— Стало быть, лейтенант Ли, о ком без умолку твердят в нашем штабе. Степень твоей осознанности я хочу узнать лично. Чем ты так хорош? Что у тебя получается лучше всего?
— Полагаю, что стрелять, полковник Со.
— Ты даешь полный отчет своим действиям?
— Так точно.
— Так, что же у тебя получается лучше всего?
— Убивать, полковник.
Пробуждающий холод сковал ледяной дрожью, острыми иглами проник под кожу лица и шеи, вынудив молниеносно среагировать на внешний раздражитель. По насильно вырванному из сна сознанию растекается неприятное чувство загнанности. Страха нет. Лишь степенно проясняющееся понимание, что разбудили целенаправленно, облив студеной водой со льдом, что испытание индивидуальное, потому что выезды в составе снайперской группы для ликвидации врага сопровождаются громогласными сиренами. Закрадывающаяся догадка, что, застав врасплох, подкралось то, к чему Хенджин стремился медленно, но верно, сжирая себя прежнего и голыми руками уничтожая любые препятствия. Тишина. Кратковременная, но настолько емкая, заполняющая собой каждый уголок, словно сюда не вломились, словно не нарушили покой сна, наконец гаснет из-за постукиваний о сосновый паркет падающих с кровати кусочков льда. Свыкшийся с изощренной непредсказуемостью лейтенант, распахнув глаза так, будто и не спал этой ночью, а только выжидал неизбежности момента, взамен лиц склонившихся встречает привычную тьму. Свет в комнате не включен. Тонкой полосой коридорное освещение выбивается из-за прикрытой двери, прерывисто ложась на противоположную от входа стену, задевая плечо с висящим на нем автоматом одного крепкого бойца. На рукаве сверкнул шеврон военных войск, который Ли за все годы обучения и службы не встречал ни разу. Может, ему просто снится? Сон, ввергающий в несуществующую реальность или дорисовывающий воспаленной игрой мозга по кусочку существующую? Нет. Омерзительное ощущение от мокрой, прилипшей к телу ткани не врет — его окружили въявь. В голову тут же закрадываются тяготеющие сомнения, а осознание, что страх пытается завладеть разумом, в противовес приходит не сразу. С самого первого шага за черту военной обязанности Хенджин знал, что когда-нибудь наступит точка невозврата. Знал, но не догадывался, что будет испытывать по-настоящему. Теперь, когда ожидание, изнурявшее терпение, игравшее с огнем перед угрозой тотального выгорания выдержки, превращается в нечто похожее на происходящее здесь и сейчас, возрастает ответственность за то, к чему он так долго стремился. За преследуемую цель. Ли Хенджин, к чудовищного рода испытаниям приспособленный и отчасти смирившийся, принимает условия. На автомате поднимается, занимая сидячее положение на кровати, параллельно спеша избавиться сухими теплыми ладонями от неприятных остатков ледяной воды на лице. Не успевает он привыкнуть и присмотреться в полумраке к окружившим его темным фигурам получше, как перед глазами вновь темнеет. Дышать становится стесненно — практически невозможно. Чертовски некомфортно и немного больно. На голову не самым гуманным образом натянули плотный мешок, сдавив веревкой у горла. Один из окруживших рывком дергает на себя, подхватывая под руки как беспомощную марионетку, и разворачивает мощным толчком в спину. — Ведите его на крышу назначенного здания, — отдает приказ незнакомый голос. Грубые и сильные руки волокут в сторону выхода, где на пороге Хенджин, успев по наитию — памяти в знакомом пространстве — зацепиться за дверной косяк, останавливается. Тормозит босыми ступнями и вынуждает ведущих замедлиться, давая понять, что он крайне спокоен и дальше пойдет сам, без сопротивления и чей-либо помощи. Такую самостоятельность пресекают быстро. Ему тут же прилетает с ноги удар по голени, заставив унизительно упасть на