Келейную тишину просторного кабинета тушит щелчок затвора. По деревянному полу вместе с воссозданным мимолетным сквозняком бредут стук каблуков и шорох из-под подошв ботинок, резко заглушаясь ворсом берберского ковра. Вошедший вслед за приглашающим психотерапевтом Хенджин, оглядываясь по сторонам, осмотрительно оценивает обстановку, подчеркивает грамотную структурированность пространства и некоторые изменения интерьера, произошедшие с прошлого сеанса. Заданный паттерн взаимодействия посредством теплой гармоничной атмосферы по его мнению сыграет весомую роль в создании психотерапевтического альянса. Нет унылой безликости, внесенные детали, окунающие с порога в утонченный уют, изначально вселяют чувство безопасности, альтернативу выбора места с удобным расположением и возможностью регулирования необходимой дистанции для личного комфорта. Исключая рабочее место врача-психотерапевта — единственное, что выказывает некую иерархию и директивность присутствия здесь, мебель лишена статусных признаков, побуждает к полному погружению в беседу за необременительным отдохновением.
Хенджин пленен источающим безмятежность антуражем, поддаваясь паче призывающей к душевному умиротворению атмосфере, примечает знакомый диван с перекинутым через подлокотник пледом крупной вязки. Не раздумывая долго, направляется к нему, по пути не избегает стоящих в хрустальной вазе алых роз на журнальном столике. Подцепив двумя пальцами крупный, тождественно налитому кровью фиалу бутон, вдыхает едва уловимый аромат бархатных лепестков, и, насупившись из-за защекотавшего нос прикосновения, отстраняется от столика. Кротко улыбается.
— Думал, ты их домой заберешь, — приободрившись, он по-хозяйски плюхается на мягкий диван, закидывает ногу на ногу и бегло мажет по двухъярусному потолку, усыпанному блеклыми лучами тонущего в сумраке, периодически мелькающего из-за серых облаков солнца. — Погодка сегодня хороша. Мы могли бы посекретничать и на свежем воздухе, — уголок его пухлых губ дергается в двусмысленной усмешке. — Разве что ты преследуешь иную цель.
— Вы догадываетесь, почему я вызвала вас на психологическую беседу, господин Ли? — начинает решительно доктор Хван, игнорируя его вступительный монолог, отворачиваясь с отчужденной задумчивостью на большое окно, в стеклах которого розовым золотом переливаются меркнущие лучи.
— Догадываюсь, — размеренно кивает Хенджин, изображая гримасу притворного огорчения с хмуро сведенными бровями и выпяченной нижней губой, встречается взглядом с отражением Йеджи в окне, напускным недовольством давая понять, что последняя его реплика с завуалированным подтекстом была нелюбезно ею проигнорирована, что уход от ответа говорит громче любых слов и первопричина, таящаяся в ее мелькнувшей плутоватой ухмылке, им расценена верно. — К чему этот официоз, Джи-Джи? — он утомленно вздыхает, опираясь о спинку локтем, согнутым указательным пальцем медленно очерчивает контур нижней губы, следя за чужими эмоциями пристально, настолько, что доктор Хван невольно обнимает себя за плечи. — Будешь записывать наш разговор?
— По правде говоря, собиралась, но для начала решила просто поговорить, — подойдя к рабочему столу, Йеджи ведет ладонью по краю стеклянной столешницы, не мудрствуя лукаво подцепляет тонкую папку и открывает первую страницу с данными ее пациента. — Господин Ли, — она выдерживает короткую паузу, поднимая на него непроницаемый взгляд, — все же нам следует придерживаться формальности хотя бы на работе.
— Ну да, — Хенджин, очевидно не разыскивающий компромисса, издевательски соглашается и не соглашается одновременно, превентивным упорством врезается в чужие карие глаза, беззаботно болтая ногой в берце, покоящейся на колене другой.
— Ладно, не будем ходить вокруг да около, — наперекор озвученному совершив несколько суетливых шагов возле стола, встряхнув руками в попытке избавиться от нарастающего беспокойства, доктор Хван под внимательным наблюдением опускается в кресло, подтягивая открытую папку к себе. — Как ваш врач, я просто обязана осведомиться. Могу же я полностью доверять вам? — интересуется она, взмахнув пальцами под абажуром настольного торшера, рассыпавшийся свет которого перевернутыми полусферами мягко отпечатывается на ближайшей стене, выкрашенной теплой матовой краской.
