***
Никогда прежде Енбок не видел гостиную настолько светлой и радужной. Тусклые краски точно ожили, некоторые цвета будто и вовсе подменили, потому что темный диван вдруг оказался пугающе бежевым, а коричневый светильник каким-то морковным. Ен разглядывает предметы так, словно никогда их раньше не видел, словно не он живет в этом доме вот уже девятый год. Досконально изучает каждый уголок, даже подушечками пальцев аккуратно поглаживает, поражаясь буквально каждой, теперь по-иному смотрящейся детали, пока взглядом не наталкивается на то, что вызывает внутренний смешок. По состоянию пола не составляет труда определить чью-то халтуру. Несмотря на заметную потертость светлого дерева в глаза бросается тонкий слой пыли и мыльные разводы. Мальчик широко улыбается, вспоминая с каким недовольным лицом Хенджин позапрошлым вечером размазывал мокрую тряпку по паркету, в то время как он смотрел мультики по телевизору. Младший бы и рад был помочь хену, но такое событие, как новый выпуск захватывающей истории про галактические приключения, пропустить никак нельзя. В отместку Хенджин весь оставшийся вечер драматично вздыхал, приговаривая: «Никакой помощи в этом доме», а Енбок носился за ним по пятам точно хвостиком, тщетно пытаясь обнять. После того как закончились мультики, конечно же. Образ ворчливого парня с собранными в растрепавшийся хвост волосами, в розовых резиновых перчатках и небрежно скомканной тряпкой для пола исчезает, растворяясь в ярчайших лучах, но оставляя теплый отпечаток на душе отдавшегося воспоминаниям Енбока. С выразительных губ мальчика улыбка сходить теперь не желает, являющаяся следствием искренней и глубокой любви. Маленький Ен-ни не видел Хенджина всего-то несколько часов, а уже неимоверно скучает. День с раннего утра обещал быть чудесным. Малыша разбудило первое за сегодня ласковое появление солнца, беспощадно разбавлявшее тьму даже под закрытыми веками. На обеденном столе поджидала коробка любимых цветных хлопьев и записка с пожеланием удачи от брата, который поздней ночью отправился на важное военное испытание. В новой школе, к которой Ен наконец-таки привык и которую он все-таки принял несмотря на некоторые трудности в общении со сверстниками, по химии поставили аж три самых высоких балла из всего класса. Учитель похвалил за усердие и отметил, что мыслит ребенок далеко не по своим годам. Тогда вечно опущенное личико ученика наконец-то уверенно приподнялось, внутри загорелось пламя ранее незнакомого чувства, как превосходство, а маленькие ручки в родившейся уверенности сжались в кулачки. В тот самый миг ему казалось, что видит он своих одноклассников как-то иначе. Они не лучше. Оставалось рассказать своей семье. Вот же отец и Хенджин обрадуются! Хен наверняка будет плакать от счастья, учитывая сколько бессонных ночей и собственных нервов принес в жертву, а еще потому, что проект. Проект, над которыми мальчики кровопролитно работали целую неделю, увенчался успехом. За невероятно реалистичную модель извергающегося вулкана с блестящей демонстрацией и точным объяснением Ен получил почетную звезду юного химика и первое место на выставке, являющейся завуалированной борьбой умов и талантов между частными школами. — Я дома! — раздался радостный крик успешного ученика, который из-за подаренных солнцем воспоминаний напрочь забыл, что торопился домой очень-очень, желая похвастаться торжественно врученной звездочкой. Ответом мальчику в лоб заявила подозрительная тишина. Енбок, не разучившись, на цыпочках заглядывает на кухню, где никого. Растущая тревога тут же подбросила парочку страшных картинок, которые малыш к счастью отсеял, стоило услышать, как ножки стула грузно черкнули по деревянному полу. Отец частенько засиживается над медицинскими диссертациями в своем кабинете, игнорируя происходящее вовне. Вполне вероятно, он просто не услышал. Облегченно выдохнув, Енбок решил вернуться к своему портфелю в прихожую, чтобы достать то заветное, чем неслыханно обрадует папу, а заодно разуться и переодеться. Изысканной школьной формой он уж очень дорожит, боясь запачкать дорогое