o% angel

      С излишней осторожностью Енбок захлопывает кейс, в который бережно сложил детали нового телескопа, подаренного ему на семнадцатилетие. Робко махнув по алюминиевой поверхности подушечками пальцев, он опрометью поворачивается к Хенджину, заглядывая в родные глаза с опасением.       Сердцу дорогой человек никуда не исчез.       Как бы больно не старался Енбок себя ущипнуть, вызволяя сознание из ловушки блуждающего ума, как бы сильно не давил на свежие ранки, безотчетно расцарапанные на ключице и тайно спрятанные под мохеровой пряжей свитера, — брат все также стоит рядом. На расстоянии ровно двух шагов. Земля под ногами утвердительно прочна, ночной воздух колко свеж и кусаючи прохладен, отдаленный шум доносим с дороги приглушенными урывками. И все окружающее — не очередная иллюзия, не подброшенная сомнениями запутанная головоломка, а самая что ни на есть настоящая реальность. Простые вещи, в которые теперь так сложно поверить.       Маленькое счастье, по вине которого с мучительным трудом удается сдерживать рвение запрыгать на месте, буйно несется по венам. Выразительные янтарные глаза полыхают в ночи ярче разгорающегося костра, высекают искру за искрой в противоположных, черных, как небо над головой. Енбок мнется на месте и удовлетворенно закусывает нижнюю губу, нелепо пытаясь побороть дурацкую улыбку от переполняющего чувства радости. Не получается. Светящемуся личику даже ночная тьма не преграда.       — Не думал, что настанет момент, когда смогу не просто насладиться звездным небом, а даже краешком глаза взглянуть на Нептун. Сам Нептун… Хен, признавайся, — тихо посмеивается Ен, подцепляя ручку кейса и совершая неуклюжую попытку поднять то, что ему весьма ожидаемо будет не под силу, — ты раздобыл эту шту-у-ку у самых топовых ученых? Ух-ты… Тяжеленная!       Енбок понимает, что брату последнее время чрезвычайно хорошо платят. Суммы, анонимными адресантами пополняющие отцовский счет, в совокупности отнюдь не маленькие, даже позволившие расплатиться со всеми долгами семьи. Пусть лично при нем Хенджин ни разу об этом не обмолвился, а на все прямые вопросы героически молчал, он точно знает — такое может быть только от брата.       Но и это не последнее, что удивило семью. Хенджин, появившись дома внезапно, без каких-либо вестей, притащил на сегодняшнее скромное празднование телескоп, при взгляде на который у виновника торжества чуть не случился сердечный приступ. Схватившись за пылающие щеки, Енбок впал в полное оцепенение, не имея ни малейшего представления, как реагировать на такой подарок, когда главный для него — скорое возвращение брата.       — Такое с ним в порядке нормы. Ручаюсь вам, — шутил Сынмин, вставая из-за стола и протягивая руку Хенджину. — Я — Ким Сынмин, друг и одноклассник Енбока. Рад наконец-то познакомиться с вами лично, капитан Ли. Он все уши мне прожужжал про вас. Можете себе такое представить?       — Могу, к счастью, — Хенджин кротко заглянул в глаза зачарованному, им одним, Енбоку, а затем перевел взгляд на Сынмина, крепко пожав его руку и продолжив: — И я рад, Сынмин. Спасибо, что позаботился о нем.       Счастью Ена не было предела, впрочем, как и удивлению Сынмо. Друга будто подменили: внезапно он стал разговорчивым на абсолютно любые темы, крайне воодушевленным и забавно суетливым, безостановочно накладывая палочками на кунжутные литья всего да побольше, заботливо заворачивая и один за другим протягивая ссам лишь Хенджину, чтобы непременно все съел. С ястребиной бдительностью контролировал того на сытость, расцветая в улыбке от каждого удовлетворительного кивка с восторженным мычанием.       Брат вернулся.       С его приходом, в бесповоротно осчастлививший душу день, небо с погибающим осенью солнцем будто впервые соблаговолило. Привычно сырое и хмурое, оно оставалось ясным вплоть до самого момента, что сейчас зябко укутывает двоих прохладой. Создает атмосферу ощутимой реальности, играющей с волшебством наперегонки. Вечность ненавистные небеса послужили отличным поводом дать оценку работе телескопа и, к грандиозному восторгу, запечатлеть парад планет. Бесспорно, незабываемо.       