— Скоро в этих холмах появятся люди, и они будут искать нас. Маленькие отряды опытных воинов, хорошо вооружённые, на хороших лошадях, знающие местность. Теперь, когда Бетод покончил со всеми своими врагами, на Севере не осталось недоступных для него мест. Может быть, они уже ждут нас вон там. — Логен указал на группу скал возле дороги. — Или в тех зарослях, или вон в тех. Они могут быть где угодно. Малахус Ки, ехавший впереди с вьючной лошадью, нервно огляделся по сторонам. — Это тебя пугает? — спросил Байяз. — Меня всё пугает, и хорошо, что так. Страх — хороший друг для того, за кем охотятся: до этих пор он сохранял мне жизнь. Лишены страха мёртвые, а я не жажду присоединиться к ним. “Кровь и железо”. Джо Аберкромби.
— К лошадям, живо! — процедил Геральт сквозь зубы, покрепче перехватывая меч. В голове было пусто, а в чувствах — страшно. Юлиан, широко распахнув глаза, растерянно глядел то на Геральта, то на таверну, то на свою окровавленную ладонь, которую только что прижимал к левому уху. (К тому, что от него осталось, во всяком случае.) — Делай, как говорю! — рявкнул Геральт, и голос его сорвал с Юлиана оцепенение так, как неосторожное движение могло бы сорвать с раны коросту. Он рванул к лошадям, чтобы отвязать их от коновязи, но пальцы не слушались, и ему пришлось просто перерезать верёвку охотничьим ножом. Юлиан вскочил в седло как раз в тот момент, когда Геральт рубанул мечом мужчину, выбежавшего из таверны. Следом за ним появились ещё двое. То были хорошо вооружённые воины в крепких кожаных доспехах. На их лицах читалось полное осознание поставленной цели. В то время как Геральт ловко парировал чужие атаки, Юлиан беспомощно смотрел на происходящее со стороны, сидя в седле, не в силах не то, что помочь, но даже пошевелиться. Страх и смятение объяли его с головы до ног. Вот ведьмак отпихнул одного из противников к стене таверны. Второй упал, сражённый ударом от плеча. Тот, что у стены, мгновенно пришёл в себя и бросился на Геральта вновь. В дверях замаячили новые фигуры. Краем глаза Юлиан успел заметить несколько теней, мчавшихся к нему со двора. Вероятнее всего, они выбежали на улицу из таверны с чёрного входа. Где-то в неосвещённых окнах второго этажа мелькнул силуэт. Створки распахнулись, явив взгляду заряженный арбалет. — Геральт, сверху! В этот момент Геральт заехал гардой меча противнику по лицу и, услышав окрик, резко обернулся, перехватывая врага за шею и закрываясь им, словно щитом. Арбалетный болт вгрызся в чужой нагрудник, пробив его до самого оперения. Юлиан с ужасом обнаружил, что они почти окружены. Арбалетчик в окне уже накладывал новый болт, фигуры вокруг вдруг предстали во всей чёткости своих черт. Всё было плохо. “Ещё немного и меня стащат с лошади, а потом...” (Зарежут, как собаку.) Всё было очень, очень плохо. Но хуже всего было то, что Юлиан всё никак не мог пошевелиться. Не мог заставить себя двигаться, словно его сковали цепями. Так мороз сковывает океаны льдом. Так страх лишает человека способности шевелить мозгами. Геральт бросил мертвеца на землю, еле успел отбить несколько чужих выпадов, оттолкнул нападавших каким-то ведьмачьим знаком и кинулся к лошадям. — Скачи! — крикнул он, хлопнув Пегаса по крупу. Конь сорвался с места, Юлиан чуть было не вывалился из седла, но в последний момент мёртвой хваткой вцепился в поводья. Геральт сильно ударил пятками Плотву по бокам. Они пустили лошадей вскачь, прочь от таверны, чьи окна расцвечивались огненными отблесками заката, прочь от группы людей, что пытались их убить. Ещё один арбалетный болт просвистел в опасной близости от плеча Юлиана, а потом ещё один совсем рядом с Плотвой. Где-то позади раздались крики и ржание лошадей. Юлиан не без паники понял, что за ними пустятся в погоню. Тысяча вопросов ворочалась у него в голове, будто спутанный ком дождевых червей. “Кто эти люди?! Почему напали нас?! Что случилось с Феррантом? И что теперь будет с нами?..” Страх ворошил внутренности сильнее, чем боль — отстреленное ухо. Страх холодным водопадом скатывался от затылка вниз по позвоночнику, растекался по всему телу, заставлял пальцы неметь в преддверии ужаса. Нарастающая паника билась где-то в глотке, мешая нормально вдохнуть или выдохнуть. (Испуг, смятение, горячая кровь, остывающая на шее бурыми потёками.) Таверна “Под Задумчивым Драконом” находилась недалеко от побережья, на перекрёстке, где сходились дороги, ведущие из Адуи, Колона, Цидариса и парочки мелких прибрежных городов. Местность была открытой, горизонт на запад просматривался до самого моря, уводя взгляд вниз по пологим склонам. На северо-востоке ландшафт становился пересечённым, был богат на леса и, если двигаться вверх, на невысокие скалы, напоминавшие груду камней, небрежно наваленных на вздыбленные холмы. Туда-то Геральт и указал быстрым взмахом руки, вероятно, решив, там у них есть шанс уйти от преследователей. Ветер хлестал в лицо, закат рассыпал по снежным неглубоким насыпям оранжевые искры. Впереди маячила тёмная полоска леса, сквозь верхнюю границу которого ещё просвечивало расплавленное солнечное пятно. Но с каждой минутой оно уходило всё ниже и ниже. Мужчины мчались во весь опор, каждый пригнувшись к шее своего коня. Прежде, чем они влетели в лес, Юлиан успел обернуться. Ему показалось, что тёмных фигур, гнавших лошадей вслед за ними чуть вдалеке, было по меньшей мере десять. Десять всадников. Десять человек, которые желали кронпринцу смерти. Юлиан ощутил приступ дурноты. Сердце у него колотилось, как бешеное. — Вот дерьмо... — ругался Геральт рядом. Им пришлось сбавить ход. Слишком велика была вероятность, что в противном случае лошади сломают ноги, попав в рытвину или заледеневшую лужу, запнувшись о змеиные водопады корней, струившихся по земле. Юлиан прилагал все усилия, чтобы Пегас не угодил в мелкие ямы и не зацепился за какие-нибудь кусты. Это означало бы гибель для них обоих. “Меньше всего я хочу перелететь лошади через голову и сломать себе шею. И быть затоптанным. Или...” Надвигающаяся ночь была им на руку, но вот лесные преграды — нет. Они достаточно оторвались вперёд, когда Геральт дал знак остановиться. Юлиан спрыгнул на землю, почти потерял равновесие, схватился за какую-то ветку, чтобы не упасть. Ноги его почти не держали. Место, где раньше было левое ухо, жгло дикой болью. — Бери оружие, дальше двинемся пешком, — Геральт отстегнул свой серебряный меч с лошадиного бока и закрепил на спине рядом с другим, стальным, затем перекинул через плечо сумку, где всегда хранил сундучок с эликсирами и кожаный футляр с иглами, нитками и бинтами. — Kurwa mać, co ty tam wyprawiasz, Jaskier?! Я же сказал оружие, а не лютню! Звучание струн нас выдаст с потрохами! Оставь её в покое! — Но как же... — Ты жить хочешь?! — Геральт смотрел жёстко, почти испепеляюще. — Мы — в одну сторону, лошади — в другую. Спорить было бессмысленно. Руки у Юлиана тряслись, когда он закреплял меч на поясе и колчан со стрелами за спиной. “Мы потратили больше половины, пока охотились последние две недели... Стрел осталось так мало”. Геральт шлёпнул обеих лошадей ладонью, а те, наконец избавившись от седоков, испуганно умчались в темноту леса. Им вслед ведьмак начертил какой-то знак, а потом, дёрнув Юлиана за плечо, указал ему на скат холма, поросшего толстыми деревьями. Они быстро спустились вниз и вжались в землю там, где могучие корни образовывали углубление со сводом, что-то вроде ямы, вырытой вертикально. Вырытой природой, временем и погодой. Не прошло и минуты, как по округе разнёсся топот копыт и ругательства. Юлиан зажмурился, молясь, чтобы их не обнаружили. Снег забился ему в рукава возле запястий. Сгущающиеся сумерки, холод и боль в ухе лишь усиливали его тревогу и без того раздутую до немыслимых пределов. “Только бы не заметили наших следов на снегу, только бы не заметили...” Преследователи пронеслись как раз по тому холму, под которым прятались Геральт и Юлиан. Один из тех, кто за ними гнался, что-то крикнул, вероятно, заметив среди деревьев уносившихся Пегаса и Плотву, подгоняемых страхом и ведьмачьей магией. Как только звук погони стал значительно тише, Геральт тронул кронпринца за плечо. — Нам нужно спешить, — он указал наверх. — Их лошади не поднимутся в крутизну, а нам среди камней будет легче затаиться. Маячившие вверху скалы казались неприступной крепостью, но Юлиан не стал возражать. Он был сбит с толку и очень сильно напуган, а потому был готов ухватиться за любую возможность спастись. В голове билась одна единственная мысль: “бежать, бежать отсюда со всех ног”. В конце концов, он был трусом. — Они скоро поймут, — продолжил Геральт, стремительно взбираясь по склону, — что мы их провели, и двинутся по следам. — Почему мы не можем просто вернуться в таверну? — Потому, что