в громком омуте

I'll sit and watch your car burn with the fire that you started in me

– Работа? – Ренджун обводит его самым недоверчивым из всех своих взглядов, и Донхек, тяжело вздохнув, уже знает, что ему придется оправдываться. – Когда ты в прошлый раз нашел работу, ничем хорошим это не кончилось. – Я буду работать на Марка, – услужливо напоминает Донхек, будто это не он только что изложил Ренджуну весь свой план, ничего не утаивая. – Он-то уж точно проследит, чтобы я не ввязался ни во что незаконное. Взгляд Ренджуна одновременно и смягчается, и становится острее. – Уж лучше бы это было правдой, – в конце концов только и вздыхает он. Это правда, думает Донхек, когда просыпается в утро своего первого рабочего дня и больше часа проводит в ванной, думая, чем бы выделиться на этот раз. С другой стороны, вряд ли весь марков офис когда-либо увидит что-то более эпичное, чем его самого в кастомной футболке с огромным ярко-красным членом. Донхек постарался на славу – ему отныне и собственное творчество не переплюнуть. И если говорить о творчестве, то сейчас перед ним в зеркале – чистый холст. Донхек не прекращает разглядывать себя, когда тянется за зубной щеткой, когда, умывшись, наблюдает за тем, как капли воды срываются с его ресниц в раковину. У них – старенькая ванная, захламленная, с плесенью по углам и абсолютно типичная для дома в бедном спальном районе. Донхек невольно сравнивает ее с ванной Марка, где можно играть в гольф или танцевать вальс. Ни гольфа, ни вальса у него самого, к слову, никогда в жизни не было. Донхек ощущает странное (или вполне оправданное) удовлетворение от мысли, что ему еще слишком многое предстоит попробовать впервые. Некоторые из этих вещей пугают его, а некоторые, напротив, располагают к себе. Правда, банальность вроде первого поцелуя с Донхеком случалась, но это было так быстро, нелепо и даже не по его инициативе, что он счел бы не вспоминать этого и вовсе. Донхек – во всех смыслах невинен и напуган, точно юный Синклер, со смесью восхищения и страха глядящий на Демиана. Жизнь – залитый светом вестибюль бизнес-центра, в который Донхек ныряет, все еще пахнущий своей бедной ванной, своим дешевым районом, но по-прежнему – чистый холст, замерший в ожидании того, что кто-нибудь оставит на нем первый отпечаток масляной краски. – Ты ведь уже знаешь, что здесь и к чему, – Донхек согласно мычит в ответ, но все равно не может избавиться от привычки оглядываться на каждый шум, восклицание, вскрик, пока Марк ведет его за собой по длинному коридору этажа до своего кабинета. Стоит деревянной двери закрыться за ними – как все вновь погружается в кристальную тишину, которая теперь позволяет рассмотреть и Марка непосредственно. Он выглядит точно так же, как и всегда, носит рубашку, которую Донхек хорошо помнит (он сам однажды, набросив ее на плечи, пьяный танцевал под джаз в чужой кухне), и периодически нервно прокручивает часы на запястье. – Первое время было бы лучше, если бы ты просто наблюдал и не мешал. – Я никогда не мешаю, – находит в себе смелость оскорбиться Донхек, но тут же, поразмыслив, уточняет: – Но ты ведь все еще заплатишь мне за это?.. Марк усмехается и отходит к своему столу, выжидая какое-то время, прежде чем кивнуть. – Конечно. Просить Донхека посидеть смирно, слиться со стеной и не высовываться, – конечно, весьма противоречивая затея, особенно учитывая его привычку заглядывать во всякий укромный угол и непреодолимое желание поиграть в детектива, прошерстив каждый квадратный метр офиса. Но в этом смысле Донхека немного спасает собственная социофобия, и первые несколько дней он действительно не выходит из маркова кабинета без крайней необходимости. Все это время он либо читает книги, либо пьет кофе, либо дремает на небольшой, но достаточно удобной софе, либо пялится в окно и считает пролетающие мимо самолеты. Марк же в свою очередь выполняет примерно одинаковые алгоритмы: что-то печатает на ноутбуке, кому-то звонит, выглядывает из кабинета, чтобы о чем-то распорядиться, и тут же ныряет обратно, курит, грызет ногти, когда нервничает, ослабляет галстук на шее, периодически останавливает на Донхеке взгляд, но ничего ему не говорит. Донхек уже привыкает быть офисным растением, когда в него прилетает (причем буквально) первым официальным распоряжением. Марк, предварительно позвав его по имени, бросается тонкой кожаной папкой с какими-то документами. Донхек весьма удачно ловит ее и вопросительно пялится сначала на обложку, а затем на Марка. – Отнеси Донену, – спокойно поручает тот, даже не отрываясь от ноутбука. – Заодно разомнешься. – Донен – это?.. – Бухгалтер, но он чаще где-то на этаже, чем у себя в кабинете, – бесстрастным тоном объясняет Марк. – Ему на месте не сидится, значит, вероятно, маловато работы. Понимая, что просить дополнительных уточнений бессмысленно, Донхек только тяжело вздыхает и, собравшись с силами, ступает за порог кабинета. Трехминутная дорога от него до места, где и ошивается Донен, оказывается едва ли не самым увлекательным событием за всю донхекову недолгую жизнь. За это время он успевает непроизвольно подслушать несколько сплетен касательно конкурирующих компаний, уловить отдаленный мат из-за того, что у кого-то не включается принтер, а еще поймать на себе несколько не самых дружелюбных взглядов. Донен же оказывается ярким контрастом всему иному, что происходит в этой богадельне, – бледный и спокойный, он стоит, подпирая стену, с открытой книгой в руках. Книга – какой-то справочник по бизнесу, как Донхек успевает подглядеть на обложке. Донен – в очках, но выглядит он в них далеко не так органично, как Марк. Да и Марк не отпугивает, он кажется своим, насколько бы далеким при этом ни пытался выглядеть. Донен же окидывает Донхека изучающим взглядом поверх книги и, будто заранее его невзлюбив, тяжело вздыхает. Донхек хочет сказать, что и сам не очень-то и рад, что вынужден ошиваться здесь и вовлекаться во взрослую жизнь вместо того, чтобы проделывать очередные пакости где-нибудь на улицах неблагополучного района, однако собственные душевные скитания он в итоге решает оставить при себе и лишь выполняет то, что поручил ему Марк. – Ты теперь его мальчик на побегушках? – как бы между прочим уточняет Донен, с безразличным видом листая вложенные в папку документы. – Я – свой, – спокойно отзывается Донхек. Ему самую малость жаль, что в офисе действует строгий дресс-код, который необходимо уважать (опустим историю о Марке в футболке с членом), ведь если бы он только мог одеться так, как одевается обычно, на митинги или для прогулок по грязным подворотням, Донен (или кто-либо другой) вряд ли осмелился бы отпустить хоть один насмешливый комментарий в его сторону. – Но ты выполняешь приказы, – умозаключает Донен, с глухим звуком захлопывая папку. – Как и ты, – хмурится Донхек, не понимая, к чему он ведет. Донен закатывает глаза и только вздыхает как-то разочарованно. – Обычно на последней фразе все начинают реветь, а потом весь день ходят как в воду опущенные, осознав, что предали собственные принципы и все-таки стали офисным планктоном. Пока Донхек осмысливает услышанное, Донен кивает куда-то в сторону и отходит, волей-неволей притягивая следом за собой. Они прячутся в слепой зоне возле лифта, будто собираются проделать некую шалость, и Донен, который очень высокий и тощий, немного наклоняется к Донхеку и как бы складывается, продолжая уже вполголоса: – Хочешь знать, почему я здесь работаю? – Почему? – мысленно Донхек не может не отметить, что от Донена ни на толику не пахнет сигаретами; это вызывает легкий диссонанс, поскольку с точки зрения стереотипного мышления люди, выглядящие как он, только от курения в своей жизни и не могут отказаться. – Потому что мне нужно накопить достаточно денег, чтобы я смог вложить их в собственное дело, – с важным видом сообщает Донен. – Я думал, что все работают для этого?.. Донен пренебрежительно фыркает. – Мечтать и планировать – разные вещи, мелкий, – Донхеку режет слух это обращение, ведь на вид Донен старше, быть может, лет на пять, но он ничего не говорит и продолжает внимательно слушать. – Но вот наш босс, к слову, ни о чем не мечтал и ничего не планировал. А в интервью сказал как-то, что ему удача улыбнулась. Знаем мы его удачу! Деньги его родителей – вот и вся удача. – Постой, – Донхек хмурится, переваривая услышанное. – Интервью? У Марка интервью брали? – Было разок, – спокойно кивает Донен. – Для какого-то онлайн-блога о бизнесе. А что тебя удивляет? Донхек выпаливает, даже не подумав о том, что это может звучать некорректно: – Но он ведь такой зануда. Несколько секунд Донен смотрит на него молча и с невыразимым удивлением в глазах, а затем, будто кто-то у него внутри нажал роковую кнопку детонатора, давится беззвучным смехом. Донхеку становится самую малость неловко, но Донен только хлопает его по спине своей большой и бледной ладонью пришельца и одобрительно кивает, будто Донхек только что успешно прошел какой-то очень важный тест. – Только в присутствии Марка такого не говори. Донхек кивает, решая не упоминать о том, что Марку в лицо ему приходилось говорить вещи и похуже. Узнал бы Донен обо всех его проделках – точно бы возвел в ранг святых. / Мысленно