в громком омуте

На часах – ровно одиннадцать, когда Марк глушит мотор машины и ненадолго откидывается на сидении, устало прикрывая глаза. На сегодня рабочий день окончен, дома его ждут кот, тишина, бутылка вина и, быть может, какая-то познавательная передача по Дискавери. Из панорамных окон своего пентхауса Марк видит целый город, но он сам кажется себе невыразимо маленьким – особенно когда об этом некому рассказать. Возможно, именно поэтому он подолгу не выходит из машины, не скрывается в высоком стеклянном здании жилой новостройки (очень похожее на бизнес-центр, в котором он работает), не заходит в лифт, нажимая затертую кнопку самого последнего этажа, не открывает карточкой квартиру, чтобы в прихожей долго просто стоять у двери и шумно дышать, будучи не в силах даже разуться или включить свет. Дома Марк приглушенно включает музыку, наливает себе полбокала вина и делает несколько глотков, прежде чем набрать ванну. В ванной комнате он может находиться часами, просто лежа и думая обо всем на свете в медленно остывающей пенной воде. Марку не нужно ходить далеко – он анализирует последние дни, рабочие совещания, разговоры, контракты; меньше – встречи с Донхеком. Марку уже почти не верится, что Донхек к нему хоть немного прислушается, – слишком уж он волевой и упрямый, да и его родители, вероятно, упустили тот момент, когда его можно было еще хоть немного перевоспитать. В любом случае, со своей черной рваной одеждой, такой же черной подводкой на глазах и неровным лаком на коротких ногтях он вряд ли уйдет далеко. Имидж – вот что работает на тебя в первую очередь. И встречают действительно по одежке. А в случае с Донхеком Марк даже не уверен, что хоть раз видел его настоящее лицо. / Выйдя из душа, Донхек поначалу даже отшатывается от зеркала в ванной – сколько бы времени ни прошло, а он никак не может привыкнуть видеть себя без макияжа. По телефону Суен поставила ему одно-единственное условие: нужно одеться как самый настоящий задрот, максимально нейтрально и даже несколько убого, чтобы не привлекать к себе внимания и не вызывать подозрений. Привлекать внимание и вызывать подозрения Донхек умеет лучше всего, а потому над этой частью работы ему пришлось хорошенько попотеть; в итоге он выудил с антресоли мешки со своей старой одеждой, которую носил еще в средней школе. Некоторые джемперы и свитеры проела моль, но Донхек сумел отыскать несколько относительно сносных вещей и даже свои старые очки без диоптрий, которые носил примерно тогда же, просто чтобы казаться умнее (кто знает, что у него было в голове). Хорошо, что дома никого нет и никто не видит, как Донхек сейчас застегивает доверху пуговицы на своей самой задротской клетчатой рубашке, как прилежно причесывает волосы, укладывая челку на одну сторону, как надевает очки, как трясутся его руки, по наитию тянущиеся к подводке, теням и кисточкам. В таком виде Донхек практически неузнаваем – понять, что это он, сейчас смогут разве что те, с кем он вместе учился в средней школе, но с теми людьми он уже давно разорвал все связи. Когда Донхек напоследок рассматривает себя в зеркале, ему почти хочется бросить всю эту затею и вернуться в свое прежнее тело, но в конце концов он решает, что, раз уже взялся, то доведет начатое до конца. – Когда я говорила одеться не вызывающе, я не имела в виду так, будто ты приехал погостить к своей бабуле, – первым делом говорит ему Суен, когда встречает в квартире по указанному в смске адресу, и снимает с него очки, откладывая на полку в прихожей. Затем – немного ерошит ладонью волосы; Донхек увиливает от прикосновения, как вредный кот. – А прилизанный какой – в жизни бы не узнала. Тебе кто-нибудь говорил, что ты просто очаровашка? – Я надеялся, что никогда и не скажет, – Донхек только закатывает глаза. – Ну, так что? Какая работа? Суен проводит его в гостиную, где пока что никого нет, но все выглядит так, будто планируется большая вечеринка. Повсюду декорации, гирлянды, десятки ящиков с выпивкой, даже есть светомузыка и что-то отдаленно похожее на пульт диджея. Донхек присвистывает и садится напротив Суен