексе. Он любил силу, равноправие, равновесие и экстравагантность. Любил дарить физическую любовь и быть столь же любимым. Отлюбленным. Зацелованным. Затраханным. Внутри Геральта он чувствовал себя на своём месте. В этом была вся прелесть секса с мужчинами: обмен ролями подстрекал на новые приступы страсти и избыточного удовольствия. Юлиан обожал трахаться с мужчинами до потери пульса. И уже сейчас он мог со всей серьёзностью утверждать, что среди его любовников и любовниц Геральт оказался лучшим из всех. Мастером. Произведением искусства. Едва ли не божеством в глазах Юлиана. В глазах, застилаемых потом, запахом близости, мускуса, остывающей воды, акаций и приближающегося оргазма. Он толкался вперёд снова, и снова, и снова. И снова. Геральт под ним выглядел так чертовски правильно. Так притягательно и умопомрачительно хорошо. Малиновый стон сорвался с губ Юлиана, когда долгожданное освобождение прострелило всё тело молниеносным импульсом. Это было вспышкой в ночи, сладкой разрядкой, граничившей с безумием. Геральт укусил кронпринца за плечо, сохраняя за собой право на молчание до конца. Укусил до крови, до стона, до глухоты в ушах. — Nieźle? — дразняще осведомился Юлиан, выходя из Геральта, падая головой ему на грудь, ловя воздух подрагивающими губами. — А ты быстро учишься. — У меня отличный наставник, только и всего. Геральт не ответил. Ночь оседала на западе сгустившимися тенями. Восточная сторона неба начала немного светлеть: мутно и нехотя. Геральт взял Юлиана ещё раз: в купальне, прямо в воде, вжимая в бортик, закинув чужие колени себе на плечи, толкаясь мягко и медленно. Последний акт близости превратился в тягучее марево сладко-лёгких ощущений. Остывающая вода ритмично плескалась о бортик. Юлиан тихо стонал, обнимая Геральта за шею, то и дело задевая губами его висок. Ночь пропиталась яркими, точно салют, свежими, как апельсин, впечатлениями. Юлиан насладился каждой секундой. У него давно не было таких ослепительных на ощущения ночей. Таких многогранных, игривых, равноправных и цельных. Выносливость начала покидать кронпринца под конец. Даже Геральт, насытившись сексом, удовольствием и теплом, казался немного выдохшимся. Они омыли собственные выбившиеся из сил тела и оделись: Юлиан — в ночную сорочку, Геральт — в свою обычную одежду. — Ге-ральт, — позвал Юлиан, заползая в разворошённую постель. — Мы можем перенести тренировку с утра на вечер? Утром открытие турнира. Меня обязывают прийти. Если ты там будешь тоже, то здорово. — Вечером, значит, вечером, — Геральт пожал плечами. — Мне всё равно, в какое время суток тебя тренировать. — На турнир придёшь? — Это входит в... — северянин запнулся, очевидно, подыскивая нужное слово, — входит в круг моих обязанностей. Да. Приду. Иначе кто потом тебе объяснит ошибки и стратегические решения участников? — Вот и славно. Юлиан вяло наблюдал за тем, как Геральт заправлял рубашку в брюки. — Ты ведь знаешь, что можешь не уходить, да? — спросил он, похлопав ладонью рядом с собой. — Ты можешь остаться до рассвета. До прихода слуг. Северянин смотрел в ответ долго. Очень долго. Было что-то в нечитаемом выражении его лица, но что именно Юлиан так и не смог понять. Хорошее отношение? Мягкий отказ? Нерешительность? Уверенность? (Быть может, равнодушие?) — Знаю, — кивнул Геральт и положил ключи от покоев и тоннеля на каминную полку. — Знаю, — повторил он и бесшумно скрылся за потайной дверью. Ушёл. Несколько секунд Юлиан бездумно смотрел на то место, где только что стоял Геральт. В груди неосторожной занозой кольнула досада. “Ушёл? — Юлиан завернулся в тонкое летнее одеяло. — Ну и ладно”. Они договаривались только на секс. Не больше. Но отчего же тогда маленькое иррациональное разочарование скреблось под рёбрами?..***
