в громком омуте

Донхек сидит на бортике ванны, когда в него прилетает пачкой ваты и (чуть нежнее) пластиковой бутылочкой перекиси. Марк еще приносит из холодильника какую-то мазь – как раз в момент, когда Донхек, спустив джинсы до щиколоток, принимается промывать разбитые колени. Он делал это тысячи раз, он делал это каждый вечер своим детским летом, потому что падал, пока от его тощих ног не оставалось только сплошное мясо, но именно сейчас, в доме Марка, под его взглядом – будто в свете тысячи прожекторов, – заботиться о себе внезапно оказывается невыразимо сложно. Марк закуривает прямо в квартире (надо же, а так можно было?) и, не говоря ни слова, наблюдает за тем, как Донхек обрабатывает ссадины. Боевые ранения – он бы так это назвал. Стратегически важные увечья – ведь, в конце концов, он получил их, занимаясь благим делом. – Есть хочешь? – безразличным тоном спрашивает Марк. Страшно, отзывается все в Донхеке. – Я думал, ты меня ненавидишь, – неуверенно произносит он в ответ, заранее зная, что на это Марк ничего не скажет. Тот первым выходит из ванной, оставляя за собой шлейф из сигаретного дыма, а Донхек еще немного ждет, пока впитается мазь, чтобы после, вытерев остатки комком ваты, неуклюже натянуть джинсы и последовать за ним. В кухне Марк кипятит воду и достает нетронутую пачку пасты, заглядывает в холодильник – наверное, убедиться, что есть из чего сделать соус, – и даже не оборачивается на Донхека, когда тот неловко садится за обеденный стол. Пока Марк готовит, параллельно закуривая сигарету за сигаретой, они не разговаривают, а Донхек только считывает чужие жесты, взгляды, движения губ, когда они обхватывают сухой тонкий фильтр, – Марк все делает с невероятным изяществом, даже если не замечает этого, и Донхек внезапно находит эту игру в наблюдение до ужаса занимательной. В процессе он даже забывает о том, что не накрашен, а без макияжа чувствует себя все равно что голым, да еще и выглядит от силы лет на четырнадцать. Мысль об этом заставляет его потупить взгляд – как раз в момент, когда Марк ставит перед ним тарелку с горячей едой. Кладет и себе, садится напротив, выпивает полстакана холодной воды и молится, прежде чем начать есть. Донхек так и не касается приборов, молча пялясь в чужую макушку, пока Марк, почувствовав это, не поднимает взгляд. – Что? Не голоден? – Голоден, – Донхек тихо сглатывает. – Просто жду подвоха. – Его не будет, – Марк отвечает таким тоном, будто они прямо сейчас ведут дипломатические переговоры. – Я просто приготовил тебе поесть. В благодарность. Донхек едва ли не смеется. Благодарность? – За что? – За то, что ты не сжег мою квартиру, – спокойно оповещает Марк. – Но я мог, – Донхек фыркает. – Но не стал. Они снова молчат. Донхек находит это молчание натянутым, неловким, но не пытается его нарушить, потому что боится сделать лишний шаг, произнести неправильное слово. Ему вообще хочется поскорее покончить с трапезой и уйти, чтобы избавиться от назойливого чувства вины, которое в этом доме пялится на него из каждого угла, а потому он таки бодро набрасывается на уже почти остывшую пасту, поглощая всю порцию меньше чем за пять минут. Его руки еще пахнут антисептиком, этот запах слегка перебивает аппетит, но в целом стряпня оказывается относительно съестной, и мысленно Донхек даже хвалит Марка за его кулинарные навыки. Но эта игра в семью заходит слишком далеко, а посему он вынужден откланяться. – Почему ты напился тогда? – стрелой в лопатки застает его у самого порога, и Донхек, уже схватившийся за дверную ручку, резко расслабляет ладонь и отпускает ее, глядя на Марка через плечо. Тот стоит напротив, опираясь на стену у излюбленной Донхеком репродукции Кирхнера, и смотрит без осуждения, а