в громком омуте

Совместный быт с Марком, хоть и временный, оказывается совсем не тем, чего Донхек – пускай очень размыто и приблизительно – ожидал. У них будто бы совершенно не сходятся биоритмы, или как это там называется, Донхек долго не может вспомнить. В то время как он сам максимально долго ворочается в кровати, тщетно пытаясь уснуть и наконец засыпая только ближе к утру, Марк уже просыпается и потягивается, вскоре переходя к утренней зарядке, – Донхек наблюдает за ним сквозь пелену сонливости в рассветной дымке комнаты и с головой прячется под одеяло, чтобы его не посмели потревожить. – Я не буду тебя ждать, – все-таки будит его Марк спустя примерно час, уже успев позавтракать и принять душ. – Поедем на работу вместе. Донхек предполагал, что так будет, но все равно не сдерживает драматичного стона, растягиваясь во всю длину мягкой и теплой постели. Ему хватает примерно полчаса, чтобы сходить в ванную, залить молоком хлопья, переодеться и даже поиграть с Котом, завтракая. Марк все это время расхаживает по кухне, разговаривая с кем-то по телефону на неизвестные Донхеку темы и крайне активно жестикулируя. Неужели где-то в мире существуют точно такие же одержимые работой, у которых в восемь утра понедельника хватает энергии спорить и решать вопросы? – Идиоты, – вздыхает обреченно Марк, сбросив вызов, и даже оскорблять других у него получается как-то совершенно невинно и очаровательно. Он поднимает на Донхека хмурый взгляд. – Ты уже готов? Донхек, тщательно пережевывая остатки хлопьев и слизывая с губ капли теплого молока, задумчиво разглядывает его, целиком игнорируя прозвучавший вопрос. – Подойди-ка, – командует он, даже не замечая, как уверенно и даже несколько строго звучит его собственный голос. Не скрывая секундного удивления, Марк поддается и молча подходит совсем близко – настолько близко, что они неуклюже сталкиваются коленями. Бросив ложку обратно в практически опустевшую миску с хлопьями, Донхек выпрямляет спину и, наклонившись немного вперед, легко наматывает на собственную ладонь конец чужого темно-синего галстука. Марк вздрагивает от неожиданности, когда Донхек тянет его к себе и, сосредоточенно нахмурившись, туже затягивает галстук на чужой шее, сразу после этого умелыми и быстрыми движениями поправляя воротник. Он и сам толком не знает, делает ли это действительно для того, чтобы довести марков внешний вид до абсолютного совершенства, или же в его действиях есть какой-то скрытый мотив, но Донхек практически не удивляется, когда, даже после того как он заканчивает с галстуком, Марк не отстраняется от него, а продолжает пристально смотреть прямо в лицо, блуждая одним и тем же маршрутом, витиевато соединяющим глаза и губы. Губы ему нравятся больше, понимает Донхек, когда Марк все-таки останавливает на них взгляд и, не мешкая больше ни секунды, подается вперед, целуя. Каким-то удивительным образом он все равно создает эффект неожиданности, потому что Донхек вздрагивает и на долю секунды даже сжимается весь, опешив от чужой настойчивости. Но он быстро приходит в себя, поддаваясь, и снова сжимает в ладони марков галстук, наматывая его на свою руку до самого запястья, как оковы. Я никуда не денусь. Донхек приоткрывает рот, касаясь чужих губ языком, подначивая Марка поцеловать его глубже, и Марк делает это, обхватывая обеими ладонями его шею и обжигая теплотой собственной кожи. В какой-то момент Донхек просто теряется от наплыва ощущений, потому что Марк целует его с невиданной прежде настойчивостью, будто пытаясь компенсировать все те сомнения и метания, которые прежде свалил на них двоих собственным молчанием. Резко становится плевать и на рабочее утро, и на неумолимо идущее время, и на теплый удобный салон машины, смиренно ожидающей их на подземной парковке многоэтажки. Забывая, что он давно уже вылез из пижамы, Донхек не обращает внимания на то, как Марк мнет в ладонях ткань рубашки на его плечах, очевидно, совершенно не отдавая себе отчета в том, что они делают. Увлекаясь, Донхек свободной рукой касается его голой шеи, невесомо поглаживая кончиками пальцев, но