Источник света

— Ты опоздал, — прозвучал ледяной голос, как только Драко вышел из камина, и он едва не заскрипел зубами от разочарования. — Я ждал тебя еще три дня назад. Малфой надеялся избежать разговора с отцом — данное мероприятие всегда отнимало слишком много времени и нервных клеток, — но единственный открытый камин находился в его личном кабинете. Одна мысль о том, что придется что-либо разъяснять вызывала раздражение, но он знал, что Люциус не отстанет, пока не вытянет из него все жилы. Малфой-старший сидел за столом с таким выражением лица, будто перед его носом постоянно находилась открытая склянка с сероводородом. Пальцы мужчины продолжали сжимать вычурное перо, и Драко машинально отметил, что оно было орлиным, в то время как большинство волшебников использовали обычные гусиные. Подобные незначительные мелочи так много говорили о личности отца, что он едва не фыркнул. Волшебники становились на сторону Волдеморта по самым разным причинам. Отщепенцы, надеявшиеся урвать достойное место в новом мире, идеологи, которых интересовали более глубокие и структурные вещи, и просто больные на голову ублюдки. У каждого были свои мотивы. Люциус принадлежал к тем, кто предпочитал Темного Лорда за его видение мира, в котором чистокровные волшебники занимали место на самой вершине. Отец был живым подтверждением того, что и в политику можно верить так же, как в религию. Своим наплевательским отношением ко всему Драко буквально занимался богохульством, нарушая все догмы. Малфой-старший любил сохранять хотя бы видимость порядка. «Сохранять видимость» — главный отцовский жизненный принцип. — Я был занят, — поморщившись, сообщил Малфой, с силой переступил с ноги на ногу, чтобы очистить подошвы кожаных ботинок от пепла и каминной пыли, и только потом прошел вглубь помещения. — Не делай вид, что ты не в курсе. Последние семь дней Драко провел во Франции. Волдеморту наконец удалось прогнуть под себя парижское министерство магии, и война в стране вступила в активную фазу. Малфой отправился туда на следующий же день после собрания и пробыл в Париже целую неделю, хотя планировал ограничиться несколькими днями. Изначально Снейп был тем, кто вел переговоры с правительством от лица Темного Лорда, а теперь именно он занимался организацией первого в стране лагеря, однако, несмотря на то что чаша весов слишком очевидно сместилась в сторону нового режима, ситуация оставалась нестабильной. Если в Великобритании столкновения вспыхивали точечно и строго в стратегически важных местах, то французские повстанцы пока не осознавали, с какой силой столкнулись. Они действовали хаотично, были полны энтузиазма — того самого, который заставлял людей кидаться под заклинания во имя своих идеалов, — и не уставали чинить препятствия новой власти. Все это не имело ни грамма смысла, но упорства им было не занимать. Задачей Малфоя было запугать, показать, что любое сопротивление ведет прямиком в объятия смерти. Он справился в самые короткие сроки. Впрочем, Драко всегда был хорош в этом. Разрушение — его стихия. Перед появлением в лагере он привел себя в порядок, соскрести уже засохшую кровь с формы — теперь по внешнему так сразу и не скажешь, что перед тобой убийца. Разве что муть на дне глаз выдает. А нет, не выдает. Это всего лишь скука. И немного усталость. — От тебя не было никаких новостей, — отчеканил отец. — Я услышу какие-нибудь комментарии по этому поводу? Малфой сощурился, чувствуя, как градус раздражения в нем преодолел еще несколько отметок шкалы. Люциус говорил тем самым безапелляционным тоном, предполагающим полное подчинение, который он физически не переносил еще с детства. Те времена, когда Драко позволял себя отчитывать, давно прошли. Он не раз давал это понять, и отцу следует завязать узелок на память, если она ни к черту. — Нет, не услышишь. Это не твое дело, — просто ответил Малфой и ощутил мстительное удовлетворение, следя за тем, как выражение мимолетного удивления на лице Люциуса сменилось коротким беззвучным бешенством, которое тут же было прикрыто неизбывным аристократическим достоинством. И все равно это было приятно. Не то чтобы Драко хотел выводить его из себя, просто.. Окей, хотел. — Сейчас