сукно. Хенджин, встрепенувшись от раздавшегося с первого этажа голоса, как ошпаренный вскакивает с места, от резкости движения подвинув стул, что стал сигналом для спокойствия Ена. С вытаращенными глазами он вопросительно оборачивается на господина Ли, как никогда ощущая, что все пошло далеко не по плану. Оба шокированные и оба, явно не ожидавшие такого, устремили друг на друга удивленные взгляды. — Который час? — поспешно задает вопрос Хенджин, словно безнадежно опаздывает. — Двенадцати даже нет, — спокойно отвечает ему мужчина, взглянув на наручные часы. — Вероятно, Енбока отпустили с занятий. Он что-то говорил про выставку, а я, конечно же, забыл, — разочарованно качает головой, устало потирая переносицу. Еще одна бессонная ночь в борьбе за жизни не могла не пройти бесследно. — Ну что же, у нас нет выбора. Потому что про выставку забыли оба. Ен беззаботно выдвигает маленький табурет и, ловко взобравшись на него разутыми ножками, тянется к металлическим ручкам, распахивая дверцы громоздкого шкафа. Снимает форменный пиджак, следом под тон ему жилет, сверкающий темно-синими переливами в игре шелка на солнце, и тянется к деревянным плечикам. Вешает вещи бережно, навредить опасается, нежно поглаживая на прощание, прежде чем вновь окунуть в глубокую темноту шкафа до завтрашнего дня. Очарованный он никак привыкнуть не может к взыгравшему по-новому цвету и к такой прекрасной форме, продолжая любоваться еще некоторое время. Почему бы и нет, когда настроение такое прекрасное, а Енбок осознал, что он теперь неотъемлемая часть своей школы? Да что там часть — гордость! От вспыхнувшей яркой искрой мысли энергия пробуждается колоссальная. Рьяно кипя, она заводит бодрящий мотив, отчего ребенок выдыхает воздух ртом, готовясь заявить о себе точно всему миру. — Папа! — выстрелом раздается счастливое и громкое, а Хенджин тут же воздухом давится, ощущая нервные спазмы в горле. — У меня такие замечательные новости, ты бы знал! — продолжает малыш, нехотя захлопнув дверцы шкафа, в то время как Хенджин судорожно захлопнул дверь своей спальни, переставая дышать окончательно и по-шпионски прислушиваясь к каждому шороху на первом этаже. Он бы так и продолжил, если бы за спиной не раздалось шутливое: — Да брось, Хенджин. Вернись на место, — отец кидает короткий кивок на стул, с которого парень подскочил словно прошибленный током. — Ему рано или поздно придется узнать, — уверяет ровным тоном. — Пусть увидит все собственными глазами. Но Хенджин к такому не готов. Вспомнив о том, что телу для существования необходимо дышать, он вдруг расходится в вынужденном кашле, спеша заткнуть рот ладонью и от испуга вытаращивая огромные глаза еще шире. На удивление это безотлагательно помогает приглушить звуки, которые до Енбока теперь не доносятся. Господин Ли, все это время неотрывно наблюдая со стороны за бессмысленными стараниями, не сдерживает громкого смешка, в то время как Хенджину совершенно не до смеха. Парень в таком отчаянии, что нарушить самый страшный закон теперь кажется чем-то пустяковым. От съедающей заживо безысходности он теряется во всепоглощающих мыслях. Во всевозможных исходах того, что произойдет совсем скоро. — Ты себе представить не можешь! — задыхающийся от нахлынувшей радости Ен рыскает по первому этажу в поисках отца, которому так страстно желает похвастаться. — Папа! Ну ты где?! — Я здесь, Ен-а! Поднимайся наверх, — мгновенно отзывается отец, а Хенджин обреченно поворачивается. Взирает с неисчерпаемой жалобой на дне растерянных глаз, которые он вдруг вновь округляет, стоило услышать громыхающий топот, что отчетливым гулом разносится по всему дому. Енбок как счастливый слон мчится по лестнице. — Сын, все в порядке. Сядь, — мягко похлопывая по спинке стула ладонью, обращается к Хенджину господин Ли. Слова звучат пусть и ласково, но в приказном тоне. Старший сын послушно им следует, от тщетности опустив голову и протяжно выдохнув. — Ты будешь гордиться мной и Хенджином! — не может унять свой пыл маленький бесенок, который не идет, а летит по коридору второго этажа, как ураган открывая попадающиеся на пути двери