они могли оставить там кого-то на случай, если мы вернёмся. Нас заметят ещё на подступах и подстрелят, как птицу в чистом небе. Оно тебе нужно? Нет, в этот раз, когда они нападут, мы будем готовы. Надо только оторваться и найти подходящее место. Юлиан не поверил своим ушам. Вернее, одному уху. Но, может, потому ему и послышалось то, что послышалось? — Ты хочешь устроить засаду?.. — ошарашенно переспросил он. — Разумеется. — Ты же несерьёзно?.. — Юлиан перехватил ведьмачий взгляд. — Господи Боже, он серьёзно... Почему мы не можем просто уйти?! Спрятаться? Переждать? Вперёд Геральт продвигался быстро, так быстро, словно у него за спиной были крылья, помогавшие ему легко подниматься по склонам, цепляться за камни и корни, использовать впадины между ними, точно ступени. Юлиан едва поспевал за северянином, пока они взбирались вверх. Постоянно оскальзывался на свежем снегу, заставляя Геральта вздыхать и подавать ему руку. — Кто-то пытался тебя убить. И попытается снова. Эти люди, скорее всего, наёмники, и ради денег пойдут до конца. Очевидно, им прилично так обещали за твою голову. — С чего ты решил? На снегу их следы виднелись отчётливо и броско, поэтому Геральт специально выбирал дорогу так, чтобы следы было заметить сложнее, использовал камни, корни, не заснеженные кромки и кусты пожухлых трав. “Нам крупно повезло, что сейчас только начало зимы, и снега в лесах гораздо меньше, чем на равнинах. Страшно представить, что было бы, если вокруг лежали сугробы по колено или по пояс. Лично я не прошёл бы и пары сотен шагов”. Вскоре ведьмак замер, что-то услышав, и резко устремился в сторону. Юлиан с ужасом подумал, что Геральт уловил звук погони, посему с отчаянной поспешностью ринулся за ним. Страх подгонял его так, будто кто-то безостановочно лил расплавленную смолу ему на пятки. Однако через дюжину шагов, вывалившись вместе с Геральтом из ольховых зарослей, Юлиан увидел узкую речушку с неглубоким дном. Едва ли вода достала бы ему даже до середины голени, однако поток со стороны казался достаточно сильным. Реки в подобных местах, как помнил Юлиан из книг и чужих рассказов, всегда были такими — обманчивыми. — Они устроили нам засаду, как ты не понимаешь? — Геральт подбежал к реке, окаймлённой полоской не заснеженных камней, мокрых от брызг. — Местность была открытая. Чтобы застать нас врасплох, им пришлось ждать в таверне. Они следили за нами сквозь окна, следили за тем, как мы подъезжаем, и за тем, кто первым пошёл к двери. Они знали, как ты будешь выглядеть. И знали, что ты будешь не один, поэтому их там было так много. Вероятнее всего, ожидали увидеть тебя в окружении королевских гвардейцев. Разве может наследник трона путешествовать без охраны? Это я знаю, из какой ты начинки, а они — вряд ли. А может, кто-то сказал им, что сопровождать тебя будет ведьмак. В конце концов, меня легко узнать по глазам и медальону. Геральт указал на камни, мол, не поскользнись, и быстро метнулся вверх против течения. То, сколь уверенно, сколь стремительно он переступал с камня на камень, не теряя равновесия и не соскальзывая в бурный поток, пугало и восхищало одновременно. Была в этом какая-то грация, несвойственная людям. Нечеловеческая. Неестественная. Но очаровательная, как распускающиеся мирты и перерезанное горло одновременно. — И они, ко всему прочему, — ведьмак кинул на Юлиана быстрый взгляд через плечо, — знали точное время и место, где нас ждать. Кому ты рассказал об этой поездке, Лютик? Этот вопрос Юлиан задал самому себе уже раз двадцать. И ответ, к которому его неизбежно приносили известные ему факты, совершенно не утешал. Черновато-пурпурный ком отрицания встал у него поперёк горла. — Только Ферранту, — произнёс он наконец с тяжёлым, испуганным, неверящим сердцем. — Больше я никому не говорил. — Он желает твоей смерти? — Нет. — Ты хорошо подумал? — Нет. Закатные сумерки сгущали и затемняли воздух вокруг, превращая лес в тёмную неразборчивую массу веток и стволов, сливавшихся во что-то пугающее. Отчаяние и страх затопили Юлиана по самые уши. “Кхм, по одно ухо, если быть точным...” — судорожно подумал он. Невесёлые мысли, смутные подозрения и всепоглощающий страх давили на него. Давили и давили, пока он не ощутил, сколь сильна эта тяжесть, на собственных плечах, в до боли прищуренных в сумерках глазах, в ногах, напряжённых от длительного броска по пересечённой местности да ещё и в гору. Юлиан возблагодарил небо за то, что Геральт так хорошо его тренировал все эти полгода, потому что в противном случае он не пробежал бы и половины того расстояния, что они уже преодолели. Ныне же он был полностью уверен в своём теле, в своей выносливости, в силе крепких мышц и хорошо поставленного дыхания. “Вот что значит меньше пить и больше двигаться!” (Крепкие мышцы, крепкие мысли.) По обеим берегам реки тут и там были разбросаны заснеженные низкорослые кусты. На правом берегу высились сосны; левый же постепенно переходил в холм, увенчанный вверху скалами. Геральт вёл их вдоль реки. Больше они не двигались по крутизне, но огибали её. Впереди показалось ущелье. — Кто ещё, кроме твоего кузена, знал, где с тобой встретиться? — Геральт нарушил тишину так внезапно, что Юлиан чуть не свалился в воду. Свалился бы, если бы Геральт вовремя его не подхватил. Камни под ногами были скользкими. Всю дорогу Юлиан старался бежать за Геральтом след в след. Сумерки окончательно сгустились вокруг беглецов, чернильным плащом тьмы смыкаясь за их спинами. Юлиан понятия не имел, как это Геральт разбирает, куда им идти, пока не вспомнил, что ведьмаки, вообще-то, видят ночью столь же хорошо, как и при свете дня. Они немного сбавили шаг. Геральт обернулся, бегло оглядывая лес позади них. Теперь, в темноте, они могли позволить себе двигаться медленнее. — Понятия не имею. Кто-то из приближённых Ферранта? Или часть моей личной гвардии, которая должна была встретить нас вместе с ним? — Гвардейцы сражаются иначе, — задумчиво пробормотал Геральт. — Я часто наблюдал за их тренировками, — пояснил он. — На нас напали не они. — Обычно такие штучки Феррант держит в секрете. Не знаю... не знаю, кто ещё мог знать! Если только... Юлиана будто осенило. Он резко схватил Геральта за рукав, и они оба остановились. От реки веяло влажной свежей прохладой. Мягкий шум бегущей воды сопровождал мысли кронпринца с той же настойчивостью, что и страх — его сердце в этот долгий опасный вечер. — Если только Вернон Роше! Всё сходится, Геральт! Это он, я уверен. Роше хочет меня убить! Ведьмак посмотрел на Юлиана, как на сумасшедшего; взгляд этот был заметен даже в темноте. — Исключено, — твёрдо заявил он. — Из всех людей в столице Роше — последний, кого ты можешь называть врагом. — Ты так говоришь, потому что Роше — твой друг. А меня вот он пугает до усрачки... Геральт как-то странно усмехнулся, одёрнул руку, и они поспешили дальше. Пологое ущелье, в которое завела их река, поросло внутри орешником и рябиной. Если бы день светил им на пути, то под тонким слоем на заснеженных ветках легко бы улавливались взглядом рыжие ягоды. Но день не светил, и ягод было не видно. Геральт осмотрелся, потом указал вперёд и наверх, видимо, приметив, наконец, место, отвечавшее его замыслу. И вновь они стали взбираться на крутизну, по камням, по снегу. Журчание воды постепенно стихало за их спинами. — Потому лишь, что он тебя пугает, не значит, что он хочет твоей смерти. — У меня есть подозрение, — Юлиан скривился, неосторожно ступив, и шаг этот болью отдался в ухе; кровь давно перестала течь, она быстро подсохла на морозе, но больно... больно было всё равно, — что Роше известно о моих вкусах. Я имею в виду... — Что ты любишь пялить мужиков, — подсказал Геральт учтиво и в то же время иронично, почти в шутку и почти грубо. — Я знаю. — Ну да. Мне кажется, Роше меня из-за этого ненавидит. — Если ты не называл его ублюдком, то он тебя не ненавидит. Времени у него на такие глупости нет. Усталость брала своё. Страх отступил, оставив место сомнениям и жгучему желанию присесть где-нибудь хотя бы на пару минут. “Желательно на мягкий диванчик в борделе, или на тёплый пол возле камина, или в горячую воду моей купальни во дворце...” В поглотившей их темноте Юлиан всё же различил, что склон постепенно стал не такими крутым, стелясь нежнее и прямее. Впереди вырастали невысокие скалы, образовывая меж собой ещё одно ущелье, маленькое и надёжное, как крепость, из которой было бы удобно обороняться. — Насколько я успел заметить, — Юлиан провёл рукой по влажным от пота волосам и только теперь осознал, как сильно вспотел, пока они убегали от смерти, — Роше крайне плохо относится к мужеложцам, а в Союзе такие законы, ну, знаешь, у нас за это сжигают на кострах. Может, из-за того, что я — наследник трона, он не