не время вести себя как пятилетка, — процедил мужчина, прищуренными глазами наблюдая, как сын снял с рук кожаные перчатки, швырнул их в соседнее кресло и принялся разминать пальцы, неприятно хрустя суставами. — Северус тоже перестал выходить на связь. Я думал, что-то пошло не по плану. — Так и есть. Французы подорвали нам целый полк. Но теперь почти все они убиты, а те, кто выжил, вряд ли очухаются, — посерьезнев, сказал Малфой. Он ничуть не изменился в лице, когда перед мысленным взором возникла картинка, изображающая крошево из бетона и оторванных частей тел, в которое превратилась перевалочная база Пожирателей, но чуть повел плечами, словно разговор об этом приносил дискомфорт: — Пришлось ненадолго залечь на дно, чтобы собрать силы и повлиять на ситуацию. Что означало: размазать их ответным ударом. — Все закончилось благополучно? — многозначительно вскинул брови отец. — Более чем. Прибыв на место взрыва, Драко осмотрел изувеченные останки, бывшие когда-то людьми. Еще несколько лет назад его бы трясло и выворачивало от отвращения при виде раскуроченных тел, но способность разума к адаптации оказалась просто феноменальной. Малфой почти равнодушно взирал на руки, ноги и даже оторванные головы. Судя по характеру повреждений, взрыв не был инициирован снаружи — в таком случае он обрушил бы бетонные стены здания и людей попросту придавило бы ими, но осколки летели во все стороны, начисто снесли часть забора и задели соседний дом, — нет, кто-то подорвал себя прямо в казарме. Сопротивление уже практиковало подобное в Великобритании. С тех пор лагерные канцелярии вели жесткий учет личности каждого солдата, не оставляя возможности проникнуть в ряды Пожирателей кому-то извне, но во Франции система не была налажена. Они просто не успели, вот и произошел косяк. Малфой выследил их, хотя на это понадобилось некоторое время. Десяток местных активистов действовали с молчаливого согласия министерских крыс, не теряющих надежду переиграть ситуацию. Они прокололись на том, что купили порох в самом обычном магазине во французском аналоге Косого переулка. Слишком много пороха. Идиоты. — Замечательно. Теперь твое основное дело — грязнокровка, — проговорил Люциус и на мгновение поджал губы, когда Драко показательно цокнул языком, выражая свое отношение к поднятой теме. — Я доволен, что тебе хватило разума объявить, чтобы ты забираешь девчонку себе. Вполне объяснимо, что ты захотел превратить ее жалкую жизнь в ад лично. Но оставлять ее в лагере было не самым умным решением. Пришлось бы тяжело, попади Грейнджер не в те руки. Если бы твоя тетка взялась ее допрашивать.. — Рад, что оправдал твои ожидания, — перебил парень. Приходилось фонтанировать язвительностью, чтобы не выйти из себя, ведь разговор все равно был неизбежен. На собрании Малфой сделал то, что посчитал необходимым, однако теперь эта необходимость набухала в грудной клетке комом злости. Он словно дал клятву, которую ему навязали, взял на себя обязательство, которого никогда не желал. Драко прекрасно осознавал, что от ментального вторжения Беллатрисы Грейнджер уберегло только то, что она находилась в отключке стараниями Нотта. Отбывая во Францию, он не озаботился тем, чтобы переправить ее в мэнор, а без его согласия теперь никто не имел права ею распоряжаться. Возможно, в глубине души Малфой надеялся, что произошла какая-то нелепая ошибка и она чудесным образом испарится из его жизни нахер, когда он вернется. Что ж, не сработало. Жаль. — Белла никогда не церемонится, — продолжил отец и слегка поморщился, тем самым выражая неодобрение. Он предпочитал прибегать к более чистым методам, когда это было возможно. — Не уверен, что это так уж важно для ее функций, но возиться с полубезумной девчонкой было бы обременительно. — С этим тяжело не согласиться, — кивнул Драко, поднимаясь на ноги. — Поэтому, когда будете выбивать из нее всю эту поттеровскую гниль, постарайтесь не повредить рассудок. Я оставляю ее в лагере. — Сядь, — спокойно оборвал его Люциус, ничуть не удивленный ни решением, ни поведением сына. — Нам нужно скоординировать действия и обсудить дальнейшие планы. Тьма заворочалась внутри, потревоженная приказным