колени и сдавить челюсти до зубной боли, чтобы с позором не издать ни звука. Сопровождающий вновь грубо подхватывает за шиворот ночной рубахи и уже знакомым мощным ударом ноги, облаченной по ощущениям Хенджина в десятикилограммовые берцы, выталкивает в коридор, где другой, старающийся быть чуточку милосерднее, перетягивает на себя и уносит под руку прочь. Путь до назначенного места кажется бесконечным. Сердечные удары хлестким пульсом бьют по взмокшим вискам, а под вынужденно закрытыми веками, потому что смотреть через плотную ткань не представляется возможным, да и неприятно, составляется приблизительная траектория их движения. Дабы успокоиться, Хенджин старается дышать глубоко, пусть и с огромным трудом, высчитывает количество шагов и полноценных вдохов, убеждая себя: Давно уже все решено. Им же самим. Остается сыграть в бравого солдатика, показать то, на что он привычно способен, ибо в заведомо малоблагоприятных условиях достигнуть своего максимума соотносимо с чем-то фантастическим. Дрогнет рука, и кто-то за это поплатится. Такого ближайшего будущего возможные эпизоды Хенджин в первую очередь рассматривает, с головой погрузившись и теряясь в догадках о том, что же именно его ждет. Однозначно лишь то, что с винтовкой в руках. Мерзкий скрип старых дверных петлей, царапнув по возбужденным нервам, заставляет поджилки предательски затрястись, охватываемые мелкой неприятной дрожью. Отчего-то предчувствие внезапно становится зловещим: кричит в преддверии непоправимого. Полковник Со Чанбин предупреждал, что с огромной вероятностью организует встречу с тем, кто вершит судьбы миллионов. Но разве так проходят встречи с высокопоставленными лицами, босиком и в мокрой пижаме? По округе раздается металлический скрежет разъезжающихся ворот и звон сигнализирующих устройств. Прохлада сырого воздуха липко касается груди и ступивших на лед остывшего гравия босых ног. От встречи с холодом по коже ступней растекается неприятное покалывание, добираясь до кончиков пальцев, которые тут же поджимаются. Будто так сберегут крохотное тепло, иссекаемое моментально. Становится до жути зябко. Промозглый ветер тем временем ворошит полы рубахи, забираясь под хлопковую, местами мокрую ткань и вызывая шквал колючих мурашек. — Мастер меткого огня, стало быть? — хохотнул низкий бас, стужа и без того ледяную округу. — Так мне сказали. Моросит мелкий дождь. Градус подозрения накаляется. — Тебя, наверняка, терзают вопросы, лейтенант Ли, — как градом посыпался голос с насмешкой, проедающийся до мозга костей: — Твою кандидатуру мне рекомендовали лично. Командир твоего подразделения сейчас переживает куда сильнее, чем ты, поэтому расслабься, не тебе не сносить головы за собственный промах. Хенджина останавливают. Ударом приклада валят на колени, предварительно сняв мешок под внушительную диктовку уже другого незнакомого голоса, что, кажется, отдавал приказ вести на крышу: — Содержание твоей работы — военная тайна, твоего лица никто не должен видеть. Привыкай становиться тенью, от которой в любой момент могут потребовать уничтожающего выстрела, — качающемуся от неустойчивого и болезненного положения на коленях, впившихся в ледяные камешки, тут же бесцеремонно вручают винтовку и флажок. Шершавые ладони, в мозолях и ссадинах от бесконечных тренировок, опаляет холод металла. Яркие вспышки поочередно включаемых прожекторов, в бледном свете которых заметен бесперебойно моросящий дождь, противно заслепили в глаза, оставаясь назойливо маячащими пятнами под закрытыми веками.За спиной перешептываются голоса:
— Сомневаюсь. У него ничего не выйдет.— О нем говорят другие снайперы.
— Говорить — это одно.— Справится. Ли достойный претендент.
— При таких-то условиях?— Для него это смехотворно.