может меня обвинить открыто, поэтому ищет другой способ избавиться от... от... — Гнусного извращенца, — подсказал Геральт, явно чем-то развеселённый, что весьма озадачило Юлиана. — Роше бы не стал пытаться убить человека только за его вкусы. Тем более, за те вкусы, что разделяет сам. “Что?” И страх, и усталость, и ощущение жара, липким потом окутавшего тело под одеждой, и ощущение холода на кончиках пальцев и на носу, и смятение, и отчаяние, и напряжённость в ногах, начинавших ныть от быстрой ходьбы, перемешанной с бегом и неуклюжими попытками не терять равновесие — всё вдруг померкло. Юлиан будто оглох и ослеп. — Не понял, — выдавил он из себя. — Вернон Роше любит мужчин, — пояснил Геральт. — Исключительно, целиком и полностью, от начала и до конца в его постели были только мужчины. Если бы Юлиана вдруг ударила молния или земля разверзлась бы у него под ногами, это не смогло бы удивить его сильнее. — Но ты же говорил, что у него есть возлюбленная! Ты сказал... я точно помню, что ты сказал: “Роше пришлось учить Старшую речь, потому что любовь всей его жизни наотрез отказывалась говорить с ним на языке Союза или даже северном наречии, хотя знала и тот, и другой”! — Разве на твоём языке слово “любовь” — не женского рода? — Женского. — Но значит ли это, что “любовь всей жизни” — это обязательно женщина? — Не значит, но... — Его зовут Иорвет. — Кого?! — Того горца, в которого Роше угораздило влюбиться, — Геральт махнул рукой, мол, дальше идём туда. — Самые неподходящие друг для друга люди, на мой взгляд. — Потому что мужчины?.. — Потому что враги. Юлиан решил, что окончательно запутался в хитросплетениях взаимоотношений между людьми на Севере. И как бы ни было велико его любопытство, он решил оставить дальнейшие расспросы о личной жизни Вернона Роше на потом. — Всё же он меня пугает, — признался кронпринц. — И хорошо, что так. Вернон Роше — опасный человек. Опасный для всех, но только не для тебя. — С чего такая уверенность? На небо вскоре начала подниматься луна, проливая утешительный свет на землю, будто в милосердной попытке подбодрить испуганного Юлиана своим серебром. Геральт оглядывал местность тем взглядом, каким охотники высматривают добычу. “Сколько раз, интересно, ты вот так вот оглядывал окрестности на Севере, когда готовился к охоте на очередное чудовище из сказок? Сколько раз поднимался в горы, или спускался в долины, или затаивался на болотах? Чаще днём или ночью? Чаще со стальным мечом или с серебряным?” Деревьев здесь было мало, невысокие скалы по обеим сторонам небольшого ущелья вырастали будто из самой земли, а между ними тут и там были разбросаны камни, за которыми было так легко спрятаться, затаившись с луком в руках. Обойти с тыла это место было бы невозможно. Геральту, очевидно, оно показалось подходящим для засады. Остановившись, он удовлетворённо кивнул и обернулся, вглядываясь в лес, в холмы. Его жёлтые глаза сосредоточенно высматривали врагов. “Может быть, ты видишь их меж деревьев, но не говоришь, чтобы не нервировать меня? А может, ты не видишь, и оттого начинаешь нервничать сам? А может, нас никто и не преследует вовсе...” — Какой резон убивать человека, — спросил Геральт, — ради спасения которого Роше готов пойти буквально на всё? Последние годы он только и делал, что пытался сохранить твою жизнь, а ты, видать, даже не замечал этого. Не могу найти логику, почему бы ему теперь вдруг понадобилось поступать иначе. Роше не из тех, кто изменяет своим целям. Если он что-то задумал, а он, безусловно, что-то задумал, то своего добьётся. — Я не понимаю, — Юлиан уткнулся руками в колени, согнулся почти пополам не то в попытках восстановить дыхание, не то сердцебиение, не то от усталости, не то всё вместе. — Как ты думаешь, для чего он меня нанял? Юлиан нахмурился. — Чтобы обучать меня фехтованию?.. В его голове это звучало иначе. Правильнее. Фундаментальнее. Надёжнее. Но теперь Юлиан уже не был так уверен. Его мир за этот вечер перевернулся несколько раз. Он не мог быть уверен уже ни в чём, настолько сильно его перекосили страх и новая информация о вещах, которые раньше представали перед ним в ином свете. (Он не мог быть уверен ни в чём, кроме своей любви к Геральту. Только это было сильнее любых обстоятельств, известий, фактов и слов.) — В том числе, — кивнул Геральт и жестом велел следовать за ним, — но это не главное. Они вновь пошли вверх, Геральт оглядывался, выбирая нужную точку, пока вдруг не остановился на относительно плоском участке, скинул оружие и сумку и начал в ней копаться. Юлиан просто сел рядом на один из камней. В тот момент ему показалось, что из его одежды пот можно было отжимать, как из половой тряпки, что, распахни он полы плаща, то пар повалит от него, как это бывает с раскалёнными камнями в купальне, когда на них плещут водой. Всё это, конечно, было не правдой. Просто Юлиан не любил пачкаться, а потому теперь, после побега от банды наёмных убийц по лесам и холмам, всё виделось ему в дискомфортном, неприятном, угнетающем свете. — А что же тогда главное? — спросил он с опаской, страшась и желая услышать ответ. — Роше нанял меня ради твоей безопасности. Для того, чтобы я защищал тебя, чего бы это ни стоило. И для того, чтобы научить, как защититься самому в случае... ну, в случае, если ты столкнёшься с опасностью в одиночку. — Зачем ему это? — Понятия не имею. Я не спрашивал. Не моё это дело. Но могу сказать наверняка лишь одно: ты ему зачем-то нужен. И я подозреваю, что дело тут далеко не в статусе наследника трона. У Роше какой-то свой интерес в том, чтобы ты оставался жив. Иначе бы он меня не нанял. Столкнувшись с безмолвным вопросом, отразившимся на растерянном лице Юлиана, Геральт пояснил: — Потому что лучшего кандидата, чем я, чтобы защитить кого-то настолько ценного, как ты, он не знает. — А я думал, — беспомощно пробормотал Юлиан, и плечи его поникли, — дело в фехтовании... — Не без этого, — кивнул Геральт. — Не без этого. Что-то раздражённое и мутное всколыхнулось внутри, как если бы в чистой реке кто-то палкой разворошил илистое дно. Юлиан не переставал хмуриться. Ему всё меньше нравилось то, о чём рассказал нынче Геральт. И ещё меньше нравилось, что Геральт не рассказывал этого раньше. — Почему ты об этом молчал? — поинтересовался Юлиан, вскинувшись, глядя прямо и почти сердито. Юлиану не нравилось сердиться, не нравилось раздражаться, ведь это не имело ничего общего с веселием и радостью. Он всегда довольно легко справлялся с плохими эмоциями, часто убивая их ещё в колыбели, однако теперь ему этого не удавалось. Всё, чего он просил у людей, которых приглашал в ближайший круг своего общения, — честность. Это всегда было единственным, о чём просил Юлиан. Это всегда было его первым и последним условием для тех, кому он отдавал всего себя, доверял всю свою маленькую вселенную, запечатанную в сосуд его тела, предлагал все деньги и власть, ему данные по воле случайного рождения, дарил всю любовь и заботу, что носил в своём сердце. Дарил без задней мысли, просто потому, что чувствовал, что мог подарить, не мог уйти, не утешив, не позаботившись, не приласкав жестом или добрым словом. И когда кто-то не был с Юлианом честен в ответ, его это задевало. Он ведь отдавал столь многое за сущую ерунду. (Впрочем, ему никогда не приходило в голову, что для других людей честность — понятие от ерунды весьма и весьма далёкое.) Он смотрел на Геральта почти сердито — ибо смотреть по-настоящему сердито на человека, которого любил, он бы никогда не смог — и гадал, отчего же тот раньше не рассказывал ему столь важных вещей? “Замалчивание правды порой приводит к худшим последствиям, чем откровенная ложь”. (Впрочем, ему не приходило в голову, что для других людей подобные вещи могут быть не столь важны.) — Ты разве спрашивал? — Геральт перестал что-то искать в сумке и вздохнул. — Да и обычно я не обсуждаю детали своей работы с кем-то, кроме заказчика. — Обычно? А в моём случае, значит, есть что-то необычное? Раз ты удосужился всё же поведать мне, отчего мы столько времени убили на фехтование и... — Наверное, то, что ты мне больше друг, чем ученик. Юлиан запнулся на полуслове. Признание их дружбы согрело ему сердце. В конце концов, у Юлиана было не так уж много друзей, а знать, что таковым тебя считает твой любовник, более того — возлюбленный, было приятно. Геральт только что подтвердил, что они не чужие друг другу. Подтвердил, что они плывут в одной лодке. Но могло ли за этим стоять что-то ещё? “Могло ли?..” — спрашивал Юлиан себя, всматриваясь в золотые радужки напротив. (Но едва ли там было что-либо ещё, кроме отражения луны.) Сердитость сняло как рукой. И сердитость, и смутное раздражение, и сомнения, и досаду. И страх тоже. Несколько добрых слов для Юлиана были на вес