тоном. Малфой пригвоздил отца к месту тяжелым взглядом, под которым тот наконец-то отложил перо. Очень медленно. Судя по напряженной позе, он боролся с желанием схватиться за палочку. Дело было не в Драко, а в том, что плескалось в его зрачках — злое и дикое. Он смотрел на Люциуса сверху вниз, однако тот не стремился изменить это. На лице у мужчины отпечаталось спокойствие самообладания. Встать означало признать себя трусом, а он при всех своих недостатках им не был. Малфой понимал, что отец здесь ни при чем, но чувство потери контроля над собственной жизнью делало его похожим на оголенный провод, и контролировать себя становилось сложнее и сложнее. — Что здесь происходило? — резко спросил он, намереваясь покончить с этим как можно быстрее. Плечи мужчины немного опустились, он сложил лежащие на столе руки в замок. — Нотт устроил грязнокровке ускоренный курс знакомства с лагерем, — сказал он. — Разумеется, никакой угрозы ее жизни и разуму. Я дал ему четкие указания на этот счет. В будущем она не доставит проблем. Смех — злой и едкий — рвался откуда-то изнутри, но в реальности Драко только пренебрежительно фыркнул. Судя по тому, что он помнил о Грейнджер, она сделает все, чтобы ее прикончили еще раньше, чем это успеет сделать скверна, запертая в ней. Того времени, что грязнокровка провела в Стоунхейвене, недостаточно, чтобы выбить из нее неповиновение, и если Багра подтвердит, что она — заклинательница света, это станет проблемой Малфоя. Вся придурь девчонки, вся эта чушь, которой она напичкана под завязку, обрушится на него одного, потому как иного выбора, кроме как держать ее около себя на коротком поводке, не существовало. Ладно. Не важно. Любого можно сломать, главное — знать, куда давить. В мыслях Малфой все еще использовал сослагательное наклонение, хотя умом понимал, что это просто самообман, который психика подкидывала, чтобы он не слетел с катушек окончательно. Малодушное оттягивание момента встречи с реальностью. Просто почему, ну почему это происходит именно с ним? — Сколько она находится в лагере? — отрывисто спросил Драко, у которого дни на миссии слились в один большой и суматошный. — Вышла из лазарета три дня назад, — ответил Малфой-старший, сверившись с журналом, в котором велся учет пленников, и цинично продолжил: — Нам нужно еще несколько дней, чтобы она усвоила все необходимое. Суток в карцере, в холоде и под крики Уизли, будет вполне достаточно. Потом лишим еды весь лагерь, чтобы видела, что голод делает с ее товарищами, и убедилась, что каждый сам за себя. Двое суток. Больше не выдержат, а я не хочу портить статистику по лагерю. — Я не стану ждать, хочу сегодня же отправиться к Багре, — порушил все планы отца Драко (это у него всегда выходило отменно) и тут же почувствовал на себе его недовольный взгляд. — Мне казалось, ты собирался насовсем оставить ее в лагере, — издевательски напомнил Люциус. — Передумал. Мужчина медленно выдохнул, пытаясь не выйти из себя. Он привык к четкой иерархии. Те, кто ниже по статусу и положению, подчиняются ему. Он, в свою очередь, согласен склонять голову перед теми, кто выше. При условии, что это выгодно. Однако навык такого избирательного почтительного послушания не передавался по наследству. Мистер Малфой осознавал, что заставить сына сделать что-либо, когда тот уже все для себя решил, — гиблое дело. — Ты должен выудить у нее информацию и передать разведчикам, — проговорил он, глядя на Драко исподлобья, но при этом немного свысока, словно объяснял прописные истины ребенку. — Ни у кого не должно возникнуть ни единого вопроса по поводу тех данных, которые ты предоставишь. А потом делай с ней все что пожелаешь. — Когда с обсуждением деталей было покончено, Люциус покачал головой: — Грейнджер, эта недоволшебница, должна благодарить судьбу за подарок. Подобная участь — лучшее, на что она могла бы рассчитывать при новом режиме. Будь девчонка просто грязнокровкой, к тому же столь тесно связанной с Поттером, ее бы не пустили за порог лагеря, а если бы пустили — долго бы она здесь не прожила. Малфой закатил глаза и просто встал и вышел, мимолетно подумав о том, что Грейнджер в любом случае не грозила долгая жизнь.