на диван, – та в свою очередь располагается в кресле и закуривает, тихо кашлянув. – Сегодня здесь, помимо всех прочих, будет несколько моих хороших товарищей, – начинает она. – Никто не знает, что такие люди посещают вечеринки в подобных районах, а потому я хочу, чтобы ты держал язык за зубами. Они придут просто развлечься и забыть ненадолго обо всех своих контрактах, договорах, сделках, что у них там еще, – активно размахивая рукой с сигаретой, Суен закатывает глаза. – Одним словом, будешь снабжать их гостинцами, – она подмигивает и, оставив сигарету в пепельнице на кофейном столике, поднимается с места. – Пойдем. Все еще молча, Донхек направляется за ней в небольшую кладовку, расположенную слева от ванной. – Когда кто-либо установит с тобой зрительный контакт и задержит его дольше, чем на две секунды, молча веди его сюда, – инструктирует Суен, распахнув настежь дверь. – Тебе суют в ладонь деньги, ты взамен – дозу. Или несколько доз, в зависимости от оплаты. Сколько нынче грамм стоит тебе объяснять не нужно, надеюсь? Донхек глухо сглатывает и только качает головой. – Нет, – и вдогонку уточняет: – Это кокс? В ответ Суен расплывается в очаровательной улыбке и вновь (скоро это станет привычкой) треплет его ладонью по волосам. – Это – все что ты пожелаешь, милый. / Саму вечеринку Донхек запоминает из рук вон плохо: только множество незнакомых людей в одинаково дорогой одежде, все они танцуют, переговариваются, смеются, целуются. Донхек в основном держится особняком, подпирая стену возле столика с напитками, и не сводит пристального взгляда с толпы, ожидая, когда же кто-то его позовет. Наверное, он выбирает совершенно неправильную тактику, и ему не нужно столь очевидно выискивать клиентов, однако он в этом деле практически впервые, и у него кошмарно потеют ладони от одной мысли о том, что он может сделать любой неверный шаг и тем самым накрыть целый бизнес. Однако это все – паранойя, и особо неприятных инцидентов не случается, кроме, разве что, того, как один парень в кладовке говорит, что он «ничего такой» и предлагает ему быстренько перепихнуться. На скорую руку – как он говорит, а Донхек не сдерживает смешка, ведь паренек оказывается с юмором. Но Донхеку приходится его тактично отшить и вернуться в главный зал, где на него еще периодически нечитаемым взглядом поглядывает Суен. В конце вечеринки, уже под утро, с ним рассчитываются. Суен говорит, что он неплохо справился как для совсем зеленого, и что она ему позвонит, как только он снова понадобится. Выходит, это снова непостоянная работа, ловит себя на мысли Донхек, но уже в подъезде, где он еще раз пересчитывает вырученные деньги, у него получается немного успокоиться. Действительно – минимум месяц на это можно неплохо жить. Осталось лишь выдумать правдоподобное алиби для Ренджуна. / После выходных у Ренджуна – только и трепа что о недавнем походе в кино: он рассказывает о том, что его новую подружку зовут НинНин, не забывая упомянуть свою догадку касательно того, что это, вероятно, выдуманное имя, какие часто встречаются в разных нечистых кругах. – Двойные стандарты, – цокает языком Донхек, – то есть, чтобы я торговал, ты против, а на нее даже косо не взглянешь? – Лучше расскажи, что ты на выходных делал, – плавно соскальзывает с темы Ренджун, и здесь уже Донхек чувствует себя загнанным в тупик. Он выдумывает не слишком реалистичную историю о том, как в своей привычной манере ошивался в городе, навестил нескольких знакомых и антикварную лавку – хотел выбрать какой-нибудь подарок маме на день рождения. После этого Ренджун ожидаемо спрашивает, не занимался ли Донхек ничем противозаконным, и хитро-хитро прищуривается, отчего Донхек не может не рассмеяться. Он уверяет Ренджуна, что целиком отказался от этой затеи, и, безусловно, его начинают преследовать мимолетные угрызения совести, однако это – единственный способ хотя бы немного приструнить чужой повсеместный контроль. Как бы то ни было, Донхек чувствует, будто возвращается домой, когда вновь надевает свою привычную черную одежду, густо красит глаза подводкой и даже не пытается