спален, поспешно заглядывая туда в поисках отца. — Мне та-ко-о-ое вручили! Квон-сэм даже предложила записаться в кружок… — Ен открывает дверь последней спальни, встречаясь горящим взглядом с застывшим в ужасе братом, который заметно напрягается и как-то неестественно, подозрительно криво, улыбается. Однако, это не помешало ребенку преисполниться эйфорией. Радость при виде хена моментально вышибает все то, чем успешный ученик так горел секундами ранее: — Хен, ты тоже дома?! Брат безмолвно кивает, нервно поправляя махровое полотенце, наброшенное поверх плечи, медленно впитывающее в себя стекающие с мокрых волос капли. Он сидит на стуле, а позади стоит отец, держа в руке ножницы. Взгляд Ена суетливо скользит по его детскому полотенцу с утятами, опускается к рукам Хенджина, которые тот, сжав в кулаки, возложил на колени, а затем перемещается ниже, пока не встречает пару смоляных прядей, поблескивающих в лучах солнца на обшарпанном паркете из темного дерева. Янтарные глаза распахиваются от настигнувшего шока, все тело мелко дрожит, а рука непроизвольно роняет звездочку, которая до этого злосчастного момента была самой заветной частью сегодняшнего дня. Так это правда? — Папа, вы что делаете?! — Енбок замер и кажется не дышит. Никакого внимания не обращает на позванивающую от ударов о пол металлическую награду, бесследно прошмыгнувшую под комод. — Малыш, это необходимо, — спешит ответить ему Хенджин. С мнимой надеждой умаляет понять, сдерживая пыл наговорить всякой ерунды, лишь бы заговорить младшего, отвлечь так, как он это умеет, наученный горьким опытом. — Нельзя, понимаешь? Но, увы. К несчастью Енбок упрямо качает головой в категоричном отрицании, когда как сам не раз от отца слышал: «Хенджин отправляется в военную академию». Какие страшные слова. От обиды, заполыхавшей в груди алым пожаром, малыш непроизвольно отшагивает назад и до крови кусает нижнюю губу. Не сдерживает горьких слез, всем разбитым вдребезги видом выдавая внутреннюю боль. За нее Хенджин готов на коленях просить прощения. Прямо здесь и сейчас, но: — Ли Енбок! — чрезвычайно грозно пресекает отец, упрекающим взглядом награждая сына, что вот-вот разойдется в истерике. Хенджин хотел было сорваться с места, успокоить и без того настрадавшегося ребенка, но крепкие отцовские руки, опустившиеся на его плечи в одночасье, не позволили этого сделать. Спустя затянувшееся мгновение, за которое тлетворная тишина успела пустить глубокие корни, спустя дюжину другую непонимающих переглядываний Енбока то с Хенджином, то с отцом, господин Ли все же продолжил начатое. Чему быть, того не миновать. В царствующем безмолвии слишком громко раздаются похрустывающие звуки отсекаемых волос, которые с тоскливым предзнаменованием накрывают темный пол, залитый золотистым свечением. Теперь даже солнце не радует. — Нет! — из груди вырывается отчаянный рев. — Не надо, папа! Не делай этого, — Енбок подрывается с места и приземляется на колени возле отрезанных прядей, цепляясь за них, как за истинную драгоценность. — Пожалуйста! — Енбок, ты ведешь себя неприемлемо, — злится отец, хватая ребенка за руку и рывком поднимая с пола. — Марш к себе в комнату! — Но я не хочу… Терять и его. Енбок захлебывается в собственных слезах, уже не стараясь бороться с терзающими душу мыслями: — Папа, он же уйдет от нас навсегда. Вдруг его не станет? — вопит во все горло, совершенно игнорируя присутствие того, о ком кричит душа. — Вдруг его… убьют? — Он не на службу уходит, значит не убьют! — несдержанно отвечает отец на повышенных тонах. Сейчас он убеждает не ребенка, а самого себя. Собственный же крик: «не убьют» чересчур хлестко ударил по ушам, чудовищной дрожью прошелся по нервам. От совершенно чужого, при этом отцовского голоса малыш даже замер, парализованный внезапной вспыльчивостью родителя. Потребовалось какое-то время, чтобы начать воспринимать смысл сказанного. Есть гарантия, что брата не убьют? Конечно же, нет. Никогда не будет. — Ен-ни, я… — осторожно начинает Хенджин после затянувшегося молчания. — Я не хочу с тобой говорить! — мгновенно перебив, оживший Ен поднимает на него полный ненависти взгляд, агрессивно вытирая ладонью крупные слезы. — Ты мне обещал? Хенджин не успевает моргнуть, как собственное тело непроизвольно передергивает от сильнейшего хлопка закрывшейся двери. Со стен посыпалась штукатурка, а ее частички вместе с пылью пушистой дымкой заиграли на свету. Звездочка юного химика так и продолжает лежать под комодом. Больше о ней никто и никогда не вспомнит. Этот день обещал быть чудесным.***