Йеджи почти бесшумно пододвигается вместе со стулом, на фарфорово-белоснежном лице теперь с особой легкостью распознаются отголоски тревожной озадаченности, которую примечает пристально разглядывающий ее Хенджин, успевший заскучать, отдаться философствованию о бренности бытия и даже немного заинтересоваться настораживающей токкатой приближающегося дивертисмента.
— Сколько человек вы убили? — помрачневший голос доктора разит безаппеляционностью и непреклонностью намерения, взамен доверию, потребовать и заполучить правду, какой бы та не была.
Мягких черт прежде мирного лица более не касается ни единой эмоции, гласившей бы о встревающем на пути волнительном препятствии. Тонкие бледные пальцы над засвеченным расплывающимися полумесяцами глянцем профайла воссоединяются в замок. На обыкновенном листе с краткой характеристикой военного снайпера ни слова о капитане Ли. Отсутствие фотографии и имени превращает портфолио под грифом «секретно» в безликий теневой инструмент уничтожения всех, кто решил перейти дорогу правительству.
— Восемьдесят девять, — слишком быстро отвечает нисколько не смутившийся Хенджин, шумно выдыхая носом и утомленно откидываясь на спинку дивана. — Как снайпера, — возложив руки по обе стороны от себя, он отчужденно плутает взглядом по стенам, натыкаясь на атрибуты профессионализма его доктора Джи-Джи.
Дипломы, сертификаты, награды, аккуратно оформленные в деревянные рамки, навевают не самые приятные воспоминания, как за доблестные подвиги и заслуги на фронте он получал свои. Все ордена и медали бережно хранит Енбок, а Хенджин их видеть в противовес всем ожиданиям не желает, еще будучи юным курсантом с пламенной жаждой служить вере и правде не так представлял себе святой долг перед родным отечеством.
— Вы помните каждого? — задавая этот вопрос с доверительной интонацией, доктор Хван стопорит взгляд на одной строке и невольно сжимается, старательно избегает все попытки назревающих эмоций уклониться от профессиональной беспристрастности, подавляет в себе легкое потрясение, сверяя ложные показания пациента с информацией из документа.
Хенджин внезапно угрюм. Пребывая в глубоком раздумье, молчит долго, теряется в зыбучем пространстве утянувшего полного безразличия к окружению. Прожигает дыру в стене, по которой ползут выглянувшие и тут же начавшие тлеть лучи, затягиваемые куда-то вовне, должно быть, в самую гущу преграждающих наступлением мрачных туч, что неустанно твердят о недостойности таким, как он, наслаждаться солнцем.
— Помню, — наконец разбивает сгустившуюся тишину Хенджин, прослеживая за погружением кабинета в привычную, разбавляемую теплым светом мрачность, теперь как ни в чем не бывало увлеченный разглядыванием шнурков своих берцев, будто и вправду заинтересованный. — Каждого, — рассеяно кивает он, опускает вторую ногу на пол и широко расставляет колени, умещаясь удобнее.
— Вы колебались?
— Нет.
Непринужденная поза Хенджина дает понять, что в разговоре о совершенных им убийствах не претерпевает он какого-либо стеснения вовсе и бывает здесь далеко не в первый раз.
— Сколько из них убито по своеволию? — голос доктора уже не так тверд, звучит с надломом, из которого волнение просачивается настолько очевидно им двоим, что, допустившая погрешность в базовых этических принципах, Йеджи огорченно опускает голову, две обрамляющие лицо завитые пряди накрывают щеки с блеклым румянцем. Задача «оставаться равнодушной» медленно подступает к порогу неосуществимого, в своем отчете доктор Хван мысленно обводит ярко-красным другую, пугающую, цифру, отличную от произнесенной пациентом вслух.
Посмотреть на него Йеджи осмеливается лишь украдкой, понимая, что это ни к чему хорошему не приведет, и все же возлагая надежду на юмор, свойственный эгоцентризму военных. В то время как Хенджин бросает ни разу не забавляющийся взгляд на наручные часы, хмуро сводит брови к переносице и как бы между делом отвечает:
— Один человек? — вдруг играет неоднозначной интонацией он, притормаживает на разящем между словами предупреждении, милосердно соизволяя не сделать, а
кинуть ей одолжение, сострив вид, что раздумывает, показательно закатывает глаза к потолку. — Может два, может больше, — театрально трет переносицу, вовсе не скрывая, что придуряется, что не желает вручать карт-бланш, и продолжая с равнодушной усмешкой: — Много случаев, пронесенных, как бы слово выверено подобрать? Вскользь? Как точно, — Хенджин одобрительно кивает в подтверждение своему рассуждению, размеренно поясняя: — Обременительно сосчитать, доктор. Мне было дано распоряжение действовать по ситуации, а в живых оставлять я не люблю. Не входит это в мою идеологию, — он задумчиво мажет подушечкой большого пальца по верхней губе, обводя пустым интересом имена на торцевых частях книг, заставивших полки шкафов.