как-то относительно приемлемо уложить непослушные вьющиеся волосы. Образ мальчика-ботана – явно не для него, пускай и Суен на вечеринке тогда назвала его «очаровашкой», а иной раз незнакомый парень даже пытался залезть ему в трусы. Есть еще множество вещей, которые Донхеку предстоит выучить касательно собственной привлекательности, но на данный момент он знает только то, что до поры до времени ему все еще будет хотеться ее скрывать. Говоря о работе на Суен, Донхеку удается (как бы это ни звучало) зарекомендовать себя как действительно надежного посредника, и отныне подобные вечеринки становятся его регулярным местом пребывания на выходных. Правда, локации порой меняются, как и люди, но суть остается прежней. Постепенно Донхек вливается и ему начинает казаться, что он занимался этим всю свою жизнь, но вместе с тем становится все труднее искать отговорки перед Ренджуном и даже перед собственной матерью. Почему он считает, что обратиться за помощью к Марку будет хорошей идеей, Донхек до конца объяснить не может даже самому себе. Однако по окончании чужого рабочего дня Донхек подпирает фонарный столб под бизнес-центром – снова во всеоружии, с броским макияжем и свежим лаком на ногтях. Он знает, что не вписывается, что не растворяется в толпе, и это ощущение для него абсолютно органично. Долгими мучительными маршрутами гугл-карт и, отчасти доверяя своим зрительной памяти и интуиции, Донхек попал в этот богатый и аскетичный район с первого раза – правда, заплатил нехилые деньги сначала за автобус, а потом за метро. И все для того, чтобы Марк, выйдя на улицу и заприметив его, удивленно вздрогнул и спросил: – Что-то случилось? Донхек молчаливо кивает и отходит от столба, приближаясь к нему и останавливаясь напротив. Ему неловко, он не знает, с чего начать и как попросить помощи так, чтобы не вызвать подозрений. Актер из него невыразимо скверный. Всегда был. – Я… э-э-э, – он в заторможенности чешет затылок, бродя взглядом у себя под ногами и изредка поднимая его на Марка, очень неуверенный и, наверное, совершенно ему не свойственный. Донхек привык смотреть на всех так, будто он – выше, даже если сам при этом может лишь барахтаться в грязи под чужими ногами. Но с Марком так почему-то не выходит. Да и мелкой букашкой Донхек себя рядом с ним не чувствует. – Хотел спросить, ты ведь неофициально меня трудоустроил?.. Марк удивленно хмурится. – Ты действительно только ради этого сюда ехал? Донхек, замешкавшись, мысленно дает себе пощечину. Можно сказать, Марк его на работу не брал и вовсе – всего лишь заплатил ему за то, чтобы Донхек немного побыл на виду и не вляпался в какое-нибудь сомнительное дельце. Но стоило Марку его ненадолго от себя отпустить – и Донхек вляпался в сомнительное дельце. – Слушай, я просто… – вздохнув, он делает еще одну попытку. – Можешь мне дать какой-то документ или типа того? О том, что я правда на тебя работал. Похоже, Марк начинает понемногу улавливать цель его визита, – Донхек понимает это по тому, как он вначале подозрительно прищуривается, а затем шумно вздыхает и качает отрицательно головой. – Не могу, потому что это будет незаконно. Хочешь работать – возьмись за голову и подай куда-нибудь резюме, – здесь Донхек, не сдержавшись, закатывает глаза, потому что подобные слова он и так слышит на повседневной основе из уст остатков своей совести. Марк, тем временем, ничуть не смутившись от выражения его лица, только негромко хмыкает и направляется к своей машине. – А теперь извини, но я немного занят. Мне нужно забрать девушку с работы. Донхек в скептической позе складывает руки на груди, не делая ни шагу за ним. – У тебя нет девушки. – Пока нет, – Марк оборачивается, мимолетно улыбаясь. – Но будет. Я еду на свидание. Почти не вслушиваясь в суть его слов, Донхек чувствует, что начинает закипать – и не от злости, а от простого человеческого отчаяния. Марк был его единственным шансом, единственной зацепкой, догадкой, но и с ним ничего не вышло. С другой стороны, кто Донхек такой, чтобы Марк ему помогал? К тому же, если вдруг Марк каким-либо образом пронюхает, для чего Донхеку