По задворкам пробуждающегося сознания гуляет отдаленный грохот и непрекращающиеся перешептывания, по всей видимости, чьи-то тщетные старания говорить тише. Енбок разочарованно мычит и вынужденно накрывает голову подушкой, пытаясь вновь целиком отдаться сну. Теплые объятия мягкого одеяла, удобное положение тела и блаженная тишина — вот, что так необходимо для нехитрого биологического трюка. Сейчас к этому располагает большее, и как же радостно от этой мысли, что тянет за собой подобно сладкому дурману в глубокий сон. Не разлепляя глаз, он утыкается носом в мягкий хлопок и искушено тонет в успокаивающем аромате стирального порошка, готовый погрузиться в ярчайшие миры с голубым небом. Таким, как в те самые — редкие согревающие дни, за которые он будто солнечная батарея запасается всей необходимой энергией. Ен лениво ворочается, вытянутой ножкой исследуя соседнюю сторону по выработанной им привычке, чтобы нащупать спящего рядом Хенджина. Пусть даже держит на брата горькую обиду, пусть даже по-прежнему злится, но ему так спокойнее. Когда рядом защитник от самых страшных снов и подкроватных чудовищ. Так Енбок делает, когда внезапно просыпается посреди ночи, разбуженный кошмаром. Удостоверяется, что хен рядом и со спокойной душой засыпает. Как и сейчас, стоит лишь ощутить приятное тепло родного человека… Затягивающая в мир блаженного умиротворения дымка вдруг тревожно рассеивается, когда последнего на месте не обнаруживается. Взамен ему смятая простынь, а одеяло заботливо накрывает лишь одного. Ен убеждается в страшной догадке окончательно, когда рукой елозит по пустой и уже холодной поверхности. От резкого испуга он распахивает заспанные глаза и торопливо соскальзывает с кровати, пытаясь упорядочить сбившиеся мысли. Почему Хенджин ничего не сказал? Он всегда предупреждает, если на военные испытания предстоит отправиться глубокой ночью. Енбок такими ночами практически не спит, оставаясь с чудовищными страхами наедине. Позабыв об одном из таких, что наверняка поджидает под кроватью, — пусть старший брат и уверял, что давно прогнал чудовище, и его там больше нет, — Енбок бесстрашно спрыгивает, минуя тапочки, и шлепает босиком по холодному полу. В темноте наощупь находит знакомую ручку и, недолго копошась, распахивает дверь с замиранием сердца. Чьи-то голоса он слышал точно. Мрак ночного коридора рассеивает единственный светильник, стоящий в углу возле комода. Никого. Негромкие голоса и шарканье по полу, отчего-то заставляющее трястись поджилки, теперь доносятся с первого этажа. Не помня себя, Ен мчится к лестнице. — Хенджин-а, — дрогнувшим голосом зовет он, спускаясь по ступеням как ошпаренный кипятком. Енбок внезапно застывает, тараня испуганным взглядом спину незнакомого мужчины. Человек мгновенно среагировал, обернувшись на жалобный зов и представая перед ребенком в военном обмундировании, внушающим щекотливое беспокойство и откровенную опаску. С приоткрытых губ Ена слетает удивленное аханье, а на глаза набегают непрошеные слезы. От осознания того, что этот человек его драгоценный хен, становится совсем тоскливо. Хенджин такой взрослый, но такой чужой. В глазах ребенка взрывается неподдельный шок, оставляя за собой след лихорадочной тревоги. — Ен-ни, — ласково отзывается старший брат, — твой хен сдал вступительные экзамены. Теперь он курсант, — Хенджин тепло улыбается, но его темные глаза застилают отголоски глубокой печали. — Ты гордишься им? Но разве о таком сейчас способен думать Енбок? Он не гордится, он жутко напуган. Хенджин машинально опускает испытывающий взгляд к его босым ступням и, разочарованно выдохнув, резко подается вперед. Заботливо