просто – своим повседневным взглядом. – Что-то произошло? Надо же, думает Донхек, ты начинаешь задавать правильные вопросы. – Меня выгнали из дома, – он решает рубить с плеча. – За… то самое. Мне больше некуда было пойти. – И нажраться как свинья показалось тебе самым оптимальным решением проблемы? – Марк- – Нет, погоди, я пытаюсь понять, – Марк вздыхает и отлипает от стены, но не делает ни шагу ближе. Донхеку хочется с ним подраться. Начистить его обаятельное, смазливое личико так, чтобы поутру он не узнал себя в зеркале. Но для начала до этого самого личика нужно хотя бы дотянуться. – Чем ты руководствовался, когда делал это? В тебе же такой безудержный бунтарский дух, почему вместо того, чтобы противиться, бороться, пытаться очистить себя от вины, ты просто… опустил руки? – Потому что я не тот, кем пытаюсь казаться, Марк, – с усталым вздохом просто чеканит Донхек. – Если я создал себе образ независимого бунтаря, это еще не значит, что я ему соответствую. Под маской я – такое же ничтожество, как и среднестатистический маленький человек, – он пожимает плечами, мимолетно оглядываясь по сторонам, а затем вновь смотрит на Марка, в глазах у которого что-то изменилось, и уточняет: – Ты доволен? Я могу идти? – Это не так, – качает головой Марк в ответ, – ты и есть бунтарь. Теперь я убедился в этом окончательно. Донхек беззвучно смеется. – И что ты сделаешь? Похлопаешь мне? Давай, – он закатывает глаза, – может, наконец смогу поклониться на прощание. – Знаешь, – Марк, тем не менее, целиком пропускает его слова мимо ушей, – что сейчас интересует меня больше всего? Поразмыслив, Донхек прикидывает: – Падение акций твоей компании? Важное совещание в следующий четверг? Надеть красный галстук или синий? Где купить шампунь от облысения? Билеты на концерт симфонического оркестра? – Что ты сделаешь, – Марк снова отнюдь не слушает его, заинтересованно прищуриваясь, – если дать тебе полную свободу. Позволить вообще все. Я имею в виду, представить, что закона не существует. Каким будет твой первый ход? – Закона и так не существует, – отрезает Донхек и решительно открывает дверь. – Я могу идти? – с усталой надеждой во взгляде уточняет он. / – Я ему что, подопытная крыса? – сам себе бормочет Донхек, пока, спрятав руки в карманы, плетется до остановки. Логику Марка оказывается внезапно трудно проследить: то он с холодным безразличием выставляет Донхека за двери, то подбирает на улице и предлагает помощь, то кормит пастой, то пытается ставить эксперименты. Что это вообще должно значить? Что сделает Донхек, если закон исчезнет? Он не видит причин для исчезновения того, чего и так нет. По крайней мере в рамках его собственного существования. Донхеку вообще позволено все – просто он переборчивый, а творить то, что вздумается, ему зачастую лень, даже если очень хочется. Он вообще довольно бездарно прожигает свои молодые годы: тонет в юношеском максимализме, думает, что он бог, а сам не делает практически ничего, чтобы оказаться хоть мало-мальски полезным для общества. Парадоксально, что точно таких же людей он от всей души ненавидит. Себя, чего таить, – он ненавидит тоже. Дома его ждет очередная нравоучительная речь от Ренджуна и полное игнорирование со стороны матери, – как бы Донхек ни пытался подступиться к ней, попросить прощения и поговорить, она не поддается и даже не смотрит в его сторону. Донхек решает дать ей немного времени, а сам старается как можно меньше попадаться на глаза. В остальном их рутина проходит так же, как и обычно: ссора с Ренджуном отходит на задний план, они снова едут расклеивать вместе афиши, а Ренджун при случае напоминает, что Суен на Донхека ни капли не злится, но вот долг за уничтоженный товар ему рано