За тоскливыми облаками, оцепившими проклятую землю, скрываются отнюдь не только звезды. Там целые миры, которые юный Енбок с неутолимой жадностью исследовал бы с его драгоценным Хенджином. Плененный холодными, бесконечными просторами, но окруженный теплой, любовной заботой, он смог убедиться лично: его страстная увлеченность не просто качественные фотографии с просторов интернета, не просто красочные дополнения к тексту на страницах учебников — она куда более масштабна. Безгранична. Осознание, озарившее воочию, что он — ничтожная частица таинственной вселенной, подступило со всех сторон, затронуло до дрожи.       Качнувшись от резкого рывка и поняв, что телескоп он до машины самостоятельно не дотащит, Ен протяжно вздыхает:       — Хенджин-а, в существование такого оптического монстра, к тому же, как моей собственности, мне поверить сложно, — повержено отпускает кейс возле ног, а сам, утягиваемый внезапным порывом еще раз убедиться в реальности происходящего, ощутить родного человека осязаемо, подается вперед, тут же оказываясь в теплых объятиях, — даже несмотря на его вес!       Енбок искренне смеется, никогда ранее не испытывавший таких волнительных всплесков удовольствия, полученных за один день. Хенджин жадно вдыхает прохладу, осевшую на его белокурых волосах, притягивает к себе ближе, согревает собой, наконец обреченно выдыхая:       — Будет тебе прекрасным стимулом есть по утрам рис, а не гадость всякую, — тон его голоса становится строже: — Избаловал же я те…       — Спасибо, хен! — набиравшее обороты ворчание старшего нагло перебивает восторженный визг самого счастливого человека на планете. — Это так много для меня значит, — Енбок поднимает благодарный взгляд на своего персонального волшебника, который тяжелые времена всегда превращал в сказку и продолжает это делать неизменно. Стоило ему вернуться, как мир вновь заиграл насыщенными красками, рисуя радугу на мрачном полотне вечно хмурых туч его существования.       И дело даже не в телескопе, с которым бывалое невозможное стало существенно противоположным. Енбоку нужно отнюдь не это. Ему нужен старший брат, живой и невредимый. Рядом.       — Я знаю, Ен-ни.       Огрубевшая ладонь ложится на мягкую полыхающую щеку, и младший начинает убеждать себя в том, что привыкает к новой жизни, где брат отвечает на его звонки и чаще возвращается домой, убеждать себя, что так будет до того момента, как закончится проклятая война.       Это никакой не сон, повторяет он себе трепетно. Накрывает чужую руку своей, желая бесследно раствориться в даруемом умиротворением моменте. Бесконечно приятно ощущать его присутствие рядом.       Хенджин не может сдержать ответной улыбки, ощущая с точностью то же самое, любуясь пленяющим блеском солнечных глаз.       — Знаю, — шепотом ласково повторяет он, пока в свете ярких звезд ловит каждое изменение на маленьком личике родного человека, каждую дрожь отбрасывающих тень, длинных ресниц. С каждым равномерным вдохом впитывает в себя чужой трепетный пульс, держа в крепких объятиях и ощущая тепло, за которое убьет безраздумно.       — Я так по тебе скучал, — хнычет его крохотный и добросердечный Енбок, заламывая аккуратные брови с видом безысходной потерянности. Невинный. Не заслуживающий всей этой немыслимой боли, что с каждым годом под ребрами лишь густеет, насыщаясь его страхами.       — Это самый лучший день рождения.       Спустя долгих восемь лет.       Большого пальца касается горячая слеза. При виде скатившейся по щеке дорожке, сверкнувшей серебром небесных льдов, Хенджин замирает, начиная осознавать, что теперь видит перед собой. Эфемерная эйфория, за обличьем которой выжидает своего часа очередная пытка, уготавливаемая брату каждым его возвращением. Каждое их расставание обходится Енбоку мучительной потерей, и в любой момент она может обрести другой смысл — стать трагической.       Хенджин все понимает. Ему нелегче.       Противясь собственным мыслям, он старается аккуратно стереть дорожку огрубевшей подушечкой, успокаивающе поглаживая по коже, старается избежать внутренних распрей, но лишь озадаченно хмурится, на мгновение и вовсе теряясь. Что-то колко вонзается в сердце, когда в уголках любимых глаз пуще скапливаются слезы. Хенджин отрицательно покачивает головой, не желая видеть такого больше никогда.       Одно касание слезы кольнуло острее, затронуло глубже, чем вся боль, что за самые мрачные времена в нем скопилась, стала вторым я.       — Тебе уже семнадцать, — подавляет выбирающееся с темной глубины чувство, смотря на истаптывающие душу слезы, как на нечто свойственное слабости, которую в себе необходимо пресекать. — Мой мальчик такой взрослый, — низкий, обманчиво спокойный голос идеально вписывается в умиротворение ночи. В приятной близости для Енбока он звучит желанно, пуская по коже волну ласки, но наперекор воссоздавая в душе противоречивое беспокойство.       