Толпа шумела. Выкрики и рукоплескания, грохот и гомон, волны множества сплетённых между собой голосов взвивались к небу, разносились по округе и сотрясали Аргионт. Трибуны были заполнены народом всех социальных ступеней. Пятна яркой дворянской одежды втекали в места, окрашенные в ткани среднего класса и дальше — в рубище и рабочие блузы. В королевской ложе было не лучше и едва ли тише. В центре расположились король и его жена. Младшие братья Юлиана — Ладислав и Рейнольт — сидели по левую руку от них, Юлиан же — по правую. К своей семье кронпринц относился даже больше, чем просто прохладно. Там была стужа: мороз безразличия и холод взаимного уважения. Они все терпели друг друга как могли, любили друг друга только за отсутствие в пределах видимости. Последние лет десять отец казался Юлиану умственно отсталым: невероятно толстый мужчина с большой низкой челюстью и остекленевшим взглядом — он дремал большую часть времени; в моменты, когда король не спал, он выглядел совершенно сбитым с толку. Гуслав Пятый не внушал Юлиану никакого уважения. С матерью — блёклой, как тень, женщиной — кронпринц старался не пересекаться вообще. Они могли не видеться месяцами и обоих это устраивало. Никто не мог бы сказать, что стало причиной их отстранённости. Вероятно, немногословные, но всеобъемлющие — холодные и равнодушные — разногласия по любому вопросу. Возможно, пустота вместо любви. Или то, что мать не возилась с Юлианом ни дня: ни в детстве, ни в младенчестве. Ни тогда, ни потом, ни сейчас. Никогда. Мать воспринимала Юлиана не как сына, а как данность, как исполненный однажды долг, который более ничего для неё не представлял. Если представлял вообще хоть когда-нибудь. От королевы ждали одного — наследников. Как только она их родила, двор о ней позабыл; и она позабыла обо всех. Юлиан не винил её. Склонный к самообразованию и безостановочному развитию, он всегда находил себе занятие с самого раннего детства. Вскоре склонности переросли в философию: “Когда руки заняты работой, а ум находится в поисках решений самых разных задач, у человека не остаётся времени для пиздостраданий”. С братьями дело обстояло ненамного лучше. Ладиславу было четырнадцать. Он являл собой воплощение тщеславия и глупости. Вокруг него всегда была огромная свита, готовая потакать любым его капризам. Юлиан видел Ладислава насквозь и мысленно содрогался от того, что могло из него выйти: словом, ничего хорошего. В Ладиславе сочеталась непомерная тупость, бессознательная жестокость и дурной вкус. Как это исправить кронпринц не знал. Рейнольт, самый младший брат в их небольшой королевской семье, был человеком совершенно иного склада. В свои одиннадцать он знал в десять раз больше, чем Ладислав смог бы узнать к тридцати годам. Или даже за всю свою жизнь. Рейнольт был скромным, добросовестным, вдумчивым и честным. “Из нас троих Рейнольт более всех подходит на роль наследника престола. Не я. И уж тем паче не Ладислав”. Рейнольта Юлиан уважал и любил. По-настоящему. В Рейнольте он видел огромный потенциал. Будущее. По этой причине кронпринц поручил Регису его образование. Юлиан на собственном опыте знал, что лучшего учителя во всём Союзе не найти. В то время как Ладислав шумно обсуждал турнир со своими прихвостнями, Рейнольт спокойно сидел на резном стульчике, внимательно следя за каждым движением участников сегодняшних поединков. Юлиан улыбался тихой радостью в глубине своего сердца, наблюдая за Рейнольтом. “Если однажды я уеду из страны... мне будет кого оставить здесь в качестве преемника. Впрочем, вряд ли я смогу вырваться из этого золотого плена...” Сама мысль о том, чтобы послать всё в пекло и стать бродячим менестрелем, казалась Юлиану полнейшим безумством. Но эта мысль была. Она крепко засела где-то на задворках самосознания. Юлиан не мог сказать, дождётся ли она когда-нибудь заветного часа или так и останется пылиться в долгом ящике под ворохом венценосных обязанностей, титула, положения, дел