— Ты же знаешь, Джи-Джи, с той самой секунды, как мне дают имя и наводку, человек уже мертв. Остальное — дело времени.
Доктор Хван не подает виду, что впадает в глубокое смятение. Хенджин же, в силу нежелания выходить на откровение, выжидает исключительного удовлетворения своим ответом и соответствующую реакцию, положившую бы всему этому конец, но когда Йеджи поднимает на него пресыщенный ненасытным требованием взгляд, внезапно довольный он бессовестно и широко ей улыбается. Раззадоренный таким исходом, виртуозно разыгрывает раздражающую неосведомленность, будто бы вовсе не знает, что своим бездушным поведением сражает наповал не врача-психотерапевта, а Хван Йеджи, с кем находится в более тесных отношениях. К крохотной забаве, скрашивающей для него скуку этой беседы, на ее лице читается неоспоримое стремление не отходить от темы.
— Кто они? — незамедлительно подтверждает его мысль не заставивший себя ждать вопрос. — Из тех, кого вы убили сами. Вы понимаете о чем я, — доктор Хван идет напропалую, пусть и скованная оцепенением, продолжает взирать в черные глаза, в которых нет ни капли сожаления, даже притворства. — Каждый выпущенный снайперской винтовкой патрон вносится в отчет. Пренебрегаете директивой? Лжете руководству о том, что потеряли сноровку, поражая цель вторым, третьим, может, десятым патроном? Приберегая списанные со счетов для тех, с кем у вас сложилась личная неприязнь?
— Десятым? — поднимает бровь прыскающий в скалящейся ухмылке Хенджин, безусловно униженный таким предположением, но не выказывающий, что его это задело. — Ты сегодня прямо-таки отжигаешь, Джи. Раскусила меня, милая, — утробный смешок бежит чудовищными оледенением по спине Йеджи, когда Хенджин повержено поднимает ладони в обезоруженном жесте. — Не спешите меня казнить, доктор. Давайте сойдемся на мнении, что один патрон — один человек? На удивление пока все мои враги только с противоположной стороны баррикады.
— В таком случае, кто он? — не унимает интереса доктор Хван, напористо настаивая на своем и крепко сжимая пальцы в замке до впившейся в кожу пары колец на безымянном.
Выдавая превентивный отказ отвечать, Хенджин неприступно качает головой, испепеляя неотрывным, мрачнеющим взглядом:
— Даже если я назову тебе имя, очень сомневаюсь, что ты сможешь использовать это против меня, — тон голоса сквозит насмехающейся иронией, мерзко проникающей под кожу, задающей ускоренный темп чужому сердцебиению, что растет стремительно, бросая Йеджи в липкую дрожь.
— Я вовсе не… — спешит донести о главном доктор Хван, задетая
таким предположением, не ставившая целью беседы доклад руководству о своем пациенте, — не это собиралась… — но тут же замолкает с рваным выдохом, затыкаемая чужим грубым вмешательством.
— Остановимся на том, что у меня были свои интересы, — перебив ее, изменившийся в лице до неузнаваемости, Хенджин не разрывает зрительного контакта, усмиряет стеклянным фокусом, не прилагая и йоты усилий, давит, душит безотлагательной угрозой, возвещающей, что на этом все.
— Я вас поняла.
Теперь Йеджи встревожена не на шутку. К своему ужасу в неожиданный тупик ее приводит не предупреждающее изменение, произошедшее с ее пациентом, говорящее о том, что пора передавать его в руки психиатра, диктующее с повисшим над душой предвосхищением зла и ультиматумом необходимости доложить об этом руководству, а страшная болезненность от
недоверия с его стороны. Доктор Хван ловит себя на мысли, что без раздумий, не теряя более и секунды, осведомила бы полковника Со, если бы не одно «
но», вышедшее за грани дозволенного, взрастившее в ней то, что никогда не позволяла себе, то, во что никогда не верила.
— Приходят ли вам образы убитых вами людей? — искомого ответа ей так просто не получить, она решает ухватиться за мелькнувшую на горизонте прозрения возможность вернуть разговор в привычное им русло, вселяя в себя убежденность, что ей удастся его разговорить, сбросить сопротивление под прикрытием обычной консультации.