***

Гермиона невидящим взглядом уставилась в стену. Каменная кладка поросла мхом в местах стыков. В башне была повышенная влажность, и из-за нее постельное белье всегда было немного сырым, но девушка зябко куталась в одеяло, не обращая на это внимания. Она дрожала. Холодно было все время — реакция организма на недостаток пищи и истощение, — но Грейнджер трясло в том числе от высокой температуры. Джинни снова приложила тыльную сторону ладони ко лбу Гермионы и нахмурилась. — Я охлажу компресс, — сообщила она и стянула тонкую полоску ткани с лица подруги. Гермиона со вздохом перевернулась на спину, провожая глазами ее фигуру. Вряд ли это имело много смысла. Нужны были зелья. Лечебная магия. Перевязка. Плечо было крепко забинтовано, но у Грейнджер не нашлось ни сил, ни возможности уединиться и оценить внешний вид раны. Желания, впрочем, тоже. На нее напала странная одеревенелость, разум будто заволокло туманом, и он не был связан с лихорадкой. Вдыхая смрадный, удушливый воздух башни, девушка едва нащупывала тонкую грань между реальностью и забытьем. Коек на всех не хватало. Они были уже, чем обычные кровати, и невыносимо твердыми. Гермиона с Джинни вдвоем ютились на одной, спать им приходилось по очереди. Остальное время, даже когда просто сидела с открытыми глазами, привалившись к стене, и смотрела в пространство, Грейнджер пребывала в полусне. Полная дезориентация во времени и пространстве. Кто она? Что она чувствует? Все это потеряло ценность. Важным было лишь то, что она в ловушке, из которой нет выхода. Вскоре Джинни вернулась и осторожно приложила ко лбу Гермионы обрывок хлопковой ткани. Совсем скоро он снова нагреется от ее тела, но сейчас приятно холодил разгоряченную кожу. — Эй, ты как? — спросила Уизли, в который раз подоткнув одеяло, чтобы сохранить тепло. Грейнджер была приятна эта небольшая забота. — Нормально, — слабым хриплым голосом соврала она, но выражение скептицизма на лице Джинни было слишком явным, чтобы можно было надеяться, что она поверила. Гермиона прикрыла глаза, отчасти чтобы спрятаться от ее взгляда, отчасти потому, что веки отяжелели, и перед мысленным взором тут же начали проноситься эпизоды из воспоминаний. Часть была выбелена в памяти, и приходилось по крупицам собирать обрывки образов и чувств, чтобы восстановить их, другая же будто отпечаталась на подкорке: беззвучный крик Рона, ее собственный ужас, равнодушие в глазах Палача, полная тишина над обеими колоннами, и какое-то особенное одиночество, словно все вокруг закрылись и в одно мгновение перестали ее понимать. Изоляция. Впервые Грейнджер ощутила ее там, валяясь в пыли перед помостом, где пытали Рона, и именно из-за нее создавалось впечатление, будто не только война проиграна, но и вся жизнь. Время шло, но не для Гермионы и не для других заключенных. Вне зависимости от того, что происходило на полях сражений, для них ничего не менялось. Поначалу все пленники, прямо как она, пытались сопротивляться, однако только сгорали дотла, потому что без доступа кислорода горение — это деструктивный процесс. А за горло их держали крепко, контролируя каждый вздох. Грейнджер постоянно ощущала чьи-то пальцы на шее, будто в реальности. От этого настигала безысходность столь глубокая, как у лужи, глубины которой поначалу недооцениваешь, а она оказывается озером. Теперь девушка понимала, почему заключенные учились отгораживаться от всего и заботились только о насущных вопросах вроде лишнего куска хлеба или ложки отвратительной похлебки, которой их кормили. Они могли это контролировать. Себя не могли. Пожирателей, которые в любой момент могут сорваться и применить Круциатус просто ради развлечения, тоже. Происходящее снаружи не долетало даже слабым эхом, поэтому и оно оставалось вне зоны их влияния. А это — могли. Поначалу она думала, что эта их покорность не более чем притворство, вынужденная мера, однако, пообщавшись с женщинами в башне, действительно не обнаружила в них признаков борьбы. Дрожь ощущалась во всем теле, даже в кончиках пальцев, и Гермиона обхватила себя руками под одеялом, шмыгнув носом. Если бы она не была так ослаблена, были бы ее мысли настолько безнадежными? Или