государственной важности. Тяжесть будущей короны могла раздавить эту мысль быстрее, чем за секунду. Юлиан тщательно оберегал её от любых волнений. Вздохнув, он вернулся в реальность. Оправил кружевные манжеты своей роскошной малиновой рубашки, расшитой яркой изящной вышивкой: золотое солнце Союза разместилось на груди, простирая тонкие лучи во все стороны. Небольшой золотой венец украшал голову кронпринца. На его пальцах сияли золотые кольца с рубинами. В его душе томилось отнюдь не золотое взбудораженное влечение. Юлиан практически заставлял себя следить за ходом развернувшегося на арене поединка. Он пытался занять свой ум чем угодно, лишь бы не думать о Геральте. Молодой дворянин из Старикланда состязался с Коллемом Вестом, другом Глокты. Удары звенели, толпа ревела, фехтовальщики кружились вокруг друг друга, делая выпады и отражая атаки. Внезапный взрыв аплодисментов и негодующих возгласов ознаменовал второе касание: старикландец начинал проигрывать. Рядом с королевской ложей — по обе стороны от неё — восседали члены Закрытого совета. Дийкстра о чём-то тихо беседовал с архилектором Сультом. За ними мрачной тенью стоял Вернон Роше в своём неизменном сером шапероне и клеймором за спиной. Туда Юлиан старался не смотреть — впрочем, тщетно, — потому что рядом с Роше горой высился Геральт. Они что-то бурно обсуждали на северном наречии. Несколько раз не без удивления кронпринц заметил на лице Роше почти искреннюю улыбку. Выглядело это стрёмно. Поодаль от Закрытого совета занял место офицер по фамилии Ганмарк — победитель прошлогоднего турнира. У него было странно мягкое лицо и слезящиеся бледно-серые глаза. Эти глаза то и дело посматривали в сторону кронпринца. Сначала Юлиан не придавал чужому вниманию особого значения, но вскоре распознал таинственную природу взглядов: они с Ганмарком, очевидно, имели схожие сексуальные... вкусы. Найдя подтверждение этому простому выводу в едва заметных улыбках, наполненных флиртом и томностью, Юлиан стал отвечать на взгляды: игриво, весело, но без особого энтузиазма. Больше по привычке. Больше от желания отвлечься хоть на что-нибудь. На что угодно. Лишь бы не воскрешать в телесной памяти горячие поцелуи Геральта. События прошедшей ночи сильным впечатлением оплели разум Юлиана. Он был рад, что они с Геральтом переспали. Это доставило ему такое мощное удовольствие, что даже трахаться больше пока не хотелось. Юлиан просто наслаждался последствиями. Он чувствовал себя легко и непринуждённо. Его тело получило наслаждение наивысшего уровня. Однако тело и разум — вещи едва ли одинаковые. Тело Юлиана таило в себе остатки всепоглощающего удовольствия. Разум же — нет. Разум не успокоился. Напротив, он стал ещё больше отравлять каждую секунду существования бешеным влечением: оно накатывало приливом, разбивалось об утёсы самообладания, просачивалось в расщелины между здравым смыслом и новым голодным желанием; оно топило корабли мыслей в осознанной похоти, ломало мачты эмоционального равновесия, рвало в клочья паруса осторожности. Физически заниматься сексом Юлиану пока не хотелось, но это не мешало его воображению рисовать самые непристойные и живописные картины с участием Геральта. Да, тело получило разрядку. Но разум никак не мог обрести покой. А буря под черепом продолжала штормовой марш. Геральта хотелось ещё раз. Умом. Душой. Волей. Хотелось его присутствия, его голоса, поцелуев и первозданной энергии. В этом-то и заключалась проблема: Юлиан хотел Геральта опять — хотел осмысленно, а не в порыве страсти, — однако он не спал с мужчинами больше одного раза. Это было его правилом, которое он никогда не нарушал. Это было правилом безопасности. Но, вслушиваясь в тихий голос Геральта, отпускавшего какие-то комментарии относительно поединка, Юлиан понимал, сколь сильно было искушение нарушить это правило. Сломить границы и затащить