— Вероятность попадания ничтожно мала.— Он попал в мишень с расстояния свыше тысячи метров.
— Ха! Еще скажите, в голову.— Прямиком меж глаз!
— Не мели чепуху, иди-ка лучше автограф возьми у могущего солдатика, пока его… — Достаточно! — рявкает чей-то бас, и ожившие с появлением «мастера меткого огня» офицеры послушно притихают под чей-то ядовитый смешок. О лейтенанте Ли Хенджине ходят противоречивые, весьма, провокационные слухи. Профессионально обученный военный, лидирующий стрелок моментально схватывает к чему этот сюр. Вывести из равновесия, спровоцировать на сомнения, которым поддаваться такому, как он, катастрофично. В первую очередь, сейчас. Отнюдь не просто так пригласили этих зевак, и отнюдь не так смехотворны последствия от любого, даже самого слабого воздействия на психику. — Давай-ка посмотрим на тебя, бравый защитник страны, желающий стать Армейским псом, одним из лучших, — наконец добивает ворох гаснущего шума голос того, у кого погоны на плечах с пятью звездами, а значит маршал. Хенджина научили быть крайне внимательным, невзирая на боль, усталость, психическое состояние и окружение. — Сынок, знаешь одну довольно известную пословицу: один в поле не воин? — Так точно, — Ли выдыхает губами густой пар, переступая все неприятные ощущения, о которых сигнализирует организм в преддверии сумасшедшего волнения. — Докажи обратное. Покажи, что один в поле воин, если он снайпер. Сердце пропускает удар, а нутро рычит, остервенело желая показать свои способности. Напомнить всем, как патроном седьмого калибра с огромной дистанции вышибал головы манекенам. Хенджин хочет верить, что справится. Со многим справлялся, добравшийся до критической точки. Привыкнув к сменившему тьму слепящему свету, он оборачивается на усиливающийся с другого конца крыши гудящий шум. Внимание мгновенно притягивают двигающиеся на платформе высокие фигуры, похожие на темные человеческие облики. «Проверка должной бдительности и навыков в экстремальных условиях», — в мыслях рисуется черным по белому строка из первого параграфа о требованиях к снайперу, что тут же подтверждается громогласным криком: — Учет погодных условий, боец! — приказывает, на удивление, долгожданно знакомый голос, степенно приближающийся и вещающий из-за его спины, на что пальцы на нагретом металле смыкаются машинально, сиюминутно втыкая древко флажка в грунт и измеряя угол между ним и тканью, направляемой ветром. «Ветер оказывает на пулю значительное воздействие, увеличивающееся пропорционально дальности вследствие увеличения сопротивления воздуха при уменьшении скорости пули. Это в конечном итоге приводит к потере стабильности». «Ветер оказывает значительное воздействие и на снайпера. Чем сильнее ветер, тем труднее сохранять устойчивое положение оружия». — Выполнено. — Невозмутимо оглашает Хенджин, дав себе внутреннюю оценку направленности ветра и скользнув не задерживающимся более секунды взглядом по заложенному облаками ночному небу, лицом собрав мелкие капли дождя, что так кстати приводят в чувства окончательно. — Положение для стрельбы! — продолжает все тот же голос, и Хенджин, наконец опомнившись, теперь узнает, кому он принадлежит, кто дает наставления, без которых испытуемый мог бы запросто растеряться, завидев маршала перед собой воочию. Полковник Со Чанбин. С рассекшим, ровно посередине, бровь и веки левого глаза шрамом, с педантично зачесанными каштановыми волосами, спрятанными под фуражкой, знакомой тенью мелькнул на горизонте обзора Хенджина. Его мощный стан он узнает из тысячи. — Есть! — пусть с ощутимым перевесом напряжения в интонации, Ли бдительности не теряет. Ему отвечать, по всей видимости, теперь не только за командира своего подразделения, но и за появившегося из ниоткуда полковника. Хотя