или поздно придется вернуть. Донхек в ответ только согласно бормочет и кивает, ведь понятия не имеет, как собирается достать денег. Он практически не спит, продолжает ходить на проплаченные митинги, подрабатывает несколько смен мойщиком посуды, но его увольняют после того, как он, позавидовав пьющим кофе каждый перерыв официантам, решает сварить какой-нибудь крепкой бодяги и себе и случайно ломает кофемашину стоимостью в пару сотен тысяч. Одним словом, Донхек продолжает быть ходячим безобразием, и, если бы за подобное платили, он бы уже давно сорвал большой куш. Что бы он ни делал и куда ни шел, денег решительно не хватает, и в какой-то момент Донхек достигает той точки отчаяния, в которой серьезно рассматривает напрямую сдаться Суен вполне валидной опцией. Ведь, если трезво посмотреть, что она ему сделает? В полицию точно не сдаст – сама себя на дно потащит. Ну, убьет тихонько руками наемников в каком-нибудь переулке, скрутит шею, засунет в мешок, выбросит в Ханган. Не самая плохая участь, вполне себе смерть героя-романтика, – Донхек о такой может только мечтать. Когда он уже почти сдается и набирает номер Суен, лишь каким-то чудом сохранившийся в памяти, то вдруг останавливается и проматывает у себя в голове все размытые эпизоды чужих нарковечеринок. Какой-то парень подмигивает Донхеку из толпы, какой-то парень приглашает Донхека потанцевать, какой-то парень чуть дольше задерживает соприкосновение их рук, забирая у Донхека дозу, какой-то парень угощает Донхека кокаином, какой-то парень предлагает Донхеку перепихнуться… Вот оно. Донхек приподнимается на постели, вдохновленный внезапной мыслью. Если предположить, что он (пускай и в самом ненавистном своем виде мальчика-цветочка) может нравиться мужчинам, особенно взрослым и состоятельным, то в данной ситуации это может неплохо сыграть ему на руку. Среди всех донхековых знакомых лишь один человек, помимо Суен, вертится в кругах с подобными субъектами. Донхек не хочет видеть Марка, не сейчас, еще слишком мало времени прошло с их последнего разговора, но, похоже, у него просто не остается иного выбора. Он наспех принимает душ, надевает одну из своих школьных накрахмаленных рубашек, укладывает волосы и, скрипя зубами, не смеет даже касаться лица косметикой. В таком виде он и едет к Марку. – Ты хочешь, чтобы я… что? – выслушав его тираду, тот растерянно хмурится, наверное, надеясь, что просто не так понял. – Помнишь, я в первую нашу встречу пошутил о спонсоре? – Донхек сам не верит, что говорит об этом. – Кажется, это больше не шутка. Суть просьбы состоит в том, чтобы Марк помог Донхеку ненавязчиво внедриться в общество состоятельных мужчин, которые не отказались бы немного поухаживать (в материальном плане) за обаятельным юным студентом, которым Донхек, конечно, не является, но никто не мешает ему несколько приукрасить собственную биографию. Одним словом, ему необходимо в кратчайшие сроки найти у кого побыть на содержании, пока он не сможет вернуть долг Суен. – Ты ведь понимаешь, что тебе придется с ними спать? – уточняет Марк, и на этот раз в его голосе уже сквозит что-то напоминающее усмешку. Донхек чешет за ухом. – Ну, я предполагал такой итог, но ему ведь будут предшествовать свидания, поцелуи, романтическая обстановка?.. В ответ Марк смотрит на него как на самого безнадежного идиота на свете. – Нет, Донхек, – спокойно чеканит он. – Сначала – постель. А потом… все вот это вот, что ты перечислил. Донхек понимает, что с Марка толку будет мало, когда тот начинает поучать его касательно безопасности и того, что нельзя вот так просто прыгать в постель с первым встречным. Донхек знает это все и без него, он, вообще-то, по устаревшим понятиям патриархального общества, во