притягивает Ена к себе, вместе опускаясь на диван. Малыш сидит на его коленях смирно, учащено хлопает влажными ресницами, с тревожным интересом исследуя военный мундир и хватаясь рукой за белоснежный аксельбант. Молчит. Глаза застилают горячие слезы, а кончики пальцев в противовес холодеют от тряски, разъедающей подобно кислоте нутро. Он уже скучает по Хенджину, готовый все ему простить, лишь бы он остался дома. С ним и папой. — Ответишь мне что-нибудь? — вздыхает старший, упираясь лбом в висок не реагирующего на него ребенка. Хенджин закрывает глаза. Останавливает мгновение. В памяти высекает каждую секунду, проведенную с его любимым и непослушным братиком. — Ненавижу, — шмыгает носиком Енбок, сжатым от злости кулачком стуча по груди старшего. — Ненавижу войну... — срывается на жалобный крик, не жалея ни брата, ни собственных рук, ни собственного голоса. ...и тебя за то, что оставляешь меня. — Я тоже, малыш, — Хенджин перехватывает растущую бурю негодования своими объятиями, зажимая дрожащего Ен-ни в кольце согревающих рук. — Мы не прощаемся. Я буду возвращаться, — родной голос вселяет стойкую надежду, но малышу слишком мучительно, чтобы осмыслить услышанное. — Зачем ты покидаешь нас? — сквозь слезы, сквозь боль и отчаянный стон сдавленно шепчет Енбок, не желая принимать такую реальность. — Это все потому, что я не слушался тебя? Потому, что читал журналы и гулял с Сынмином, когда ты запрещал? Я больше так никогда не буду, Хенджин-а, — скулит он, моля небеса не забирать самое драгоценное в жизни, — я сделаю все, что ты попросишь. Буду мыть полы и больше никогда не впущу в дом соседского кота, зная, что у тебя аллергия. Только не уходи… Прошу! — Так нужно, Ен-а, — отвечает Хенджин так размеренно и спокойно, что малыш даже резко затихает, прекращая рыдать, не веря своим ушам. Это говорит его Хенджин? Енбок собирается со всем мужеством, что взращивал в нем брат, чтобы задать главный вопрос. — Когда ты вернешься? — будто не он, находясь где-то в прострации, задает этот вопрос, уставившись в точку на стене позади хена. — Ты не успеешь оглянуться, обещаю, — тихо и грустно посмеивается Хенджин, прижимая дрожащий комочек к себе еще крепче и укладывая подбородок на белокурую макушку. — Хорошо, — потерев покрасневший носик, мальчик начинает успокаиваться, медленно осознавая безвыходность ситуации. Его мольбы услышаны не будут, ему отчетливо дали это понять. — Я верю тебе, — в родных руках Енбок обретает покой. Нужно верить. Это все, что у него остается. — Только и ты мне обещай, — звучит нежный голос, вырывая из полудрема-кошмара окончательно, — прилежно учиться и помогать отцу. Договорились? — старший протягивает мизинец, чтобы закрепить договор. — Угу, — утвердительно мычит малыш, не находя сил выговорить и слова. Хватается накрепко за протянутый мизинец своим и утыкается в чужую шею, неистово желая, чтобы время замерло. Почему нельзя такого мира, чтобы с Хенджином и папой навсегда? — Ну все, будь умницей, — звучат прощальные слова, переворачивающие внутренний мир вверх дном. Вновь возвращая в начальную точку. Ту самую, где тоска и боль прячутся в тенях одиночества, выжидающе облизываясь. Енбок не готов. Только не сейчас. Еще немного. Еще чуть-чуть насладиться моментом, чтобы рукой к руке, теплом к теплу, сердцем к сердцу. — Вернусь — проверю, — нахмурив брови, старший отодвигается, чтобы показать всю серьезность закрепленного договора напущенной суровостью, а взамен встречает заплаканное личико жмущегося к его сердцу комочка. От представшего вида качающий кровь орган словно стягивает тугой металлической леской. Хенджин и сам с трудом выговаривает следующие слова: — Большие мальчики не плачут, Ен-а. Обещаешь мне, что не будешь плакать? — Обещаю, — шепчет Енбок, утвердительно кивая, но из последних сил сдерживая новый поток штурмующих слез, когда на прощание заглядывает в родные глаза. Миг замирает. Подобно мягкому пульсирующему свету зарницы остается в самых светлых воспоминаниях, которые отныне окруженные безграничной темнотой. Одиноко и страшно. Отец снимает тапочки, легкими толчками