золота. (Из “Хорошей Книги” он знал, что от нескольких добрых слов слепые прозревали, а хромые обретали возможность ходить.) Они разожгли костёр на относительно плоском участке холма, защищённом вокруг валунами. Снизу, откуда вероятнее всего пришли бы преследователи, можно было бы увидеть свет, но не сам костёр. Юлиан не понял, зачем им нужен костёр, если они пытались избежать ненужного внимания да и вообще всю дорогу путали следы, но Геральт терпеливо объяснил, что следы они путали, чтобы увеличить время для подготовке к засаде. — Когда они увидят свет, — произнёс Геральт, доставая из сумки бинты и флягу с водой, — произойдёт одно из двух: либо они подумают, что мы посчитали, что оторвались, и в безопасном месте решили сделать привал, и тогда они подойдут к нам снизу; либо они догадаются, что мы устроили им засаду, и решат обойти костёр кругом, чтобы приблизиться к нему с тыла. Но нас самих у костра не будет. Понимаешь? Юлиан молча кивнул. — Я буду с западной стороны, вон за теми камнями, — Геральт махнул рукой себе куда-то за спину. — Большая их часть, думаю, попробует пройти там. Он жестом велел Юлиану сесть к нему боком и начал осматривать рану, где раньше было ухо. Теперь, в свете костра, на долгожданном привале, во время короткой передышки, перед главным кошмаром грядущей ночи, это можно и нужно было сделать. — Разумнее всего будет, если ты поднимешься выше, вон туда, чуть севернее меня. Подальше от драки, ясно? Там высокое место, не слишком удобное, может быть, но выгодное для того, чтобы подсобить мне стрельбой. Нужно положить стрелами столько, сколько сможешь. Пока колчан не опустеет, даже не суйся вниз. Юлиан зашипел, когда Геральт начал промывать рану. Притупившаяся было боль вспыхнула с новой силой. — А потом придётся драться? — спросил кронпринц, дёргаясь, ругаясь, пытаясь увернуться от чужих прикосновений, впрочем, не специально, конечно, но ведьмак крепко держал его за подбородок, пока возился с раной. — А ты как думаешь? Если что-то будет не так — кричи. Если я не приду, тебе придётся выкручиваться своими силами. — Я понимаю, Геральт, что вряд ли смогу рассчитывать на твою помощь, если ты будешь занят. — Или если буду мёртв. Юлиан мысленно содрогнулся от этих слов. На секунду он даже забыл о боли, терзавшей его ухо. Геральт в последний раз осмотрел рану, слегка хмурясь. — Что там? — не выдержал кронпринц. — Очень плохо? — Ну как тебе сказать... — Эликсир не поможет? Не сохранит мне ухо? Сколько надежды Юлиан испытывал, задавая этот вопрос, сколько надежды и сколько бурого, пропитанного кровью страха, граничившего с безысходностью. — Лютик, его снесло почти начисто, — Геральт взялся за перевязку. — Я дам эликсир, чтобы быстрее зажило, но ухо он тебе не вернёт. Новость сильно опечалила Юлиана. “Теперь придётся отращивать волосы, чтобы скрыть увечье. Надеюсь, оно никак не повлияет на мой музыкальный слух. На слух вообще, если уж на то пошло...” Голодный, уставший, начинающий замерзать, измученный болью в ране, Юлиан чувствовал нервозность, граничившую со страхом, чувствовал страх, граничивший с жуткой тревогой, и жуткую тревогу, граничившую с бесконечными вопросами, которые раз за разом загоняли его смятенный, потрясённый разум в ловушку. Лёгкая растерянность от обилия информации и пасмурное раздражение от её недостатка сплелись в нём в тугой узел. Он был почти на взводе. И в то же время был до ужаса спокоен. — А что мы теперь будем делать? — спросил кронпринц в безуспешной (и безутешной) попытке отвлечься. — Ждать, — Геральт закончил с перевязкой, обмотав Юлиану полголовы, и вытер руки о плащ. — А теперь иди наверх и готовь стрелы. — Я не хочу. Геральт уставился на него с выражением крайнего неодобрения. Серого, тёмно-синего и солёного. С запахом дыма. С привкусом грядущей крови. — Мне страшно, — признался Юлиан нехотя. — Знаю. — Очень страшно. Геральт смягчился. Будто против воли. Будто перед ним сидел ребёнок, которого нужно было не то отругать, не то обнять. — Это нормально. Все люди боятся. — Даже ты? В глазах Геральта было что угодно, но не страх. — Я — ведьмак, Лютик. Ведьмак. Они посидели немного в тишине. Костёр трещал на сырых ветках, что Геральт зажёг с помощью знака. Потом Геральт поднялся, закинул сумку на плечо и отправился на место, выбранное им для засады. Юлиан нехотя поднялся следом, жалея, что не может погреться ещё чуть-чуть. Уже через несколько шагов холод стал пробираться ему под одежду. — Я тут с тобой посижу, — решил Юлиан, притыкаясь боком к горячему боку Геральта. — Как заметишь кого, скажи, я займу свою позицию. Ведьмак только пожал плечами. Даже в полутьме, в отдалённых отблесках костра и тусклом лунном свете, Юлиан различил, куда был направлен его пытливый, сосредоточенный взгляд: Геральт неотрывно всматривался вдаль, отыскивая любые признаки приближения врага. Но там, внизу, были только деревья, река и безлюдные склоны. — Едва ли они осмелятся искать наши следы ночью, — Юлиан поёжился, закутываясь в плащ. — Они же не видят в темноте так же хорошо, как и ты. — Они сейчас видят костёр. Должны видеть. Они придут, Лютик. С рассветом или раньше. — Зачем мы это делаем? — Что именно? — Засаду. Мы могли бы, ну знаешь, просто... уйти. Не разводили бы костёр. Спустились бы с другой стороны. В ближайшей деревне купили лошадей. Вернулись бы в Адую. Геральт перестал разглядывать подножья холмов. — Сколько их там было у нас на хвосте? — спросил он. — Восемь? Десять? Дюжина? Как далеко, по-твоему, мы уйдём, когда за нами по пятам гонится такая орава? У нас с собой нет припасов, Лютик. Почти нет воды. Мы были в дороге три дня, пока добирались от твоего дома до таверны. Вот уже сутки почти на ногах. Оба устали. Оба на нервах. Далеко мы в таком состоянии уйдём, м-м? А их там по меньшей мере восемь человек, и они наверняка хорошо отдохнули перед тем, как нас встретить. Как бы я ни прятал следы, хороший следопыт, а такие всегда водятся среди наёмников, их вычислит. Нынче нас спасло только наличие лошадей. Ну, ещё ночь. И безмерное везение, разумеется. Оно в первую очередь. Спорить с этим было бы глупо. Юлиан лишь вздохнул. — У нас особо нет вариантов, Лютик. Бежать и погибнуть или дать бой, пока ещё есть силы, и, возможно, победить. — “Когда перед полководцем два тёмных пути, ему следует выбрать тот, что посветлее”, — процитировал Юлиан Столикуса, но выглядело это скорее как недовольное бурчание. — После боя заберём их припасы, если получится — вернём своих лошадей. Если повезёт, сможем разузнать, кто нанял наших преследователей. Кто и почему. Но на это я бы сильно не рассчитывал. Молчание повисло в воздухе свинцовым ощущением надвигающейся угрозы. Сон не шёл. Хоть они и были на ногах с самого рассвета, Юлиан не сомкнул бы глаз, даже если бы на них сейчас не велась охота. Столько впечатлений свалилось на него за последние часы. “Как жаль, что у меня нет сейчас под рукой лютни! Уж она-то прогнала бы любые треволнения, спела бы колыбельную... Какая утрата!” Подножья холмов внизу были полны неподвижных теней. Луна рассекала чернильный небосвод, оставляя за собой разводы туч. Костёр выплёвывал вверх редкие снопы искр. Юлиан тоскливо смотрел на огонь, жалея, что не сидит сейчас подле него. “Враг может появиться в любой момент. Нам нельзя терять преимущество неожиданности ради нескольких минут в тепле”. Холод заползал ему под одежду ледяными змеями. Губы занемели. Юлиан плотнее закутался в плащ, сдвинул капюшон пониже и сунул ладони подмышки, чтобы хоть как-то их отогреть. Несмотря на то, что он был в перчатках, новорождённая зима всё равно кусала его за пальцы. Сколько они так просидели среди камней? Часы? Годы? Или всего лишь несколько минут? По ощущениям Юлиана прошла целая вечность. К тому моменту, как восточный горизонт стал светлеть, подобно чернилам, что понемногу разбавляли водой, он в сотый раз успел проверить, не отсырела ли тетива у его лука. Всё было в порядке. Юлиан смотрел на натянутую тетиву и чувствовал, что так же, точно так же где-то в глубине него натянуты нервы: до предела, до боли, до студёного страха перед грядущей неизвестностью. Геральт вгляделся во что-то внизу холма. — Идут, — шепнул он. Юлиан подхватил лук, уже собираясь уйти, но в последний момент замер, обернулся к Геральту и крепко сжал ему плечо. В конце концов, кто-то из них мог и не дожить до рассвета. Юлиан ни секунды не сомневался в Геральте, но про своё благополучие с такой же уверенностью подумать не мог. — Геральт, если я сгину в этих холмах... — начал он не без тревоги, бившей по вискам, и под кадыком, и по рёбрам. — Не сгинешь. — Откуда тебе знать? — Я же рядом, — Геральт накрыл ладонь Юлиана своей: по-дружески, по-товарищески. — Не бойся. У фехтования своё место в памяти. Когда придёт время