Донхек делит всех, кто работает на Марка, на несколько категорий. Есть те, кто слепо подчиняются всем приказам и будто бы даже не ждут ничего взамен. Есть тусовщики, которые живут от корпоратива к корпоративу, а работу выполняют в основном очень поверхностно, халтурят. Есть такие, как Донен, – они стремятся работать только на себя и ни от кого не зависеть, насколько это вообще возможно в рамках подобной иерархии. И есть, конечно, Марк. На работе он – хладнокровный начальник, которому все кланяются и обращаются к нему с уважительной приставкой. На корпоративы и прочие мероприятия он не ходит, хоть и частично финансирует их организацию, – сам он предпочитает проводить время в одиночестве, извлекая из этого как можно больше пользы. Читать, спать, ходить на выставки и закрытые кинопоказы, даже пить дорогой алкоголь – в гордом одиночестве. Он не привык пускать кого-либо в свой мир, а Донхек, пожалуй, просто стал нежелательным исключением. Ведь кого стоит благодарить за то, что Донхек знает всю планировку марковой квартиры, каждый мазок масляной краски на полотнах в прихожей и запах его кондиционера для белья? В качестве маленькой мести за то, что с недавних пор Марк старательно подвергает его всем пыткам жизни пролетариата, Донхек решает попытаться передать ему некоторые из собственных привычек. К примеру – ходить на работу и с работы пешком. Донхек-то часто это делает, когда хочет сэкономить, или же потому что старенького автобуса, в котором можно проехать зайцем, нигде не видно, а вот Марку с его вечно комфортной и полной всевозможных удобств жизнью подобная практика наверняка кажется невиданной жестокостью. Но все же он почему-то соглашается, хоть и всякий раз плетется рядом с Донхеком с самым недовольным своим лицом. Их обступает тихая вечерняя улица, чистый дорогой район, огни понемногу впадающих в спячку офисов за панорамными окнами высоких-высоких зданий. Донхек всегда идет вприпрыжку, даже если до этого он кошмарно устал носиться по этажам, общаться с людьми и воевать с кофемашиной, а Марк только поглядывает на него украдкой и безнадежно вздыхает, как очень уставший родитель. Правда, однажды он признается: – Знаешь, порой мне кажется, что я готов платить тебе просто за то, что ты проводишь время со мной. – Это грустно, – не подумав выпаливает Донхек в ответ. – И почему же? – Одиночество, – это слово оставляет во рту неприятное, горькое послевкусие, – всегда вызывает тоску. – А ты, значит, не одинок? – с лукавой улыбкой интересуется Марк. Наверняка он думает, что видит Донхека насквозь, что понимает его, но это невозможно хотя бы потому, что и сам Донхек едва ли понимает себя. Для него не существует черного и белого, однако он точно знает, что одиночество приносит много боли. Парадоксально, что об этом думает именно он – человек, который со своим одиночеством успел срастись, для которого каждый маленький шажок из зоны комфорта равносилен пытке. Тем не менее, Донхек к этому привык, он чувствует себя одиноким очень рационально, но при этом – едва ли объяснимо. Рядом есть Ренджун, мама, которой на него отнюдь не все равно, воспоминания о хороших моментах с отчимом и выцветшие фотокарточки, – школьная олимпиада, районная олимпиада, городская олимпиада, когда-то Донхек был крайне одаренным и подавал большие надежды. Это со временем он пустил самого себя под откос, отказался и от того, что имел, и от того, что надеялся обрести. Стал одеваться в черное, краситься черным, слушать тяжелую музыку. Все шутили, что к нему запоздало нагрянул переходный возраст, но сам Донхек был уверен, что таким образом его естество откликалось на перемены в окружающей среде. И, вполне может быть, что с Марком тоже происходило что-то подобное. Возможно, оно происходит и сейчас и проявляется в его мимолетных порывах к чудачеству, бесчестию, какой-никакой революции. И да, запоздало должен ответить Донхек. Я одинок, но я одинок с тобой. – Тебе когда-нибудь хотелось сжечь свою машину? – спрашивает он, чтобы не озвучивать свои слова. Марк смотрит на него удивленно. – Нет, с чего бы? Они сворачивают с осветленной улицы в один из переулков, чтобы сократить путь. – Ну, – Донхек прячет руки в карманы, – психануть, знаешь. Когда тебе настолько все вокруг надоедает, что хоть на стену лезь. И хочется сделать что-то… эдакое. Знаешь, если бы у меня была машина, то ее бы уже не было. – Потому что ты бы ее сжег? – резюмирует Марк. Донхек решительно кивает. – Именно. За такими короткими и практически бессмысленными разговорами они довольно быстро приходят домой – к Марку. Донхек и сам не понимает, как это происходит, не