северянина в постель ещё раз. Голос северянина напоминал о ночных приключениях, подстёгивал воображение и разжигал злую досаду. Так злится человек, который осознаёт собственное бессилие перед лицом неистового стремления. Поединок закончился победой Коллема Веста. После него под дружественный вой толпы и громогласные рукоплескания на арену вышел Занд дан Глокта. Его приветствовали громче, чем победу Веста: ещё не участвовавший в состязаниях дворянин всегда вызывал более сильный отклик толпы, чем простолюдин, даже и победивший. Юлиан усилием воли вытряхнул все лишние мысли из головы. Он приготовился смотреть на блестящую, остроумную и язвительную победу своего друга. Сомнений в исходе поединка не было, красота же — была и будет. Арбитр отдал команду. Юлиан бросил на Геральта последний взгляд и проглотил скопившуюся во рту слюну; Геральт ответил на его взгляд лёгкой тёплой усмешкой. И прежде, чем Юлиан успел вернуть себе здравомыслие, вырывая его из цепких когтей обжигающего влечения, послышался звон клинков. Бой начался.***
Турнир длился неделю. Каждый день на арену выходили несколько участников, победивших в поединках предыдущих дней. С каждым утром число фехтовальщиков становилось всё меньше. Коллем Вест проиграл на четвёртый день. Занд дан Глокта одержал ряд побед и прошёл в финал вместе с каким-то титулованным выходцем из Вестпорта. Юлиан не запоминал имён. Поединки были совершенно разными: некоторые — стремительные и изящные, другие — долгие и увлекательные, третьи — жестокие, но не кровопролитные. Оружие было заточено не сильно. Убийства не входили в турнир, счёт вёлся на касания. Каждое утро в Аргионт приходили тысячи людей, которые располагались на скамьях в ожидании зрелища, поражений и побед. Звенели клинки, раздавались выкрики, оглушала тишина, скрипел песок под сапогами фехтовальщиков, кулаки зрителей ударялись по скамьям после особенно удачных атак и выпадов, подбадривания и свист сливались в гомон звуков, который ещё долго стоял в ушах после того, как все расходились. Утром Юлиан наблюдал за победами Глокты. Днём тратил своё драгоценное время на гостей столицы: Феррант выдёргивал его то на охоту с послами и представителями различных государств — Стирии, Кадира, Гуркхула или Тхонда, — то на бал-маскарад с герцогами, виконтами, графинями, с мужчинами и женщинами, с богатыми и очень богатыми, то на изумительно скучные прогулки по Аргионту с потенциальными невестами. Вечером же Геральт гонял кронпринца по тренировочной площадке жёстче, чем в иные времена заставляли трудиться рабов на галерах. Это было отдыхом и разминкой для тела, несмотря на то что мышцы потом ломило от боли и усталости. Однако для души отдыха в тренировках Юлиан не находил: медленный огонь желания вылизывал его кости с каждым вечером всё сильнее. Состояние удовлетворения после их первого секса быстро испарилось. К беспокойству в мозгах прибавилось беспокойство в теле. Своеобразная красота Геральта и его скупые мимические реакции только добавляли масла в огонь: Юлиан хотел Геральта опять. Ему оказалось мало одной ночи — так ничтожно мало, что вскоре он готов был кусать локти, лишь бы не чувствовать жгучего возбуждения. Он начал подозревать, что недостаточно будет и второй ночи. И третьей. И сверх того. Каждый вечер кронпринц сжимал в кулаке ключи от потайного хода. И каждый вечер, удерживая желание в груди и в штанах, не отдавал их Геральту. При этом Юлиан твердил себе, точно молитву, одну простую фразу: “Один мужчина — один раз. Если всё выйдет из-под контроля, нас заметят и сожгут. Я не должен... я не могу”. Но секса хотелось до одури. Когда до конца турнира оставалось не больше двух дней, Юлиан затащил в постель Ганмарка (того самого офицера, так настойчиво предлагавшего своё общество бессловесными знаками внимания), передал ему ключи в саду во время шахматной партии, а