обнажить клинок, ты, возможно, не будешь знать, что делать, но твоё тело будет. Эти полгода не прошли для тебя напрасно. Ты усердно трудился. Ты приобрёл знания и привычки, которые научили тебя, когда и как ранить противника, а когда и как от него защититься. — И всё же мне страшно. — Страх хороший спутник для беглеца, но плохой советчик для воина. Ты мне доверяешь? “Всецело. Полностью. Совершенно и абсолютно доверяю тебе во всём, любовь моя. Каждой частичкой своего тела. Каждым вздохом. Каждым биением сердца”. — Да. Геральт указал на камни, расположенные чуть выше по склону. Они были едва заметны в свете луны, побледневшей от страха перед рассветом. — Тогда иди. И готовься. Благодарно кивнув, Юлиан бесшумно направился на то место, откуда должен был прикрывать ведьмака стрелами. Устроившись сверху, Юлиан напряжённо вглядывался в мучительно медленно рассеивавшуюся темноту. Вскоре он тоже заметил чёрные силуэты, тени среди теней, что бесшумно поднимались по склону. Юлиан почувствовал, как что-то встрепенулось у него в груди: это сердце забилось от страха, громко и быстро. В животе похолодело. Он пересчитал силуэты. Их было девять. Он ошибся там, когда въезжал в лес. “Не то чтобы этот просчёт хоть сколько-нибудь утешал... На одного меньше. Всего лишь на одного! А у меня только шесть стрел в колчане...” Поднявшись немного по склону, они начали осторожно подбираться к костру с двух сторон. В темноте Юлиан едва различил, что большая часть из них прикрывалась щитами; кто-то держал в руке меч, кто-то — копьё. Арбалетчика видно не было, но это лишь заставило Юлиана почувствовать ещё более сильную, нестерпимую тревогу. Чем ближе они подбирались, тем отчётливее пламя вырисовывало контуры их одежды, а потом и лиц. Они ещё не видели Геральта. Наложив стрелу и натянув тетиву к уголку рта, Юлиан ощутил, как сильно она впивается в кожу. Где-то там, далеко на востоке, у самого стыка земли и неба появилась тонкая, бледная, призрачная полоса. Отблеск пламени лизнул фигуры чужаков, когда они были уже совсем близко, ещё немного — и увидят, что возле костра, защищённого валунами, никого нет, ещё немного — и меч Геральта рассечёт тьму смертоносным блеском стали. Этот краткий миг дал Юлиану возможность выбрать первую жертву. Он натянул тетиву ещё сильнее и прицелился. Весь мир вокруг как будто замедлился. Секунды тянулись, словно минуты: долго, трепетно, с дрожью. Собственные движения показались Юлиану невыносимо медленными. Он чувствовал студёный воздух на губах, прикосновение к коже верхних ресниц, опустившихся в кратком моргании, которое могло бы сойти за вечность. Дыхание вырвалось изо рта облачком пара. Сердце гулко и протяжно стукнуло о рёбра. Пальцы плавно отпустили тетиву. Оперение мягко мазнуло Юлиана по щеке на прощание. Так могла бы погладить ребёнка родная мать. Щёлкнула тетива. Мир разом ускорился, возвращаясь в привычный ритм течения времени. Стрела улетела вниз по склону футах в трёх от крайнего из наёмников. — Дерьмо, — выдохнул Юлиан, шокированный собственным предательским промахом; внутри у него всё ухнуло вниз. Наёмники в миг застыли той изумлённой неподвижностью, какая сковывает движения одиночки, знающего, что вокруг него на сто миль нет ни души и вдруг услышавшего в лесу позади себя оглушительный хруст ветки, сломанной под шагом человеческого сапога. Юлиан быстро наложил новую стрелу и пустил её, с ужасом гадая, что же случится, если и в этот раз он промажет. Стрела вгрызлась одному из наёмников в шею, чуть левее кадыка. Тот как будто не сразу понял, что произошло. Его лицо вытянулось от удивления, когда он потянулся рукой к горлу, а потом рухнул. Остальные, надо отдать им должное, как подумалось Юлиану, когда он накладывал следующую стрелу, пришли в себя молниеносно. Кто-то закрылся щитом, кто-то спрятался за камнями. Тот, что вёл половину людей с западной стороны, собирался, очевидно, что-то крикнуть своей группе, но в ту же секунду голова его слетела с плеч — это Геральт, вынырнувший из чернильной мглы, словно призрак, снёс её плавным росчерком меча. Первая горячая кровь окропила сырой холодный снег. Кошмар из криков и лязганья оружия распахнулся над этим склоном, над камнями, распахнулся в этот самый миг, будто оскаленная волчья пасть. Разверзся над ними всеми громом завязавшейся драки. Третья стрела Юлиана попала кому-то в щит. Следующую стрелу он пустил в мелькнувшую среди камней и чужих доспехов незащищённую щиколотку. Стрела чиркнула по камню. Юлиан выругался, краем глаза заметив, как Геральт отбивал атаки сразу троих человек: двух с мечом и одного с топором. Но смотреть на Геральта было некогда. Юлиан предпринял новую попытку. Враг вскрикнул, схватившись за колено, откуда торчало древко стрелы; его щит слегка качнуло в сторону, и тогда Юлиан выпустил стрелу ему прямо в грудь. Геральт к этому моменту положил троих и теперь схлестнулся с ещё двумя. Стрел у кронпринца больше не осталось. Липкими от холодного пота руками он схватился за ножны, вытаскивая меч. Из девяти они успели шестерых отправить в грязь, как говорят на Севере. Быстро, стремительно, неумолимо. Юлиан чуть ли не кубарем скатился с насиженных камней, почти напоролся на чужой клинок, но вовремя отбил его бездумным, паническим выпадом. “Повезло так повезло!” Враг, рослый бородатый мужчина в кожаном крепком нагруднике, отпрянул, уходя от его выпада. Где-то сбоку и снизу Геральт парировал атаку сначала одного нападающего, потом другого. Кого-то из них он толкнул плечом, и наёмник полетел в костёр. Юлиан, отвлёкшись на ведьмака, едва не пропустил удар, которым рослый бородач намеревался раскроить ему череп. В голове вспыхнули непрошенные воспоминания с той памятной тренировки с Геральтом, в лесу, возле охотничьего поместья. — Убил, — заметил Геральт; его топор замер в дюйме от виска Юлиана, не успевшего ни встать, ни закрыться щитом. В последний миг тело Юлиана дёрнулось, ноги сами унесли его в сторону. (Нет, не убил.) Смертоносная сталь просвистела в дюйме от правого уха Юлиана. “Лишиться обоих сразу было бы как-то слишком!” Юлиан извернулся, контратаковал, бородач отбился безо всякого труда. Что-то просвистело в воздухе. Краем глаза Юлиан заметил, как Геральт отшатнулся в сторону, будто его ранил сам воздух, но потом вновь схлестнулся с врагом. Схлестнулся и Юлиан. Внутри весь содрогаясь от ужаса, он бросился на противника, не то атакуя, не то защищаясь. Страх подстёгивал его движения; паника перерастала в нездоровый истерический азарт. Удар, удар, удар. Лязг оружия разносился по окрестностям. Вновь воздух разрезал какой-то свист. Юлиан не обратил на него внимания. Не до странного свиста ему было, когда бородач, орудуя широким мечом, оттеснил его к высоким валунам. Юлиан поспешно избежал нового удара, присев на ослабевших ногах. Чужое лезвие чиркнуло по камню, высекая из него искры. Они градом посыпались кронпринцу на плащ и тут же погасли в морозном воздухе. Кое-как поднявшись на ноги, Юлиан парировал несколько чужих атак. Меч при этом дрожал в его руке так, словно по нему били молотом. В конце концов, бородач замахнулся и выбил клинок у Юлиана из ладони. Это была страшная секунда. Остаться совершенно беззащитным, в чужой власти, в чужой кровожадности. Уповать в такой ситуации на милосердие было бы сущей глупостью. Кронпринц вдруг понял, что вот — сейчас рослый бородач замахнётся, и его разрубят пополам. Какая-то непомерная гора мышц с огромным мечом наперевес была так близко, так до одури и крови из носа близко, что Юлиан уже ощущал дыхание смерти на своём лице. — Убил, — констатировал Геральт, когда лезвие боевого топора мягко упёрлось ему в изгиб между плечом и шеей. Юлиану показалось, что ещё немного, и он обмочит штаны от ужаса. Вот враг замахнулся. Лезвие меча блеснуло в слабом свете зари. Юлиан в ужасе отшатнулся. “Это конец. Всех концов конец”, — подумал он, а рука будто сама потянулась в сторону, ища хоть что-то, что могло бы ему помочь. — Враг, — говорил Геральт, — просто зарубит тебя тем, что ему под руку попадётся. Тебе нужно учиться сражаться против всех видов оружия. Тебя может не спасти целая армия, но могут спасти навыки, которые ты приобретаешь сейчас. Под руку Юлиану попался камень. Не думая, он схватил его с земли и с силой зарядил бородачу, воздевшему меч, по лицу. Того мотнуло в сторону. Кровь окрасила его разбитые черты. И, кажется, Юлиан выбил ему глаз острым концом камня. Бородач, издав какой-то звериный рык, стал размахивать мечом направо и налево. Юлиан отпрыгнул от него, споткнулся и шлёпнулся на задницу. “Вот сейчас точно зарубит. Вот сейчас это точно конец”. Юлиан зажмурился, ожидая удара, который завершил бы его короткую, столь чудовищно короткую жизнь. “Кажется, я всё-таки обмочился... Вот же бесславная