Ничего не отвечающий Хенджин встает с места. Вопреки ожидаемому испугавшейся Йеджи он не направляется к выходу, а медленно приближается к ней, обходит рабочий стол, разворачивает ее кресло на себя, убивая выдержанность безопасной дистанции скрежетом проехавшихся по деревянному полу ножек. На полувздохе доктор Хван перестает дышать, становится невольным наблюдателем того, как он опускает ладони на подлокотники, нависая над ней склоняющейся тенью.
—
Ты думаешь о ком-то из них? — доктор Хван продолжает гнуть свою линию, несмотря на охвативший мандраж, вызванный непосредственно близостью, выпрямляет спину ему навстречу, взирая снизу вверх с бесстрашным вызовом.
Хенджина такая настойчивость, приятно будоражащая кровь, даже радует. Мягко улыбаясь, он разглядывает нахмурившееся лицо с выразительными чертами, спускаясь взглядом к открытой шее, к чуть виднеющимся из-под расстегнутой на две верхние пуговицы рубашки ключицам. Вторя детальному изучению изящных линий, скользит подушечками пальцев по изгибу шеи, вызывает приятное томление в животе обездвиженной Йеджи, незамысловато добирается щеки и заправляет завитую каштановую прядь за ухо с несколькими проколами в виде маленьких маргариток. Доктор Хван сопротивления не оказывает.
Склонившись ближе, Хенджин обводит острую линию челюсти и грубо сжимает ее подбородок, рывком приподнимая растерянное лицо, находящееся от него теперь на расстоянии нескольких жалких сантиметров:
— Ты сама знаешь ответ на эти вопросы. Зачем ходить вокруг да около, док? — потешающийся Хенджин наплевательски вытесняет все усердные старания Йеджи добраться до истины, отодвигает ворот ее медицинского халата, оголяет ключицу полностью и проводит по ней костяшками. Смотрит прямо в глаза, чувствуя под ладонью, как во вздымающейся груди бьется сумасшедшее сердце, когда вседозволенно он опускает руку в зону декольте, ловко подцепляя пальцами пуговицы и поочередно их расстегивая.
Йеджи теряет способность разумно мыслить, медленно утекающий между пальцами контроль над собой предательски ее оставляет. Не может оторваться от сконцентрированного на ней одной темного взгляда, но, встревоженная беспечностью Хенджина даже в такой, пикантный момент, которого она, не скрывая для себя, ждала одержимо, не властна оставаться равнодушной.
«
Не отступать от задачи, но и удержать», — приправляет для себя двояким смыслом, вслух произнося:
— Непокорность — первый грех воина. Где же страх? Тот самый, что привили с дрессировкой?
— Дай-ка подумать, — Хенджин ломает комедию, ведомый ожиданием правды внимающей Йеджи, что ему не индифферентно вовсе, а напротив — очень даже небезразлично. Плотоядная ухмылка на его губах играет для нее новыми, сумасшедшими красками, в черных глазах исчерпывающим доказательством трепещет нездоровый блеск, и звучит его ответ, как контрольный, гарантирующий невозвратимость и ставящий крест: — Где есть страх потери контроля над собой, там нет меня. Порой мне это нравится.
И впервые за обреченную на провал сессию он с
Йеджи искренен.
— Ты же понимаешь, что у тебя будут проблемы? — аккуратно толкнув Хенджина в грудь и ловко вынырнув из ненавязчивого плена, доктор Хван поднимается с места, думая о том, что стоит попытаться подобраться к волнующему вопросу с провокационной стороны, попытаться вывести из равновесия и сыграть на чужом замешательстве. — Армейский пес маршала, беспрекословно выполняющий обязательства, меткий стрелок злоупотребляет полномочиями? Что-то мне подсказывает, осмелившись на такое раз —
и раз ли? — поймаешь кураж, далее ситуация пойдет по накатанной.
Вздохнув в отнюдь не наигранном сожалении, Йеджи опускается на край стола, притягивает Хенджина к себе за руку, накрывает ее ладонью, ласково оглаживая крупные вены на тыльной стороне кисти, в позволяемом себе забытьи вдруг не давая отчет своим действиям. Нежность к нему сейчас неуместна. Или все же уместна?
— Капитан Ли, или точнее сказать, орудийная прислуга правительственной машины? Что, если они об этом узнают? Что тогда? Как насчет полковника Со? Неужели ты не понимаешь, что слишком далеко зашел?
— Нормально стелишь, — вздернув бровь, тихо посмеивается Хенджин, медленно скользя языком по нижней губе, щуря темные глаза, в которых плещется бесхитростное желание овладеть ею. — Может что-то предложишь мне,
не орудийная единица нашего аппарата? Я весь внимание.