Брат изменился. Стал мрачным, невеселым, но Ен в данную минуту об этом думать не может. Ему чертовски страшно. Вдыхая родной аромат, смешавшийся со свежестью от кондиционера одежды, а еще, с мандариновой пряностью его шампуня, которой так приятно пахнут волосы Хенджина, он чувствует себя дома даже на расстоянии нескольких километров от него. Рядом с дорогим человеком.       Сердце только так может быть спокойным.       Дом там, где Хенджин.       — За время разлуки я каждый месяц писал тебе письма, — начинает робкое признание Енбок, выпуская на волю щемящую обиду, вынашиваемую глубоко в сердце, — но не знал куда их отправлять, не знал точного адреса, — в ночной тишине теряется тоскливый вздох.       — Спрашивал, как у тебя дела. Хорошо ли ты кушаешь? Не обижают ли старшие? Возможно, тебе удалось завести с кем-то связи? Поодиночке ведь так трудно… а у тебя такой скверный характер, хен! — он вдруг горячо смеется сквозь слезы, отстраняясь и отворачиваясь лицом к небу, чтобы преградить назревающее рыдание, выскребывающее когтями выход из души.       — Боже, я так по тебе скучаю, Хенджин. Даже сейчас, чувствуя, как проклятое завтра дышит нам в затылок.       Завтра тебя уже не будет дома.       — Малыш, — настойчиво закрадывается в тревожные мысли откуда-то из вне зов родного человека, — нам необходимо жить сегодня.       Енбок нервно хмыкает, сжимая губы, чтобы не издать ни звука. Будь его воля слабее, он бы завыл, посылая проклятья необъятной темноте вокруг.       «'Сегодня' заканчивается через каких-то пару минут», — запальчиво негодует его внутренний голос, но он ему в ответ героически молчит, изжевывая истерзанные губы.       — Мы вернемся домой, я прочту каждое твое письмо, — с предрасполагающей к себе интонацией проговаривает Хенджин.       Успокаивает в своей привычной манере: приближается к распустившему нюни младшему, оказываясь перед ним точно из ниоткуда — Енбоку будет так казаться всегда, — шутливо поддевает пальцем его нижнюю губу, в противовес только пуще задрожавшую и уныло поплывшую уголками вниз. Ен по-прежнему молчит, собирает себя по частям для железного самообладания, за которым изводится, страдая от страха неизвестности за будущее.       Молчание затягивается.       Уставши склонив голову набок, Хенджин терпеливо продолжает, стараясь заведомо погасить непредсказуемую для него реакцию младшего, которому на самом-то деле жить без любимого брата опустошенно и нежеланно:       — Под пристальным надзором тебя, моего командира. Договорились, Ен-ни?       — Договорились, — соглашается наконец тот, активно кивая и спешно вытирая слезы тыльной стороной ладони. Опустив голову, он не намерен больше показывать свою боль брату, но про себя, в бесконтрольной обиде, продолжает его винить. Винить за то, что уходит, за то, что заставляет за него переживать и душу на части рвать, терзаясь от невыносимости ожидания.       — Только, Хенджин. Больше не называй меня так… Больше никакого «малыш», — с явным недовольством, а затем с громким протестующим шмыганьем: — Я уже немаленький, хен!       — Как скажешь, — старший стоически сдерживается, чтобы не усмехнуться при виде грозного, поднятого им за подбородок личика с распухшим и наверняка раскрасневшимся носом. Для него своенравный братик навсегда останется его милым и ласковым мальчиком, при виде которого умиление всегда было чем-то само собой разумеющимся, и которого необъятно хочется держать у сердца, крепко обнимая и оберегая от всего зла. От войны.       Енбок его ответом в большей мере удовлетворен, пусть и несказанно хочется последовать примеру Сынмина, которого он прозвал кулаком Чондона, и хорошенько стукнуть брата в плечо. Хенджин хмурится, резко перехватывает ладонь братика в воздухе, чем пугает чрезмерно, меняясь в лице до неузнаваемости, с родительским недовольством теперь взирая:       — Ты замерз, Енбок. Ладони ледяные.       Он подносит его руки к себе и, едва коснувшись холодной кожи губами, начинает старательно согревать горячим дыханием. Шмыгнув носом, Ен виновато опускает взгляд, коря себя за допущение мысли о мщении и предусмотрительно опасаясь того, что ровно через секунду ожидаемо подтверждается:       — Поехали сразу домой? Хватит с тебя на сегодня. Прогуляемся вдоль нашего озера в другой раз.       «…которого может не наступить», — все так же злорадствует неподвластный контролю голос Енбока.       Тихий всхлип и дрожание рук, мгновенно передающееся Хенджину. Ен вырывается, больше всего желая убежать не от брата, а от гнета тошнотворной реальности, где нужно прощаться. Вновь.       Он сдался. Проиграл. Готов упасть на колени и уткнуться в промерзлую землю, чтобы остудить голову с ворохом уничтожающих мыслей, нещадно прожигающих серое вещество и дробящих черепную коробку.       Хенджин реагирует моментально. С поразительной чуткостью переняв метающее искры переживание на себя, одним рывком притянул братика к своей груди, вновь находя холодные руки и накрывая сжавшиеся от обиды кулаки своими горячими ладонями. Не принимая во внимание ничтожные попытки того выбраться из захвата.       Енбок, успевший уже тысячу раз обвинить и столько же раз простить брата, сопротивление прекращает, но не обнимает в ответ, лишь настырно отвоеванным кулаком начинает бессильно постукивать по месту, где под ребрами сердце бьется размеренно. Брату будто все равно. А он слабый, выпустивший боль наружу, поддавшийся эмоциям, плачет. Зарывается носом в складку хлопковой ткани, пачкая рубашку безутешными горькими слезами.       — Мне тебя не хватает, — голос его слабый, безжизненный. — Почему у нас так мало времени? — говорит крайне безнадежно, смотря из-под бровей своим не по годам тяжелым, замученным взглядом.       Вдруг в один из серых невзрачных дней на пороге появится незнакомец с плохими новостями, которые не вернут его Хенджина ему?       О таком думать невыносимо. Запредельно страшно.       И брат пугающе молчит, не имея ни единого представления, что говорить. Никто не знает, что будет завтра.       — Хорошо, — вдруг соглашается Енбок на предложение вернуться домой, так и не дождавшись ответа, понимая, что его попросту нет.       И по правде, он бы сам не прочь как можно скорее оказаться на удобном мягком диване, под теплым пледом, чтобы за просмотром какого-нибудь комедийного фильма пить банановое молоко. Главное, что Хенджин рядом. Пусть и начнется обратный отсчет, из-за которого он не сомкнет глаз до утра. Пусть с братом не удастся наговориться о мире, не удастся поделиться чем-то тревожащим душу или же, напротив, чем-то вдохновляющим, потому что тот уставший и быстро провалится в сон. Енбок его бережно накроет своим пледом, любуясь умиротворенным лицом и с жадностью запечатлевая каждую родную черту перед долгой разлукой.       — Почему большой палец зажат в кулаке? — интересуется Хенджин, больно вырывая из уединенного мирка гармонии и спокойствия, перехватывая за запястье все еще, пусть и вяло, бьющую по его груди руку. — Ты так собираешься драться, если защищаться придется?       Енбок растерянно хлопает ресницами, не сразу сообразив, что именно от него хотят.       — Большой палец всегда прижимай к фалангам указательного и среднего пальцев. Запомни. Вот так, — Хенджин разжимает кулак и наставительно складывает обратно, показывая, как будет безопаснее всего, — чтобы при ударе его не выбило из сустава.       И вроде бы все предельно понятно, но затем последовал вопрос, от которого Енбока буквально парализовало, мигом выбросило дух из бренного тела:       — Запомнил, как будешь свою девушку защищать?       После минутного залипания на чужие руки и анализа смысла заданного Ен выпаливает с очевидным возмущением, несогласием, резко отдергивая свою руку:              — Мне это ни к чему. Поехали домой, уже скоро ложиться спать, — ворчит, как Хенджин, которого за ворчание вечно упрекает, но сам не отходит, обнимает крепче, прижимаясь к согревающему сердцу. — Время, — негромко напоминает себе под нос, все с той же, неизменной обидой на судьбу.       Нужно идти, а отлепиться от брата он не в состоянии. И ведь не подозревает, что Хенджин скрывает за умеренным сердцебиением, которое сейчас, вопреки всему внутри протестующему его так сладко усмиряет, свои печальные опасения.       — Енбок… — глубокий вздох, — и мне хотелось бы иначе, — Хенджин говорит в бесконечность темноты, распростертой за спиной Ена, задумчиво хмуря брови и горячо целуя его в голову. Эта тьма выжидает, когда он останется один, чтобы обглодать до костей, укутать липким ужасом смерти, — времени у нас, и вправду, чудовищно мало.       …полгода может решить судьбу страны, а для меня, возможно, станет последним.