где-то в глубине души лейтенант несказанно рад слышать голос Чанбина, который его с самого начала пути наставляет, заменяя отца, старшего брата и просто близкого друга, рассмотревшего в нем талант к военному искусству. Хенджин выполняет приказ мгновенно, приземляясь на сырой гравий, сгруппировавшись с винтовкой в руках и занимая положение лежа с упора. В качестве упора подтягивает к себе милосердно подготовленный кем-то заранее мешок, возводя левую руку, поддерживающую винтовку, на него. — Привести оружие к бою, — продолжает Чанбин размеренным тоном, слыша отчетливый щелчок снятия винтовки с предохранителя. — Выполнено! — рапортует Ли, но вопреки уверенности в голосе хмурится, не находя на корпусе винтовки привычного элемента. — Установка прицела. — Все так же монотонно диктует полковник, останавливаясь поодаль от стрелка. Подняв левую руку, он легким взмахом указывает, чтобы ему поднесли бинокль, апатично прослеживая, как затушевался один из лейтенантов. — Полковник Со, — зовет Хенджин, все никак не приноровившийся к винтовке. Чанбин на зов реагирует с несвойственной ему заторможенностью, медленно отворачивается от подошедшего с биноклем. Взирает с непониманием, на секунду засомневавшись, что ему не показалось. В притупленном осознании его брови изумленно взмывают вверх, в аккурат спрашивая: «какого черта ты творишь?». Испытуемому не то, чтобы говорить, ему на испытании дышать в сторону полковника наотрез запрещено. — Без оптики? — просительно, но сдержанно интересуется стрелок, понимая, что задачу, и без того трудно разрешимую, ему усложнили раз так в пять. Стрелять по-старинке из винтовки с открытым прицелом, в дождливую и ветренную погоду, в перемежающиеся мишени. Думается, все это, без исключения, заведомо умышленно. — Душа в винтовку вселяется лишь тогда, когда та попадает в руки стрелку, и именно от него зависит результат стрельбы, — с напускным спокойствием чеканит полковник Со, топя внутри себя чувство тревоги. Истинных переживаний он виртуозно не показывает, не подает их на съедение жадным высшим чинам, кто этим питается, однако по-настоящему волнуется за Хенджина, наверное, больше его самого. Полковник все понимает, справится в таких условиях лишь удачливый гений, который рассчитает баллистику пули с такой точностью, которую требует сам маршал. Попасть мишени прямиком в проекцию сердца или между глаз. И Чанбин на кон поставил всё. — Вас понял, — хрупкое равновесие Хенджина это нисколько не подковырнуло, он вовремя переключил внутренний механизм на режим энергосбережения, отведя рассудку большую нагрузку. — Целься, — в одно слово полковник вкладывает свои надежду, поддержку и доверие. Сейчас только это он может. Хенджин уже не отвечает. Его предельную концентрацию занимает ровная мушка: выравнивание ее в прорези прицельной планки по высоте и по направлению, а так же, поимка ею цели, чтобы, не отрываясь, следить за движением, что становится весьма проблематично. С усилением промозглого дождя, от холода которого тело кидает в крупную тряску, испытание верно подступает к черте, соотносимой с невыполнимым. Ли силой воли переступает через себя, фокусируясь исключительно на одном и добиваясь основополагающего: мушка проступать в поле зрения должна отчетливо, а прорезь прицела наоборот, при этом должна быть несколько расплывчатой. Насколько позволяют погодные условия, заняв правильное, по его мало-мальски оценивающему взгляду, положение и приложив приклад винтовки к щеке, Хенджин приступает к контролю дыхания. Приводит сердечный ритм в норму, тем самым дрожание руки сводя к должному минимуму, который его, возможно, сегодня спасет. Вытащит из уготованной пропасти. — У тебя три попытки, — диктует как гром, раздавшийся с ненастного неба, голос