— Бежать, — серьезно отвечает доктор Хван с нескрываемым беспокойством во взгляде. — Я не шучу, слышишь? — смотрит на него несколько изолированно, сменившейся холодной отчужденностью подсказывая, будто за простыми словами скрыто нечто иное, в чем она осведомлена, но при всем желании не сможет последовать тропой непослушания, осмелиться воспротивиться приказу сверху, как сделал это он.
— Ты волнуешься за меня, Джи-Джи? — склоняет голову театрально погрустневший Хенджин, кривит пухлые губы в сардонической усмешке, пока рывком раздвигает ей ноги коленом, припечатывая в свой пах и врезаясь губами в ее, но не спеша накрыть поцелуем, лишь опаляя горячим дыханием и довольствуясь чужой покорностью с приглушенным полустоном.
— Ты сам знаешь ответ на этот вопрос, — уклончиво парирует Йеджи, растягивая накрашенные алой помадой губы в многозначительной улыбке и обвивая руками его талию. Разглядывает бесстрастное лицо пристально, оглаживает выходящей за берега дозволенного нежностью и одергивает себя.
Все это время она боялась одного — разверзнувшейся между ними пропасти и сама не заметила, как в нее канула.
Искренняя улыбка спадает на нет, когда она обреченно выдыхает и кладет ладонь на его гладкую щеку:
— Мысленно я всегда возвращаюсь к твоим глазам, Джин-и. Почему сейчас они что-то утаивают от меня? Почему ты ослушался и убил? Ты сделал это ради кого-то? Расскажи мне все. Ты-
— Распусти волосы, — грубо перебив, приказывает Хенджин, сжимает ее горло ладонью, вынуждает молчать и слегка откинуться назад, в то время как она, приглушенно застонав, послушно протягивает руку и стягивает резинку с низко собранного хвоста.
Прижимаясь к нему всем телом, доктор Хван ведет носком туфли вверх по его ноге. Короткая юбка от провокационного маневра высоко задирается к бедрам, позволяя ему без проблем, запустив руку под халат, скользить приглашенной ладонью по обнаженной коже.
— Хенджин, мы… — удрученная тщетностью попыток вывести диалог на тропу откровения, Йеджи обрывает речь из-за сбившегося дыхания, побеждено скрещивает увитые тонкими ремешками туфель щиколотки позади его поясницы и закатывает глаза.
Бесцеремонно стянув расстегнутый халат и сдвинув с плеча шелковую рубашку, Хенджин оставляет плеяду алых укусов на особо чувствительных участках.
— Может поедем ко мне? — теряется ее тяжелый полушепот между разожженными близостью участившимися вдохами.
— Не могу, — лениво отпрянув от ее плеча, тянет Хенджин с грустной улыбкой, дыша вовсе не сбивчиво, как она, а мерно, смотря не на нее, как она того опьянено желает, а на циферблат часов, стоящих на рабочем столе. — Через два часа мне нужно быть в другом месте.
— Ты мне, конечно, не скажешь где, — с досадой добавляет Йеджи, заблаговременно зная ответ и обиженно прикусывая нижнюю губу, собирая белоснежными зубами алую помаду.
— Не скажу.
— Почему? Почему ты так поступаешь со мной? — демонстративно дуется она, противоречиво отзываясь всем телом на ласку его бродящей по спине руки, повержено принимая, что вожделение берет верх, сопротивление невозможно, задача провалена. — В таком случае, раз времени у нас мало, я не хочу терять ни минуты, — Йеджи берет бразды правления в свои хрупкие руки. Нежным прикосновением к гладкому подбородку притягивает за искомым поцелуем Хенджина, ликуя внутри себя, когда он покорно ей следует, врезается в ее губы удушающей грубостью, в которой она добровольно и раскрепощенно тонет, издавая приглушенный стон долгожданного уединения.
***
Пальцы одеревенело слабеют. Нестерпимое волнение самой что ни на есть настоящей пыткой проносится по телу, немного щекотливое и тоскливое, отличное от привычной тревожности, оно не покидает, не оставляет и шанса думать о чем-то праздном, его избежать. Предвкушение встречи пламенеет в сердце, искру за искрой разжигает прообраз оказии вновь утонуть в черных, как глубокая ночь, глазах, и руки от одних только соблазнительных грез, что вскоре совершенно точно претворятся въявь, без прилагаемого усилия не подчиняются. Завязать узел галстука теперь кажется задачей не из простых.