всех смыслах девственник, которого, если уж копнуть глубже, ужасает одна только мысль о том, чтобы спать даже с тем человеком, которого он знает хорошо и долго. А о незнакомцах и говорить не стоит. Марк, похоже, осознает, что все его слова пролетают мимо Донхека, когда тот лишь с отсутствующим видом кивает в ответ, и в итоге использует последний контраргумент: – У меня есть парочка таких знакомых, но ты определенно будешь не в их вкусе. Здесь Донхек оскорбляется даже не наигранно. – Что значит – не в их вкусе? – он расправляет плечи и хмурится. – По-моему, я очень даже хорошо выгляжу. – Ты сейчас – неискренний, Донхек, – спокойным тоном объясняет Марк. – Да, ты оделся как пай-мальчик, но это ненастоящий ты, – он откидывается на спинку обеденного стула и поддевает пальцами сигарету, лежащую отдельно от пачки, но закуривать ее не спешит. – А я бы посоветовал тебе быть настоящим. – Думаешь, кто-то клюнет на мой повседневный аутфит и тонну косметики? – безрадостно уточняет Донхек. Марк пожимает плечами. – Всякое бывает. Разбираться, что это значит, у Донхека нет сил, да и в целом он сам для себя делает вывод, что в этом деле Марк ему не помощник. Снова – его последний запасной план, последний шанс был связан с Марком, и он не сработал. Возможно, чтобы у Донхека в жизни хоть что-то начало складываться, ему для начала стоит избавиться от Марка? – А вообще, – вновь подает голос Марк и на этот раз звучит куда более небрежно, чем прежде, будто вмиг ему стало совершенно плевать на все донхековы аферы и затеи, – если тебя так прельщает перспектива переспать с кем-нибудь за деньги, пойди в любой гей-клуб и постой там на каком-нибудь видном месте больше десяти секунд. Донхек молчит, чтобы не говорить, что именно это – его самый черный план на самый черный день. Вместо этого он с серьезным видом спрашивает: – Что ты делаешь, когда тебе очень хочется секса? Марк, кажется, ни капли не удивляется этому вопросу, – только усмехается нечитаемо. – Я работаю, – вполне ожидаемый с его стороны ответ, – у меня попросту не остается времени его хотеть. – Я имею в виду, – Донхек, используя чужие слова, пытается докопаться до сути и верно сформулировать свою мысль, – если предположить, что у тебя есть на это время, может ли тебе в теории хотеться настолько сильно, что ты будешь готов за это заплатить? Несколько секунд Марк просто смеряет его растерянным взглядом. – Ты меня сейчас оскорбить попытался?.. Донхек раздосадованно роняет лицо в ладони. – Забудь, – обычно он не сдается так просто, но сейчас ситуация кажется безнадежной. Очевидно, Марк куда лучше разбирается в вопросах коммуникации в псевдо-аристократических кругах и спонсорства, однако помогать он не станет из принципа – слишком уж (почему-то) печется о том, чтобы Донхек не попал в какую-нибудь западню. Как мягко объяснить, что он из нее никогда и не выбирался, Донхек не знает. Марк беззвучно над чем-то посмеивается и почесывает пальцем верхнюю губу, а затем выпрямляет спину и потягивается. – Потрясающе, – только и изрекает он. Донхек отвечает ему вопросительным взглядом. – На какие ухищрения ты способен, лишь бы не зарабатывать деньги честным трудом. – Я ничего не умею, – бормочет Донхек, вновь спрятав лицо, будто от света надоедливых софитов. – Ошибаешься, – цокает языком Марк. Даже поразительно, как спустя… все это он по-прежнему продолжает беспрекословно и незыблемо в Донхека верить. – Ты странный, – озвучивает свою мысль Донхек. – Сначала говоришь мне умыться, а потом доказываешь, что таким образом я теряю свою идентичность. Учишь меня не бояться бунтовать, идти против правил, но пресекаешь это, стоит мне попытаться. То вселяешь мне веру в себя, то нагнетаешь обстановку, будто ты