ее состояние — следствие этих размышлений? Слезы жгли глаза, но Грейнджер запретила себе плакать. Ее сознание трепыхалось, как бабочка, запертая в коробку. Она в отчаянии билась о стенки, не замечая, как с крылышек медленно стирается пыльца, без которой она не сможет взлететь, когда выход обнаружится. А он точно есть, просто пока его не видно. Должен быть. Гермиона снова приоткрыла глаза, когда холодные пальцы легли на ее пылающий лоб. Она несколько раз моргнула, фокусируя зрение. Сколько прошло времени? — Мы должны сказать дежурным, чтобы Гермионе принесли какие-нибудь лекарства из лазарета, — услышала девушка взволнованный шепот Габриэль. — Она горит! — Здесь постоянно кто-то умирает, ты хоть раз видела, чтобы им помогали? — набросилась на нее Джинни, тем не менее, взирая на Грейнджер с не меньшим беспокойством. — Но ведь.. это Гермиона, — растерянно сказала Габи, как будто это являлось аргументом. — Тем хуже, — мрачно отозвалась Уизли и ненадолго замолчала, а после безнадежно вздохнула: — Нужно хотя бы осмотреть ее рану, там наверняка воспаление. Промоем ее водой, сделаем перевязку.. У нас есть еще чистая ткань? — прозвучало громче, чтобы расслышали на соседних кроватях. — Ага, сколько угодно, — едко произнес кто-то. — Сейчас только накрахмалим. Еще чего-нибудь желаете? — Попридержи язык и найди мне чертову ткань, — взвилась Джинни. — Уверена, Данбар, вы припрятали что-нибудь! — Тихо вы! — раздался другой голос, полный страха. — Если услышат.. — Сейчас ночь, поблизости нет ни одного Пожирателя, — тон Полумны был островком спокойствия в бушующем море эмоций. — Нам нечего бояться. Ночью за ними наблюдали с дозорной башни, расположенной прямо в поместье. Вообще-то, в надзирателях не было необходимости и днем, потому что мужская и женская башни были обнесены защитными чарами, но дневной караул обитал в них для удобства: они приносили еду, отводили заключенных на исправительные работы и докладывали администрации лагеря обстановку. — Всегда есть чего бояться, — возразили Лавгуд с такой интонацией, будто сомневались в ясности ее ума. — Давай хотя бы промоем ее? Гермиона с трудом разлепила веки и встретилась взглядом с Джинни, которая склонилась к ней, опираясь ладонью на второй ярус, и смотрела с озабоченностью. Глаза подруги болезненно сияли от хронического воспаления и недосыпа. Она отпустила балку и склонилась ниже, намереваясь отодвинуть одеяло и помочь Грейнджер раздеться, и в этот момент что-то в сознании той переключилось. — Нет! — вскрикнула девушка и резко села. От этого закружилась голова, пришлось, зажмурившись, сжать ее руками и подождать, пока мир прекратит вращение. — Что с тобой? Гермиона? — запаниковала Уизли. Она выдохнула, пытаясь побороть тошноту, и слабо улыбнулась, стремясь всех успокоить, но вышла довольно жалкая гримаса. — Я.. мне нужно на воздух, — нашлась Гермиона и подняла умоляющий взгляд на Джинни. Желание скрыть рану оказалось сильнее и апатии, и плохого самочувствия. Грейнджер не знала, как сейчас выглядит плечо, но, по ощущениям, с ним все было очень паршиво. Она не раз сталкивалась с последствиями темной магии, когда лечила орденовцев от проклятий Пожирателей, и знала достаточно, чтобы понимать: ее выпустили из лазарета умирать. Перевели, чтобы не занимала лишнюю койку, на которую могли положить того, кого есть возможность спасти. Гермиона не раз так поступала за годы работы целителем, и потому хотела уберечь от этого нелегкого знания девочек. В конце концов, не так страшна смерть, как ее наблюдать. А для нее самой.. разве это не выход отсюда? Как только девушка подумала об этом, ее будто окатили ведром ледяной воды. — Мы ведь можем выйти? — спросила Грейнджер, но теперь настойчиво и взвинченно. — Можем, — медленно сказала Джинни, встревоженно переглянувшись с Габи. — Но, подожди, тебе нельзя.. Однако Гермиона не послушалась — она уже опустила ноги на пол и попыталась рывком подняться. Ничего у нее не вышло. Тогда Джинни и подоспевшая Полумна подхватили ее с двух сторон, а Габриэль набросила на плечи тяжелое одеяло. Грейнджер накрыло опасное нервное возбуждение, которое граничило с подступающей истерикой. Ее вдруг охватил