Отпустив шелковую петлю, Енбок отрешенно стягивает галстук с шеи и выбрасывает прочь, не глядя. Поддается странному, будто искусственному смирению, стоит так некоторое время, обреченно вздыхая за скрупулезными размышлениями, пока взгляд его бесцельно не падает на шуфлядку комода, откуда он тут же достает шейный платок. Ворот белоснежной рубашки в считанные секунды оказывается перевязан неаккуратным черным бантом. Огорченный собой, Ен недовольно оглядывает незавершенный облик, встречаясь в отражении зеркала с неподдельным восторгом возникшей позади Лии, выглядящей избыточно воодушевленной предвкушением выпускного вечера.
— Поможешь мне с брошью? Пальцы меня совершенно не слушаются, — взамен приветствию понуро обращается он к ней, наблюдая за ее приближением и замечая в руке еще одно блестящее украшение, которое она выудила из кармана элегантного тренчкота. — Что это?
— Во-первых, привет. Во-вторых, тоже брошь, — внося за собой осевшую на волосах влажную свежесть, Лиа демонстрирует украшение в раскрытой ладони, добавляя в приподнятом настроении: — Мой тебе подарок. Примешь?
— Лиа, вовсе не стоило… — качает головой растерявшийся Енбок, смотря на ее ладонь ошарашенными глазами, пятясь немного назад от неожиданного подношения. — Я же ведь ничего тебе не приготовил. Как-то и не подумал, прости, — виновато опускает голову он, искоса видя, как двинувшаяся тень делает уверенный шаг навстречу, сокращая между ними дистанцию.
— Ничего мне не нужно, балда, не трепыхайся, — с мнимой угрозой объявляет Лиа и мягко притягивает к себе за руку, разворачивая. — Это жест моей благодарности тебе за всю помощь. Мы круто сработались,
друг, — вскользь пробежавшись по его внешнему облику, она поднимает теплый взгляд, оказываясь в плену пристального внимания, вид у ее друга несколько удивленный, но польщенный, что в целом делает ее довольной.
— Колись давай. Ты же не задумала, чтобы Сынмин меня убил, ведь так? — интересуется играючи взвинченный Ен, представляя перекошенное лицо Сынмо с приоткрытым ртом, когда он, как бы между делом, скажет ему: это подарок от самой, черти дери, Лии. — Этот полудурок на мне живого места не оставит. Вероятно, на Землю обрушится метеоритный дождь его гнева. Бр-р-р…
Перевязав узел шелкового банта и прикрепив к нему драгоценную брошь, невозмутимая Лиа в ответ лишь бросает сухую усмешку, украдкой взглянув в глаза друга и отстранившись поодаль, чтобы лучше оценить завершающий штрих:
— Брошь дорогая, потеряешь — я тебя сама убью. Как тебе такая перспектива? — скрещивает руки на груди в устрашающем жесте она.
— В самом деле? — насмешливо осведомляется притворно раздосадованный Енбок. — Итого у нас два добровольца на скамью с ярым желанием предстать перед судом. В интересное время я живу, — он наощупь касается украшения, губы его размыкаются, но выдают вопрос не сразу; все это время Ен ищет в лице своей потрясающей, вплоть до преследующей ее тени, подруги жалкое, стоит признаться себе, одобрение, наконец решаясь поделиться им и с ней, ловко сменяя тему разговора: — Как я выгляжу?
— Теперь просто роскошно, — поправив приколотую брошь, утвердительно кивает она и мягко похлопывает ладонью по его груди. — Только больше не трогай ее и бант тоже, ага?
— Даже… — задумчиво вздохнув, Енбок выдерживает интригующую паузу и невинно интересуется, — лучше тебя? — уточнение не просто беззастенчиво-застенчивое, а вынуждающее Лию, бросившую краткое: «чего?», вопросительно вытаращиться, даже немного вознегодовать в возмущении и демонстративно цокнуть языком.
— Звезда моя, не напомнишь, почему мы вообще начали дружить? — Лиа закатывает подкрашенные абрикосовыми тенями глаза, недовольно толкая друга в плечо. — Вот уж не ожидала, что совместная работа и победа с проектом нас так сблизит. Порой терпеть тебя бывает так трудно.
— Ты не понимаешь… — удрученный Енбок мешкает, робко оборачиваясь на свое отражение и что-то суетливо в нем выискивая. — Я должен выглядеть так, чтобы другие на моем фоне меркли. Мне нужно сиять перед одним человеком.