нужен этот злосчастный документ, то церемониться уж точно не будет и при первой же возможности сдаст его полиции. У Марка нет причин его прикрывать – а уж тем более становиться сообщником. – Неужели так трудно дать мне какую-нибудь бумажку о том, что я работал на тебя? – Подделай ее! – уже забираясь в машину кричит ему Марк. – Я уверен, ты это отлично умеешь. Его порш на всех парах уносится прочь, а Донхек только и может, что растерянно моргать, застыв на месте. Ну вот, его единственный шанс так неудачно ускользнул из-под самого носа. А, может быть, это проверка? Ну, что-то вроде игры в тяни-толкай. Марк стремится узнать, как Донхек отреагирует на отказ, хватит ли ему смелости и упрямства догнать и попросить еще раз. Но догнать прямо сейчас Донхеку как минимум не на чем, да и, к тому же, у Марка свидание – если это правда, значит, он определенно не хочет, чтобы оно сорвалось. Глупости. Донхек отрицательно качает головой, пряча руки в карманы и разглядывая ровную дорогу под своими ногами, широкие отполированные плиты, согретые солнцем, что уже идет на спад, – настолько чистые, что в них почти можно разглядеть свое отражение. Затем Донхек вскидывает лицо и, щурясь, обводит взглядом стеклянную высотку. В ее одинаковых рядах окон мелькают оранжевые блики заката. Возле Ханган сейчас, наверное, до безумства красиво. Только Донхеку совсем не до этого. Пока он плетется к метро (уже успел относительно запомнить маршрут), то немного раздумывает о жизни, которой Марк живет здесь. На работе он всегда появляется в разное время, как и уезжает с нее, изредка наверняка может позволить себе вообще не прийти. Он ведь большой начальник – на его месте Донхек вообще бы в офис не приезжал, а прохлаждался где-нибудь на курорте с видом на лазурный океан, держа в одной руке кубинскую сигару, а в другой – тонкий стеклянный бокал тропического коктейля. В иное время – жил бы бесцельной обывательской жизнью и точно не переживал бы ни об инфляции, ни о рабочих контрактах, ни о встречах с дипломатами и послами. Быть вне зоны доступа для всего мира – звучит как жизнь, к которой Донхек стремится. И пока что он видит к ней единственный ясный путь. Когда Донхек возвращается домой, уже совсем темно, и он около часа просто сидит на пустующей кухне: поначалу – под нарастающий шум закипающего электрического чайника, после – под крики и смех детей на площадке под домом. Он закуривает сигарету, но желание отпадает после первой же затяжки, и та остается тлеть на дне утренней кружки из-под кофе. Сейчас, пока у него в запасе есть немного денег, Донхек может позволить себе подобные вольности. Следующий прием (Донхек просто не может называть это «вечеринкой», учитывая, сколько уважаемых и невиданно богатых людей там бывает) у Суен назначен на субботу, и на этот раз она предупредила Донхека о том, что ему стоит прийти в своем повседневном образе – и, желательно, в корне отличающемся от прежнего стиля забитого тихони. Суен сказала, это нужно для того, чтобы его внешний вид не приедался, а некоторые не самые доходчивые клиенты даже думали, будто товар им каждый раз толкает другой человек. Пока вечером субботы Донхек, до этого удачно отвертевшись от прогулки с Ренджуном, красится у зеркала в ванной, он ловит себя на мысли, что всегда оценивает клиентов Суен (и, по совместительству, – собственных) лишь с точки зрения внешности и стиля, при этом не задумываясь ни об их роде деятельности, ни о жизненных целях, амбициях, перспективах, даже их материальном состоянии. Как однажды сказала Суен, это – люди, которые всю свою сознательную юность провели в бизнес-школах, под крылом родителей, преследовавших одну-единственную цель – вырастить из своих чад достойных наследников семейного бизнеса. Когда Донхек выводит на левом глазу аккуратную тонкую стрелку кончиком черной подводки-фломастера, он невольно задумывается, работает ли эта формула в случае с Марком. Он тоже – тепличный ребенок, в жизни не видевший нищеты, голода, ежедневного страха остаться без крыши над головой? Донхек увлажняет губы бальзамом, и в этот момент ему кажется что