животный страх: он запульсировал внутри, словно хотел вытрясти из нее всю душу. Почудилось вдруг, что если она не выйдет, не вдохнет полной грудью чистый ночной воздух, то умрет прямо здесь и сейчас. Она не хотела умирать. Ни от раны, ни в лагере, ни на войне. Ночью в сентябре уже бывало прохладно, и мало кто решался выйти на улицу в тонкой лагерной одежде. Девочки ненадолго замерли, привыкая к температуре, и зашагали подальше от двери башни. С каждым шагом, удаляющим от тюрьмы, дышать становилось все легче. Они зябко жались друг к другу, одновременно пытаясь делиться теплом и помогая удерживать тело в вертикальном положении. Стылый ночной воздух пробирал до костей, однако лучше он, наполняющий жизнью, чем чувство обособленности среди толпы, где людей так много, но каждый сам по себе. — Мне страшно, — вдруг сказала Габриэль. Она словно продолжила беседу, которую до этого они все вели мысленно. — Мне очень-очень страшно. И я хочу домой. — Самое главное, что Гарри не схватили, — раздался успокаивающий голос Полумны. Гермиона повернула голову, чтобы взглянуть на нее, но Лавгуд смотрела прямо в небо — черная бездна без единой звезды. К их страданиям она была безучастна. — Пока он жив и может действовать, мы тоже должны оставаться сильными. — Но мы не можем просто сидеть и ждать, пока нас спасут, — с горечью возразила младшая Делакур. — Мы должны делать хоть что-нибудь. — Мы делаем что можем, — оборвала ее решительная Джинни. Вдали от башни в ней начинал просматриваться прежний характер. — Попробуй сохранить здесь рассудок, Габи. Это лучшее, что ты можешь сделать. — Джинни права, — впервые подала голос Грейнджер. — Бессмысленное геройство ни к чему не приведет. Здесь это самоубийство. Они постояли так еще немного, желая увидеть луну или одну бледную дрожащую звездочку — хоть что-нибудь, что можно было бы превратить в приятное воспоминание, которое однажды вытащит из бездны. Они вместе. Они живы. Они существуют. Хотелось замереть в этой минуте и каждой клеточкой прочувствовать эти простые истины, без которых все теряло смысл. — Что это там? — спросила Полумна, сощурив глаза и силясь рассмотреть что-то вдали. Гермиона проследила за ее взглядом и наткнулась на две неясные фигуры, которые приближались к ним со стороны мужской башни. — Нам нужно уходить, — быстро среагировала Джинни и потянула Грейнджер за локоть. — Если это надзиратели.. — Это не надзиратели. Это Фред и Ли Джордан, — неверяще выдохнула девушка.

***

— Где Грейнджер? Приведите ее сюда. Гермиона услышала громкий мужской голос сквозь пелену сна и резко распахнула глаза, в панике озираясь. Девушка дремала, облокотившись о деревянную перегородку соседней кровати, но уровень тревоги был таким высоким, что она тут же проснулась. Грейнджер наверняка подорвалась бы и от вкрадчивого шепота. Чьи-то руки обхватили ее за предплечья с двух сторон и дернули вверх, заставляя подняться на ноги. — Что происходит? — попыталась спросить она, выворачиваясь из их хватки, но один из Пожирателей грубо потянул девушку на себя, едва не вывихнув ей запястье. Вспышка боли пробудила раздражение, придавшее уверенности: — Куда вы меня тащите? — Замолчи, — одернул ее другой Пожиратель и приказал первому: — Веди ее к выходу. А вы что смотрите? Занимайтесь своими делами, или тоже хотите прогуляться? — обратился он уже к заключенным, которых в общей сложности было около тридцати. Может быть, тридцати пяти. Тревожный шепот прошелся по комнате, стремительно теряя свою интенсивность. Прогуляться никто не хотел. Грейнджер знала о том, что периодически заключенных выдергивали для воспитательных бесед, но вряд ли она успела отличиться. Скорее дело в том, что Гермиону еще ни разу не допрашивали. Наивно было надеяться, что ее просто оставят в покое. Обычно о тех, кого забирали в карцер, говорили шепотом, будто те умерли. В каком-то роде так оно и было — прежними из него не возвращались. Мозг суетливо искал воспоминания, которые следовало попытаться скрыть, чтобы подставить как можно меньше людей. Она знала слишком многое и впервые об этом жалела. Если Грейнджер станет пытать Беллатриса Лестрейндж, о способностях к ментальной магии