— Твоей пошатанной неуверенностью разит за версту, прекращай уже меня расстраивать, — угрюмо проговаривает Лиа и резко замолкает, ее глаза пламенно загораются, а с губ срывается громкое и неконтролируемое: — О, нет, Енбок-а! — ошеломленно вскидывает брови, словно теперь догадывается о чем-то таком, что его явно вдавит в смущение, уже вдавливает одной только реакцией, подкрадывающейся тенью и выглядывающей в отражении из-за его спины. — Ты же не влюблен в Квон Джугена?
Едва не отлетевший от нее Енбок хватается за край комода, нахмурившись и уставившись в пол с видом до глубины души пораженным, охваченным болью, пока подруга бодро продолжает:
— Поговаривают, он заглядывается на парней. Так стало быть… — ощущая свое небывалое могущество, Лиа бросает в него лукавый взгляд, прищуривается, ведомая сыщицким азартом.
— Как ты…? — загнанный в безвыходное положение Ен вопреки жгучей потребности покинуть спальню, до собственных произнесенных слов убежденный, что не одной минуты более здесь не вынесет, резко разворачивается, с испытывающим его на прочность мучением провожает беззаботно опускающуюся на край кровати подругу.
— Звезда, ты как на ладони, — заливается сладким смехом Лиа, умиляясь его наивности и доверчивой беззащитности. — По правде говоря, после экзамена ты напился в лютые дрова, пока я волокла тебя до такси. Не замолкая, признавался мне в том, что я безумно красивая, — она рассеяно крутит вокруг указательного пальца каштановый локон, заглядывая другу в глаза, ловя в них тотальную растерянность, — а потом, между делом, отшил меня, как бы заранее, сказав, что при всей моей привлекательности у тебя бы на меня не встал. Да ла-ладно! Что, правда не помнишь? — взирает удивленно, хлопая длинными накрашенными ресницами, прямой зрительный контакт долго не удерживая, начиная морщиться. — Айщ, погоди, какая-то дрянь в глаз попала, — Лиа резко вскакивает с кровати и подлетает к зеркалу. — Ну вот, сейчас макияж поплывет. Мгновенная сучья карма? Ньютоновское яблоко, если ты правда не помнишь, то с моей стороны это было… даже грубо.
— Дай посмотрю, — предлагает Енбок, не осторожничая, подходя, смело разворачивает подругу за плечи на себя, игнорируя всякое сопротивление. — Прости, должно быть, я правда был в хламину пьян, — кропотливо выискивая сам не зная что, он отстраняется, хватает бутылек с антисептиком и поливает раствором свой мизинец. — Комок туши, или черт знает, как это правильно назвать. Больше ничего не вижу, — говоря это, он бережно извлекает соринку из глаза, пока Лиа покорно выжидает, не моргая, жалобно уставившись в потолок.
— Не знаю о каком Квон Джугене ты говорила, для меня это не имеет никакого значения, — досадливо продолжает Ен, вытирая палец о платок. — Я намерен сиять в глазах лишь одного человека. Особенного. Не то что в школе, во всем мире больше такого не сыскать.
— Оу, похоже все серьезно, да? Ты будешь и дальше скрывать от меня эту персону? — поспешно отвернувшись, Лиа рассматривает покрасневший глаз в зеркале, внезапно совсем померкнув. — Мне казалось я ни с кем не была так близка в своей жизни, когда мы в обнимку рыдали после сунына. Забыл? Я, можно сказать, про твою ориентацию вытащила из тебя насильно, потому что догадывалась, а алкоголь только поспособствовал.
— Ох уж да! Ты оказалась той еще прилипалой, — нервно смеется Енбок, протягивая ей глазные капли. — Держи, снимет покраснение.
— До твоей внутренней стервозины мне далековато будет, u know? И чего это ты должен выглядеть роскошнее меня? — кривит подкрашенные блеском губы Лиа, забирая капли и отталкивая друга от зеркала. — А ну двинься!
— У тебя есть по уши влюбленный Сынмо, зачем тебе на других засматриваться? — Енбок надевает пиджак, прикусывая нижнюю губу в опоздавшей попытке замолкнуть: глупо такое говорить, он сам еще толком не знает, какие чувства испытывает Лиа к его лучшему другу. Язык, как и всегда, — враг его, впереди всея рассудительности, и в этом они с подругой похожи: две грубоватые язвы, разбрасывающиеся остротами направо и налево.
«
Этого нам не отнять», — на кульминации рационального, даже позабавившего подведения итога их тандема его взгляд увлекает лежащая на комоде, позабытая им брошь, которую он решает приколоть на пиджак возле сердца.