смерть! Не о таком поют в балладах!” Однако удара не последовало. Бородач издал ещё один странный звук: хриплый, удивлённый, булькающий. Юлиан осторожно открыл один глаз, но потом распахнул оба. Шокировано и потрясённо. Изо рта его соперника торчал меч. Он пробил голову бородача чуть ли не наполовину. С лезвия Юлиану на лицо капала густая горячая кровь. Вдруг меч потянули назад, и он вышел из плоти с непередаваемым, отвратительным звуком. Поверженный враг рухнул на землю мёртвый грузом. На его месте стоял Геральт. Он тяжело дышал, смотря на Юлиана загнанным золотым взглядом. И в этом взгляде было столько беспокойства и столько облегчения, что ими можно было бы потопить целый флот. В воздухе что-то снова щёлкнуло, и Геральт дёрнулся, хватаясь за бок. В боку у него торчал арбалетный болт. Юлиан посмотрел в ту сторону, откуда прилетела беда, и увидел арбалетчика, уже накладывавшего непослушными руками новый болт в механизм. Потрясение и страх, ужас и паника, шок и истерический азарт — всё померкло. Юлиан сорвался с места, подхватил какое-то первое под руку попавшееся оружие и кинулся к арбалетчику. Всё померкло внутри него, но лишь на мгновение, за которым последовал взрыв. То была ярость, какой Юлиан никогда в своей жизни ещё не испытывал. Только от одной мысли о том, что кто-то ранил Геральта, всю рассудительность, всю трусость — всё смело ураганом. Юлиан не успел осознать, как подскочил к арбалетчику, как выбил у него из рук арбалет. Не успел заметить его молодое лицо с веснушками и глаза: не то зелёные, не то голубые. Юлиан даже не понял, как так получилось, что топор, который он подхватил с земли, вдруг проломил арбалетчику голову. — Убил, — сказал ведьмак, приподнимая лицо Юлиана обухом топора за подбородок. Кровь брызнула Юлиану в лицо, попала в глаза, на губы. Он вдруг увидел, как чужое тело сползает к его ногам. Мёртвое тело. Мёртвый человек. “Человек, которого я убил”. — Боже, — выдохнул кронпринц, и ужас, раза в три сильнее прежнего, прошиб его ледяным потом с головы до ног. — Что же это я... — он отступил неверными шагами назад. Юлиан даже не выдернул топор. Рука сама соскользнула с древка. В голове и в чувствах всё смешалось. Где было небо? А где была земля? Что только что произошло? Юлиану стало дурно, так чудовищно и непоправимо дурно, что он согнулся пополам, давясь рвотой. Кошмар этой стремительной драки предстал перед глазами Юлиана в свете первых лучей утренней зари. Вокруг костра, где горело чьё-то тело, валялись трупы. У одного не было головы, у другого — руки. Вон там был мужчина, чью шею пронзила стрела, а вот того, что подальше, разрубили почти пополам. Трупы. Трупы валялись вокруг них. Остывающие тела, остывающие сердца, выветрившиеся жизни из остекленевших глаз. Юлиан вдруг понял, что нет, он был прав там, в лесу. Трупов было десять. Они с Геральтом видимо оба не заметили арбалетчика. “То ли он шёл намного позади остальных, то ли подкрался вообще не пойми откуда, потому что если бы он шёл со всеми, Геральт бы... Геральт! О Господи, Геральт!” Наспех утерев рукавом рот, Юлиан рванул к ведьмаку. — Геральт! Геральт, ты как?! Ведьмак сидел на каком-то камне, прикрыв глаза, и пытался вытащить арбалетный болт. С всё нарастающей паникой Юлиан заметил, что болт был не один. Древко торчало в боку, древко торчало в плече. — Что делать?! — вскрикнул Юлиан, но тут же укорил себя в том, что теряет холодность рассудка. — Что мне сделать? — спросил он сдержаннее, собирая всю свою волю и память в кулак. — Я должен... должен вытащить стрелы и остановить кровотечение, да? Геральт кивнул. — В моей сумке... — он махнул рукой в сторону. — Да, да, эликсиры, бинты, жидкость для промытия ран, я помню! Сейчас же всё принесу! Только не умирай, Геральт! — Не дождёшься, — фыркнул ведьмак, сплёвывая кровь. Сумка нашлась под одним из трупов. Юлиан достал её с победоносным воплем и мигом примчался обратно. Но когда он открыл сумку, паника с новой силой стала захлёстывать трюмы его сдержанности, наполняя их жутким, отвратительным ощущением безысходности. — Геральт... — прошептал он. — Что такое? — Твои эликсиры... они все разбились. Резкий выдох раздался со стороны Геральта. Злой и суровый выдох. — Тогда обойдёмся без них, — произнёс он сквозь зубы. — Мне не впервой. Спустя долгие четверть часа всё было сделано. Но это были страшные четверть часа в жизни Юлиана. Ни королевские гувернантки, ни Регис, ни сам Геральт не учили его, как вытаскивать арбалетные болты, или как их проталкивать вперёд, предварительно сломав оперение, или как делать надрезы, чтобы вытащить наконечник. Никто не учил его, как правильно обрабатывать раны и делать перевязки. Теперь Геральт, шипя от боли, подсказывал ему что и в какой последовательности нужно делать, и Юлиан делал, но руки у него дрожали. И отчаяние щемило сердце. На бедре у ведьмака обнаружился серьёзный глубокий порез. Геральт, схватив Юлиана за руку, выговорил сквозь зубы строгое и не терпящее возражений: — Положи в огонь, — и протянул ему кинжал, с заметным усилием вытащенный из сапога. — Зачем? — Нужно прижечь рану. Костёр ещё горел. Юлиан бросил туда чужое оружие. Огонь полыхал на древках копий и топоров. Обгорелый труп, что был в костре до того, ему пришлось оттащить в сторонку. Трижды кронпринца рвало: сначала от отвращения, потом от ужаса, потом снова от отвращения. Наконец он смог запихать кинжал в угли. Небо успело немного посветлеть, пока они ждали, когда сталь раскалится. Рассвет окропил лицо Юлиана алыми лучами, сделав подтёки чужой застывшей крови ещё более яркими. При свете этот склон, залитый кровью и усеянный трупами, выглядел ещё хуже, чем в предрассветных сумерках. Воздух забивался в лёгкие Юлиана неприятными запахами. Чувствовал он себя очень странно. Шокированным, загнанным, отчаявшимся. Но по большей части — растерянным и уставшим. Руки его не переставали дрожать: ни когда он приложил раскалённый кинжал к бедру Геральта, ни когда помог ему встать, удерживая весь его вес на своих плечах исключительно силой любви. — Надо найти лекаря, — сказал он, перекидывая руку Геральта через плечо. — Надо найти кого-то, кто согласится нас приютить. Я ведь не смогу выходить тебя здесь, — Юлиан окинул взглядом каменистые склоны с редкими деревьями. — Без еды, без лекарственных мазей и настоек, без чистых бинтов, без ничего. Геральт что-то согласно промычал в ответ. И они стали спускаться по склону. Вниз. Той же дорогой, что пришли сюда на закате. Что помогло им спуститься с крутизны, Юлиан потом не смог бы сказать. Он более не находил в себе ни страха, ни усталости, ни голода. Ноги его налились силой, что так предательски оставила его ночью, перед схваткой; окрепли и его руки, что дрожали ещё час назад, когда он выпустил первую стрелу, за коей последовал весь этот кошмар. Неизбежный кошмар. Юлиан более не чувствовал ничего, кроме острого волнения за Геральта. На этом любящем волнении он двигался вперёд. Он не мог позволить себе остановиться ни на шаг, не мог позволить себе заметить боль в нывших от усталости ногах. В нём была сила. Только это он старался держать в голове и в мышцах. (И сила эта звалась любовью.) Они вышли к реке, вдоль которой мчались несколько часов туда, вверх на склоны. Солнце оторвалось от горизонта, волоча за собой алые лохмотья туч, словно пропитанных кровью ночной схватки. “Геральт хорошо держится”. Это и вправду было так. Юлиан подумал, что не будь Геральт ведьмаком, то, возможно, остывал бы уже там, среди камней, с омертвелым взглядом. Но ведьмачье тело работало по-другому. “Только это Геральта сейчас и спасает. Но нам всё равно нужен лекарь. И лошадь...” Юлиан начал насвистывать незатейливую мелодию, которую придумал специально для Пегаса. Надежда, что конь придёт на голос, была слабой. “Но лучше надеяться хоть на что-то, чем не надеяться вообще ни на что”. Они всё шли и шли вдоль реки, и с каждым шагом Юлиан чувствовал, что Геральту идти всё труднее и труднее. Да и ему самому тоже было тяжко. Невыносимо. Бесконечно плохо. Но Юлиан шагал вперёд, не переставая свистеть. Река шумела бурным потоком. Деревья тихо скрипели на слабом ветру. Подтаявший снег шуршал под сапогами. Дыхание у ведьмака было тяжёлым. Спуск с холмов давался им большими жертвами. Попытки свистеть ни к чему не приводили. Отчаяние затопило Юлиана через край. Глаза защипало от подступивших к ним солёных, измождённых слёз. Юлиан уже собирался всё бросить, ощущая в груди нарастающую истерику, как вдруг не так далеко раздалось ржание. Где-то среди сосновых стволов мелькнул вороной бок Пегаса. Но легче никому от этого почему-то не стало. Даже когда Юлиан помог Геральту взобраться в седло, он не ощутил облегчения. Тяжесть чужого тела будто всё ещё давила на плечи, на совесть, пробивала лихорадочными импульсами голени. Может, то была ответственность за человека, спасшего ему жизнь. А может, то была попросту усталость. Возвращаться в таверну Геральт счёл плохой идеей. Юлиан был с ним согласен. Поэтому, взяв Пегаса под уздцы и припомнив, какие есть поблизости селения, Юлиан повёл коня на юг. Всю дорогу он кидал короткие взгляды на Геральта. И каждый такой взгляд резал его ножом по сердцу. — Говори со мной, — попросил он. — В одном из романов, которые я читал, было написано, что в таких ситуациях нельзя терять сознание. Не молчи, Геральт, Бога ради, не оставляй меня. (Одного. В тишине. В одиночестве горя.) И Геральт говорил.***