которой ходили легенды, она не сможет пустить ее по ложному следу. — Она же ранена, куда вы ее тащите? — со злостью в голосе крикнула Джинни им в спины, и Гермиона мысленно застонала. Уизли сколько угодно могла говорить про благоразумие, но в итоге первая шла на линию огня, когда ситуация обострялась. — Вы не можете пытать ее, это.. Ужасно? Бесчеловечно? Как будто это имело значение. Рона продолжали мучить, хотя он терял сознание от боли и напоминал одну огромную гематому бордово-фиолетового цвета. Чем она от него отличается? Такая же предательница. — Джин, помолчи, — попыталась облагоразумить ее девушка. — Ты будешь решать, что мы можем, а что нет? — захохотал тот мужчина, который едва не сломал ей руку, глядя на Джинни. Она выглядела откровенно жалко в своих серых лохмотьях, лишенная любого оружия, кроме своего гнева. — В следующий раз я вернусь сюда уже за тобой. — Вы долго будете возиться? — рявкнул кто-то, стоящий в дверном проеме, и провожатые Грейнджер засуетились и поволокли ее между ровными рядами коек. Гермиону подвели к одетому в форму Пожирателю, в котором она сразу же узнала Забини. Последний раз, когда она видела его, тот стоял в окружении других солдат, которые для нее составляли единое безликое пятно звериной жестокости. Но сейчас, когда он стоял прямо перед девушкой, была очевидна разница в ранге между ним и двумя рядовыми. Вероятно, Забини был также выше Пьюси, который не мог ничего сделать без его одобрения. Парень скользнул проницательным взглядом по Гермионе, так очевидно остановившись в районе плеча, что она внезапно поняла: он был тем, кто говорил с Ноттом. Теперь и голос показался знакомым. Пока девушка делала выводы, он уже отвлекся на подчиненного. — Отведите ее в лазарет, — распорядился Пожиратель и, подумав, добавил: — Заходите с востока. Он тут же ушел, оставив ее на попечении своих прислужников, которые сразу поволокли ее по территории лагеря. В сопровождении Гермиона без труда миновала все защитные заклинания. Она быстро поняла, почему Забини отдал приказ идти именно этой дорогой. С восточной стороны поместья не было ничего, кроме деревьев. Их раскидистые кроны бросали на кирпичную стену кружевную тень, которая к полудню должна была стать еще более четкой. Девушка запыхалась от быстрой ходьбы, и, если бы не Пожиратели, удерживающие ее с обеих сторон, никакая сила в мире не уберегла бы ее от падения. Здесь не было асфальтированной дорожки, только гравий, и тапочки, выполненные из какого-то легкого материала, не спасали ноги от острых камней. Когда Гермиону завели в помещение, оно ослепило ее белизной своих стен. В башне всегда царил полумрак, и она успела привыкнуть к нему. Как только она адаптировалась к яркому свету, заторможенное сознание выдало новую пугающую догадку: что если они узнали про ночной разговор с Фредом и Ли? Правилами лагеря строго запрещено покидать пределы башен, но всем известно, что Пожиратели не слишком рьяно следили за перемещениями заключенных по ночам. «Но госпиталь не слишком подходящее место для пыток», — возразила сама себе Грейнджер. Мыслить трезво выходило с большим трудом. Гермиона пыталась вынырнуть из своих панических мыслей, когда из соседнего помещения вышел Теодор Нотт. Он остановился около двери, и она неосознанно сжала руки в кулаки, ощущая, как кровь стучит в висках. Он смотрел на нее так, будто точно знал, что она помнит весь разговор между ним и Забини. — Зачем меня привели сюда? — не выдержав, спросила Грейнджер. Даже если потом она пожалеет об этом — плевать. Девушка не слишком надеялась на ответ, но физически не могла молчать. Может быть, это какой-то вид пыток? Или ее привели в лазарет, чтобы она стала подопытным кроликом для экспериментальных проклятий? Учитывая характер ее раны, это показалось вполне логичным. Нотт подошел ближе и сунул что-то ей в руки. Быстро, настолько, что Гермиона не успела внутренне сжаться и отступить. Она опустила взгляд на стопку чистой одежды и удивленно вскинула брови. — Я должен осмотреть твою рану, — спокойно сказал целитель. — Сходи в душ, он там, — он кивком головы указал в сторону двери, из которой появился. — Нужно обработать ее. Но прежде, — Нотт