попросту без ума от этих качелей. Интересно, если я однажды в кого-нибудь влюблюсь и захочу с ним быть, мне тоже будет нужно у тебя разрешения попросить? Марк хмыкает. – Тебе нужно будет попросить его у себя. Ведь я просто не представляю себе обстоятельства, при которых ты не бежишь от ответственности. – Обязательно оскорблять меня каждой своей фразой? – уточняет Донхек. Он не то чтобы нарочито добавляет своему голосу враждебности – просто какая-то глубоко запрятанная часть его личности всегда априори пытается защититься, стоит ей столкнуться с Марком. Донхек пока не определил, где эта часть находится и как называется, существует ли у нее вообще имя с научной точки зрения, однако местами она болит и жжется, как какая-то язва, как второе сердце, и чувствовать этот крохотный эпицентр ядерного взрыва в себе не кажется (и не ощущается) хоть сколько-то приятным. Донхек не стремится враждовать внешне, – но внутри у него безымянная битва. Не сказав в ответ ни слова, Марк поднимается с места, чтобы сделать кофе, – будто всего лишь ищет предлог отвлечься, сбежать от диалога, занять чем-нибудь руки. Донхек его пускай и уличает в этом, но не осуждает: каждому из нас нужны такие крохотные моменты прозрения, когда стоит немного побыть наедине со своими мыслями и прислушаться, что они на самом деле хотят сказать. У Марка они, судя по тому, как почти незаметно дрожат его руки, ныряющие с помощью чайной ложки в керамическую банку с молотым кофе, прямо сейчас отчеканивают тираду – или декламируют наизусть «Вопль» Гинзберга. К теме поиска богатого спонсора Донхек всю ближайшую неделю не возвращается, – почему-то он явственно ощутил и на самом себе тот дискомфорт, который испытывал Марк, когда они обсуждали это. В любом случае, до конца лета остается еще приличное количество времени, да и пунктов в донхековом списке развлечений – хоть отбавляй. Однако все это не имеет значения, пока он не сбросит главный балласт с собственной совести и не вернет Суен долг, пускай даже сумма там выходит не такая космическая, как Донхек первоначально себе вообразил. В его возрасте и с его амбициями любая цифра, где больше двух нулей, уже кажется занебесной. Марк не прощает ему прошлые проделки до конца, но и не сторонится, – Донхеку вновь позволено приезжать и приглядывать за котом, даже учитывая тот факт, что кот – вполне себе самостоятельный и в каждодневной заботе не нуждается. Просто – и Донхек ненавидит момент, когда ловит себя на этом, – в квартире Марка ему дышится однозначно легче, чем в собственной; как из-за пространства, так и из-за атмосферы. Между ними с Марком ничего нет – они даже с натяжкой могут называться друзьями. Однако Донхек продолжает бесстыдно таскать чужую одежду, нарочито, получая от этого какое-то мазохистское удовлетворение, оставлять на ней запах своего дешевого дезодоранта, своей кожи только-только после душа; он продолжает задерживаться в чужой квартире допоздна, поедая хлопья в кухне и с упоением наблюдая за событиями вечернего ситкома, даже когда Марк уже несколько часов как вернулся с работы и отлеживается в горячей ванне; продолжает спрашивать у Марка о планах, идеях, вкусах; порой, когда совсем уж не хочется ехать обратно домой, готовит ему какой-никакой ужин, лишь бы остаться подольше и поболтать. Наверное, Марк думает, что Донхек ждет какой-то платы за свои действия, но, честно говоря – и это очень странно, – Донхеку ничего подобного и в голову не приходит. Он ловит себя на этом, пожалуй, слишком запоздало: впервые в жизни (если не считать присмотр за Ренджуном по юности-глупости) ему хочется заботиться о живом человеке абсолютно безвозмездно. И не сказать, что образец холостяцкой жизни Марка Ли вызывает в Донхеке