поздним вечером встретил в своих покоях. Ночь с Ганмарком прошла... обычно. Было приятно, но чего-то особенного Юлиан не получил и голод в его рёбрах и чреслах не иссяк. “Голод по Геральту может удовлетворить только Геральт. Логично же?” Не в силах больше вариться в котле собственных плотских порывов, Юлиан выкроил из полотна расшитого делами расписания немного времени и улизнул в театр, чтобы излить исповедь своих болезненных мыслительных и опаляющих телесных переживаний на близкую подругу. — Ты переспал с Ганмарком? — деловито переспросила Эсси Давен, откладывая в сторону кисти и палитру. — Чтобы не переспать с Геральтом во второй раз? Она сидела на высоком стуле и разрисовывала декорации к новой пьесе, которую они хотели поставить вместе с Юлианом. Платье оттенка вешних ирисов подчёркивало свежий цвет её молодости и сглаживало угловатость фигуры. — Да. Но это не помогло. — Лютик, — она немного нахмурилась, — ты переспал с тем северянином, чтобы потом страдать от недотраха с северянином, чтобы после этого переспать с каким-то другим мужчиной, не получить удовлетворения, и снова страдать от недотраха с северянином? Ты серьёзно? — В моей голове это звучало иначе, но, в целом, да, суть ты уловила. — Ты дурак? — Эсси покачала головой и вновь принялась расписывать огромную резную доску в виде морской волны. — Почему ты не можешь переспать с Геральтом снова и решить эту ху-... к-хм, это недоразумение? — Я боюсь, что... — Вот! Вот именно! — девушка ткнула в сторону Юлиана кисточкой; лазурные брызги окропили его лицо. — Ты боишься! В этом твоя проблема. Юлиан всплеснул руками: — Да, я боюсь! Я — трус, я это признаю. Никогда не утверждал обратного, — он понизил голос до шёпота. — А кто бы на моём месте не боялся, а? Если о моей связи с Геральтом станет известно, нас обоих убьют. Пока это ещё не связь, конечно, но если мы начнём трахаться систематически — это станет связью, оковами, которые рано или поздно, стоит только оступиться, приведут в тюрьму, в рудники или на ёбанный костёр. Эсси издала какой-то невесёлый смешок: — А сейчас ты как будто не в оковах, да? Полностью свободен? Ты всю неделю только и думаешь о его члене — это, по твоему, свобода? Это ли не костёр, только иного рода? Возразить было нечего. Юлиан потёр переносицу. Иногда Давен удивляла его своей мудростью: она полжизни провела в борделе, только несколько лет назад научилась читать, писать и играть на лютне, но глубокомыслия и творческой энергии в ней таилось, казалось, раз в десять больше, чем в самом Юлиане со всеми его книгами, иностранными языками и лучшим образованием, какое только можно получить в Союзе. Он подал Эсси недостающий цвет и указал на фрагмент декорации, который требовал более сильной насыщенности по тону. — Куколка, что мне делать? Эсси молчала несколько долгих секунд. На её лбу залегла тонкая недовольная складка, её рука агрессивно рассредоточивала краску по декорации. В этот момент она была похожа на богиню из старой шамирской сказки. “...на богиню, которая готовится к войне”, — подумал Юлиан. — Что тебе делать? — она сжала кисточку в руках до побелевших костяшек; запахло лимоном, клюквой, раздражением. — Я скажу, что тебе делать: взять себя в руки, дописать пьесу, помочь мне с декорациями, костюмами и музыкой, выбрать актёров и начать репетиции. Вот что тебе нужно сделать, а не страдать от того, что какой-то хрен с горы трахает тебя в твоих же мозгах. Спустись уже с небес на землю, ты, идиот несчастный. Юлиан виновато улыбнулся. Он крепко обнял раздражённую девушку со спины. — Даю тебе слово, что так и сделаю, хорошо? — кронпринц ласково поцеловал Эсси в шею под правым ухом. — А взамен ты дашь мне совет? Ирисы и фиалки в запахе её волос казались Юлиану такими родными и умиротворяющими, что он не стал разрывать объятий: мягко погладил Эсси по ключицам, плечам и предплечьям. В