отправляя их скользить по полу к сползающему с чужих коленей ребенку. Пока Енбок послушно выполняет немой отцовский приказ, нехотя обуваясь, Хенджин направляется к подготовленному чемодану, старенькому, однако потрепанному лишь слегка. Оглядывает напоследок простую, но для него невероятно уютную гостиную с обшарпанным полом, на котором разводы от мыльного порошка, и едва заметно улыбается своим огрехам. Кидает грустный взгляд на научные журналы, что должен вернуть почтальону завтра, и следом на мягкий диван, на котором он вместе с младшим любил проводить вечера за просмотром отвлекающих от войны комедий. — Па, верни почтальону эти журналы, — коротко кивает на столик, расположенный возле дивана, нервно поджав губы, стоило голосу предательски дрогнуть. Отчего же так тоскливо на душе? — Я вернусь, — Хенджин обещает больше себе, нежели двум парам глаз, пристального и безмерно грустного взгляда с него не спускающим. С камнем на сердце отворачивается от взирающих и проходит в коридор, где открывает дверь в новую жизнь без шанса на возврат старой. В лицо бьет свежая прохлада моросящего дождя. Так встречает проклятая война. Хенджин на какое-то время всматривается в бесконечный небесный простор. Блеклым оттенкам рассвета ни за что не прорваться через толщу плотных туч, нависших над пригородом мрачной вуалью. Плачут угрюмые небеса за души обреченных. Господин Ли и Енбок выходят на порог, молчаливо ожидая, когда новоиспеченный курсант обернется помахать и подарить на прощание улыбку надежды. Мудрый не по годам сын и самый лучший брат. Человек, что изменил их жизни, подарил любовь и добро. Поселился в сердцах чужих, став самым близким и родным. Маленький Ен-ни держится до последнего. С жуткой тряской провожает спину покидающего дом хена, но натянутый как струна нерв терпения безотказно трещит. Енбок, не помня себя, срывается с места и мчится за тем, кто за совместно прожитые годы, душа к душе, стал неотъемлемой частью его жизни. Отец не торопится ловить ребенка. Он понимает, что Енбоку с Хенджином необходимо попрощаться. Возможно, навсегда. — Хенджин-а! — кричит мальчик, кое-как шлепая ножками в огромных, на несколько размеров больше его ног, тапочках, которые следом и вовсе при беге теряются. Теперь он босыми ступнями рассекает по многочисленным лужам, образовавшимся за ночь. На ноги ему плевать, на боль ему плевать, как и на все вокруг, когда сердце к одному единственному рвется. Хенджин не спешит оборачиваться. Слишком больно. Он закрывает глаза, изо всех сил стараясь игнорировать трепетный зов самого родного голоса на свете. Знает, что не выдержит, если еще раз посмотрит в заплаканные янтарные глаза его драгоценного мальчика. Упорно убеждает себя в том, что ему послышалось. Не настолько же опрометчив его Ен-ни? — Хен! — упрямое где-то за спиной, стремглав разгоняющее туман сомнений. Не послышалось все-таки. Пальцы, вдруг переставшие слушаться, отпускают ручку дорожного чемодана. В непобедимом предчувствии освободившимися руками юноша готов ловить приближающийся ураган отчаянного непослушания. И стоило ему повернуться, как руки тут же, по наитию поймав братика, окольцовывают его и крепко-накрепко прижимают к себе. — Я буду очень-очень скучать! — Енбок обещание не сдерживает, недуром ревет, прижимаясь к брату как в последний раз. А вдруг как с мамой? В это самое мгновение, что кажется замерло вместе с несчастными детьми, сквозь графитовую густую пелену прорывается солнечный луч, освещая бледные заплаканные лица прощающихся. Разве в такие моменты солнце греет? Разве оно способно спасти? Солнцу безразличны чужие никчемные страдания. Енбок смотрит на него с ненавистью, прижимаясь к брату так, словно светило угрожает отобрать самое ценное. Солнце сулит недоброе, забирает близких ему людей. Мальчику остается гневаться, но слезно молить. Пожалуйста, его не забирай. — Я тоже буду скучать, малыш, — сквозь пелену, сотканную безмолвными молитвами, слышится родной голос. Хенджин успокаивающе поглаживает Енбока по голове, оставляя на виске горячий поцелуй. — Дождись меня. Я вернусь. Я непременно вернусь, Ен-ни.