понимает, почему Марк не останавливает его на полпути и не напоминает, что ему, вообще-то, в другую сторону, но стоит им только зайти в спальню, как Донхек без разрешения валится на чужую кровать, – прямо в одежде, раскинув руки и ноги, подобно морской звезде, и с блаженной улыбкой закрыв глаза. Он умудряется занять все место так, что у Марка получается приткнуться лишь на самом уголке, но тот молчит и прогонять Донхека не спешит. Все еще. – Я так устал, – информирует Донхек и зевает в подтверждение своих слов. – Должно быть, тяжело тебе далось разнести несколько документов и все остальное время бездельничать на диване, – с ироничной усмешкой отвечает Марк, за что зарабатывает чужой хмурый взгляд. – Как для человека, который прежде не выполнял подобную работу, это очень тяжело, – осмеливается признаться Донхек, хоть и перед самим собой он честен – тяжело ему не было, только самую малость скучно. Быть на одном месте, в одном пространстве, в кругу одних и тех же людей больше двух часов кряду – оказывается, ужасающе утомляет. Он не думает, что протянет долго на такой работе, но признаться в этом Марку не осмеливается. Пока Донхек отлеживается на кровати, Марк уходит в ванную, где проводит, может быть, минут двадцать, а оттуда сразу перемещается в кухню. Еще минут через пятнадцать до Донхека доносится приятная смесь ароматов всевозможной еды, и он, блаженно прикрыв глаза, не сдерживает улыбки. Марк готовит на двоих и явно не видит в этом какой-то несостыковки, а немногим позднее Донхек, сидя напротив за обеденным столом, не может прекратить разглагольствовать обо всем, что он успел переосмыслить за сегодняшний рабочий день. Он с уверенностью заявляет, что деловой дресс-код устарел и его давно пора бы сменить свободным стилем, что они должны избавиться от документов-бумажек в пользу окружающей среды и все передавать друг другу онлайн, что у Сынван из отдела рекламы отвратительно едкий парфюм, что кофемашина упорно не хочет готовить ему карамельный макиато… Донхек делает вид, что не замечает, как порой Марк смотрит на него, пока он говорит. Он бегает взглядом по кухонным тумбочкам за чужой спиной, по стенам и потолку, разглядывает магниты на холодильнике, ночное небо за окном, бутылочки соусов и баночки специй возле плиты, но только не. Марк подпирает подбородок тыльной стороной ладони, держит палочки в пальцах, которые, похоже, вот-вот расслабятся вконец и просто уронят их в тарелку, и периодически слабо улыбается, вторя донхекову смеху. Когда Донхек устает говорить, он глубоко вздыхает и тихо прокашливается, а затем решительно набрасывается на уже почти остывший ужин. Марк продолжает смотреть на него и тогда, и Донхеку приходится мысленно убеждать себя, что это ничего не значит. Позже, когда они готовятся ко сну, Донхек принципиально занимает приличную половину кровати и, сложив руки на солнечном сплетении, наблюдает за тем, как Марк носится по спальне, будто крайне чем-то озадаченный, и переодевается в пижаму. От него пахнет свежей смесью геля для душа, пены для бритья, стирального порошка. Он как ни в чем не бывало ложится рядом с Донхеком, хотя прежде они никогда не спали в одной постели, и надевает очки, включая настольную лампу на прикроватной тумбочке. Затем с этой самой тумбочки он подхватывает айпад, собираясь по привычке проверить рабочую почту. Все это время он упорно не отвечает на донхеков внимательный взгляд, а Донхеку просто очень интересно, когда же он сломается и посмотрит в ответ. – Доброй ночи, – неожиданно быстро расправившись с почтой, только и говорит Марк и быстро тянется, чтобы выключить свет. Комната погружается в темноту и звенящую тишину. Донхек совсем немного думает о том, что произошло сегодня, что происходит прямо сейчас. Он ночует у Марка, хотя это даже не было оговорено, прежде Марк, не спрашивая, приготовил ужин на двоих; Донхек принял у него ванну, надел его одежду, почистил зубы пальцем. Казалось бы, ничего особенного для близких друзей, только для того, чтобы быть друзьями, у людей должно быть хоть что-то общее, в то время как Донхек с Марком – две абсолютные противоположности. Марк медленно опускается на подушку и складывает ладони на солнечном сплетении, в то время как Донхек лежит рядом, на боку, и безмолвно пялится ему в щеку. И когда ему уже кажется, что Марк уснул, тот внезапно говорит вполголоса: – Все время. Донхек вопросительно хмурится, и Марк хоть и не видит этого, но объясняет: – Мне все время хочется сжечь свою машину. – Мне тоже, – шепчет Донхек, не отдавая себе отчета в том, что улыбается. Конечно, он имеет в виду машину Марка.