— Осторожнее, — сухо попросил лекарь, когда Юлиан помог ему уложить Геральта на постель. До ближайшего города они добрались к полудню. Юлиан вёл их, не будучи до конца уверенным, что они вообще куда-то доберутся, что они успеют до того, как Геральт истечёт кровью, и хоть Юлиан перевязал его достаточно хорошо, глухая тревога, тем не менее, бередила его мысли, ворошила так, словно кто-то копался в мерцающих углях его испуганных чувств и истерзанных надежд кочергой жесткой действительности. Это был один из тех маленьких приморских городков, что щедро усеивали Срединные земли вдоль южного побережья. Он находился в устье местной реки и имел гавань, защищённую с двух сторон высокими скалами. Быть может, думал потом Юлиан, это была та самая река, что брала свои воды меж тех холмов и камней, где они накануне устроили засаду, где Геральт спас ему жизнь, где Юлиан впервые убил другого человека. Городок, серый, сырой и снежный, пропитанный солью и йодом, с каменными невысокими постройками и мелкими улочками, жил за счёт рыболовства, морских даров, вроде жемчуга, и даров земных, вроде сланца, который добывали возле одного из утёсов в миле к западу. Юлиан никак не мог вспомнить название городка, куда ноги и память, богатая топографическими знаниями, сами привели его, уставшего, напуганного, но сдержанного и отрезвлённого доводами холодного рассудка. Мысли Юлиана всецело были заняты состоянием человека, о котором тревожилось его влюблённое сердце. Ни о чём другом думать он больше не мог. Даже о собственном отстреленном ухе, которое болело, не переставая. Лекарь уже осматривал раны ведьмака. Его губы шевелились почти беззвучно, но Юлиан всё равно расслышал несколько безразличных замечаний относительно того, как были вытащены стрелы, несколько скупых одобрений насчёт перевязки. — Вы хорошо перевязали рану, — сказал лекарь, внимательно изучая повреждения на теле Геральта. — Но стрелы вытащили плохо. Вот здесь, видите? Здесь осталась щепка. А вот здесь... — он не то нахмурился, не то улыбнулся. — Что ж, для меня ваш раненный друг — просто находка. Юлиан присел возле окна на какой-то потрёпанный сундук. Для него этот лекарь тоже был “просто находкой”. Он встретил его на подъезде к городу: мужчина копался в какой-то яме, собирая не то какие-то корешки, не то не пойми что. В руках у него был холщовый мешок, куда он складывал найденное. Увидев раненого, он сам любезно предложил помощь, сославшись на то, что он, среди прочего, ещё и лекарь. Кем он был на самом деле, Юлиан не знал. Его мало что волновало, кроме ведьмака, под конец поездки чуть не падавшего с лошади, цепляясь за гриву Пегаса слабеющими руками. Юлиан согласился не раздумывая, последовал за лекарем сквозь хитросплетения улочек до самого его дома с зелёной дверью. Помог поднять Геральта на второй этаж, туда, где была свободная комната, уставленная какими-то вещами, безмолвно взиравшими на путников с полок. Лекарь изучил ведьмачьи раны, посчитал его пульс, приоткрыл один глаз, что-то проверяя, и отпрянул, точно его ужалили. — Вот не ожидал... — пробормотал он, доставая травы и начиная их измельчать и смешивать с водой. — Далеко же ты от дома, ведьмак... Чужие слова пролетели мимо Юлиана — так сильно он облёкся в собственные размышления. Воздух наполнился запахом трав: бриония, болиголов, белена и мандрагора. Кажется, было что-то ещё. А может, ничего из этого, и Юлиану сей запах лишь померещился. Он слишком устал, чтобы вникать в суть всего вокруг происходящего. — Я дал ему отвар, снимающий боль. Он проспит несколько часов. Может, вам тоже надо? Вы ранены. — Что? — переспросил кронпринц, потирая ноющие виски. Он только теперь заметил, сколь сильно устал за прошедшие сутки. В тело будто налили свинца и бросили на дно океана. — Вы тоже ранены, говорю, — терпеливо повторил лекарь. — Вам нужно что-то от боли? Юлиан перевёл на него взгляд. Лекарь был человеком среднего роста, с короткими светлыми волосами, с бледной кожей. Худое лицо его напоминало маску, которую натянули на череп. Скулы выпирали, как прибрежные утёсы над морем. Под глазами залегли синяки. Морщины пересекали его лоб и тонкими штрихами очерчивали уголки рта, когда тот говорил или улыбался. Он был не молод и не стар. Он казался обычным, ничем не примечательным человеком, но в его глазах Юлиан заподозрил что-то, обычным людям несвойственное. Голод. Странный, нечеловеческий голод. Яркий, как обжигающий свет факела в темноте. Голод этот мелькнул в глазах лекаря лишь на секунду и погас, скрылся, будто рыба под водой, махнувшая хвостом у поверхности и устремившаяся обратно в безопасную тьму глубины. “Чего только не привидится после бессонной ночи...” — Я не ранен, — запоздало ответил Юлиан, даже не вспомнив, что вообще-то потерял ухо — настолько ему было всё равно на себя и не всё равно на Геральта. — Спасибо. За помощь. Вы очень добры. — Ваш спутник, безусловно, ценный экземпляр для меня, как для... знатока и ценителя человеческой анатомии. Превосходным подарком судьбы было встретить вас у городских ворот. С живыми мне нечасто доводится иметь дело. Кости мне больше по душе. Кости и трупы. Лекарь указал на полки в комнате. Юлиан посмотрел на них и дёрнулся, как от удара. С полок на него взирали кости. Сероватые и желтоватые. Большие и маленькие. Их было совсем немного, и расставлены они были в каком-то одному лекарю ведомом порядке. Сначала Юлиан испугался, к кому это его забросила судьба, и далеко ли у него кинжал, которым он прижигал Геральту рану, потому что нервозное ощущение опасности прошибло всё его тело. “Бежать? Не бежать? Он хочет нас убить? Что делать?!” — А, — выдохнул Юлиан, осенённый очевидной догадкой, — вы из этих? Из тех, что вскрывают трупы, чтобы определить причину смерти? Лекарь кивнул. “Господи, ну я и дурак. Сейчас в области медицины каких только видов занятий нет... Чего только эти сумасшедшие с иглами и скальпелями не делают с живыми и мёртвыми. Наука! Прогресс! Просвещение!” Кивнув косой взгляд на лекаря, склонившегося над ранами Геральта с инструментами, Юлиан чуть успокоился, вновь привалившись к стене и уставившись в окно, за которым медленно падал снег. “Неужели им действительно нравится ковыряться в чужих телах, утопая по локоть в крови?” (Неужели кому-то нравится сочинять истории, утопая по уши в словах?) Тяжкие думы навалились на Юлиана. Будет ли всё в порядке с Геральтом? Не смертельны ли его раны? Как скоро он поднимется на ноги? Ищет ли их сейчас Феррант? Чем платить за услуги лекаря? Денег с собой у Юлиана не было. Вернее, они были, но он всё потратил на спасение Ганмарка ещё тогда, в первый день поездки. Кронпринц прикусил губу в секундном замешательстве. — Вы видели коня, на котором я привёз своего друга? Лекарь кивнул. — Он редкой породы. Чистокровный. Вы много за него получите, если продадите. Этого хватит с лихвой, чтобы покрыть издержки и вашу работу. — Признаться, — лекарь сухо улыбнулся, но только ртом, не глазами, — раны вашего друга для меня сами по себе награда. Но деньги никогда не бывают лишними. Ренфри! В дверях появилась девушка в мужской одежде, худая, высокая, ростом почти с Геральта. У неё были коротко остриженные соломенные волосы и злой, жестокий взгляд. Приглядевшись, Юлиан понял, что и не девушка она в полном смысле слова. Подросток. Ребёнок даже. “Ей лет тринадцать на вид, вряд ли больше”. — Принеси воду и чистые ткани для перевязки, — попросил лекарь. Ренфри посмотрела на лекаря, потом на гостей, потом отвернулась и ушла, ничего не сказав. — Ваша дочь? — поинтересовался Юлиан, не чувствуя, впрочем, никакого интереса. — Что, она? — лекарь как-то изумлённо посмотрел на кронпринца, отвлёкшись от обработки ран. — Нет. Ученица... наверное. Хотя больше ей по вкусу калечить людей, а не лечить, но я надеюсь, что, покуда она живёт под моей крышей, пыл её поумерится. Я встретил Ренфри три месяца назад, когда только приехал в этот чудный городок. Ну, знаете, как это бывает: едешь по лесу, видишь изнасилованного ребёнка в изодранном платье... Жалко стало. — Вы и нас по этой же причине приютили? Из жалости? Проницательный взгляд лекаря — острый, как его инструменты, и сухой, как кости на полках его дома — врезался Юлиану в самую его суть. Лекарю будто о Юлиане всё было известно, будто он знал и его лицо, и его опасения, и положение, и вкусы, и чувства. Он долго смотрел на кронпринца, но так ничего и не сказал. Юлиана клонило в сон. В комнате, где на постели лежал его Геральт, а возле него сидел не молодой, но и не старый лекарь, в комнате, где на полках стояли кости, а за дверью в коридоре то и дело слышались шаги озлобленной Ренфри, в комнате, где окна выходили на восток, к берегу реки, впадающей в серое стылое море, Юлиан почувствовал, что может — наконец-то! — расслабиться. Он уснул прямо на сундуке возле окна, сложив руки наподобие подушки на подоконнике и опустив на них голову. Поза была совершенно неудобной, но Юлиан не обратил на это никакого внимания. “Я так устал. Так устал...” Веки сомкнулись, и блаженная темнота окутала измождённого Юлиана долгим, ровным сном без сновидений и тревог.***