призвал со стола что-то металлическое, сверкнувшее под ярким светом ламп. Небольшие ножницы легли в его ладонь, — я сниму бинты. — Я могу сделать это сама, — попыталась возразить Гермиона, которая вовсе не желала, чтобы ее касались испачканные в чужой крови руки Пожирателя, пусть он и был колдомедиком. Нотт фыркнул. — Конечно можешь. Но я не стану давать тебе в руки что-то, чем ты могла бы вспороть себе горло. Грейнджер постаралась скрыть свое удивление его словами, потому что она даже не задумывалась о том, чтобы покончить с собой. Но, вероятно, некоторые заключенные, не в силах выдержать давления, прибегали к этому. Парень отодвинул ворот ее рубашки и принялся резать плотные бинты, и вскоре Гермиона впервые за долгое время смогла сделать вдох полной грудью. — Зачем сначала отпускать меня умирать, а потом лечить? Странная аура Нотта позволила почувствовать себя увереннее. У девушки было стойкое чувство, будто он не причинит ей вреда. Она не ощущала рядом с ним страха, как рядом с другими Пожирателями, только здоровую долю опасения, но это не было чем-то удивительным, учитывая общий запредельный уровень тревожности. Это из-за того, что он медик? Может, потому что она помнит его ещё со школы? Интуиция? Не имеет значения. Важно было только то, что он не игнорировал ее, а говорил с ней и даже не думал доставать палочку и направлять на нее. — Я не должен отвечать на твои вопросы, Грейнджер, — начал Пожиратель, но вдруг ухмыльнулся, в последний раз звонко щелкнув ножницами, сместил взгляд выше и посмотрел ей прямо в глаза: — Но я не всегда делаю, что должен. Все предельно просто: ты пока что нужна нам живой, — сказал он обыденным тоном. У Нотта был какой-то особенный взгляд, слишком подвижный и внимательный, улавливающий любую мелочь. От него по коже бегали мурашки, но и отвести глаза было невозможно. — Зачем? — вырвался у Гермионы закономерный вопрос. — Я правда хотел бы рассказать тебе, но не могу отобрать эту возможность у другого человека, — хмыкнул он. — У кого? Ничего не ответив, парень отвернулся, отошел от нее и принялся перебирать склянки на столе, подготавливая необходимые зелья и тем самым давая понять, что поставил точку в этом разговоре. Осознав, что Грейнджер, осмысливая услышанное, так и не двинулась с места, он посмотрел на нее через плечо: — Иди в душ, Грейнджер. Ей ничего не оставалось, кроме как направиться в небольшую комнатку, в которой, кроме душа и нескольких крючков с полотенцами, не было ничего. Девушка обернулась, чтобы запереть дверь, но замка, конечно, тоже не было. Гермиона сняла с себя штаны, постоянно озираясь на дверь, а после, шипя, с помощью здоровой руки стянула рубашку. Плечо полоснуло болью, хотя она изо всех сил старалась не напрягать его. Взгляд тут же опустился на ранение. Она так и застыла, сжимая в пальцах серую холщовую ткань и в ужасе уставившись на свое плечо и грудную клетку. Плечо пересекал безобразный шрам, который уже успел зарубцеваться и побелеть, но это было ожидаемо. Ее сосуды были увеличены в размере и воспалены. И по ним текло что-то черное. Грейнджер бросила рубашку на пол и зажала ладонью рот, чтобы не закричать. Она не могла оторвать взгляд от угольной паутины, которая, казалось, распространялась прямо на глазах. Страшно было даже допускать мысль о том, что то же самое происходит в глубине тканей. Она будто гнила заживо. Девушка судорожно дышала, чтобы справиться с паникой, пока ее мозг делал попытки плести из имеющихся ниточек причинно-следственные связи. Теперь казалось совершенно очевидным, почему ее эмоции так прыгали. В таких концентрациях темная магия вытаскивала из людей все худшее, что в них есть, гиперболизировала и демонстрировала миру. Она всегда боялась потерять контроль над своей жизнью — и потеряла его, оказавшись в лагере. Поэтому ее резистентность к отчаянию обратилась в ничто за считаные дни. Гермиона ощущала биение и пульсацию чужой магии внутри своего тела, а ее разум затапливало осознанием. Нотт сказал, что ей не позволят умереть. Теперь дело не только в том, что она подружка Поттера и поэтому ценный пленник. Она была нужна им сама по себе. А это значило, что сдаваться рано.