впиваясь крепче, стоит Марку забыться и укусить его за нижнюю губу, немного оттягивая. – Давай никуда не поедем, – выдыхает Донхек, разрывая поцелуй и тяжело дыша, все еще крепко держа в руке чужой галстук. – Хочу прийти на работу завтра. Весь в твоих следах. Он и сам не знает, откуда в его голове берутся такие мысли и – более того – такие слова, но желание пропустить этап свиданий и прочей романтической ерунды попросту зашкаливает в нем, стоит Марку лишь единожды напомнить о том, как он умеет целоваться. Напрочь выбивая весь здравый смысл, доводя до глупой дрожи в руках и густого тумана в мыслях. – Дотерпишь до вечера? – шепотом спрашивает он, но его дыхание сбивается, – очевидно, Донхек сейчас лишь в нескольких ничтожных шагах от того, чтобы все-таки добиться своего. Но чужая сила воли попросту растаптывает его, превращая в ничтожную пыль. Однако и эта сила воли кажется шаткой время от времени, – Марк не скрывает этого, когда, судорожно выдохнув, на миг склоняется к шее Донхека, оставляя на коже несколько влажных поцелуев. Аперитив. – Могу оставить один, – след. Марк усмехается, обдавая горячим дыханием небольшой участок под линией челюсти. – Новую Францию? – Как хочешь, – небрежно выдыхает Донхек и невесть зачем расстегивает несколько пуговиц на воротнике собственной рубашки, опрометчиво подставляя под чужие поцелуи еще больше беззащитной кожи. Пусть будет тысяча Франций, думает он, лишь бы Марк наконец прекратил спрашивать и просто сделал с Донхеком все то, что уже долгое время томится у него в голове. Марк действительно поступает так, как хочет, и касается нежного участка его шеи новым горячим поцелуем, впивается губами и в самый последний момент слегка прикусывает, заставляя Донхека содрогнуться практически всем телом и выдохнуть несдержанно ему на ухо. Плевать, территория какого государства останется у него на шее, ведь пальцы его не слушаются и сами рефлекторно цепляются за мягкую ткань марковых брюк, подбираясь ближе к ремню и стремясь как можно скорее его расстегнуть. – Донхек, – осторожное, но уверенное касание чужой теплой ладони к его, резко разорванный поцелуй, полный сомнения взгляд; и представить трудно, какого титанического усилия воли стоит Марку остановить его сейчас. И напомнить: – Вечером. Все то время, что они едут в машине до бизнес-центра, Донхек практически не отворачивается от окна и порой нервно покусывает тонкую кожу на костяшках пальцев. Ему хочется забраться на сидение с ногами – плевать, если даже у него грязная обувь, – в безмолвном жесте какого-то заново пробудившегося несогласия. Бунтарства. Поворот, поворот, широкая улица, узкая улица, светофор. Марк не молчит лишь тогда, когда принимает рабочие звонки и холодным тоном раздает краткие поручения. Мощеный тротуар, массивная стеклянная дверь, отполированный пол фойе, забитый людьми лифт, смесь из запахов приторного парфюма, сигарет, типографской краски. Шум принтеров, телефонов, входящих уведомлений, громкая смесь звонких шагов, доброе утро, доброе утро, доброе утро. Марк сразу идет в кабинет, а Донхек задерживается у проклятой кофемашины – сделать два кофе. – Где пропадаешь? – он вздрагивает, когда из-за угла показывается Донен, с важным видом опираясь плечом на стену и складывая руки на груди. – Тоскливо без главного зачинщика всяких шалостей. Донхек усмехается, практически наобум тыкая в кнопки на кофемашине. – Вы меня так за глаза прозвали?.. – Почему же за глаза, – хмыкает Донен. – Вот, я тебе прямо в лицо это говорю. – Ты очень остроумен, – саркастично отбрасывает Донхек и, спустя всего минуту осторожно держа в обеих руках две кружки горячего кофе (ну просто чудо техники какое-то!), собирается уйти прочь, но Донен резко преграждает ему путь. – Что такое? – Ты правда думаешь, что он будет долго это терпеть? Не стоит быть экстрасенсом или обладать несравнимой дедукцией, чтобы сразу понять, о ком (и о чем) он говорит. – А я и не прошу, чтобы меня терпели. Вздохнув, Донен поправляет свои очки в строгой черной оправе и сосредотачивает на Донхеке внимательный, долгий, холодный взгляд. – Позволь дать