На утро он проснулся разбитым. Всё тело болело, кости ломило, мышцы ныли. За окном клубился рассвет нового дня. “Долго же я проспал...” Юлиан повернулся на другой бок, но тут же подскочил от неожиданности, вспомнив, что уснул у окна, а теперь он лежал на постели. И вокруг было так чисто. И он сам был чистым, в другой одежде, с отмытым от чужой крови лицом, с новой повязкой на отстреленном ухе, которое, на удивление, не болело. Юлиан испугался поначалу, завозился и случайно задел бедром чей-то тёплый бок. Рядом спал Геральт. Его спокойное, безмятежное почти лицо благотворно повлияло на Юлиана. Он и сам успокоился. Потёр щёки, стряхивая остатки глубокого сна, соскользнул с постели и начал обуваться. Спустившись вниз, он оказался в маленькой зале. — Вам лучше? — спросил лекарь, стоявший у печи и жаривший кусок мяса на сковородке. На секунду Юлиану померещился запах палёного трупа. Перед глазами встали воспоминания минувшего дня, ночная засада и десять мертвецов. Костёр, в котором горело чьё-то тело. Он вновь увидел собственные руки, обагрённые кровью. Увидел топор, застрявший в чужой голове. Он вспомнил, что убил накануне человека. Не одного даже. “Убийца, — прошипел в голове незнакомый голос. — Убийца”. Рвотный позыв сковал кронпринцу горло. Он смог успокоиться, только начав в мыслях напевать детскую колыбельную, которую сам сочинил для Рейнольта много лет назад. “Я больше не там. Не там. Я здесь”. — Геральт... мой друг будет в порядке? — Через несколько дней сможет ходить, но недалеко и ненадолго. Ранам нужно будет время, много времени, чтобы полностью затянуться, — лекарь жестом пригласил кронпринца за стол и подвинул ему тарелку с едой. — Суп с олениной, — сказал он. — Вы можете задержаться у меня в гостях до полного выздоровления вашего друга, словом, столько, сколько нужно, если вам некуда идти. Но если всё-таки есть... — Мы уйдём через несколько дней. — Вот и славно, маэстро Лютик. Юлиан нахмурился. Ложка замерла на полпути ко рту. — Откуда вам известно моё имя? — спросил он резко, отрывисто, насторожённо и с вызовом. — У вашего коня, — лекарь принюхался к мясу над огнём; и снова голод, страшный и глубинный, промелькнул в его глазах, — с боку была приторочена лютня. Кроме как о менестреле Лютике, написавшем “Величайшее преступление”, в окрестностях не ходило толков. Кажется, жена начальника стражи специально ездила в Адую посмотреть вашу пьесу. Ответ Юлиана успокоил. Он даже укорил себя за враждебность по отношению к человеку, предложившему свою помощь, предоставившему Геральту качественный уход, а им обоим — крышу над головой и кусок хлеба на столе. К человеку, который не задавал лишних вопросов и даже не попросил за свой труд оплаты. — Простите, прошу, — Юлиан потёр переносицу; у него опять начала болеть голова. — Последние дни были... сложными. — Ну так, надо думать, — лекарь издал странный звук, похожий на смешок, и снял сковородку с огня. Кусок мяса, что он положил себе на тарелку со сковородки, выглядел странно. По запаху Юлиан не смог понять, какое это животное. — Тоже оленина? — поинтересовался Юлиан. Внезапно он понял, что никогда уже не сможет смотреть на жаренное мясо так, как раньше. Перед глазами всё ещё стояла жуткая картина того, как чьё-то тело дымится в костре. — Это? — лекарь взялся за приборы. — О, боюсь, что нет. — Странный какой... запах. — Я добавил смесь из четырёх сулджукских специй, — пояснил лекарь. — Она у меня всегда с собой. Остаток трапезы прошёл в молчании. Юлиан усилием воли впихнул в себя немного хлеба и пару ложек супа, всё время опасаясь, как бы его не вывернуло прямо в тарелку. “Выйдет некрасиво”. Когда он вернулся к Геральту, тот всё ещё спал. Работой лекаря кронпринц оказался весьма доволен. “Даже королевский лекарь не справился бы с задачей лучше, чем этот странный, загадочный человек. А ведь я даже не знаю его имени”. Чем-то он напоминал ему Региса. Очень отдалённо. И сходство было не физическим, а каким-то внутренним, как если бы двое мужчин вели свой род из одного клана или племени. “Это что-то сухое и многолетнее, многовековое у них в глазах”. Геральт спал. Цвет его кожи пришёл в норму. Дыхание было ровным. Юлиан присел рядом с ним на постель. — Скоро тебе станет лучше, — пообещал он спящему ведьмаку. Поколебавшись лишь миг, Юлиан осторожно и нежно взял Геральта за руку. Едва ли он смог бы себе позволить подобное, если бы Геральт не спал. Сердце его дрожало от переживаний последних сумасшедших дней и от любви, лившейся из чаши его чувств через край. Он поднёс чужую руку к губам и поцеловал костяшки, опалив их горячим дыханием. Не было в этом жесте ни нежности, ни трепета, ни похоти. Но была ответственность. Была та любовь, какую не воспевают в балладах, потому что она слишком серьёзна для ветреных влюблённых слов, слишком проста для изящных метафор, слишком фундаментальна для лёгкой поэтичной красоты. — Скоро тебе станет лучше, и мы вернёмся в Адую, любовь моя, — Юлиан вновь приложился губами к ладони Геральта — на секунду, не более. — Всё будет хорошо, моя радость. Всё будет хорошо... Внезапно скрипнули половицы. Юлиан выпустил чужую руку из своих и обернулся. Ренфри стояла на пороге. Стояла и глядела на него, безмолвно и зло. На него, на Геральта. Так же она смотрела и на лекаря, как Юлиан успел заметить за прошедшее время. “В её злости угадывается ненависть. Может быть, так смотрит на мужчин любая девушка, с которой обошлись... самым подлым и скверным образом?” Так они и взирали друг на друга, не говоря ни слова. Юлиан пытался прочесть по её лицу хоть что-то, но читать было нечего, кроме глухой озлобленности. Ренфри постояла в дверях, переводя взгляд с Юлиана на Геральта и обратно, с его рук на ведьмачью ладонь, с его губ на ведьмачьи костяшки. — Вот, — она поставила небольшую бутылку из тёмного стекла на прикроватную тумбу. — Он сказал давать каждые несколько часов. — А что это? — Снотворное. Из целебных трав. Он сказал, что во сне раны излечиваются быстрее. И что хаска на твоего... друга особо не подействует. Поэтому он должен пить это. — А твой учитель? — Ушёл искать кости, как всегда, — и Ренфри выскользнула из комнаты, оставив Юлиана наедине с Геральтом, мыслями и падающим за окном снегом.***
Геральт проснулся на третий день. Он долго оглядывался, всё никак не в силах отойти от снотворного, смаргивал пелену забытья, насторожённо принюхивался к запахам, будто волк, и шипел от боли, когда пытался сесть. — Эй, потише, — Юлиан помог ему прислониться к спинке кровати. — Куда ты так торопишься, Геральт? Видеть ведьмака в сознании, отдохнувшим и почти бодрым было для Юлиана чуть ли не высшей формой счастья. — Тут опасно, — Геральт повёл носом. — Я чувствую... в воздухе. — Перестань, ты просто не до конца проснулся. Лекарь сказал, травы очень сильные. Тебе ещё нужно будет время, чтобы прийти в себя. Юлиан едва удерживался от того, чтобы не кинуться Геральту на шею и не зацеловать его лицо. — Где он? На лестнице послышались шаги. — Думаю, сейчас он тебя ещё раз осмотрит, — Юлиан закусил губу; ему в голову закралась мысль, что лекарь как будто избегал находиться с Геральтом дольше необходимого. — Может быть, мы задержимся здесь дня на два, а потом... — Вот они, — раздался голос Ренфри с порога. Она спешно посторонилась, пропуская в комнату несколько фигур в тёмных одеждах. У всех, кроме одного, нижние части лиц были закрыты масками. Тот, что маску не носил, выступил вперёд. Ещё до того, как инквизитор заговорил — а тот, вне всяких сомнений, был инквизитором, — Юлиан понял, что сейчас произойдёт. Кровь застыла у него в жилах от жуткого, неописуемого, леденящего душу чувства, когда он услышал: — Именем Его Величества, вы арестованы по подозрению в мужеложстве.