конце концов, он взял её руки в свои, нежно массируя испачканные краской пальцы и ладони. Это всегда действовало на девушку успокаивающе, и Юлиан бессовестно этим пользовался в моменты напряжённых разговоров. — Куколка? — По моему опыту, Лютик: лучше сделать то, что хочешь, чем запрещать себе это делать и томиться в нервозной досаде или мучительном вожделении. Переспи с Геральтом ещё раз. Если поможет — хорошо. Если нет... тогда я не знаю. — Спасибо, — Юлиан поцеловал Эсси в лоб на прощание. — Я закончу пьесу в ближайшее время. Мы закончим её. Когда он уже собрался уходить, Эсси дёрнула его за рукав простой рабочей рубашки, теперь заляпанной и забрызганной сине-зелёными, ультрамариновыми, изумрудными и фиолетовыми красками: — Ты главное не бойся. Будь собой — и всё будет хорошо. После таких вот исповедей Юлиан всегда чувствовал себя свободнее. Женщины, что священники: вправляют мозги и наставляют на правильный путь. Только вот, по мнению Юлиана, женщины были куда лучше священников, потому что они ещё и поддерживали. (А слова поддержки стоят любых сокровищ и любых проповедей.) Весь турнир у кронпринца прошёл в каком-то мареве. Финальный поединок он наблюдал сквозь призму собственных размышлений, поэтому когда толпа взорвалась бурными аплодисментами и выкриками, он, резко очнувшись от тупого созерцания, подумал, что на город напали — настолько сильный был шум. Только несколько секунд спустя Юлиан осознал, что Летний турнир наконец-то окончен: череда побед привела Занда дан Глокту к потрясающему своим размахом триумфу. Кто-кто, а Юлиан никогда не сомневался в его победе. Вечером в честь победителя и завершения ежегодного турнира, который опьянил всех до единого (лишь Юлиан, занятый собственными “недоразумениями” и всё ещё безразличный к фехтованию, оставался в стороне, мысленно крутя пальцем у виска при виде всеобщего безумного ликования), состоялся пышный банкет, куда имели доступ лишь самые почётные персоны: кроме королевской семьи, членов Закрытого совета (лорд-маршала Варуза, архилектора Сульта, Дийкстры, лорд-камергера, верховного судьи, лорд-канцлера и их коллег) и победителей прошедших лет туда пригласили, в первую очередь, конечно же, Глокту, а также наиболее важных посланников из других стран и нескольких именитых дворян. Юлиан не мешал другу пожинать плоды своих фехтовальных трудов. Занд был центральной фигурой банкета и все без исключения желали поздравить его и выразить своё восхищение. “Теперь все женщины мира кинутся ему на шею. И если бы у меня была сестра, она не стала бы исключением. Да я и сам не был исключением несколько лет”. Сердце Юлиана кольнула неприятная мысль, что теперь, когда Глокта победил в турнире, он будет не так много времени проводить с ним, найдёт новых друзей, добьётся невиданных высот и забудет о чудаковатом кронпринце. Почти сразу Юлиан прогнал эту мысль. “Даже если что-то такое случится... я не стану любить этого поганца меньше. Друзей не выбирают. Друзей принимают, невзирая ни на что”. Юлиан, поймав омерзительно-очаровательный взгляд Глокты, отсалютовал ему кубком. Тот отзеркалил жест и обнажил прекрасные здоровые зубы в улыбке, которую можно было истолковать только как: “я же говорил, что победа — моя”. А Юлиан, игриво фыркнув, прошептал одними губами “красавчик”. Судя по тому, как улыбка Занда переросла в обворожительный оскал, послание было понято верно. Спустя несколько торжественных часов, наполненных поздравлениями и тонкими намёками на продвижение по карьерной лестнице, спустя несколько часов чужой славы и осознания собственного достоинства, которое излучал Глокта, Юлиан, сославшись на усталость, покинул роскошный банкет. В спину ему кинули какое-то глупое до крайности замечание. Это был Ладислав. Юлиан распустил слуг на ночь, переоделся в одежду простолюдина, погасил в покоях свечи и улизнул по тоннелю во