тебе один совет… – Не позволяю, – отрезает Донхек и, ловко обогнув чужую темную худощавую фигуру, стремительно, как может, направляется прочь. Кофе стынет. Поблагодарив их новенькую и неразговорчивую, но крайне вежливую стажерку по имени Минчжон за то, что она, очень удачно оказавшись поблизости, приоткрыла ему дверь, Донхек ныряет в кабинет Марка и показательно вздыхает, ставя обе кружки с кофе на чужой рабочий стол. – Что такое? – безучастно спрашивает Марк, не отрываясь от чтения какого-то документа на ноутбуке. Я на работе всего десять минут, а уже хочу обратно домой. – Просто, – Донхек не отдает себе отчета в том, что своевольно присаживается на край чужого стола, задумчиво мотая ногами в воздухе и отворачиваясь к широкому окну, небо за которым сейчас на удивление яркое и безоблачное. – Мне кажется, меня хотят отсюда вытравить. Не то чтобы он жалуется, он действительно ненавидит жаловаться, но получить от Марка хотя бы самое ленивое и неубедительное наставление сейчас кажется не самым плохим вариантом. Может, Марк попытается переубедить его, скажет, что все не так, как он себе воображает, что его здесь все любят и бесконечно ценят, даже несмотря на то, что он, появляясь на работе пару раз в неделю, в основном читает книги на софе и изредка лениво поглядывает на кипу неразобранных документов на тумбочке. Может, Марк похвалит его и погладит по голове, Донхек же так любит лесть, а может… – Тогда возьми себя в руки и докажи, что ты достоин этого места. Ого. Вздрогнув, Донхек еще несколько секунд бесцельно пялится в окно, а затем оборачивается и молча смотрит на Марка через плечо, – тот даже не отрывается от экрана ноутбука, сосредоточенно листая страницу и порой останавливаясь, чтобы напечатать несколько заметок. Голос его прозвучал абсолютно повседневно, но с ноткой какой-то почти родительской строгости. Донхек опешил, ведь с ним уже слишком давно никто не говорил в таком тоне. Возьми себя в руки и докажи, что ты достоин этого места. Возьми и докажи. Сделай что-нибудь. Хмыкнув, Донхек одним резким рывком спрыгивает со стола и, напрочь забывая об оставленной кружке кофе, направляется к журнальному столику, на который еще на прошлой неделе водрузил несколько толстых папок с входящей почтой. Это так старомодно. Неужели нельзя ставить все печати и подписи в электронном формате? Тем не менее, разобрать это все – теперь донхекова прямая обязанность и то, за что он честно получит свою зарплату ближе к концу месяца. Разувшись и с ногами забравшись на диван, он перекладывает одну из папок себе на колени и решительно открывает, вытаскивая первый же документ. Иногда, когда Донхек слишком хочет кому-то что-то доказать, он способен ненадолго отключать собственную гордыню и включать полную сосредоточенность – ни звука, ни слова, ни шороха не проникает в его четко очерченное пространство в такие моменты. Порой он чувствует, что Марк отрывается от ноутбука и пристально глядит в его сторону, но даже не думает ответить на чужой взгляд, – ничто сейчас не способно оторвать его от работы. В какой-то момент Донхек настолько погружается в чтение и сортировку (важное – к важному, а всякую рассылку – в шредер) документов, что даже вздрагивает от неожиданности, когда Марк подходит к нему и нарушает тишину своим вкрадчивым голосом: – Не хотелось бы тебя отвлекать, но мы можем пойти пообедать. Как раз откладывая в нужную стопку последний документ из второй по счету папки, Донхек потягивается и хрустит суставами, разминая затекшие шею и плечи, а затем поднимает на него взгляд: – Вот это, – он кивает на кипу документов у своего левого колена, – письма от наших партнеров и дочерних компаний, тебе стоит взглянуть. А это, – кипа с правой стороны. – Реклама и регулярная рассылка. Я еще загнул уголки у тех бумаг, которые чисто в теории могли бы тебя заинтересовать, но в основном большую часть можно утилизировать. В важных документах я отметил неоновыми стикерами те, на которые требуется ответить. Красные стикеры – ответ нужен в кратчайшие сроки. Зеленые – у тебя есть еще неделя-две. Поцелуешь меня? Несколько