— Мы же не встречаемся, — равнодушно оповещает Лиа, аккуратно закапывая глаз и распределяя содержимое частым морганием, морща лицо, своей необыкновенной причудливостью веселя друга, привыкшего видеть ее, едва ли не двенадцать на семь, с напускной аристократической надменностью. В последнее время они и правда не разлей вода, и как так вышло, сам не понимает он, но чувствует благословенную благодарность за этого человека в своей жизни.
— Так начните, — пожимает плечами Ен, не переставая пытливо следить за реакцией подруги, что, прекратив активно обмахивать глаз, замирает. — Он влюблен в тебя, ты, по моим скромным наблюдениям, в него. Пусть и методы вступления в отношения у тебя несколько извращенные.
— Слепая наивность ты, Енбок-и, — цокает Лиа языком и закручивает колпачок крохотного бутылька, протягивая ему и кивая в знак благодарности. — То, что он мне, вроде как, нравится, еще ничего не значит. Влюбленность — это ничто, мало этого. Сердце нужно завоевывать, и делать это должен мужчина. Ну знаешь там, проявлять заботу, заинтересованность и обеспокоенность. Что есть симпатизирующая внешность, если сам человек может оказаться не по душе? — она поправляет макияж и оборачивается на Ена, добавляя несколько озадаченно: — Мне так папа сказал.
— Мда, боюсь, мне бы отец такого совета не посоветовал, разве что хороших пиздюлей на закуску, узнав, что мне нравится мужчина…
…
Брат. Чтоб этот мир, будь он неладен! Так играть с жизнями людей!
Расстроившийся Енбок уныло опускает голову и садится на кровать, кладя ладонь на колено, про которое даже успел забыть, находясь под действием мощных обезболивающих.
— Лиа, — вдруг взывает к ней несколько жалобно он, поднимая ищущий, обнажающий потерянность и отголоски разбитости взгляд, — раз я тоже мужчина, значит ли это, что я должен завоевывать его сердце?
— Не знаю, мой ты погасший Року, — Лиа опускается рядом с ним, накрывает своей ладонью поверх его, покоящейся на оперированном, перевязанном под штаниной колене и воодушевленно оглашает, — но я могу спросить у папы!
— Не надо! — в пламенном протесте восклицает Ен, вмиг покрывшийся иллюзорными трещинами поработившего представления, напарываясь на страшные фрагменты, в которых умница-красавица дочь спрашивает у председателя Чхве, как развивается роман в отношениях между двумя мужчинами. Лиа, со свойственным ее кипучей натуре отчаянным энтузиазмом, и не на такое способна, и до интимных подробностей без зазрения совести дотащит любого. — Пожалуйста, даже не вздумай!
— Ладно, special for you добуду инфу про однополую любовь из других источников. Буду предельно осторожной, понимая твое беспокойство и жажду узнать из уст первых лиц, — она обхватывает его подбородок пальцами, заставляя посмотреть на ростовое зеркало. — Взгляни на себя еще раз и скажи, что ты затмишь всех. Но не меня, естественно, — самодовольно подтрунивает, обнимая друга за спину и умещая голову на его плече.
— Во что бы то ни стало, — оживленно улыбается Енбок ее отражению, и милые ямочки образуются на его щеках, озаряя лицо чрезвычайно редкой одухотворенностью. — В
его глазах, а в чужих самая красивая, безусловно, ты.
Хенджин учил меня упорству, вот пусть и пожинает плоды своего труда. Сегодня держать дистанцию я не намереваюсь. Уж лучше погибнуть от крайностей, чем от отчаянья.
— Особенно в щенячьих глазах Сынмо! — восторженно добавляет он, гаденько хихикая.
— Да иди ты, — сердито рявкает Лиа, но тут же смягчается, продолжая с заискивающим любопытством. — Интересно даже стало взглянуть на него: к кому ты так упорно ревнуешь, не находясь в отношениях?
— Лиа, Енбок, вы готовы? — кричит с нижнего этажа отец. — Хенджин подъехал, давайте на выход!
От упоминания заветного имени Ена разом заковывает оцепенелость, которая молниеносно передается и догадливой Лии, вопросительно поднимающей на него немигающий взгляд.
— Ты же не влюблен в своего брата? Енбок-а?! — тормошит она его, тщетно пытаясь вытянуть хотя бы слово, и вдруг всецело понимая, что его реакция есть самый что ни на есть исчерпывающий ответ. — В самом деле?! С ума сошел?! Боже мой!
— Ен…
— Ну чего, Лиа? — вымученно бросает Енбок не ей, а утянувшей прострации с пустотой, которой полнится его занывшая грудная клетка. — Мне нечего тебе отве-
— …а как мне ему в глаза теперь смотреть?