Внешний город. Таверна “Старый пивовар” встретила кронпринца бурным обсуждением финального поединка и приятной полупьяной атмосферой: пахло рыбой, горьким холодным пивом, укропом и глиняной посудой. Юлиан прикусил губу: в зале Геральта не было, значит... “Третий этаж, семнадцатая комната”, — вспомнил он слова Секутора, мальчишки, что нашёл для него местожительство северного чужестранца полмесяца назад. Плащ с капюшоном скрывал личность Юлиана от посторонних глаз. Тихие шаги по ступеням наверх не привлекли ничьего внимания. Он с гулко бьющимся сердцем добрался до нужной комнаты, замер у порога. Постучал. — Лютик? — Геральт слегка приподнял левую бровь, выражая таким образом крайнюю степень удивления. — Надо поговорить. Юлиан подвинул северянина с места слабым тычком в плечо и зашёл в комнату. По первому впечатлению тот жил как самый настоящий аскет: из личных вещей у Геральта был лишь сменный комплект одежды, вторая пара обуви, сундучок небольшого размера и непонятного назначения, походная скрутка и два внушительных меча. Один из них, как показалось Юлиану, был из чистого серебра. Он тряхнул головой. — Вот, — Юлиан протянул Геральту связку ключей от потайного прохода в свои покои. — Я хочу, чтобы они были у тебя. Ты можешь приходить и уходить когда захочешь. Если захочешь, конечно. Я не настаиваю, Геральт. Но мне бы хотелось... — он облизнул пересохшие губы и, не найдя подходящих слов, выдал честное и надеющееся, скомканное и почти умоляющее: — тебя. Я хочу тебя. Просто знай об этом. Выдохнув, наконец, с облегчением, Юлиан впихнул северянину связку ключей в руки и уже собрался уйти, чтобы дать Геральту время подумать и принять решение. Дверь внезапно захлопнулась у него перед самым носом — Геральт держал ладонь на деревянной поверхности и выжидающе смотрел на кронпринца. Янтарь в его радужках потемнел; так темнеет мох после дождя. — Даёшь мне право спать с тобой? — Нет, — Юлиан покачал головой. — Не право. Не дозволение. Даю тебе выбор. Только... Геральт, пусть твой ответ будет честным. Честность — моё единственное условие в этом вопросе. Я приму любое твоё реш-... Геральт заткнул его поцелуем: толкнул к двери, прижал весом всего тела и заткнул. И этот поцелуй полнился такой глубокой решительностью, что у Юлиана подкосились колени. Если бы не стальная хватка северянина, он бы упал. Они целовались долго и страстно, мокро и дерзко. Каждый пытался запихать язык другому в рот как можно глубже. — Это значит... “да”? — в перерывах между лихорадочными поцелуями спросил Юлиан; он почти задыхался от всесильности и бессилия одновременно. По лицу Геральта ничего невозможно было понять. Но в его голосе прозвучала хвойная нотка тепла, горный отзвук принятия: — Да. Он мягко поцеловал Юлиана в шею, его руки коснулись застёжки на брюках. В его запахе чувствовался первый шаг к доверию. И к похоти. А ещё — к дружбе. — Ты хочешь здесь?.. — спросил кронпринц, теряясь в прикосновениях почти без остатка; рассудительность пришла ему на помощь в самый последний момент. — Сейчас? — Да. — Погоди, если о нас узнают... — Не узнают. Юлиан перехватил чужие запястья и многозначительно произнёс: — Если нас услышат... Геральт терпеливо вздохнул, остановился, прислонился лбом к двери. — Значит, будем вести себя тихо, — он потёрся носом о шею Юлиана. — Ты красивый. Желанный. Привлекательный, — он посмотрел Юлиану в глаза очень серьёзно: — Не думай, что ты один здесь голоден. Подцепив пальцами цепочку с загадочным медальоном и повертев его в руках, Юлиан томно прошептал: — Тогда чего ты ждёшь, волк? И Геральт сорвался: поднял Юлиана над полом, перехватывая под коленями, и вжался пахом в пах. Рот столкнулся со ртом. Вожделение — с вожделением... Если бы много лет спустя Юлиана спросили, какое событие стало переломным моментом в его жизни, то, поразмыслив, он непременно ответил бы: “это”.