секунд просто анализируя все услышанное и скользя взглядом по бумагам, Марк глубоко вздыхает, тем самым давая понять, что он крайне впечатлен. Но Донхеку это не нужно – он все еще ждет ответа на свой вопрос. Можно даже безмолвного. – Нужно почаще подвергать сомнению твои навыки? – уточняет тот, будто совершенно упустив концовку донхековой тирады и, на миг улыбнувшись, кивает в сторону двери. – Пойдем, у нас всего полчаса на обед, если хотим раньше уехать сегодня. Ты же начальник, ты можешь уезжать, когда хочешь. Разве не в этом прелесть быть начальником? На миг недовольно нахмурившись, Донхек вздыхает тоже и рывком поднимается с дивана, морщась из-за того, что за несколько часов беспрерывной работы у него порядком затекли ноги. Вновь потянувшись и расправив плечи, он проскальзывает мимо Марка к двери, но в самый последний момент тот, ловко схватив его за запястье, разворачивает к себе и прижимает к холодной поверхности лопатками. – Ты – умница, – говорит он сначала мягко и шутливо, на миг улыбнувшись уголком губ, а затем становится абсолютно серьезным и, коснувшись горячей ладонью донхековой щеки, подается вперед для поцелуя. Вздрогнув, Донхек хватается одной рукой за его напряженное плечо, но не отстраняется, – наоборот, он тянется ближе, немного запрокидывая голову и своим ответом надеясь показать Марку, насколько он этого хочет. Донхеку нравится, когда его хвалят? Пусть так. Скорее, ему нравится, когда хвалит его один конкретный человек. Чужие губы касаются его в слепой настойчивости, заставляя покорно приоткрыть рот и судорожно, беззвучно выдохнуть. У Донхека на миг подкашиваются ноги, когда Марк, не разрывая поцелуя, касается рукой его напряженного живота под тканью рубашки и опускается ниже, просовывая несколько пальцев под ткань брюк на поясе. Один поцелуй, один чертов поцелуй, пускай и затянувшийся, кажется, на целую вечность, – и Донхек молниеносно, позорно, почти по-подростковому возбуждается, тяжело дыша и не позволяя Марку отойти от себя ни на миг. В своей стыдливой фарфоровой невинности, которая после двадцати колется особо сильно, он дрожит и искренне хочет, чтобы они покончили со всем этим прямо здесь и сейчас, чтобы Марк взял его в собственном кабинете, на софе, которая уже давно пропахла Донхеком, его одеждой, его не самым дешевым парфюмом, купленным пару недель назад. – Марк, – шепчет он, обеими руками держась за чужие плечи, и понимает, что произнести что-то еще совершенно не способен. Закусив нижнюю губу, он только нетерпеливо хнычет и подается вперед, пряча лицо в чужой голой шее над воротником рубашки и опаляя кожу влажным горячим дыханием. В голове – только чужое имя в сбившихся строчках, которые слоями легли друг на друга, смешавшись в неразборчивую кашу. И еще – вопрос, косвенно заданный Марком совсем недавно. Ты правда думаешь, что я откажу тебе? Правда думаешь, что я скажу тебе «нет»? Донхек не делает ничего особенного, но он чувствует себя кошмарно униженным от того, как легко и безропотно сдается, целиком робея в чужих теплых объятиях, пока Марк гладит его по пояснице и целует в висок, прекрасно зная, какие фантазии каждое его касание вызывает в глупой донхековой голове. Давай сделаем это здесь, пожалуйста, раздень меня. – Ты невыносимый, – наконец выдыхает ему на ухо Марк, и Донхек, не открывая глаз, лишь слышит, как звонко щелкает за его спиной замок кабинета. Марк закрыл дверь. – На тебе всю карту Европы оставить мало. Донхек чувствует, как Марк берет его за руку и ведет за собой – всего на несколько шагов вперед и в сторону, обратно к удобной и мягкой софе. Шелестит документами, убирая их на журнальный столик, садится и, не прекращая сжимать пальцами запястье, с осторожностью тянет ближе, придерживая свободной ладонью за талию и помогая забраться на собственные бедра. Хватаясь обеими руками за чужие плечи, Донхек склоняется немного ниже и позволяет Марку расстегнуть несколько пуговиц на воротнике его рубашки, чтобы коснуться шеи и ключиц. Следы его губ предусмотрительно остаются на тех участках кожи, которые легко можно будет скрыть под тканью одежды, и