маршала. Хенджин уже и забыл, кто на мрачном захоронении его устойчивой психики сейчас присутствует. Остается выполнить. Безукоризненно и точно. Хенджин сглатывает нервный ком в горле, стараясь сфокусироваться то на груди, то на голове зафиксированной его глазом фигуре, перемещающейся с довольно нескромной скоростью и периодически скрывающейся за другими такими же. «Да они издеваются», — ругается он про себя, готовый взвыть от пронизывающего до костей ветра, едва вместе с проклятой винтовкой им не сдуваемый, и от боли, причиняемой впившимся в кожу гравийным покрытием. — Прямая цель появится на несколько секунд. Ты не должен ее упустить, — подсказывает Чанбин, сложив руки за спиной, тем самым скрыв от посторонних глаз нервное теребление ремешка на бинокле. — Целься в грудь. Не вздумай в голову, как на тренировочных, слышишь меня, Ли? Не старайся показать себя. У тебя не выйдет, и ты подведешь нас. «Не упусти момент», — сейчас Чанбин молится за друга, ни чуть не меньше его ощущая давление от верховного маршала, кто пришел утвердить одаренного проклятьем армейского пса в свой оформленный кровавыми чернилами список. Хенджин производит первый выстрел, прицеливаясь, как ему кажется, безошибочно — как и следует с учетом направления и скорости ветра, которую он рассчитал с допустимой погрешностью, разделив угол наклонения флажка на константу четыре. Однако для сложившихся обстоятельств фигуры оказываются чересчур быстры. К тому же дождь не намеревается успокаиваться. В таком царящем хаосе раздражает все, буквально-таки выводит, заставляя кровь бурлить, а сердечный ритм повышаться. Было ли так задумано с самого начала? Главнокомандующим? А, быть может, судьбой? Жестокое испытание. Хенджин бы для себя выделил, что непосильное для того, кто не имеет за плечами столь огромного опыта, как настоящие профессионалы. Увы, к ним лейтенант Ли себя отнести пока не может. — Попадание в плечо, — оповещает Чанбин, смотря в бинокль на остановившиеся манекены. — Не летально, — мрачно констатирует, качая головой. Справиться не представляется возможным? Об этом явственно кричит, надменно насмехаясь, небо, озаряясь кратковременными вспышками молний. По-прежнему верным остается одно: оно, как и всегда, не на его стороне. Фигуры с усиливающимся скрежетом, который раздражая играет на нервах, как на рассыпающихся, готовых в любой момент закоротить проводах, вновь начинают движение по платформе. Каемку угрожающих полным провалом, ненавистных туч внезапно скрывает козырек кепки, одетой на Хенджина очень кстати. Стрелок поворачивает голову, провожая отшагивающие туфли, разносящие приглушенный хруст гравия по округе. Полковник. Дождь усиливается, будто не одобрив такой милосердный жест, обрекает нанести вреда куда больше. На пару с ветром, ему играючи подсобляющим и становящимся по-настоящему пронизывающим. Хенджин, наверняка, простудится, но все, о чем он может думать, это выстрел. Выстрел должен быть таким, чтобы насмерть. С первой попытки. Стрелку это на лбу высекли, в глазах кровожадность так старательно взращивая. Незримой вспышкой одновременно с отдаленной молнией на небосклоне проносится свист. Вторая попытка. — Шея. — Обмолвившись вслух неосознанно, едва не ругнувшись, Чанбин то и дело пересматривает в бинокль. Не верит. Перепроверяет несколько раз, еще и еще, прежде чем заключить: — Проекция правой сонной артерии. При таких погодных условиях вероятность попадания крайне низкая. Однако, это летально. — Недурно, — ухмыляется маршал, вновь оповещая о своем присутствии как оглушительный гром, косясь на майора, держащего над ним зонт и улыбающегося в ответ нервным подергиванием уголком губ. — Но раз на раз не приходится, — пожилой мужчина становится мрачнее свинцовых туч над головами