за ним кто-то подсматривает. Он оборачивается – ничего; дверь ванной плотно закрыта, из коридора – ни звука, ни намека на чье-либо присутствие. Наверное, у него, как и обычно, всего лишь разыгралось воображение. / Когда Донхек был младше, он всегда думал, что люди взрослеют лишь до поры до времени. Что существует эта точка будущего, по достижении которой вся твоя жизнь делится на до и после. Что ты учишься, растешь, ставишь перед собой определенные цели, а потом, когда набираешься достаточно мудрости (как бы забавно это ни звучало), берешься за их осуществление. Однако когда Донхеку исполняется двадцать, он убеждается, что это – самый наивный возраст. Он не был столь наивным, даже когда ему было пять, просто потому что и цели перед ним были другие. А сейчас, когда он уже достаточно взрослый, чтобы не опираться ни на чье плечо, когда ему необходимо соображать самостоятельно и так же самостоятельно вытаскивать себя из того, в чем он вырос, он чувствует себя не более чем новорожденным слепым котенком. Слепят его на данный момент разноцветные блики светомузыки, когда он в очередной выходной подпирает стену в просторной квартире Суен, и по глубоким карманам его мешковатых черных брюк тут и там распиханы пакетики с дозами. Донхек ждет. Высматривает, будто хищник на охоте, – кого-нибудь, кто будет точно так же высматривать его. Он успевает выпить немного пунша, заскучать и даже почти выйти на перекур, как тут его окликают – безмолвно, жестом, схватив за рукав, стоит ему только отвернуться; молодой мужчина в рубашке, расстегнутой на несколько верхних пуговиц, кивает в сторону облюбованного всеми местными торчками места, и Донхек, только покорно сжав губы в тонкую линию, направляется следом за ним. – И по чем нынче удовольствие? – со смешком уточняет мужчина, захлопнув за ними дверь кладовки и вытащив из кармана брюк внушительную пачку денег. Пока он пересчитывает купюры, Донхек вполголоса называет цену и уже ныряет ладонью за дозой. – Тебе-то хоть девятнадцать есть, что ты таким занимаешься? – Угу, – кивает Донхек и прячет взгляд; не распространяться о себе – одно из негласных правил. – Сколько? – Две, – мужчина многозначительно хмыкает и протягивает ему деньги. – Нужно ведь и комплимент кому-то сделать. Донхек только молча качает головой и, спрятав деньги в карман худи, отдает мужчине два пакетика. Тот, немного повертев их в пальцах, вновь задерживает на Донхеке взгляд и, на миг задумавшись о чем-то, возвращает ему один. – Составишь компанию? / – Сколько сегодня? – Суен подзывает его к себе на балкон уже под утро; она курит тонкую сигарету и обводит Донхека ожидающим взглядом. Вывернув наизнанку все карманы, кроме одного, заднего, он передает Суен деньги. Та, пересчитав, выделяет ему заработанное, а после, уже по почти материнской привычке ерошит ему волосы рукой. Донхек ждет и от нее ереси в духе: «Тебе нужно валить отсюда, заниматься достойными вещами, посмотри, кем ты стал», – но Суен молчит, и в этот момент Донхек невыразимо благодарен ей за то, что она редко выражает свои настоящие мысли. – Не думай, что занимаешься чем-то плохим, – наконец говорит она, спрятав деньги в свой декоративный клатч и отвернувшись распахнутому настежь окну. – Все мы крутимся, как можем. Но то, что ты сейчас здесь, вовсе не значит, что ты обязан здесь и остаться. Просто пока что двигаться тебе некуда – но это временно. Донхек, чувствуя странный прилив благодарности, только кивает и, сделав шаг ближе, взглядом просит у Суен сигарету. Та в ответ смотрит на него сверху вниз немного недоверчиво, а затем лишь усмехается и протягивает открытую пачку вместе с зажигалкой. Они затягиваются в унисон, молчаливо глядя на раскинувшийся перед ними рассветный город. Сотни, тысячи улиц, зданий, кварталов, – и все постепенно выходят из тени под первыми рассеянными лучами нежного солнца. От голого плеча Суен приятно пахнет лосьоном для тела, и Донхек, не сдержавшись, прислоняется к нему виском, устало закрывая глаза. – Кстати, – со смешком нарушает Суен затянувшуюся тишину, – расскажешь, что у тебя за убийственная подводка?