Донхек держится изо всех сил, чтобы не простонать, когда, все еще не прекращая целовать его, Марк все-таки расстегивает его брюки. – Мы не будем заниматься сексом здесь, – вслух рассуждает он, пока оттягивает вниз ткань белья и берет в ладонь влажный от смазки член. – Но, раз уж я все это начал, я чувствую ответственность. У нас есть минут пятнадцать. – Тогда замолчи и поцелуй меня, – выдыхает в ответ Донхек, в отместку ерзая на чужих бедрах и наклоняясь ближе, требовательно размыкая губы. Марк слушается, в этот раз целуя с особой настойчивостью и одновременно с этим медленно, но уверенно двигая рукой. У Донхека в жилах, кажется, не кровь, а настоящая лава, а в голове и животе будто одновременно взрываются десятки фейерверков. Это определенно не похоже на дрочку самому себе – честно говоря, это вообще не похоже ни на что из того, что он испытывал раньше, в одиночку познавая потребности собственного тела и самые уязвимые его участки. Чувствительность взлетает до небес, руки немеют, а Марк даже не делает ничего особенного – просто целует глубоко и влажно, ни на миг не прекращая и моментами ускоряя движения ладонью. Донхек чувствует, что он тоже возбужден, и нарочно ерзает сильнее, за что Марк на миг крепче сжимает его в своей руке, заставляя вздрогнуть и от неожиданности глухо простонать, закусив кожу на собственной ладони. У них есть пятнадцать минут, но Донхек знает, что кончит гораздо быстрее, если Марк не будет сбавлять темп и еще раз произнесет что-то в духе: Ты умница. – Марк, – сбивчиво шепчет он, пряча лицо в чужой шее и бездумно касаясь влажными губами кожи и воротника рубашки. – Похвали меня. Еще раз. – Вот как, – самодовольно усмехается тот прямо над его ухом и, помедлив несколько секунд, шепчет: – Умница, – сразу после этого целуя в шею чуть ниже. Донхек серьезно в эту самую секунду слепо и беспрекословно его ненавидит. Ненавидит то, как сильно ему нравится то, что он слышит. – Еще, – сдавленно просит он, сжимая марковы бедра своими. Движения на его члене становятся грубее ближе к разрядке, Марк покрывает поцелуями чувствительную кожу за его ухом (будто знает, насколько там хорошо) и шепчет сбивчиво туда же, заставляя Донхека погибать тысячу раз за секунду: умница, умница, умница… – Сделаешь это для меня? – тихо спрашивает Марк, когда дрочит ему быстро и размашисто, окончательно сорвавшись с ритма, заставляя Донхека практически плакать, пряча лицо в кожаной обивке софы по левую сторону от его лица. – Сейчас? Он резко замедляет движения, оглаживая большим пальцем головку, когда его влажную от пота и смазки ладонь пачкает горячая сперма, а Донхек сжимается всем телом и зажмуривается, издавая глухой стон в измятую ткань рубашки на марковом плече. Былое бунтарство окончательно засыпает в Донхеке в этот самый момент, когда он расслабляется и легко поддается, стоит Марку осторожно оттолкнуть его в сторону чистой рукой, придерживая за плечо и помогая сесть на софу. Он встает и на миг отходит, чтобы взять со стола салфетку и вытереть ладонь, а затем возвращается к Донхеку, которого внезапно одолевает страшная сонливость, и наклоняется к нему, заботливо целуя в макушку. – Я принесу тебе поесть, – не предлагает, а констатирует он. – Чего тебе хочется? Донхек выпаливает первое, что приходит в голову: – Наггетсов из Макдональдса. Марк только очаровательно усмехается. – Будет сделано, – и, бегло приведя в порядок свои взъерошенные волосы, забирает с вешалки пиджак и выходит из кабинета, тихо прикрывая дверь. Все еще пребывая в невыразимой прострации от произошедшего, Донхек кое-как застегивает брюки и заторможенно осматривает себя. Несколько капель спермы попали на рубашку и уже успехи подсохнуть, но если ее заправить обратно, то видно ничего не будет. И как хорошо, что в этом кабинете тотальная звукоизоляция. Собственное тело его не слушается, когда Донхек, упираясь обеими ладонями в мягкую обивку, зачем-то сползает с софы и садится на пол, вытягивая ноги, откидывая голову назад и в полудреме закрывая глаза. В ближайшие пару часов дух несогласия просыпаться в нем не планирует.