сочувствие, – наоборот, Марк живет настоящей сказкой, прямо-таки мечтой любого уважающего себя молодого мужчины; ничем не ограничен ни в финансовом, ни в личностном плане, со всей необъятной жизнью впереди. Марк способен податься хоть на край Земли в любой момент – когда решит, что попросту устал от всего. Но он остается здесь, остается вкалывать как проклятый на работе, которую с годами, похоже, перестал особо жаловать, остается ночевать в одиночестве на огромной мягкой кровати, уж точно предназначенной для двоих человек, и – самое главное – остается терпеть Донхека даже после того, как он проявил себя со всех самых паскудных сторон. Моментами в Донхеке даже просыпается совесть, и он думает, что очень хочет как-нибудь отплатить Марку за всю доброту, которую получает с его стороны каждый день. В голову тут же закрадывается мысль, что лучшим подарком будет решение Донхека наконец встать на путь истинный и, может быть, подать документы в колледж, но вступительную кампанию этого года Донхек успешно (и не сказать, что не нарочно) пропускает, а потому у него впереди есть еще целых двенадцать с копейками месяцев, чтобы как следует оторваться перед серьезной взрослой жизнью, которой он не то чтобы боится, но и не ждет. / Навыки коммуникации в реальной жизни у Донхека всегда были и остаются весьма скудными. Именно поэтому когда он думает, что ему, возможно, самую малость хочется узнать Марка получше, то понимает, что совершенно не знает с чего начать. Любимый цвет, музыка, картина, фильм? И так ясно, что вкусы в искусстве у Марка достаточно возвышенные, если не сказать элитарные. Однако на языке Донхека все звучит гораздо проще: Марк слишком любит выпендриваться. И кто знает, соответствует ли эта внешняя аура загадочности его внутренней глубине, существует ли эта глубина вообще, или же Марк абсолютно поверхностный и простой, как угол дома. Правда в том, что Донхека никогда не цепляли такие люди как Марк. Таких как Марк можно использовать, обмануть, обвести вокруг пальца как дважды два; с ними можно спать (знал бы еще Донхек об этом что-нибудь) без обязательств (а вот в отрицании обязательств он отменный мастер), но точно не влюбляться в них. Во влюбленности Донхек тоже смыслит мало, но что-то в собственном подсознании подсказывает ему, что влюбляться в кого-то кроме Марка – изначально провальная затея. Гиблое дело, если выражаться – как сам Марк и любит, – более литературно. Именно из-за этого Донхек останавливается на первом пункте списка своих возможностей – использовать. Использовать Марка, чтобы извлечь выгоду, использовать его влияние и связи, чтобы заполучить желаемое, – почему бы, в конце концов, и нет? Хочешь жить – умей вертеться, именно так, пожалуй, звучит главное жизненное кредо Донхека. С этим безошибочно точным утверждением в голове он и приходит к Марку – предварительно отодвинув на задний план идею с богатым спонсором, – за работой. Донхек прекрасно осведомлен, что у него нет ни образования, ни опыта, но зато он полон юношеских амбиций и необъятного энтузиазма, а еще специально для их импровизированного собеседования тщательно выгладил воротник рубашки. Марк, в очках для чтения и держащий в одной руке айпад, открывает ему и удивленно хмурится. Донхек – абсолютно трезв (удивительно) и встречает его заразительно уверенной улыбкой. – Можно на тебя работать? – спрашивает он без лирических отступлений, так, будто знакомится в песочнице с мальчиком, на которого с воздыханием глядел всю неделю и никак не решался подойти. Поиграем вместе? Международный бизнес – это очень увлекательная игра. В конце концов, если Марк так сильно хочет наставить Донхека на путь истинный, у него появляется отличный шанс взять все в свои руки.