присутствующих, в раз сметая улыбку с лица майора. Повисшее призрачной пеленой напряжение разрезает надрывистый кашель и разветвленная, пронесшаяся ярким сиянием молния. Рокочет гром. Производя попытки удержать дуло винтовки в непреложном положении, Хенджин отстраняется от открытого прицела, поправляя козырек кепки и по собственным ощущениям оценивая силу ветра. В этот раз ему чрезвычайно повезло, он целился в грудь, но попал в шею, что по инструктивным расценкам не лучше, но в данном случае смертельно. Именно это будет иметь значение при работе с живыми мишенями. Стрелок анализирует отразившуюся силу отдачи и приблизительную разницу между прицелом и попаданием. Стреляет вновь, совсем недолго поразмыслив. Чем дольше оттягивание момента истины, тем волнительнее. Последняя попытка. — Сердце, — заключает Чанбин, нервно выдыхая полной грудью и быстрым шагом направляясь к Хенджину, желая поднять того с земли и растормошить на радостях. — Ты справился, мать твою! Паршивец. Чертов ты мастер огня. Я же говорил вам, маршал, таких как он клонировать нужно. — Как только, так сразу, — одобрительно кивает седовласый мужчина, подходя и протягивая руку поднявшемуся на ватных ногах лейтенанту Ли. — Ты не стал снайпером, ты был им рожден. На такое заявление обомлевший Хенджин и слово боится вымолвить, а маршал с немого соглашения продолжает: — Целью этого задания было определить твою способность к выполнению стрелковых навыков в стрессовой ситуации. А заодно, пусть этого и не было в планах, — мужчина проскальзывает абсолютно безразличным взглядом по каемке поднятого над ним зонта, с которого ручьем стекают капли, — в плохих погодных условиях. — Так точно, — боец пожимает горячую мужскую ладонь, обхватывая деревянными пальцами своей ледяной руки, в которой кровь от нервов застыла. — Ты доказал, что закрепил навыки на уровне инстинктивных действий, — продолжает маршал, сжимая ладонь крепче и без какого-либо интереса изучая лицо одаренного стрелка. Для него он безликая фигурка на шахматном поле войны. — Вас понял, — Хенджин сдержан, не имеет права даже бровью повести перед человеком верховного ранга. — Завтра твоя первая индивидуальная цель. Ты отправишься в центр Сеула. Поразишь так, как сделал это сегодня, но с небольшим изменением, лично моей прихоти поправкой. Справишься — я сделаю тебя капитаном досрочно. Как тебе такая мотивация, сынок? Глаза Хенджина округляются от небывалого шока. Казалось бы, предел на сегодня достигнут, но, боясь пошевелиться, как запертый в собственном теле, он косится с непонимающим взглядом на не сдерживающего скупую улыбку Чанбина. Полковник горд за него, ободряюще кивает головой в знак согласия. — Дело не из самых сложных, но выполнить нужно безошибочно. Устранение одной очень докучающей персоны, — устало вздыхает маршал, покашливая в вынутый из кармана платок, на котором Хенджин замечает капли крови. — Всю компрометирующую информацию мы получили непосредственно от людей, тесно пересекающихся или напрямую работающих с твоей будущей целью. Благодаря сработавшей прослушке, — уточняет, поднимая чудовищно грозный взгляд на внимательного слушателя. — Так что, имей на будущее, мы предателей не жалеем. Тебе все ясно? — Так точно, верховный главнокомандующий маршал. — В боевой обстановке — предусмотрителен, при ранении — живуч. Вот все требования к тебе. Удачи, лейтенант Ли. Хенджин отдает честь, не смея даже взглянуть в спину уходящего маршала. Он и сам до конца не осознает, кто сейчас перед ним стоял, не понимает, как себя в руки взял, с достоинством завершив первое задание. Когда металлические двери с грохотом захлопываются, Чанбин расслабленно выдыхает, оборачивается на без пяти минут капитана и широко улыбается: — Гениальный паршивец ты, Ли.